Текст книги "Еженедельник «2000» или «лабиринт» (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

ДЕКАБРЬ.

6 декабря, среда.

ПРОСТОР.

С утра в киоск, по местному Трафику, за Респектом. Есть, есть! Плачу и выбегаю, интересно, что обо мне думает продавщица – покупает только билеты на транспорт, но периодически, примерно раз в три месяца и какую-нибудь газету, предварительно пролистав ее и чему-то обрадовавшись?.. Наверное идиот. Прибегаю в сушарню, П. на пахотьбе в магазине, начинаю в гордом одиночестве читать статью о себе. Нда... Видимо из всего рассказанного мною этой дурочке в рваном плаще, этой Линде прилиндованной, больше всего ее поразили бананы на Канарах... Видимо слаще морковки ни чего не ела, дальше Кладно не выезжала, вот ее и поразило до кончика хвоста... Но в общем-то статья ни чего, ни чего, почти пустое место... Вот только высказывание пана Хайшмана мне не сильно понравилось – Линда эта смогла и к Хайшману пролезть – вместо азила он мне обещает вручить какое-то терпение, типа мы его будем терпеть, почти азил, но... Но тусоваться по нему нельзя, плюс целый ряд ограничений, ай да клоуны, ай да пан Хайшман, так вот что означают его заверения насчет контроля и изыскания законных способов решения моей проблемы, да он же просто фокусник! или сволочь... Одеваюсь и бегу на остановку, размышляя над человеческой низостью и коварством. Когда сам был диссидентом и его суки красные морили, тогда визжал изо всех сил и требовал справедливости и демократии. Сейчас стал начальником в МВД, министры как перчатки меняются, а пан Хайшман как сэр Гувер несменяем и ведет свое ФБР от одной победы к другой, и на все ему глубоко и далеко плевать, над ним не каплет, под ним не протекает, может напроситься еще раз к нему на прием и захватить его в заложники, потребовать журналистов и ти-ви, и все-все им рассказать?! вот бы смеху было... Рассказав адвокату о коварстве пана Хайшмана и получив от сличной Воборжиловой заверения о недопустимости такого шага со стороны МВД, покидаю контору пани Самковой-Веселовой успокоенный хоть немного. На улице морозно, снега нет, все серо, включая морды редких туристов. Ныряю в метро на Музеуме, выхожу из полупустого вагона на Мустке, перехожу на желтую линию, выбираюсь на поверхность сквозь запахи кафе-столовой на площадь Юнгманова. Мне налево, на Ильскую, там и притаился этот Простор, там то я их и пощупаю за вымя, как говорил Ося Бендер. В издательство щупать за вымя меня не пустили. Бабка лет ста с лишним, которой давно уже пора в крематорий, но все еще шустрая и резвая, ну просто девушка с персиками (увядшими) картина художника хрен знает его фамилию, заявила – мол я должен сначала позвонить, а пол топтать не надо, за мной прейдет конвой и тогда она меня пустит, записав мои данные в книгу... Звоню по местному телефону, какой-то перепуганный девичий голос, они там что, прайса фальшивые печатают что ли?! – перепуганный и растерянный: -Вы извините, но здесь ни кого нет (а со мною кто говорит – привидение?!), не могли бы вы перезвонить через неделю или две?..

Конечно я могу, мне же совершенно делать нечего, звони и звони, телефон для того и выдумали, что бы звонить и звонить... Только вот вопрос – а зачем? Зачем мне звонить в какое-то сранное издательство, где скорей всего печатают фальшивые деньги, а на мои талантливые и гениальные труды просто наплюют? Какого шершавого я буду им звонить? Вот когда я стану известным и знаменитым, когда мне дадут Нобеля и все остальные премии мира в придачу, тогда я прибегу на эту вахту с этим цербером-бабкой, ей же тогда всего лишь сто пятьдесят будет... Нежный возраст, слюни на увядшую грудь, недержание мочи... Я позвоню трепетно и волнуясь – представлюсь... Мне благодушно скажут – а здесь ни кого нет, ну раз вы такой знаменитый и известный, то перезвоните недельки через две, может быть мы с вами что-нибудь и придумаем... Эти две недельки я не буду ни спать, ни жрать, ни срать, только сидеть возле окна и смотреть то на звезды, то на пролетающие полицейские вертолеты... П. будет вертеться вокруг и предлагать наперебой мои любимые блюда, а я буду хранить молчание и ждать, ждать, ждать... Как девственница того самого момента – и страшно, и хочется, и любопытно, а как же, как же! Само чешское издательство Простор мне предложило позвонить недельки через две, что там Нобелевские и все остальные премии мира в области литературы и развития демократии, само чешское издательство – Простор, Торс, Пасека, Млада Фронта, Х-Эгем, Г+Г, Аврора, Вышеград, Арго, Броды, Вольвокс Глобатор, Вотобия, Лидовы Новины, Хост, Еж, Таллпресс – мне предложили перезвонить недельки через две!..

Ох уж эти чешские суки-издатели, ох уж эти возомнившие о себе сволочи. Ох эта козлота... У меня просто нет слов, только кровь из зубов... Не попрощавшись с морщинистым цербером, я вышел на морозный воздух. Интересно, а если все же дать какому-нибудь издателю по морде – не за то что не хочет печатать моих гениальные книги, а за вежливое и трепетное отношение к писателю, хватит у него наглости довести дело до суда или нет?.. Надо как-нибудь поэксперементировать.

15 декабря, пятница.

ВЫШЕГРАД. Пришел на Бартоломейску. Знакомый до слез проход, дверь слева, это мое одно из многих любимых издательств... Жаль – нет динамита. Звоню. Какая-то облезлая крыса давно зажившаяся на белом свете внимательно выслушивает, не пропуская в тепло и несколько удивленно разглядывая меня. Окончив монолог идиота, я замолкаю. Крыса открывает рот: -Пани Валковой сейчас нет, она болеет, позвоните через неделю. И дверью почти по фейсу. Отхожу на шаг и низко кланяюсь – огромное спасибо, а ведь могли бы и по морде, а так только почти, какой-то турист, мечтающий получить то ли информацию, то ли тоже по морде, молча таращится на меня. Но довольно-таки быстро отворачивает свой взгляд в сторону, понимая – со мною шутки плохи. Ну что же, за год без малого прочитать краткую аннотацию и дать ответ – это конечно тяжкая работа, я понимаю... Ну и хрен с ними, с Вышеградом воняющим старыми интеллектуалками, помнящими еще первую республику, Масарика и прочую древность, и какого я туда лез, в это болото, непонятно. Мне нужно искать современное, энергичное, глядящее в будущее, а не в прошлое, издательство. На территории Чешской республики я его не обнаружил. Или плохо искал, что тоже не исключено. Даже Матя, издавший мою первую и к сожалению пока единственную книгу, нет-нет да напечатает старье, отличное, талантливое, но старье... А нам, начинающим писателям, молодым в свои сорок два года, остается только писать в сортирах на стенах, заборах и в стол. В стол мы будем писать гениальные книги, над которыми ахнет и заплачет, после нашей смерти, читатель, а гневный рецензент девяноста пяти лет напишет – еще одного заморили в неизвестности, доколе?!! А на забор и стены сортиров будем писать подручными материалами все то, что мы думаем об окружающем нас милом мире, включая и чешских издателей... Просьба детей близко не подводить, беременных и сердечников не беспокоиться... Мы выскажем все, что у нас накипело... Нагорело... От наших слов, талантливо сложенных и красиво написанных, вздрогнет и панк, и хулиган, и работяга со стройки... Одно дело нехороший пьяный некультурный человек выскажется, а совершенно другое – талантливый, разозлившийся на издателей, непонятый всеми этими суками, ну держитесь бляди,

ну....................................................................................................!!!

И так далее.

18 декабря, понедельник.

ГЫНЕК.

Гнусное название для издательства. Что-то с гнусом перекликается. Вход с улицы Целетной, битком набитой туристами, несмотря на мороз, и русскими раздающими рекламки. Звоню, в решетку домофона объясняю цель своего прихода, меня пускают. Как ни странно. Остекленный подъезд старого дома, неужели тоже на кухне? открываются двери, я вхожу и здороваюсь. Да нет, настоящее издательство, только маленькое, битком забитое книгами, мебелью, рукописями и почему-то тоской... Гынек одним словом. Сдираю шляпу, платок и куртку, бухаю папкой об стол, усаживаюсь крепко – без чая не уйду. Пустившая меня в закрома пани пожилых лет это понимает и начинает колдовать. Пан еще более поживших лет, напоминающий мумию, приступает ко мне с непонятными целями. Но я начинаю первым. -Добрый день, я автор, издал в издательстве Матя книгу, – тарабаню я свою назубок выученную молитву, ночью разбуди – с закрытыми глазами выпалю, вот так вот можно учить иностранный язык. Пан кивает головой в такт, я не знаю – маразм уже или еще только внимание моим словам, и отступает на подготовленные позиции, усаживается в кресло за баррикаду письменного стола, заваленного грудами различнейшего говна. Закончив монолог, я придвигаю к его пятнистым от старости рукам свой проституточный портфелио. Пан рассеянно его листает, витая мыслями явно где-то не здесь, скорей всего прикидывает старый – как там, в райских кущах, не дует ли... Беру чашку с чаем, благодарю пани и смотрю в лицо, тоже пятнистое, измятое жизнью, в уголках глаз гной... Пан пожевав губами и как бы набравшись духу, начинает отбиваться, вместо того что бы внятно и просто сказать – ваш труд нам не подходит. И привести причины или не приводить причины отказа. -Понимаете, русскоязычные авторы не пользуются популярностью в сегодняшней Чехии, вот мы напечатали одного, а тираж не продается, – пан не глядя протягивает руку, а пани вкладывает в нее увесистый кирпич в суперобложке алого цвета, довольно таки в неплохом оформлении, я разеваю рот – БАБЕЛЬ!!! И выкатив глаза больше очков, спрашиваю у мухомора: -Это старье давно даже в самой России уже ни кто не печатает и не читает, как же вы догадались до такого изысканейшего коммерческого финта?.. Пан отказывается понимать мою иронию в моем несовершенном чешском и продолжает гнуть свое: -Понимаете, сразу после революции одно издательство издало Бабеля и неплохо разошлось, вот мы и подумали, тем боле что это, –

пан потряс кирпичом и вернул его пани, видимо устав держать.

–Здесь не переводилось. Но мы просчитались и книга не продается... Я проследил за медленным движением пятнистой кисти и увидел стройный штабель запечатанных в оберточную бумагу кирпичей. Строительного материала хватило бы на приличных размеров сортир. Я грустно подумал – революция у них была в 89, сейчас 2000, маразм крепчал, интересно, а Ленина он не хочет издать?.. -Вот если бы вы были известным, –

долетело до меня в то время, когда я напяливал шляпу, платок и куртку, я зло и ошизевше уставился на мухомора:

–Если бы я был известным, я бы просто ни когда не додумался бы припереться к вам!.. Фантазии просто не хватило бы!.. Пани проводила меня до дверей и издательство Гынек осталось со своим штабелем Бабеля. Я же поплелся вниз, плюясь и шипя, кривя губы и чертыхаясь... Известный! Да если бы я был известный – с этим издательством на одном гектаре срать бы не сел!.. Первому же рекламщику, всучивающему мне рекламку на Моцарта долбанного, я буркнул со злостью по-русски: -Пошел вон!

На что получил удивленное английское:

–Вот?..

20 декабря, среда.

Родители П.

Стою посередине комнаты, за спиною елка мигающая огоньками, передо мною мама П., вцепилась в руку, требовательно заглядывает в глаза, показывает свои зубы. я тоже щерюсь остатками, усиленно пялюсь в глаза теще и трясу ей руку. Да, даренному коню в глаза и зубы не смотрят, да и искренне я рад большинству подарков. И как всегда – ежегодник. Только на этот раз махонький, много туда не впишешь, только основные стрелки-встречи... трясу руку теще, крепко пожимаю тестю, целую П. Рождество, все радуются, все веселятся, а мне немного грустно, совсем чуть-чуть... Год пролетел, азила мне не дали и дадут ли в следующем – неизвестно... Сижу на крае тахты, смотрю на свою жену, как она радуется подарочкам и сам радуюсь с нею. А на душе грустно... ни одна сука издательская не прельстилась моими талантливыми книгами... Ни одна. Что б им подавиться рождественным карпом, но не до смерти, я же хипарь, пацифист, душа мягкая, а только так, немного, что бы облевали свой праздничный стол... За окном падал снег, все как в сказке, я немного выпил и усиленно изображал радость на фейсе. На морде... А роман про то как издателей вешают за шею на фонарях я наверное все же напишу. Вот только соберусь с силами, растраченными бесполезным хождением по пражским издательствам. Вы меня еще не раз вспомните, паны нехорошие, суки ползучие... Я о вас еще напишу... А за окном на маленький садик все падал снег. И елка в саду тоже мигала огоньками. Я встряхнул головой и выбросил черные мысли об мести чешским издателям. Выбросил до завтра... До завтра, паны издатели, я вам еще надоем!..

ЭПИЛОГ.

21 февраля 2001 года я получил азил. А издавать меня по-прежнему отказываются, гады...

Прага.

2001-2003г.г.