Текст книги "Сын планеты (СИ)"

Автор книги: Владимир Журавлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Владимир Журавлев
Сын планеты

1

Здесь за окном ночь и дождь. Здесь всегда по ночам дождь. И одиночество.

Я стою у окна в помещении, которое я для себя определил как больничную палату – те же стерильность и безличность. Дверь за спиной с шорохом открывается – а может, откатывается в сторону? Я пока ни разу не смог этого разглядеть. Что-то не в порядке со зрением: когда напрягаюсь, изображение плывет и множится.

Его я определил как эквивалент медсестры – здоровый парень с самоуверенной ухмылкой. Такие медсестры горшки не носят. У таких медсестер горшки сами вылетают. Вместе с больными.

– You must to be in bed, – заявляет он на ужасном мировом языке.

У меня с этим языком взаимная ненависть. Чтоб на нем говорить, надо так выдвинуть – или задвинуть? – челюсть, чтоб лицо приняло лошадиное выражение.

Я и сам знаю, что надо в кровать. Эта кровать – она больше для лечения, а не для сна. Но знаю я и другое – чтоб выздороветь, мне обязательно надо двигаться. Видимо, такова моя природа. В памяти сразу встает картина: бесконечная лента шоссе, дрожащий воздух над асфальтом, синие горы вдали, манящий простор степей, двое мальчишек на обочине… Откуда это? Я пока не знаю. Может, постель меня и лечит, но заодно с какой-то целью начисто отшибает память. Я совсем не помню себя.

– Знаешь, – задумчиво отвечаю я «медсестре», – все же дверь в палату не открывается. Она расширяется.

Улыбка здоровяка становится многообещающей. Ну, это мы проходили. Пожалуй, стоит прилечь ненадолго.

– All right, I go уже, – говорю я примиряюще.

Парень разочарованно уходит. Да, дверь определенно не открывается-закрывается, а расширяется-заращивается. Интересно, за окном все еще дождь?

Я снова у окна. Вернее, того, что я определил как окно. Оно не пропускает дождь, но пропускает запахи, звуки и немного ветра.

Кто я? Не помню. Пока не помню. Где я? С этим немного проще. Таких больниц у нас нет. За рубежом, конечно, гораздо лучше, чем у нас, но не настолько же. Отсюда вывод: я и не за рубежом, а дальше. Гораздо дальше. Накатывает тоска одиночества. Ну и что? Я всегда был одинок. Этого я не забыл.

Анико, она тоже одна. Ее мама, видимо, важная шишка здесь, и занята настолько, что не только не может поиграть с девочкой, но и нанять воспитательницу не имеет времени. Я эту даму иногда вижу – высоченное хрупкое существо, диковинной красоты лицо и отсутствующий взгляд.

У Анико неправильное сложение: плечики всегда высоко подняты, шеи оттого совсем не видно (хотя я и не видя скажу, что наверняка цыплячья), и при этом она еще умудряется сутулиться, приволакивать ноги и кривить талию. Очаровательный подросток.

Мне нечем заняться, и я ее всячески заманиваю к себе. Она немного знает мировой, да только я знаю его значительно хуже. Я ей рассказываю сказки. Так как общего языка нет, в основном пользуюсь пантомимой. Анико нравится, она покатывается со смеху. Мне тоже нравится. Я никогда раньше не пробовал показать лягушку.

– You are no skilful, – заявляет она, отсмеявшись. – It's no beauty?

И показывает сама: скользит-струится-летит по палате, поет-звенит-сияет…

– Fine, – вынужден признать я.

И прилагаю все силы, чтоб не выдать свое изумление. Я не артист, но разбираюсь достаточно, чтоб понять: то, что делает она, гораздо выше нашего мирового уровня. Во много-много раз выше. На этом уровне искусство оказывает уже гипнотическое воздействие.

– You are the witch, – серьезно говорю я ей.

Она отчего-то поражена.

Она, в свою очередь, тоже признает, что я много знаю по сравнению с теми, кто был здесь до меня. Ей интересно, кто я такой.

– Воспитатель в детском саду, – бормочу я на родном языке.

То же я могу сказать и на мировом, но как потом объяснить, что далеко не каждый воспитатель владеет мировым языком и пантомимой? И еще кое-чем весьма экзотичным.

А вот чиновники здесь такие же, как у нас! Неистребимое племя. Может, потому, что их пока что никто не пробовал истреблять. Я недавно побывал у одного из них, здесь же, при больнице. При том, что здесь повсюду отличная система оздоровления воздуха, пришлось долго ждать в душном коридоре, когда начальство освободится неизвестно от чего, чтоб соизволить что-нибудь сказать мне. Брезгливо морщась, начальство делало мне выговор за то, что я нарушаю режим лечения, правила общения с персоналом, которые я непонятно откуда должен был знать. В заключение начальство многозначительно намекнуло, что типы, подобные мне, долго бегают по инстанциям, прежде чем получат индивидуальную карту личности. Я ушел на середине его монолога. Лучше б он объяснил, куда я попал.

Была у меня еще одна встреча с местными властями. Этот, скорее всего, представлял нечто аналогичное нашим правоохранительным органам. Безликий мужчина тщетно пытался выяснить, как я попал туда, куда я попал. Он единственный здесь владел моим родным языком.

– Повторим ваш маршрут снова, – терпеливо говорил он. – Итак, вы ехали. Куда?

Ну как ему объяснить, что: не было у меня на родине работы, а что была, та не могла прокормить; и было отчаяние, безнадежность и потеря всего, что связывало меня с реальным миром; хотя многие на моем месте жили спокойно, ожидая перемен; и сел я тогда в поезд и поехал неизвестно куда, по принципу «хуже не будет»?

– Видите ли, – осторожно намекаю я. – Важно не то, куда я ехал, а откуда. И от чего.

Он не понимает. Он уже знает, откуда я ехал. Тогда говорю все, как было.

– Так вы бродяга, – делает он дикий, но абсолютно логичный вывод.

И мы беседуем дальше. Итак, что было дальше? А дальше – поезд горел. Крушение? Нападение сепаратистов? Откуда мне, вылетевшему через стекло, разбившемуся о землю, окровавленному, полуживому, это знать? Но чиновник мне не верит. Ведь я же там был? Был – и не знаю?

– Затем вы напали на нашего наблюдателя, – напоминает чиновник.

Да, это я помню. Такая сытая широкая рожа, и охрана вокруг. Я еле до него добрался. И опять же, как объяснить, зачем я рвался к нему, зачем нанес удар? Какими словами передать мою ненависть к миру сытых господ, уничтоживших мою жизнь и построивших на ее обломках свою жирующую элиту? Но чиновника на этот раз не интересует «почему». Его очень беспокоит «как». Он напоминает, что я прошел охрану. Хорошую, надо полагать, охрану, раз беспокоится. И ударил главного. В горло. И упал с ним в красный туман.

Чиновник волнуется. Его очень интересует, откуда я узнал о наблюдателе. И как прошел. Главное – как прошел. Ведь я – лишь воспитатель в детском саду? Не коммандос, нет? Не оперативная группа войск? Конечно, нет. Тогда как? Полуживой, изломанный?

– У нас такая странная жизнь! – сказал я ему вдохновенно. – Воспитатель детсада, бывает, должен иметь подготовку получше всякого коммандос. Когда с родителями детей общаешься, например…

Расстался он со мной глубоко усомнившимся в знании моего родного языка. Как мог, я рассказал ему о житье-бытье детсадовского воспитателя, разве что чуточку приукрасил, но ведь это принято в устном творчестве? Теперь он, кажется, считает, что детсад – это филиал школы диверсантов, некий полигон по выживанию.

Представитель правоохранительных органов тоже, естественно, не соизволил объяснить, где это я очутился, где двери заращиваются, девочки гипнотизируют танцами, а кровати лечат и калечат.

– Я вам не информационный центр! – ответил он настолько по-нашему, что мне показалось, будто он деньги отказывается поменять на нашем базарчике.

Объяснила ли Анико, куда я угодил? Конечно же, нет. Я спросил ее, она раскинула руки, поплыла над землей-запела-заискрилась:

– Родина моя, Астора, звездочка зеленоглазая во мгле ночей, в заре рассветов; заря лесов, заря морей, как пенье ветерка над белыми песками, прибой бурунный, южные моря – и песни моря; Астора – родина моя, мой смех и горе…

Затем остановилась, опустила руки и вздохнула:

– Но это не Астора. Это Граница. Место, где живут подобные тебе и даже хуже.

Я и сам видел теперь, что это не Астора. Странно, но я ее понял. Граница. Уже не Земля. Но духом, бесчеловечностью своей и равнодушием – все как у нас. И Граница сразу перестала меня интересовать. Подумаешь, зарубежье. Только очень, очень дальнее. Ну и что? Мне ж за билет не платить.

А вот Астора меня заинтересовала чрезвычайно. Это, похоже, нечто вроде рая. Если, конечно, можно в таких вопросах верить одинокой, страдающей в чужой обстановке девочке.

Что-то все же оборвалось во мне, когда я вылетел из горящего поезда и разбился о землю. То ли благоразумие. То ли малодушие. Или это одно и то же? Когда я в очередной раз попал к чиновникам, прошел через вереницу мелких унижений, я вдруг сказал себе:

– А зачем терпеть-то?

И от души врезал ближайшему из них. Внес посильный вклад в истребление их пиявочного племени. Теперь не рискую спать в чудо-кровати, только под ней. Неизвестно, что теперь они во мне залечат. А в чиновном коридоре, я заметил, объявился пост вооруженной охраны. У чиновного племени обнаружился превосходный инстинкт самосохранения, что неудивительно. Прощай, индивидуальная карта личности, а с ней возможность устроиться на работу, найти жилье и прочее. Ну и не страшно. На родине у меня была аналогичная ситуация, и что? И ничего. Живу.

Рассказал об инциденте Анико. Она глянула своими непонятными черными глазищами:

– Почему бы тебе не отбросить гордость?

Я усмехнулся:

– Гордость – это все, что я имею. Больше ничего у меня нет. Ну и как от нее отказаться?

Боюсь, усмешка получилась горькой. Анико – чуткое существо, под чужим горем сразу съежилась и замолкла. Пришлось зазвать ее играть в догоняшки. Она еле согласилась.

– Будем играть на Холме Прощаний, – предупредила она. – И я покажу тебе Астору.

В догоняшки на холме? Почему бы и нет?

Граница – бесконечный город. В нем добротный, быстрый и полупустой общественный транспорт. Я им не пользуюсь, потому что там надо платить через индивидуальную карту. Вот оттого транспорт и ходит полупустым.

Наверно, город занимает целую планету, только без индивидуальной карты не узнаешь. Но Холм Прощаний – он рядом, можно дойти пешком. Просто большой холм, группа скал на плоской вершине. И широкая тропа от вершины к подножию. Внизу тропа утонула в разливе садов, за которыми угадывалось теплое море. И никаких небоскребов и скоростных шоссе. Рай.

– Астора! – благоговейно пошептала девочка.

Прекрасная Астора? Просто название дачного поселка? Как легко быть раем для невзыскательной девочки!

Мы играли в догоняшки. Чрезвычайно трудное занятие, если учесть, что я мог догнать ее в три шага, а она могла из-за этого смертельно обидеться.

– К тропе не бегай! – предупредила Анико серьезно. – Путь на Астору заколдован. Барьер жжется, и будет больно.

Значит, заколдован. Хорошо, не будем туда бегать. Десять лет – чудный возраст, полный детских фантазий и взрослого скептицизма.

И тут небо над садами вспыхнуло изумрудным огнем.

2

Доктор Бэра ничего не делал. Он отдыхал. Как любой арт, он, конечно же, нуждался в длительном отдыхе буквально ежедневно – и отдыхал с наслаждением. Сейчас он сидел в оконном проеме, болтал босыми ногами и глазел на людную улицу, преимущественно на девушек.

Неуверенно заморгал экран связи. Серое лицо командира пограничной стражи Асторы было напряженным. Он всегда терялся, когда разговаривал с коренным асторянином.

– Командир пограничников Асторы Санго Риот, – зачем-то представился он.

– А почему ко мне? – с любопытством спросил доктор Бэра.

Командир пограничников, видимо, ожидал какую-то другую реакцию. Босоногий юноша, сидевший на подоконнике, все же был членом Совета Управления Асторы. Так где же его официальность? Или хотя бы серьезность?

– В Совете Управления вы один из тех, кто наблюдает за обороной, – угрюмо пояснил Санго Риот. – Мой вопрос касается сферы ваших интересов.

– Вы – Санго Риот? – вспомнил вдруг юный доктор. – Командир пограничников, да?

Гигант недоуменно кивнул.

– В вашем распоряжении находятся десять орбитальных заградотрядов! – обвинил доктор. – Кажется, еще корпус перехвата вторжений? Еще служба разведки, никто не знает из скольких бойцов? Еще курсанты разведцентра? Еще все ресурсы Границы, которые по материальным показателям давно превосходят аналогичные у Асторы? Еще что? Служба контрразведки, корпус внепланетных наблюдателей? Так существует ли что-то, чего не можете вы все, но могу я один?

– Да, – твердо заявил командир пограничников.

– О! Говорите.

– Холм Прощаний! – выдал Санго Риот и в затруднении надолго замолк.

– Ну-ну? – поощрил доктор Бэра дружелюбно.

– Как известно, это – самый прозрачный узел связи миров. И он самый незащищенный! По статусу это просто холм в пригороде Границы! На нем играют в догоняшки! Хотя стоит врагу шагнуть на него, следующий шаг будет уже в Астору. В самое ее сердце, к побережью Южных морей. Поэтому – разрешите усилить его охрану.

– Всего лишь! – развеселился доктор Бэра. – Разрешить, и только! А завтра, к примеру, прекрасная Ронна-сан отправится на полевые исследования в вашу Границу, поднимется по знакомой с детства тропинке, и что? И уткнется в вашу тупую, да еще и вооруженную, да еще и неподкупную охрану? Или в минные поля? Мы, асторяне, не в тюрьме. Мы желаем жить свободно. Поэтому не раз-ре-ша-ю!!! Считаете нужным охранять – забавляйтесь сколько душе угодно, но чтоб статус Холма Прощаний остался таким же, каким он был последние пять тысяч лет.

– Но Холм нужен мне для работы! – возмутился Санго Риот, забыв про почтительность. – Я должен поддерживать связь с разведчиками в иных мирах? Как соблюдать режим секретности, если во время сеанса связи какая-то компания торчит за спиной и комментирует все мои распоряжения?!

– Пользуйтесь особым, жутко секретным разведывательным языком или отгородитесь ширмой! – посоветовал доктор Бэра и отключился.

Санго Риот только и мог, что злобно глянуть в потухший экран. Он находился на Холме Прощаний, в замаскированном под группу скал секторе разведцентра по другую сторону забора типа «мираж» играла странная пара. Мужчина в потрепанной одежде, не асторянин и даже не пограничник, и девочка-подросток, очаровательно-неуклюжая асторянская красавица. Ее Санго Риот знал. Дочь Роны-сан, врача-инспектора Асторы на Границе. Большое начальство для любого пограничника. Любой асторянин– большое начальство. Профессионального пограничника Санго Риота играющие у забора сверхсекретного центра раздражали до багрового тумана в глазах. Мало ли чего там приказал – или запретил – доктор Бэра! Догоняшки на пограничной полосе – кощунство! Вот превратить бы здесь все в неприступную крепость … Хотя есть нерушимый барьер Асторы. Загадочная система самозащиты сверхцивилизации, действующая по загадочным принципам. Вот он, никуда не делся, дрожит струями теплого воздуха. Последние годы Санго Риот по-всякому пытался преодолеть его – в целях контроля надежности! – но не преуспел. Соответственно и сама Астора оставалась для него непознанной. Охрана того, никто не знает чего.

И Санго Риот решил: приказ о статусе положено выполнять, конечно, но защита границы прежде всего. Холм Прощаний – слишком важное место в сплетении миров, чтобы на нем гулял кто ни попадя. Или играл там в догоняшки!!!

Приближался миг заката – фантастический, безумный праздник всех красок неба, но, увы, длящийся лишь мгновения. Доктор Бэра схватился за инструменты художника. Повторимыми средствами передать неповторимость красоты – это ли не увлекательно?! Видел бы Санго Риот … Он и так уже начинает подвергать сомнению авторитет работодателей. И их разумность. Пускай. У каждого своя задача. У Санго Риота относительно простая: махать кулаками, стрелять, защищать границу Асторы от себе подобных. А у доктора Бэры задачи сложные: как, например, избежать неизбежной ситуации, когда вооруженная защита начинает помыкать безоружными защищаемыми. Ясно ведь, что не послушается Санго Риот, наложит свою могучую серую руку – с бластером – на Холм Прощаний, из лучших побуждений наплевав на свободы асторян. Правда, данная ситуация не опасна: что делать, асторяне знали еще пять тысяч лет назад.

Поэтому доктор Бэра мог азартно запечатлевать неповторимый закат Асторы, сравнимый по красоте разве что с неповторимым рассветом Асторы, выкинув из головы и Санго Риота, и варвара, играющего с Анико-сан на Холме Прощаний в догоняшки

3

– Today is, perhaps, the last day for us, – предупредил я Анико на языке, который, я надеялся, походил на мировой.

– Why? – искренне изумилась она.

Ну как при моих скудных возможностях объяснить существу чужой культуры подозрительность больничной службы, провожающей нас с Анико похабными взглядами; их тупое недоумение – и возмущение! – нашей странной разновозрастной дружбой; их рвение угодить асторянской благодетельнице, начальнице больничного комплекса и каким-то боком матери Анико? Сначала они взялись за меня по поводу избиения чиновного племени. Взялись – и отпустили. Что сделаешь с человеком, у которого ничего нет? Ну, отберешь свободу. Я вычеркнул из своей жизни тюремную неделю, записал опыт познания жизни в Границе. Тогда они заперли меня в палате для усиленного лечения, заключавшегося преимущественно в отсутствии еды. Ослабевший от голода человек не способен на агрессию по чисто техническим причинам, вот на что был расчет. Лечение продолжалось до момента, когда санитар неосторожно вошел в палату один, посчитав меня достаточно ослабевшим. Вышел один я, а он остался вспоминать свое былое надо мной превосходство. Это при условии, что без сознания что-то вспоминается.

И вот я, голодный и свободный, иду с Анико к Холму Прощаний, и мне становится понятным его название.

– Откуда ты знаешь, что я колдунья? – в упор спрашивает Анико. – Скажи, и я обещаю, что познакомлю тебя с мамой. Все стремятся с ней познакомиться, потому что это очень почетно. Ведь она – арт.

– Арт – это богиня? – бормочу я равнодушно. – И что? Я безбожник.

– Я точно познакомлю тебя с мамой! – решает пораженная Анико.

Я не говорю ей, что мама наверняка уже знает про меня все. Даже то, чего не было. Особенно то, чего не было.

Она встретила нас на Холме Прощаний, одна, без охраны и сопровождения, напряженно-звонкая и горящая гневом. Анико, чуткий тюльпан, сразу сникла.

– Не бойся, – сказал я ей. – Никого не бойся. Я всегда с тобой. Даже если меня нет рядом.

– Барьер Асторы нерушим, – обреченно пробормотала девочка. – Он не пускает чужих. А меня теперь не пустят сюда.

Мама сказала-пропела-проворковала дочери что-то иронично-насмешливое, взяла за руку, и они отправились по тропинке вниз. Верно: со мной разберется и больничная обслуга.

Я заступил ей дорогу. Взгляды скрестились. Мои глаза сказали ей очень, очень много неприятного. А чтоб было понятней, я добавил на родном языке:

– Ну ты и дрянь. Посмеешь обидеть Анико, я твою Астору переверну.

– Анико-сан, – тихо поправила девочка, и они отправились через барьер в свой мир. Запросто, без звездолетов и кабин нуль-переходов, просто по тропинке на ту сторону холма. Что это другой мир, я не сомневался после того, как увидел пляску цветов в закатном небе Асторы. На Границе такого не было и быть не могло. Зачем Границе бесплатная красота?

А женщина вернулась. Одна.

– Ронна-сан, – представилась она сумрачно.

– То есть Ронька, – брякнул я.

Она насторожилась на интонацию, но ничего не последовало, И она легким жестом показала: проходите, будьте, мол, гостем. Очень мило, если учесть, что тропа заколдована и барьер жжется. А плевать! Я пошел вперед и услышал тихое ах, когда нерушимый барьер Асторы пощекотал мне лицо теплым ветром. Пожалуй, техника Асторы лучше хозяев разбиралась, кто здесь свой и кто чужой.

– Куда и зачем мы идем? – спросил я хозяйку мира из принципа на родном языке.

Она внезапно ответила так же:

– Будьте моим гостем, воин.

И добавила виновато:

– Я не дрянь. Я просто очень, очень занята. Я же арт. Спасибо, что развлекли мою красавицу и дали ей радость первой победы. Она хочет, чтоб вы и дальше сопровождали ее по жизненному пути. И я хочу.

– Я не способен быть нянькой в богатой семье, – честно сказал я.

– Я не богатая, я арт, – легко возразила она. – Это … несколько иное. И вы гость, а не нянька. Это тоже … несколько иное.

Она по-прежнему говорила на моем родном языке, и это меня убедило.

Внизу нас ждала Анико. Я взял ее хрупкую, чуткую ладошку, и Астора приняла нас в ночную тишину своих садов.

4

Астора благословенна, как сон, чудесный и прекрасный. Право, я провел там свои самые лучшие – в смысле беззаботности – дни. Но ничто не вечно, и это правильно. Не вечно, ибо развивается и меняется, то есть попросту живет. Ну вот и наши отношения с Роной-сан развивались… И теперь я стою перед патрульными Границы, а те самодовольно улыбаются. Еще бы – они же сумели меня найти! Им даже кажется, что поймали.

– Follow me! – небрежно приказал старший.

Значит, следовать за ним добровольно? Ну, вообще-то контакты с силами правопорядка подобны движению поезда: если встал на рельсы, то в сторону уже не свернешь. Только вперед или назад, что, в сущности, равнозначно – все равно же останешься на рельсах? Вперед – это на допрос. Оттуда – на тюремный рыбозавод, без всякого суда. На какой суд может рассчитывать существо без идентификационной карты? У таких и срока наказания не бывает, потому как суд не положен. Если ловят, то навсегда.

Но есть и движение назад. Вот у патрульных дубинки-шокеры, вот шнуры-самозатяжки. Это и есть назад. А потом на допрос, то есть все равно вперед. Это при условии, что после дубинок останешься жив, что вовсе не гарантируется.

Можно, конечно, рискнуть и свернуть с рельсов. Это крушение. Это драка с патрулем, в результате обвальная охота на преступника по всей Границе. Граница очень велика, но все же не настолько, чтоб в ней спрятаться. Так что сопротивление … бесперспективно.

Вот так и рождается рабство!

Они были здоровенными ребятами, так что отвесил я им что было сил. Прошлый раз пожалел одного, а он встал и достал меня шокером. То-то ощущения были!

Старший хрипел в шнуре-самозатяжке.

– Бери переговорник, – ласково сказал я. – Вызывай начальство. Пусть оно разберется, виноват ли я в чем.

Был крохотный шанс, что начальство окажется хоть сколько-нибудь человечным. Прошлые разы, впрочем, не везло.

– Дурак! – прохрипел старший. – Какое начальство?! За нападение на патруль … подохнешь в камере! Лично забью!

А ведь и забьет. Такая перспектива меня не обрадовала, и шнур-удавка затянулся на невесть сколько делений сразу.

– Бери переговорник! – посоветовал я младшему патрульному. – Вызывай начальство. Зови босса, понятно? Того, кто решает, а не старшего смены, такого же долдона, как и ты!

Он решил, что я беру заложника, и что-то бешено забормотал в прибор. Мда. Вот теперь здесь скоро окажется антитеррористическая группа. Со штатными снайперами. Ну и зачем мне этого дожидаться? Так что я ушел. Прощай, несытая моя жизнь на Границе. Не жалко. Не много-то я и потерял: грязную работу за кормежку да ночевки под крышей в подсобке магазина на коробках из-под печенья.

Конечно, с идентификационной картой все обстояло бы по-другому. Да только ее выслужить требовалось, а у меня после крушения жизни что-то поломалось внутри – и не могу я больше кланяться. И терпеть чиновное племя не могу тоже. Совсем больной, по любым меркам. Зато на душе легко и светло, как никогда в жизни, и ночевки в подсобке кажутся вполне приемлемой платой за свободу.

А пока требовалось укрыться и хорошенько подумать, как – и где – жить мне дальше. Ну, у меня имелось идеальное укрытие. Прекрасная Астора. Барьер по-прежнему меня признавал. Да только не ждет меня больше Рона-сан, потому что отношения наши развивались и доразвивались …Мда. А вот с Анико все в порядке. Да только она как-то быстро выросла. А потом огляделась вокруг в поисках идеала-рыцаря-на-белом-коне, как это и бывает в определенном возрасте. А вместо него уставилась на меня, ведь я же и болтался все время около нее. Представляю, какой у меня был видок – с позиции сравнивания с гипотетическим героем-на-белом … В общем, не до меня ей сейчас, она сейчас в поисках объекта воздыхания. А мой затертый вид эти самые объекты стопроцентно отпугивает. Ну, хотя бы пойду покупаюсь в море. А подумаю на пляже. Пляжи-то на Асторе бесплатные. Да у них и все бесплатное. Только не дают.

Трава на Холме Прощаний пожухла. Осень. Снова осень. Снова серое небо, бесконечные дожди и угрюмые потоки людей по мокрым улицам. Но даже это мне сейчас не светит, после сегодняшнего. Тоже не жалко.

Нерушимый барьер приветствовал меня упругой стеной теплого ветра. Прекрасная Астора, здравствуй.

Ну… сколько ни купайся, а кушать захочется все равно. А на Асторе не подают. Естественно, пришлось возвращаться в Границу. Естественно, там меня ждали. Одинокий серокожий гигант в будничном комбинезоне пограничников. И в красных глазах его мне почудились отблески человечности. Дело в том, что я знал его. Да и кто его не знал?! Командир отряда коммандос с Гоэмы, извечного врага Асторы, добровольно перешедший на сторону последней. Ныне – начальник всей службы безопасности Границы, могучая рука, поддерживающая надежный шит над хрупкой прекрасной Асторой. Человек из легенд, чьи изображения заполонили всю Границу. По слухам, вполне такая справедливая и честная легенда. Я даже на вгновение поверил, что удача улыбнулась и мне. Вот приехал великий Санго Риот, он нас и рассудит …

– Так это ты и есть знаменитый землянин, любитель асторянских девочек? – усмехаясь, спросил небрежно гигант.

И надежды мои на справедливый суд рухнули в грязь. Оттого-то я, наверно, и взбеленился.

– Так это ты и есть знаменитый предатель, поменявший службу родине на сладкий кусок асторянской подачки?

Ну вот и познакомились. Позже, в госпитале, возвращая своему носу привычную форму, гигант проворчал:

– Не называй меня предателем, хоть я и есть он. Астора – наша праматерь, – и ваша тоже, психопат! – и служить ей есть великая честь и святой долг сердца!

Я не ответил ему, отчасти потому, что тоже приводил в порядок свое лицо. Интересно, почему, когда мужчины спорят, они всегда норовят заехать в нос, хотя тактически грамотнее пнуть по коленке?

Удача все же улыбнулась мне. Санго Риот оказался, несмотря на все занимаемые посты, хорошим человеком. Как бы дико это ни звучало по отношению к высококвалифицированному убийце. Мордобой он воспринял единственно правильным образом – как начало дружбы.

– Про вас с Анико столько наговорили, – буркнул он в виде оправдания.

Что я мог ему ответить? Что все наговоренное, скорее всего, правда, и даже не вся правда?

– Не твое дело.

И он с этим согласился.

– Санго Риот, можешь называть меня так! – торжественно представился он. – Как называть тебя, воин?

Я только пожал плечами. Мое прежнее имя погибло в чаду того поезда, что горел когда-то, в иное время, в ином мире. Тот тихоня и неудачник, он умер, и нынешний безжалостный и агрессивный я на него совсем не похож.

– Я буду звать тебя Иван, – решил Санго Риот. – Ведь это самое распространенное имя твоей родины?

Это было вовсе не так, но какая разница?

– Странный ты человек, Иван, – заметил покровительственно Санго Риот. – Ты можешь проходить через барьер Асторы. Ты – и асторяне. И больше никто. Служба безопасности Границы должна знать, как ты проходишь защитный барьер. Это часть ее обязанностей. Тебя просто вежливо спрашивают, не бьют, не мучают – а ты все чем-то недоволен.

– Просто спрашивают, – согласился я. – Сначала в патрульной машине. Потом в участке. Потом у дежурного по мегаполису. Еще в тюрьме. Еще представители разведки. Задерживают якобы для выяснения личности, хотя прекрасно знают, кто я такой – иначе бы не задерживали именно меня. Наказывают за отсутствие документов, хотя сами же их не выдали. Не дают спать, есть и пить, чтоб охотнее отвечал. И все это только за то, что я иногда ухожу из Границы послушать прибой южных морей или встретить рассвет Асторы. Причем асторяне не возражают, а даже наоборот. Конечно, у вас не пытки, у вас гуманизм.

Санго Риот очевидно принадлежал к серокожим аборигенам Гоэмы, самой ближней и самой воинственной планеты – или места? Гневом он запылал мгновенно – такова самая характерная примета этой расы.

– Спишь на складе! – загрохотал гигант. – Ешь объедки! Но какого гордого корчишь, да? В тюрьме ему плохо, да?!

– Гордость – это все, что у меня осталось, – как заклинание, сказал я и взял в руки что потяжелее.

Санго Риот яростно подышал, посверкал багровыми глазами – и так же мгновенно успокоился. Этого следовало ожидать. У мгновенной вспыльчивости обязательно должен существовать противовес – иначе раса самоуничтожается.

– Как ты проходишь на Астору? – резко спросил он. – Рассказывай, и закончим это дело. Из любой ерунды создавать проблемы …

Я поразмышлял. Рассвет Асторы горел передо мной как наяву, многоцветная радуга дрожала в прозрачных водах заповедного озера, и крутилась в стремительном танце хрупкая танцовщица… Теплый аромат аллеи розовых пальм накатил, и зазвучал голос Анико:

– Я хочу, чтоб во взрослую жизнь отнес меня на руках именно ты …

И ее хрупкие руки невесомо опускаются мне на плечи …

… Бирюза моря и блеск пляжей Белых песков – прямо в глаза; взлетает в небо ловкая прыгунья, дрожит волна под подушкой силового батута, точеная фигурка пронзает прозрачную толщу воды, и вот уже смеющимися огромными глазищами сияет мне девочка-асторянка, хрупкий цветок горных степей … Вот потому и пропускает меня нерушимый барьер Асторы – но как это рассказать?!

– Спроси лучше у Роны-сан, – бормочу я. – Или у доктора Бэры.

– Да они мне не говорят! – вырывается у Санго Риота.

Мда. Как же это он попал на такой высокий пост? И для чего его туда пропихнули, тоже интересно …

– Пойдем! – решаю я. – Покажу, как это делается.

Мы не спеша бредем к Холму Прощаний.

– Нерушимый барьер Асторы, – размышляю я вслух, – что-то же из себя представляет? Что он есть такое? Несомненно это очень сложная система. Может, она учитывает пульс, тонус, состав крови, биотоки, походку, символику движений и поз, наверняка мысли … Должны быть тысячи тысяч позиций учета. У очень сложной системы простые понятия должны сливаться в нераздельные более крупные блоки, а те в нечто единое и цельное. Назовем это симпатией. Барьер пропускает тех, кто ему симпатичен. Но барьер – не человек, и потому он не подвержен субъективному ослеплению одним качеством. И потому он никогда не ошибается. Барьер объективен.

– Так просто? – не верит Санго Риот.

– Так сложно, – поправляю я.

Поток теплого воздуха ударяет в лицо. Здравствуй, прекрасная Астора.