Текст книги "Стук тыгдымского коня (СИ)"

Автор книги: Владимир Бриз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

–Несчастные они,-говорила бабушка.-И пропащие. Нет радости ни им, ни детям.

Странный мир располагался на границе огромного леса и сразу начинающейся степи. Две стоящие рядом деревни так и назывались Лесная и Степная. В лесу водились олени, белки и кабаны, а в степи тушканчики и змеи. Даже газа и то не было. Была керосиновая лавка. И колодцев нет. Есть бассейны вокруг родников. Со всеми, даже незнакомыми, обязательно надо было здороваться, иначе бабушка очень сердилась. Зачем приветствовать чужих людей, Никита не понимал. Дома мимо незнакомцев проходили молча. И язык тоже отличался. Кроликов тут звали трусками, индюков – пырышками, вместо овчарня говорили кошара, вместо люлька – зыбка, вместо посох -подог, а не ори, вообще звучало, как не зевай, коровник и тот именовался непонятной калдой.

Изба имела сложное устройство из всяких закутков, чуланчиков и красного угла с иконами. А печь состояла из горнушки, подпечка,

шестка, пода и еще кучи непонятных терминов. Странный мир и очень хрупкий, полностью исчезнувший в девяностые годы.

Никита, воспитанный в духе материализма, иногда пытался просвещать бабушку.

– А бог ведь создал человека? – улыбаясь спрашивал он ее.

– Бог,– соглашалась она.

– Но ведь человек от обезьян произошел.

– Да. Говорят, от безьян всяких.

– А как же... – юный пионер предвкушал идеологическую победу. – Как же и бог создал, и от обезьян произошел?

– Не знаю, как у них так получилось.

Ну как тут поспоришь с такой житейской мудростью.

Гришка между тем оседлал одного жеребца, и гладил второго, поменьше.

– Моя радость ты. Сла-авный. Никит, смотри какой кутак у него. – Уханову был продемонстрирован огромный, похожий на шланг, конский член. – Хочешь себе такой?

– Не. Не хочу.

– Ну и зря.

Наконец кони были оседланы и осторожно, чтобы не разбудить сторожа, выведены в поле.

– Садись, – Гришка похлопал жеребца по крупу.

– Прям на коня?

– Ага. Садись, по степи прокатимся.

– Я боюсь. Не умею я на них.

– Садись. У тебя в крови это. Не ссы в компот.

Не дождавшись согласия, он закинул Никиту в седло.

– Эге-ге-ге-ей. Поскака-али.

Уханов, сначала испугавшись, сжался и зажмурил глаза, но постепенно чувство радости сначала понемногу, а потом и целиком завладело им. Это был дикий восторг. Цветущий ковыль колыхался волнами, как пенное море, и братья рассекали это море на степных кораблях. Только ветер свистел в ушах, оседая на губах полынной будоражащей горечью. Высоко в небе кружил кречет. Стоявший в отдалении старик в гимнастерке, сложив ладонь лодочкой, вглядывался в скачущих.

– Кто это? – прокричал Никита.

– Дедушка. Он иногда тут ходит.

– Куда ходит?

–Не знаю. Ходит и все. Его еще мой отец маленьким видел, и деды. И птица его. Вроде Атеоном ее зовут. Птицу. Или как-то так. Сворачиваем. Там дальше бездонный колодец будет. Нам к нему не надо.

А потом их пороли крапивой. Ехор-мохор порол.

– Так и знал, что Семигрядовы (многочисленные братья и сестры Никиты носили разные фамилии, но в деревне всех их звали по фамилии деда). Только ваше племя кучерявое все безобразия учиняет. Стрешный бы вас расшиб.

После расправы Гришка учил брата, как надо сидеть в корыте с родниковой водой, опустив туда голый зад, чтобы не зудел.

– Почему ты его не побил? – обиженно шмыгал носом Никита. – Ты же самый сильный в деревне, а он старенький.

– Он старше, и воевал. Я не смею.

Гл.16

За окном бибикал подъехавший Лепехин. Никита захватил завернутый в газету РСП и вышел из дома. Во дворе мама через забор переговаривалась с соседкой.

– Вот чует мое сердце, что скрывает что-то, – доносилось до него. – Ты же моего Никиту знаешь. Не пьет, не курит, мухи не обидит. Учится в университете. А его бьют. Постоянно бьют наркоманы.

Соседка, охая, поддакивала. Уханов покачал головой и вышел на улицу. Бросил сверток в люльку и залез на сидение.

– Где стрелу забили?

– Возле барской усадьбы ,– сообщил Сашка трогаясь. – Где мы гуся продавали.

– Хорошее место, – засмеялся Никита, вспомнив детское приключение. – Тихое.

Случилась эта история где-то лет двенадцать назад. Как-то Уханов, уже тогда бывший заядлым книголюбом, притащил домой из библиотеки целый ворох книг, и среди них одну о сказаниях и легендах славян. В этой книге он и вычитал способ добычи неразменного рубля. Способ, по его мнению, не очень сложный. Нужно было в пятницу, тринадцатого, прийти на перекресток трех дорог ровно в полночь, и продать там зажаренного до углей гуся некоему типу. Любитель гусятины описывался в книге, как высокий черный мужик, который будет всячески устрашать продавца, в надежде поживиться на халявку. В общем, главное было не бояться, и твердо стоять на своем. Тогда-то мужик и одарит храбреца рублем, который сколько на него не покупай, всегда останется у хозяина. Окрыленный идеей, Никита побежал к Лепехину.

– Это сколько всего накупить можно, – восхитился Сашка. – Нам бы такой рубалек.

– Санек мы можем его добыть. На этой неделе как раз пятница тринадцатого.

Загоревшись идеей друзья помчались искать глухой перекресток. Нужное место отыскалось неподалеку от живописных развалин барской усадьбы.

– То, что надо, – объявил Никита. – Три дороги, и место тихое.

– Не подойдет, – остудил друга Лепехин, – говорят, что после революции учитель здесь лошадь застрелил, и теперь ее огненный дух ночами носится по развалинам.

– Зачем?

– Отомстить хочет.

– Заливаешь ты все. Дристанул, и выдумываешь ерунду.

– Честно, не вру. Хочешь до красного дотронусь? – отверг обвинения Лепехин и дотронулся рукой до красных кед.

– Звездочку покажи, – все еще сомневался Уханов.

Сашка изобразил звезду, широко расставив ноги и вытянув в стороны руки.

– Че не веришь-то? Мне соседка говорила, что сама видела. Чуть со страху в сугробе не померла. Лениным клянусь!

Клятва Лениным считалась самой нерушимой, и Никита загрустил.

– Ну и что теперь делать? Слушай, а эта лошадь каждую ночь здесь бегает?

– Нет. В ту, когда застрелили.

– Так это зимой было. Сам говорил, что соседка в снегу валялась. А сейчас можно.

– Ну тогда ладно, – согласился Лепехин неуверенно.

До пятницы друзья строили планы, что и как будут покупать, когда заимеют неразменный рубль. И вот наконец-то долгожданный день. С раннего утра начались приготовления. У зажиточных Чапыгиных они утащили гуся, выманив несчастную птицу со двора хлебом, замоченным в молоке. Потом долго жарили его на костре в овраге. Подальше от взрослых глаз. Когда гусь превратился в кусок угля, его надежно спрятали, и разошлись по домам, договорившись встретится в одиннадцать ночи. Ровно в одиннадцать Уханов вылез в окно, и поспешил к условленному месту встречи, там его уже поджидал Лепехин с гусем, положенным в болоньевую сумку. Темными переулками они вышли к пустырю. При свете луны он производил гнетущее впечатление.

– Мне кажется, что из окна на нас шишиги смотрят. Ну, про которых ты мне рассказывал, – шепнул Сашка.

– Шишиги в банях живут, – возразил Никита, сам уже жалевший о том, что затеял всю эту канитель.

– Тогда кто? Может лошадь?

Ребята никак не решались выйти на открытое место. В это время в развалинах что-то зашуршало, захлопало, и они, заорав от страха, помчались по домам, бросив сумку с гусем, и позабыв про желанный рубль.

Пока Уханов вспоминал свои школьные проказы, мотоцикл доехал до назначенного места. На вершине холма, который образовался на месте разобранной за годы беззакония усадьбы, сидел Питон.

– Здорово, Чебурек, – ухмыльнувшись, пожал он руку Лепехину.

Сашка, не любивший свое школьное прозвище, недовольно сморщился. Не обращая на его гримасу никакого внимания, беспардонный Женька полез здороваться с Никитой.

– А это кто у нас такой кудрявенький ? Неужели наш добрый У-ух, – он обнял Уханова за плечо, и перешел на шепот. – К тебе участковый приходил?

– Нет.

– А, ну да. Ты же примерный. Это...короче... если че, мы с тобой вчера в Серебряково карасей ловили, и нас там какие-то злые алкоголики побили, -он заглянул в люльку. – А чем разбираться будем? Нунчаки против трубы фигней оказались. Да и потерял я их.

– У меня ключ разводной, – отозвался Сашка. – А Уханыч ракетницу взял.

– Ключ...ракетница, – передразнил его Женька. -Вы бы еще новогодних хлопушек привезли. Деревня, блин. Хорошо я позаботился о вас. Сейчас Туранчелло черенки от лопат притаранит.

– Зачем? – удивился Лепехин.

– Затем, что бит бейсбольных в поселке нет, и не было никогда, а у нас разборка, как ни крути. Должно быть все, как у взрослых. А вон, кстати, и мой быстроногий олень скачет.

– Он живой еще? – хохотнул Уханов.

– Живой, гаденыш. Ну чего с него взять. Жалко мне его.

– Вот, – показал друзьям четыре черенка запыхавшийся от бега Таракин.– Валялись в сарае без дела.

– Молодец! – похвалил своего оруженосца Питон. – Но все равно, сука, нет тебе прощения. Санек, ну где твои черти? Я готов.

Лепехин посмотрел на часы.

– Должны подъехать с минуты на минуту. Вон жигуленок пылит. Вроде, они.

– Хорошо, – Женька спрятал черенок за спину. – План такой. Сначала всех мочим, а потом базарим, а то постреляют нас сдуру, а я этого не люблю.

В машине действительно ехали Лещевские. За рулем сидел сам Петя Балалаев. Гроза и бич своей деревни. Машина подпрыгивала на ухабах, в такт доносившейся из динамиков музыки. Дождавшись когда она подъедет ближе, Никита достал из люльки сигналку и выйдя на середину дороги сразу выстрелил. Балалай опешил, увидав вышедшего Уханова, его злые глаза и нацеленную ракетницу.

– О...ее.. – выдохнул он, и ударил по тормозам, завалившись набок. Выпущенная ракета противно прошелестела над самой крышей.

– Точите ножи на черных камнях, – проорал Питон и ринулся в атаку. Схватив черенки, за ним побежали Сашка с Никитой. Троица принялась азартно крушить жигуленок. У Женьки не выдержала дубинка, и, отбросив обломок в сторону, он выдернул из машины очумевшего Балалая. Потом достал двустволку, и, рыча, принялся корежить ее о камень. Таракин, до этого не принимавший участия в сражении, подбежал к Балалаю, и стал его пинать. Потом схватил парня за волосы.

– Ты понял, с кем связался? Ты понял? – брызгал он слюнями .

– Отвали, -Никита отпихнул Таракина ногой, и, подняв с земли выроненный врагом пистолет, не спеша начал его разряжать.

Наступившую тишину нарушила несмелая возня в салоне.

– Щас врежу, ляжи обдрыжешь, – Лепехин стукнул черенком по крыше.

Возня сразу прекратилась.

Уханов бросил Балалаю разряженный пистолет.

– Вот и не помогла тебе пушка. Дурак ты. Бабушка тебе дом оставила, думала человеком станешь, а ты в бандитов играешь. Я хренею в этой ботве. И ведь, главное, хотели-то человека из тебя слепить, а получилось говно неинтересное.

– Уха, кончай шнягу пороть, – перебил его Питон. – Я уже и то каяться собрался. Как там тебя. Балалайка, вали отсюда. А то залечит.

Не поверивший своим ушам Балалаев, схватил пистолет и согнувшись рванул к машине.

– Ам! – скорчил ему зверскую рожу Женька.

Шарахнувшийся Балалай ударился носом об дверцу, и, зажав лицо рукой, юркнул в кабину. Машина почти мгновенно завелась и рванула с места.

– И враг бежит, бежит, бежит, – пропел Лепехин, – Ну-с, господа. Прошу теперь праздновать.

– Я не буду, – сразу отозвался Никита.

– Кто тебя спросит, – Сашка сунул другу стакан. – Надо, батенька. Эй....ты чего? Женек, ты видел? Он добро в кусты вылил.

– Ну че пристал к человеку? – поддержал Питон Уханова. – Не хочет – и не надо. Я, кстати, тоже не буду. Понимаешь? Там беженцы приехали. В Фисайхином доме поселились. Хотел я как-то на дискотеке одному из них морду набить, а тут его сестра вылетает и хлесть меня по морде. А сама – во, – Женька показал мизинец. – Фитиль с глазами. Женюсь я на ней. Вот и мама говорит, пора жениться. Так что, пойду обаять. Туранчелло,. за мной!

Сашка проводил удаляющуюся парочку глазами. Потом задумчиво посмотрел на стакан у себя в руке, и вылил содержимое на дорогу.

– Охрененные вы друзья. Я думал, выпьем культурно. Потом – в кабак. У нас новый открыли. "Старый замок" называется. Там девушки.

– Не хочу я бухать, – отозвался Никита. – И бить никого не хочу. Санек, что с нами? Мы, как дурачечки все стали. Целая страна дурачечков.

Лепехин не отозвался. Он все еще изображал обиду. Никита лег на спину и посмотрел на небо.

– А знаешь? Смотрят оттуда сейчас на нас и думают. Какие же – дибилы. А я смотрю в ответ, и в груди у меня такое чувство, которое невозможно описать словами. Что-то словно распирает изнутри и рвется наружу. Хочется вскочить на твой мотоцикл и ехать на край света, или взлететь к пути млечному, а через секунду хочется замереть в оцепенении, и наслаждаться покоем и неподвижностью. Хочется влюбиться так, чтобы стон прошел. Чтобы легенды потом слагали. И рыдать хочется. В голове складываются образы чудных картин, зарождаются стихи, играет неземная музыка. Только вот наяву я могу проблеять лишь жалкие образы. Безнадежно далекие от оригинала. Я ощущаю, что внутри меня больше, чем снаружи. Такое отчаяние. Как будто в песчинку засунули вселенную.

Лепехин крякнул и почесал затылок.

– Вроде не пил. Че тебя тогда прет-то так?

– Животное ты. Куда член, туда и ноги.

– Зато я романтик, – Сашка встал. – А может со мной? Ты так-то мне по жизни должен за Аленку. Такие чувства обломал.

– Нет. Домой пойду. А Аленка меня бы полюбила однозначно. Не обольщайся.

1994г. Январь

На улице было холодно, поэтому Уханов, Лепехин и Аленка тусили в подъезде. Аленка была чудо, как хороша, и нравилась обоим парням, так что между ними шло незримое соперничество, кто же с ней будет встречаться. Хотя, надо честно признаться, только желание коснуться ее красоты и невиданной прелести, удерживало их от того, чтобы свалить не оглядываясь. Вот уже больше часа друзья слушали вначале про кроликов (они такие душки), потом про незнакомую им Эллу Дизендорф ( стерва та еще), и наконец, про спасенного ежика (оказывается, они забавно делают пыф-пыф и у них смешные какашки).

Сашка, когда она отворачивалась, широко и демонстративно зевал. Впрочем, тут же делал умильное, внимательное выражение, когда ее взгляд обращался к нему. Никита абстрагировался, и просто любовался девушкой. Ее косой, невероятным изгибом бровей, нереальными глазами и сказочными губками. Наконец история про ежа закончилась, и Алена попросила рассказать чего-нибудь интересного. Приятели тут же принялись лихорадочно соображать, что же ей может быть интересно. Они честно пытались вспомнить что-нибудь связанное с ежиками, кроликами или хотя бы с безвкусным ношением аксессуаров на неподходящей жопе.

– Ну что-нибудь интересненькое, – Алена пробежала кончиками пальцев по щеке Уханова, и он внутренне обомлел.

Было просто необходимо не ударить в грязь лицом.

– Ну, гуляли мы как то вечером с Саньком, – начал он, совершенно не думая, куда заведет его повествование. – Смотрим, две девушки идут. Ниче так. Красивые. Ну мы познакомились, и пошли вместе по дороге. А там мимо нашего кладбища. Девчонки и говорят, а слабо, мол, вам ночью зайти. Нам, конечно, не слабо. Мы и пошли вместе. Сели за столик, достали конфеты, лимонад. Ну, у нас было с собой...

Лепехин поначалу судорожно вспоминавший, когда это он гуляли с красотками по кладбищу, вдруг озарился улыбкой понимания, и в предчувствии веселья радостно потирал руки.

– Сидим такие,– продолжал Никита. – И тут вылезает из под стола рожа страшная, и съедает мою конфету.

– Я сам офигел, – вклинился наконец и Сашка. – Сижу . Конфеты ем, и тут харя мерзкая, противная. А девчонки как будто и не видят. Ну, и я вида не подаю.

– И тут как кто-то завоет, – продолжил Уханов. – Смотрю, а девчонок и нет. Сидят вместо них какие-то страшные старухи, и когтями тянутся.

Дальше друзья врали вместе, беззастенчиво воруя сюжет у Гоголя и разбавляя его кадрами фильма "Восставшие мертвецы". Они наперебой рассказывали про шатающиеся кресты, летающие гробы, руки, тянущиеся из-под земли, и бегающих, рыдающих скелетиков. Заканчивалось повествование красочным описанием погони, и как они лихо и героически спаслись от разбушевавшейся нечисти. Наконец приятели иссякли.

Алена долго и напряженно молчала, спросив наконец:

– А девчонки накрашенные были?

Уханов совершенно не ожидал такого вопроса и потерялся.

– Ну, не помню. Вроде накрашенные. Санек, ты не помнишь?

– Чет не помню, – отозвался тот, тоже обескураженный. – Девчонки, как девчонки вроде.

Девушка, помолчав еще, попросила проводить ее домой, доверительно сообщив, что боится. У друзей тут же началась напряженная дуэль глазами. Кому провожать, а кому домой. Так и не определившись, провожать пошли оба. Никита сбегал по ступенькам первый, и в лестничном пролете увидел Аленкины спускающиеся ноги. Позже Уханов и сам не смог объяснить, что же на него нашло. Он протянул руку сквозь перила, и, громко гавкнув, схватил девушку за икру. Алена, охнув, села на ступеньки. Паскудник довольно заржал. Шутка удалась.

– Придурок, – раздался сверху напуганный Сашкин голос. – Она сдохла.

Никита пулей влетел наверх. Девушка, не дыша, сидела на ступеньках. Глаза ее совершенно закатились, и являли собой жуткое зрелище в виде белков. Вдобавок ко всему из-под девушки вытекала тоненькая струйка, медленно подползавшая к его ногам. У ребят началась паника.

– Аленочка! Солнышко, очнись! – тормошили они девушку, бестолково суетясь. – По щекам ее. Искусственное надо. Расстегивай. Надо, чтоб кислород поступал. Да не хлещи так сильно по щекам. Придурок. Куда давить-то? Тут сиськи кругом?

Наконец девушка очнулась. Хватая воздух, она, к огромному облегчению ребят, медленно приходила в себя. Ее бережно подняли, застегнули и под руки проводили до квартиры. На прощание Алена разрыдалась, и назвав друзей дураками, не прощаясь ушла. Всю дорогу до дома Лепехин корил друга, обзывая самыми неласковыми эпитетами.

– Кто же знал, что она такая, – вяло оправдывался Никита. – Ей вообще-то девятнадцать. Большенькая.

Но разбушевавшийся Сашка доводов не слушал.

– Бо-ольшенькая. Дибилоид, мля! Вот хрен нам теперь, а не сиськи, – сокрушался он.

Гл. 17

Простуженный женский голос объявил, что электропоезд задерживается.

– Скотина, – отреагировал на сообщение Уханов, сидевший на металлическом ограждении вокруг вокзала.

Высказав негодование он снова углубился в лекции, болтая ногами в воздухе. Свисток подошедшей электрички вернул парня к реальности. Сунув тетради в сумку, он спрыгнул на землю, едва не упав, успев в последний момент схватиться за заграждение. Ноги затекли и отказывались слушаться, застоявшаяся кровь, колко покалывала икры тысячами маленьких иголочек. С грустью в глазах Уханов проводил удаляющиеся вагоны. Ждать следующего прибытия транспорта совершенно не входило в его планы, и он, обретя наконец возможность ходить, резво побежал к поезду, идущему из Ташкента. Задумчивый проводник в тюбетейке с достоинством принял взятку, пропустив Никиту в вагон. Путешествие в азиатских поездах – то еще удовольствие, и до общаги Уханов добрался совершенно разомлевший. Не успел он подняться на свой этаж, как его настиг всклокоченный Фиолетовый.

– Айда скорее, – возбужденно прокричал он. – Там к Маврику три бапсы пришли. Все три стра-а-ашные, как атомная война, и все три беременные. Говорят, что от него, а он в окно выпрыгивает. Они его за трусы держат. Быстрее. Там такое веселье.

– Че разорался, как белый медведь в жаркую погоду, – осадил его Никита. – Не видишь? Устал человек с дороги.

– Э-эх. Не понимаешь ты, – махнул рукой Фиолетовый. – Филимоша. Филимош, сто-ой. Че скажу.

Усмехаясь, Уханов дошел до комнаты, и увидел Кленова, обложившегося учебниками.

– Наконец-то, – обрадовался ему друг. – Пропадаю без лекций.

– Как Олеська?

– Олеся хорошо. Золотая девушка. Можно я на ней женюсь?

– Гм. Попробуй. Ну че? Замучаем дифуры.

– Скорее они нас. Наглухо.

Весь оставшийся день друзья не отрывались от конспектов. Около двенадцати выяснилось, что не хватает нескольких листов.

– Женька меня убьет,-сокрушался Никита.

– Вспоминай, где был. Где мог оставить, – настаивал Кленов.

– Мне проще вспомнить, где я не был.

Заглянул Фиолетовый. Вникнув в проблему , он сочувственно покачал головой и дал совет.

– Халяву вам надо ловить. Без халявы никак.

– Устами младенца глаголит истина, – отозвался Мишка. – Как раз время подходит.

Друзья вышли на балкон и раскрыли зачетки. Ровно в двенадцать они дружно проорали.

– Халява-а-а-а, приди-и-и!

С соседних окон и балконов доносились похожие вопли. Ловля халявы была очень распространенным обычаем.

– Вяжи... вяжи ее скорее, – кричал Никита, захлопнув зачетку. – Чую, залетела. Такая жирная.

Фиолетовый, сосредоточенно высунув язык, перетянул его зачетку нитками, потом обмотал и Мишкину книжицу.

– Теперь главное, чтоб до утра не слиняла, – важно заявил он.

– Блинами пахнет, – заметил Кленов, втягивая воздух.

У Уханова заурчало в животе.

– А ведь мы с утра ничего не жрали, – спохватился он. – Пойдем, глянем. Кто там куховарит.

Не мешкая, все поспешили на кухню. Там, в клубах ароматного дыма, ребята узрели Свету с большим половником в руках. Девушка действительно пекла блины. Парни нерешительно мялись в дверях. Светик была девушкой суровой. Метр восемьдесят в высоту и почти столько же в ширину, она обладала крутым нравом. Даже бандюганы обходили ее стороной, справедливо опасаясь.

– Светик. Дай блинка, – не выдержал наконец Кленов.

– Всем давать, кровать сломается, – тут же парировала Света. Судя по резким движениям, она была очень не в духе.

– Как блины трескать, так вы все тут, а как розетку девушке починить, так не допросишься.

Она выразительно посмотрела на Никиту. Действительно, где-то за месяц до описываемых событий она обращалась к нему с такой просьбой. Уханов согласился, но через десять минут пулей вылетел из комнаты, взъерошенный и без тапочка. Тапочек вылетел следом, ранив болтавшегося по коридору Фиолетового в лоб. Что там произошло, Никита никому не рассказал, сколько его не пытали.

– Руки есть, ноги есть, готовьте себе сами жрать, – продолжала ворчать Света. – А то только дурью маетесь, как маленькие.

– Ну почему дурью? – возразил Уханов.– Это не дурь, а дань уважения.

– И кого же вы уважали?

– Великого человека. Федора Халяву!

– Ты че? Курнул?

– Почему сразу курнул?– Никита прошел на кухню, и сел возле тарелки с блинами. – В конце восьмидесятых это было. Учился тогда в нашем универе студент Федя по фамилии Халява. Одни говорят, что он был математиком, другие, что химиком, но это все враки. Физиком он был, это точно. И не было умнее студента на всем физфаке. Сам Герштейн плакал от умиления, когда с ним беседовал. В Москву звал. К концу третьего курса, Федя сдал все экзамены за пять лет и писал диплом,

который сразу тянул на докторскую. Но угораздило его влюбиться в красавицу Аллу и пропал человек. Он писал поэмы, пел серенады, дарил цветы, вздыхал и обещал бросить к ее ножкам весь мир. А Алла была девушкой ветреной и глупой. Ты чудесный парень, но ботаник", – как-то сказала она ему.– А я люблю героев. Как мой сосед. У него и медаль даже афганская есть". "Будет тебе герой", – ответил влюбленный, и ушел из университета. Профессора, чуть с ума не сошли,

узнав об этом. А Халяву забрали в армию, и через полгода отправили в Кандагар. В самое пекло. Чего он там только не испытал. Горел в БТРе, взрывался в вертолете, его взвод погиб полностью. Но смерть не трогала Федора. Только играла с ним. С именем любимой, он прошел через все.

На сковороде затрещали подгоревшие блины. Мишка переложил их на тарелку, осторожно вытянув у Светы половник, и стал

подавать Фиолетовому какие-то знаки. Но товарищ не реагировал. Подперев щеку рукой, он завороженно слушал. Махнув на непонятливого рукой, Кленов сбегал за тарелкой и занялся стряпней.

– Вернувшись, Халява сразу пошел к любимой. "Ты, конечно, герой, – сказала она, ковыряя ноготком орден красного знамени на его груди.– Но кому это нужно? Ты отстал от жизни на своей войне. Кооператоры. Богатые и предприимчивые. Вот мой идеал". И Федя стал коммерсантом. Он очень быстро развернулся, со своим умом и способностями. На новенькой иномарке, в костюме с иголочки и с букетом цветов, он снова предстал перед своей мечтой. "Подумаешь,

предприниматель, – фыркнула Алла язвительно. – Авторитеты таких, как ты, пачками имеют". Сказала, и укатила на Канары с крутым дружком. "Будет тебе бандит," – решил Федя и стал бы им, но случилась беда. Авторитета, по возвращению, расстреляли дружки-товарищи, а вместе с ним и девушку. "Больше месяца не протянет", – сообщили Федору в больнице. "Зачем мне жить, если ее не будет," – подумал влюбленный, и, забросив все дела, закрылся в квартире. Через две недели бледный, заросший ,с дикими глазами он пришел к любимой в палату, сжимая в руках непонятный прибор. Торопясь, поставил его на пол, сунул девушке в руку два провода и повернул рубильник. "Живи", – прокричал Халява

и исчез, в свете яркой вспышки, отдав жизненную силу той, ради которой дышал. Но исчез он не совсем, и теперь мельчайшие

частицы его души летают в воздухе, помогая всем студентам, которые просят о помощи.

Мишка допек последний блин и с полной тарелкой устремился к выходу. Никита поспешил за ним.

– А девушка, – окликнула его Света. – Что с ней стало?

– Живет, – ответил Уханов, обернувшись. – На Сенном цветами торгует.

После их ухода, долго еще сидела Света за столом, и печально глядела в окно. Напротив нее грустил Фиолетовый. Он тяжело вздыхал, и медленно поедал один блин за другим. Между тем, друзья, вернувшись в комнату, подкрепились и снова погрузились в конспекты. Около двух ночи в открытую дверь ввалился Люси. Люси был из бандюганов и часто гостил у своих.

– Мужики. Спички есть? – пьяно пошатываясь, спросил он.

– От плитки прикури, – отозвался Кленов.

– У меня есть зажигалка. Вот она. Но даже ей проблемно поковырять в зубах, а как это провернуть с вашей плиткой, я вообще не представляю. А вы все учитесь, школяры?

– Учимся, – Кленов показал исписанные листы.

– Ню-ню. Так всю жизнь проучите. Сейчас это нахрен никаму не нужно. Вот смотрите, – Люси вытащил из кармана пачку денег и небрежно кинул ее на стол. Потом еще и еще. – Видели такое? Тут полтора ляма. А? Ученые. Дать вам немножко? Вот смотрите. И еще вот. Не-е. Не дам я вам ни копейки. Это мое все. А вы учитесь. Ученички. Хе.

– Мы и не просили, – Мишка равнодушно пожал плечами.

– Потому что хрен вам! – Люси вдруг разозлился, заметив безразличие вместо ожидаемого восхищения. Он пригляделся к Кленову. – А это ты что ли с банками? Лошарик. Вся братва ржала. Сунулся, мля, в добрые люди. Мы тебе баночки-то поколотили. А знаешь, почему? Потому что ты – баран! Вы все – бараны. Стадо. Мы вас доили и доить будем. Время пришло нам.

Он подошел и похлопал багровеющего Мишку по щеке. Хлопки походили больше на пощечины.

– Барашек. Учи уроки, и не суйся к большим дядям. Чао, школяры. Разминайте дойки.

Как только он вышел, Никита швырнул лекции, и, подскочив, полез рукой под кровать.

– Бараны, говоришь. Сука! Щас я те устрою баранов, – он вытянул кусок пластиковой трубы и свернутую в моток антенну от военной рации. Несколько секунд размышлял, потом сунул антенну обратно. Трубу же быстро замотал в газету.

– Ты че? Че задумал? – обмирая от нехорошего предчувствия поинтересовался Кленов.

Уханов молча выглянул за дверь и убедившись, что его никто не видит, шмыгнул к пожарной лестнице. Чертыхаясь, Кленов засунул под майку норовящую раскрутиться антенну, и, придерживая ее рукой, поспешил следом. Никита был уже далеко внизу. Спрыгнув на землю, он осторожно выглянул из за угла. Вышедший Люси, беззаботно насвистывал, мочась на стену под окнами. Когда Мишка спустился, все было кончено. Бандюган без сознания валялся в собственной луже. Склонившийся над ним

Уханов, разглядывал в идущем из окон свете толстую пачку денег. Руки у него тряслись. Неожиданно он брезгливо швырнул деньги на лежащего, и подхватив оружие двинулся обратно. Кленов полез следом. В комнате Никита спрятал трубу, и рухнул в койку.

– А знаешь, почему я их не взял? – спросил он через некоторое время, чужим голосом.

– Знаю, – отозвался друг.

Уханов не сомневался, что приятель все понимает правильно, но необходимость выговориться распирала его изнутри.

– Нельзя их было брать. Пойми. Мы же, как они. Почти как они. На грани. Не хочу!

– Да знаю я! – Кленов жадно закурил. – Я ведь тоже мечтал. В космос летать, коммунизм строить. Не знаю, негров голодных кормить накрайняк. А потом мне говорят. Все это чушня собачья. Нет ничего. Ни истории, ни величия, ни гордости, ни государства. Забудь детские фантазии. Ты – вор и алкаш, и бог твой бабло. Во все уши ссут. Ежедневно ссут. А я хотел, как у Стругацких. Я хотел физику в космос. Легко им было писать. Мол, мы-то так себе грешные, а вот вы придете

чистые, смелые, и все исправите. Только мы хуже еще. И страшнее. Нам же...

Дверь со стуком распахнулась, и в комнату ворвался Фиолетовый.

– Слыхали новость? Люси чакан раскололи. Грабануть хотели, но не успели видать. Бандюганы рвут и мечут.

Гл. 18

Перед экзаменом Мишка с Никитой выпустили халяву, и смело зашли в кабинет. Обряд им помог или бессонная ночь, но экзамен они сдали. Довольный Кленов сунул зачетку в карман, и, сославшись на неотложные дела, тут же скрылся. Уханов, разыскал преподавателя политологии, и тот ему поставил последний зачет. Сессия была сдана. Никита облегченно вздохнул и поехал к Жене Шеноговой, купив по дороге огромную коробку конфет.

– Вот! – торжественно произнес он, протягивая ей конфеты и конспекты. – А то меня совесть замучила. Снится, что приходишь и душишь меня во сне, требуя шоколадку.

– Вообще-то, кто-то расцеловать грозился, – хихикнула Женя, и, щелкнув парня по носу, закрыла дверь.

Расплатившись с сокурсницей, Уханов отправился к Олеське. Девушка паковала вещи.

– У меня поезд в четыре, – сообщила она, протягивая деньги.– Уезжаю обратно в Херсон. Наверное навсегда. У родителей денег нет больше учить меня тут. Если бы не вы, не знаю, где бы на билет собирала. Проводишь?

– Обязательно, – Никита вернул половину. – Держи на дорогу. Кушать, там. То се.

Олеся снова вернулась к сумкам.

– Ко мне Мишка твой клеился.

– Ну к тебе тяжело не клеиться.

– Да? А чего ты тогда тормозил?

– Гм. Ну у меня девушка была...девушки... вроде бы. Как бы были. Вот.

– И сейчас есть?

– Сейчас нет.

Олеся села к Уханову на колени, и взъерошила ему волосы.

– Кудрявчик такой. Вот скажи мне...Я уеду домой. Миша с долгом расплатится. Еще ты помог какому-то там другу. А что тебе? Ну, кроме фингалов. Несправедливо как-то.