Текст книги "Девочка и мертвецы"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава третья
– Антоша! Антошенька! Что за шум? Кто пришел? Неужели мертвые?
– Заткнись, мама! – прикрикнул Антон и шмыгнул припухшим носом. – Вот уж точно: женский словесный фонтан не заткнуть никаким способом!
– Насморк, дорогой? – Сокольничий Федя сочувственно покивал.
Антон пожал плечами. Ружье он не опускал, чуть не тыкал им в Федину усталую от долгой беготни физиономию. Был бы штык, заколол бы меня уже, подумал сокольничий уныло. Ах, как обидно осознавать, подумал он, что тебя готовы заколоть просто так – за то, что ты покусился на махонький кусочек чужой территории.
Укрытая до вялого подбородка женщина, расположившаяся на толстом полосатом матрасе в темном углу чердака, схватилась за край одеяла:
– Антошенька, мне страшно. Мне так жутко, Антоша! Почему ты молчишь? Скажи, кто пришел? Ответь, сынок!
– Мама, закрой варежку… – устало попросил Антон и обратился к Феде: – Зачем сюда залез?
– Внизу бардак, окна расколочены, дверь выбита к дьяволу, – сказал сокольничий. – Мертвяки могут вернуться в любой момент, а я слишком устал от них бегать. Решил вот на чердаке переждать. Тут надежнее.
– Это наш чердак, мой и мамин, – с нажимом сказал Антон. – Уходи подобру-по здорову, добрый человек.
– Я много места не займу, – сказал Федя. Сел, прислонился спиной к холодной стене. Достал из-за пазухи пачку сигарет, стукнул о ребро ладони. Протянул сигаретку парню с ружьем:
– Будешь, родной? Угощаю.
– Не курю, – Антон оглушительно чихнул и прогундосил: – Я высморкаюсь, а ты пока настройся на серьезный лад: не переношу шуточек! – Не сводя с Феди глаз, он подполз к маленькому чердачному окошку, достал из картонной коробки, что стояла под окошком, клетчатый платок в три пальца по диагонали. Сжал платком застуженный нос, трубно высморкался – будто слоняра какой.
Женщина отбросила одеяло, села:
– Антоша, что там? Скажи мне честно, умоляю тебя! Мертвые пришли надругаться над моим телом? Они уже тут?
– Мама, прошу тебя, ложись спать. Здесь нет мертвых! – Антон посмотрел на Федю и буркнул: – Мама слепая. И немного того… этого.
Сокольничий кивнул, чиркнул спичкой и закурил.
– Не курите тут. – Антон нахмурился. – Курение вреднее всего бьет по организму пассивного курильщика, то есть по моему организму и по маминому.
– Приоткрой окошко, – посоветовал Федя. – Чтоб не так вредно било.
– Не могу. Мама простудится.
– Тогда стреляй, дорогой. – Сокольничий пожал плечами. – Я бегал от мертвяков три часа без передыху, некогда было перекур устраивать. Если сейчас не покурю, то окочурюсь от нехватки никотина в ушах. Мне терять нечего, кроме последней затяжки, ради которой я уж точно рискну жизнью.
Антон не двигался, размышлял. Наконец, протянул руку, откинул шпингалет и распахнул окошко. С улицы дохнуло холодом.
– Спасибо, Антошенька, – сказал сокольничий. Он привстал и, согнувшись в три погибели, чтоб в силу своего немалого роста не задеть потолок, подошел к окошку. Крепко и сладко затянулся, выгоняя из мышц накопившуюся усталость. С сочувствием взглянул на женщину, укрытую пуховым одеялом. – Несчастная. Тяжело ей, наверно.
– М-м…
– Антон, – прошептала женщина. – Я знаю, ты меня обманываешь. Ты не хочешь меня пугать, но ложь пугает меня гораздо больше, чем правда, какой бы она ни была. Скажи мне: кто этот человек, который пришел сюда? Он мертвый? Какие у него цели?
– Он не мертвый, мама, – грустно ответил Антон. – И я жалею об этом: в мертвого я бы давно уже выстрелил. Без обид, – бросил Антон Феде.
– Что ты, никаких обид. – Сокольничий подмигнул Антону. – Ситуацию в общих чертах я представляю и твое настроение понимаю.
Женщина повернула голову в ту сторону, где сидел Федя. Сокольничему показалось, что женщина его видит. Но ее слепые глаза целились чуть мимо.
– Скажите, уважаемый, – прошептала Антошина мама, – только скажите честно: вы мертвый?
– Пока нет, – усмехнулся Федя. Досмалил сигаретку, выкинул окурок в окошко. Виновато поглядел на шмыгающего носом Антона, стукнул по пачке пальцем. Зубами жадно сжал кончик сигареты, вытянул как занозу из кожи. Закурил, испытывая наслаждение, близкое к райскому.
– Мой муж, Антошкин отец, пропал в Снежной Пустыне, – прошептала женщина. – Соседи думают, что он стал серым. Они потешаются надо мной. Говорят, что зажарят и съедят моего любимого, если он явится в город; рецепт просят, как лучше приготовить. Скажите, уважаемый, вы знаете моего любимого?
– С вашим любимым не знаком, – признался Федя. – Не имею чести.
– Они просят у меня перец, соль и укроп; говорят, хотят сварить моего любимого. Они хотят приготовить из него фрикадельки по-некрасовски и шницель. Что такое шницель? Я не знаю: не русское какое-то слово. Скажите, уважаемый, вы знаете моего любимого?
– Не имею чести, – сказал Федя.
– Зачем им укроп? Это дорогая трава; они хотят забрать у меня укроп и моего любимого; всё забрать. Мерзкие соседи. Почему у других соседи добрые, отзывчивые, понимающие, а у меня – жестокие и алчные? Откуда такая несправедливость? Скажите, уважаемый, вы знаете моего любимого?
– Не имею чести, – повторил Федя.
– Если вы мертвый, то должны его знать, – упрямо сказала женщина. – У моего любимого каштановые волосы и роскошные казачьи усы. Скажите честно, уважаемый, вы видели его?
– Нет, – терпеливо повторил сокольничий. – Не видел и знать не знаю, как выглядят казачьи усы.
– Они роскошные. По-настоящему роскошные, понимаете? Ну поймите же меня, наконец!
– Мама, засохни! – рявкнул Антон. – Отец давно помер, не тревожь его душу понапрасну!
Федя с укором посмотрел на него:
– Не стоит так кричать, Антошенька. Я с удовольствием послушаю вашу маму.
– У вас приятный баритон, но мертвое сердце, – сказала женщина. – Это так жаль… Вы – мертвец! – закричала она вдруг.
Сокольничий вздрогнул от неожиданности и уронил окурок на ладонь. Чертыхнулся и выбросил бычок на улицу. Пережив нервное потрясение, он даже не почувствовал боли от ожога.
– Скажите, как вас зовут? – спокойным голосом поинтересовалась Антошина мать.
– Федор, – представился сокольничий. – Человек я простой, и имя у меня простое, русское.
Женщина ждала.
– Сокольничий я, – подумав, добавил Федя. – Холостой мужчина без определенных занятий.
Женщина улыбнулась и легла. Антон нервным движением руки захлопнул окно, поспешил к матери и накрыл ее одеялом. Женщина дышала легко, спокойно.
– Уснула, надо же. – Антон почесал затылок. Угрюмо посмотрел на Федю. – Припасов хватит на сутки, не больше: у меня тут полбуханки ржаного хлеба да две консервы, «Бычки в томате». Потом надо будет спускаться.
– Через сутки серым от души наваляют, как раз и спустимся. – Федя кивнул. – Может, и раньше, конечно.
– Вы не понимаете, – сказал Антон. – Этого нам с мамой на сутки едва хватит. Вам есть нечего.
– Я много не ем, – сказал Федя и достал из кармана потемневший яблочный огрызок. – Вот, сочное яблочко погрызу. Хватит до завтрашнего вечера.
Антон протяжно высморкался.
– Что мне сказать, чтоб вы поняли, что вам здесь не место?
– Ничего не надо говорить, – сказал сокольничий, поудобнее устраиваясь под окошком. – Я понимаю твои настроения, Антошенька, но очень хочу спать и поэтому никуда не уйду.
– Если вы приблизитесь ко мне или маме, я пристрелю вас! – заявил Антон. – И суд меня оправдает: скажу, с мертвяком вас в силу близорукости спутал.
– Договорились, Антошенька.
– Давайте хотя бы дежурить ночью по очереди! – в отчаянии предложил Антон. – Боюсь из-за усталости проспать настоящего мертвеца!
– Прости, дорогой. Сон – дело святое, богоугодное, прерывать его ни в коем случае нельзя да и не хочется. Вдруг мне приснится святой град Китеж, как я гуляю по улицам града и беседую с великомучениками. Спрашиваю я, например, великомученика Димитрия давно волновавший меня вопрос: «Каково это, когда тебя копьями пронзают?» Великомученик Димитрий открывает рот, чтобы ответить, а тут ты меня будишь: «Давай, мол, мертвецов сторожи». Ну-с, и как это после этого? – Окончив свою речь риторическим вопросом, Федя закрыл глаза, и мгновенно уснул. Ему приснилась пожилая женщина с худым лицом и слепыми глазами. Она сидела на грязном дощатом полу и кричала: «Антон! Антошенька, кто это? Скажи правду, Антон, это мертвый?» «Что вы, бабулечка, я не мертвый», – хотел успокоить женщину добрый Федя, но обнаружил, что рот зашит капроновой ниткой, и он не может вымолвить ни словечка – это чертовски возмутило сокольничего, не ожидал он такой подлянки, но сделать всё равно ничего не мог. «Он мертвый! – кричала женщина, закатывая глаза. – Ты впустил в дом мертвеца, Антошенька, это плохая примета!» «Какой же он мертвец? – удивленно спрашивал Антон. – Понюхай, как от него приятно пахнет одеколончиком: разве от мертвого может так пахнуть?» Антон повел носом и оглушительно чихнул.
Сокольничий проснулся от холода. Ноги и шея затекли. Федя бросил взгляд за окно: глубокая ночь. В соседнем квартале постреливали. Женщина бормотала во сне. Антона не было слышно. Федя подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и увидел его: парнишка мирно спал в углу с ружьем в обнимку. На нижней части Антонового лица возлежал клетчатый платок.
«Забрать у него ружьишко, что ли? – подумал Федя. – А то еще пальнет ненароком…» – Отбирать, однако, не стал – совесть не позволила. Прополз от окна к стене и обратно, чтоб чуть размять ноги и руки. Мороз драл до костей, обнажал горячую плоть и остужал ее. Потолок в чердаке был слишком низким, и хорошенько подвигаться, чтоб согреться, не получалось. Сокольничий дохнул на ладони. «Как там Ионыч? – подумал с тоской. – А Катенька? Она, конечно, негодница, бросила в тяжелую минуту ради конфетного набора, но все-таки очень жалко девчоночку: жива ли? Или тоже в серую превратилась?»
По полу что-то зашуршало. Федя отодвинул ногу, загораживавшую обзор, и увидел процессию черных жуков с масляно поблескивающими надкрыльями. Жуки гуськом двигались к Антону.
«Чудеса да и только! – Сокольничий не успел толком удивиться, но умом понимал, что ситуация странная, и потому начал издавать удивленные возгласы. – Вот те на! Надо же!» Жуки забрались Антону на ногу и оттуда поползли дальше, в направлении Антошиного подбородка. Федя подполз к Антону, послушал; Антон мирно спал.
– Эй… – позвал сокольничий. – Антошенька!
Нет ответа.
Жуки, нагло шевеля телескопическими усами, ползали по Антоновому животу и, встретив сородича, обменивались с ним какой-то информацией. Один особо наглый жук заполз на ружье. Федя не стерпел этого насилия насекомых над человеческим телом и стал смахивать жуков с Антошиной одежды. Но жуков было слишком много. Федя понял, что пора принимать серьезные меры, и стал их давить. Сначала руками. Потом поднялся и принялся топтать Антошин живот тяжелым немецким сапогом. Жуков только больше становилось. Они выползали из своих нор и кидались на Антона. Сокольничий зарычал, опустился на четвереньки и стал ловить жуков зубами, с хрустом разгрызая панцири. В рот полилась теплая густая жидкость: сладковатая, дурманящая.
– Антошенька!
Крик разбудил Федю. В нос ударил резкий запах. Рядом кто-то хрипел. Сокольничий выплюнул жука и протер глаза.
Под ним лежал Антон. Тело парнишки было изгрызено и перепачкано кровью, рядом валялось ружье. Штука, которую сокольничий выплюнул, оказалась вовсе не жуком, а пропитанным кровью куском материи с Антошиной рубашки.
– Мертвый, – прошептала женщина, – ты все-таки убил сыночка.
Сокольничий подскочил, пребольно шваркнулся головой о потолок. Его трясло. Руки были измазаны чем-то липким, и он боялся на них посмотреть, чтоб убедиться, что липкое – кровь.
– Да как же это… – пробормотал сокольничий. – Это не я! Мне сон снился! Тут жуки были, как будто в самом деле, сотни жуков… я Антошку от жуков спасал, не грыз я его! Это сон, а то явь была! – Он закричал: – Я понял: в жуках содержится снотворное вещество, оно усыпило меня или ввело в состояние бреда, и вот я сплю и снится мне такая белиберда!
Женщина встала, замахнулась на Федин голос и ударила его по щеке. Сокольничий упал на колени от неожиданности.
– Я ждала этого, – сказала женщина. – Тебя послал мой любимый, верно? Он стал одним из вас и хочет, чтобы и я, и Антошка…
– Я не мертвец! – Федя пополз прочь от сумасшедшей женщины. – Что вы такое несете, дамочка? Пронесшейся грозою полон воздух…
В тишине было слышно, как стучит сердце старой женщины – нервно, с перебоями, но громко.
– Пронесшейся грозою полон воздух, – повторил сокольничий и зажал рот широкими ладонями. – Что… что это? – просипел. – Что я такое несу?
– Мертвые любят поэзию. – Женщина шагнула к нему. Она была маленькая, сухощавая, и ей не приходилось наклоняться, чтоб не удариться головой о потолок. И она безошибочно, по звуку, определяла, где находится Федя.
– Я – не мертвый, – сказал Федя. – Я…
– Одну строчку, – сказала женщина. – Все вы помните только одну строчку. – Она подошла к сокольничему и схватила его за руки. Зашептала со всей страстью, на которую была способна: – Забери меня к любимому. Христом богом молю: забери. Хочу с ним увидеться, понять, чем он сейчас мыслит, его хочу, пусть и мертвого, – не могу больше терпеть.
– Дамочка, да у вас температурный жар, – пробормотал сокольничий, выворачиваясь из рук сумасшедшей. – Опасная лихорадка! Вызовите терапевта!
– У меня жар, – прошептала женщина. – Остуди его вашим особенным снегом! Верни меня к любимому!
– Я… я не могу! Пронесшейся грозою… – Сокольничий зажал рот, замычал и помчался к лестнице. Распахнул дверцу и кубарем скатился вниз. Пахнущий застарелым потом ужас преследовал его, и от этого ужаса нельзя было ни спрятаться, ни скрыться: Федя опасался сам себя. Он боялся, что в любой момент может убить человека и даже не заметит этого… но когда он успел стать мертвяком? Серые ведь его так и не догнали! Или догнали? Например, в тот дикий для воспоминания момент, когда он упал, споткнувшись о бревно в ремесленном районе, а мертвяки кинулись на него с соседних крыш… Нет, это какая-то ошибка!
Сокольничий выбежал на залитую лунным светом улицу, зашатался и уронил шапку. Наклонился, чтоб поднять ее и увидел свои руки с засохшей кровью под ногтями. Его едва не стошнило. Федя опустился на корточки. Он тяжело дышал и думал о сотне вещей сразу.
– Но кожа у меня не серая. – Сокольничий схватился за воротник, дернул. – Не серая!! – закричал. – Не серая!!! – Добавил спокойнее: – Впрочем, много ли я знаю о мертвяках? Может, не сразу они сереют, а по прошествии какого-то времени…
Вдали залаяла собака. Опять раздался выстрел.
И тишина: глубокая, как заброшенный колодец во дворе, что зарос бурьяном.
– Я понял, как разобраться в ситуации, – сказал Федя, поднимаясь и расстегивая ширинку. – Мертвым не надо ходить в туалет. Серые не ходят в туалет, это я точно знаю. Я напишу на снегу свое имя, и это имя станет безмолвным доказательством моей жизнедеятельности. Вот именно, дорогие мои, станет!
Федя простоял минут пять, но не выдавил из себя ни капли. Сдерживая злые слезы, застегнул ширинку.
– Так. Я просто не хочу. Просто не пришло время. Может же быть такое, что время не пришло? Конечно, может! – Сокольничий захохотал. Оборвал смех, пробормотал что-то несвязное и схватился за голову.
Из чердачного окна высунулась убранная пожелтевшей простыней голова женщины:
– Мертвый, не оставляй меня! Приведи меня к любимому, умоляю!
– Надо найти Ионыча, – решил Федя. Он заткнул уши, чтоб не слышать воплей Антоновой матери, и пошел вверх по улице. – Надо срочно найти Ионыча, он поможет разобраться, что тут творится. Ионыч мужик умный, многое пережил. Он поможет. Точно поможет.
– Мертвый!!!
Федя едва не споткнулся, схватился за столб, обнял. Плечи под шубой затряслись.
– Пронесшейся грозою полон воздух! – крикнул сокольничий в небо, опустил голову и забормотал: – Ах, черт, опять эта строчка… откуда она, что она, зачем? Ведь никакой же пользы от нее, как и от всей вашей поэзии; зачем же я ее произношу? К Ионычу, скорее к Ионычу! Он поможет!
Сокольничий шел, безошибочно определяя направление; шел на человечий запах.
Глава четвертая
До мэрии Ионыч и остальные добраться не сумели: какие-то незнакомые Ионычу люди, которых, однако, хорошо знал дядь Вася, позвали их с крыши двухэтажного детского садика. Спасаясь от серых, Ионыч, дядь Вася, Катенька и Светослов по пожарной лестнице забрались на крышу и скинули лестницу вниз, мертвякам на головы. На крыше им быстро объяснили, что в здании садика укрылись малые ребятишки и несколько воспитательниц и надо бы их защитить, отстреливая мертвяков с высотной позиции. Катенька через чердак спустилась в здание, Ионыч остался наверху. Согласно разработанному ранее плану начали расстреливать наступающих мертвецов. Расстреливали очень бойко, со свистом и гиканьем. Патроны от такой бойкости скоро кончились; пришлось швырять в серых кирпичи, что были свалены грудой возле забора – там что-то строить собирались: тир, что ли, или склад, а может, и рюмошную, но так и не построили, сославшись на отсутствие трудового резерва. Кирпичи были холодные и шершавые. Ионыч перестал чувствовать руки на десятом или одиннадцатом кирпиче. Заботливый дядь Вася вручил ему фляжку с настойкой из вишневых косточек:
– Градус хороший. Согреешься.
– Варежки бы лучше теплые дал, – зло бросил Ионыч.
– Звиняй, дружище, лишних варежек в наличии не имеем.
Ионыч, не думая о вредных последствиях для организма, выдул полфляжки, потер руки и с новыми силами схватился за кирпич. Какой-то особо наглый мертвяк добрался до западного окна и стал стучать по стеклу пухлыми ладонями. Ионыч хорошенько прицелился и кинул кирпич серому в затылок. Мертвяк охнул, выплюнул зубы под давлением кирпича и разлился серой лужицей, а лужа впиталась в снег.
– Я детей раньше не особо защищал, – признался Ионыч Светослову. – Не люблю я детей, если честно, нет в них какой-то взрослой жилки. Может, просто не понимаю их. Вижу в них рабочий инструмент для уборки дома – и только.
Светослов успел напиться в хлам и слова Ионыча воспринимал долго, да так до конца и не воспринял. Зато у него в ружье остался один патрон: он берег его для какого-то особенного серого.
– Стреляй, Светослов! – кричал дядь Вася с восточной стороны крыши. – Чего медлишь?
Его поддержали на юге крыши худой мужик с бидоном и толстая женщина с кочергой:
– Давай, Светослов! Удиви нас точным снайперским выстрелом!
– Нет! – Светослов приложился к бутылке и прицелился в бродивших вокруг садика мертвяков. – Я пулю для особенного мертвяка берегу, вам меня не уговорить!
– Да ты напился, Светослов! – закричали с севера крыши. – Какого, к дьявольской бабушке, особенного? Мы тут детей спасаем, не до твоих пьяных игр!
– А я что, по вашему мнению, делаю? – буркнул Светослов, пошатнулся и чуть не свалился с крыши: Ионыч успел удержать его за воротник.
– А ты, когда пьяный, и не картавишь вовсе, – удивленно заметил Ионыч.
– Твоя правда, Мамоныч, – буркнул Светослов. – Такое вот странное воздействие оказывает на мою речь алкоголь.
– Ионычем меня кличут! – злобно выкрикнул Ионыч. Он уже пожалел, что спас Светослова от неминуемой гибели.
Мертвяки долго не решались зайти за ограждение, что-то обдумывали малоумными своими головами. Двор обильно покрывали кирпичные осколки и голубые искры: зрелище показалось Ионычу завораживающим.
– Не взять вам детей! – закричал дядь Вася, крутя серым дулю. – Выкусите-ка!
– Долго ли мы тут продержимся? – в пространство спросил большеносый рыжий мужик в волчьем полушубке. – Померзнем, ночь скоро. – Рыжий увидел Ионыча и протянул ему руку:
– Велтист, рад знакомству.
– Ионыч, – сказал Ионыч и предложил: – Может, в здание спустимся? Там теплее.
– Там кроме детей воспитатели и еще куча беззащитного народу, – сказал Велтист. – Нам велено нести дозор наверху.
– Нельзя исполнять всё, что велено, – заметил Ионыч. – Иначе получается тоталитаризм.
Велтист постучал по груди:
– Сердцем велено. А это, брат, самое справедливое на свете веление.
Дядь Вася носился по крыше как угорелый: добрым словом да крепкой настойкой подбадривал отчаявшихся. Когда алкоголь во фляжке кончился, дядь Вася через чердак спустился в детский садик и спустя пять минут вернулся с авоськой, полной звонких бутылок размера ноль-пять.
– Живем, ребята! – закричал. – Теперь и ночь протянем запросто!
– Что за садик такой? – возмутился Велтист. – Они там детей спаивают, что ли? Несправедливо это!
– Воспитатели для праздника хранили, – тихо объяснил дядь Вася, вручая рыжему бутылку. – Ты не переживай, Велтистик, дружище, выкрутимся. Мы и с Есениным связались и с Лермонтовкой – помощь через пару часиков прибудет, если не раньше. Главное, крепость духа хранить!
– Да я-то что? – буркнул Велтист, крупными передними зубами откупоривая бутылку. – Я не против: главное, чтоб по справедливости было. Кто там внизу остался? Может, по очереди с ними дозор понесем?
Дядь Вася покачал головой:
– Да что ты такое говоришь, Велтистик? Там бабы одни да хлюпики – не выдюжат они. Мы, в сравнении с ними, древнерусские богатыри.
– Скажешь тоже, – хмыкнул польщенный Велтист.
– Дядь Вася! – позвали с востока крыши. – Тащи бухло, трубы залить надо в самом срочном порядке! Не зальем – смерть!
На юге крыши захохотали.
– Бегу-бегу! – отозвался дядь Вася, хватая авоську. Едва не поскользнулся, но расставил руки и устоял.
– Может, коктейлей Молотова наделаем? – предложил кто-то c севера крыши. – А, мужики? Бутылок-то полно!
Тетка с кочергой подбоченилась:
– Ишь чего надумали! Пожечь инвентарь собрался? А ты пороги инстанций оббивал, чтоб нормальную мериканскую детскую площадку сделали? Ты два дня в очереди стоял, чтоб хорошую тальянскую горку выделили? Ты перед сявками в районо унижался, архаровец желторотый, чтоб ребятишкам было где играть?!
– Дуська, ну тебя! – заорали с севера. – Хорошую идею опорочила!
– Я тебя сейчас кочергой опорочу! – Дуська замахнулась. – Перешибу, мало не покажется!
Мужчины невесело засмеялись. Тут на востоке случился неожиданный прорыв: серые прогрызли забор и полезли во двор. Двигались они, слава богу, медленно: потратили все силы на прогрыз забора, и их без труда закидали кирпичами. Светослов бегал по краю крыши и с самым серьезным видом целился в мертвяков из ружья, но так и не выстрелил.
– Давай, ребяты! – кричал Светослов. – Так их! Так!
– Сам-то че? – злились мужики. – Если не стреляешь, хватай кирпичи и вперед!
Светослов отмахивался:
– Не мешай! Я особенного мертвеца жду! Если кирпичи буду таскать, могу момент упустить!
Захохотали:
– Выкрутился змеёныш!
– Скользкий цукан!
Восток отбили, и тут прорыв случился на юге. Мертвяки поползли на крышу по широкой – в два обхвата – ветке дуба, росшего у самого забора. Дуська орудовала кочергой – любо дорого смотреть. Пятерым головы проломила, десяток с крыши скинула прямо на острые прутья. Ионыч по старинке размахивал лопатой; чуть запыхался, но двух мертвяков зашиб насмерть, отогнал еще нескольких. Светослов и тут выдал: бегал, серым чуть не в лицо целился, но не стрелял. Самый ловкий мертвяк схватил дядь Васю за ногу и едва не стащил с крыши. Ионыч вовремя вмешался: перерубил руку серого лопатой в области запястья. Мертвяк, размахивая покалеченной рукой, словно мокрой тряпкой, покатился к краю крыши, воткнулся головой в водосточную трубу и, с хрустом проломив черепицу, полетел во двор.
– Ай! – крикнули с юга крыши. – Ребятушки, помогите!
Обернулись: мужик с бидоном не уберегся: серые захватили его в полон и волокли брыкающееся тело по ветке.
– Ребятушки! – Безымянный мужик через силу повернул исцарапанное лицо, мутными глазами уставился на убегающую крышу. Выдохнул из последних сил: – Да как же вы так?
– Спасти бы… – пробормотал Велтист, отводя глаза.
Но никто не побежал спасать мужика с бидоном. Все стыдливо прятали глаза или изображали бурную деятельность, швыряя кирпичи вдогонку отступавшим мертвякам.
Ионыч вдруг подумал, что встречи с военными, которые скоро прибудут в Пушкино, хорошо бы избежать. Кто знает: может, его уже объявили в розыск. Эта мысль неприятно поразила Ионыча, и он стал озираться, силясь придумать, как бы незаметно для людей и мертвецов сбежать, но времени долго озираться не оказалось. Мертвяки поползли в сорванную калитку. Их атаку отбили. Серые откатились и пошли в наступление сразу с юга и востока. Велтист, не в силах удержать в поле зрения всех наступавших мертвяков, винтом выжрал поллитру – для успокоения нервов. Отбросил пустую бутылку. Шатаясь, подошел к Ионычу, дыхнул перегаром в ухо и прошептал:
– Какое маленькое предательство, да, братишка? Никто не пошел за Умкой. Никто! Где же справедливость, я тебя спрашиваю?
– Что за Умка? – кричал Ионыч, размахивая лопатой.
– Да с бидоном мужичок, Умкой его кличут. – Велтист захохотал: – Фьють – и нет его! Нету Умки! Какое маленькое предательство – свалить ответственность на кого-то другого… ведь никто не пошел! Никто! Справедливые, ма-ать их…
Ионыч оттолкнул его:
– Да что ты мне в ухо зудишь! Кто ты такой, совесть моя или что? Не знал я твоего Умки, и совесть моя должна быть спокойна, и такой она и является!
– А Умку никто особенно не знал, – буркнул Велтист. – Замкнуто он жил, обособленно. Детишкам оловянных солдатиков в собственноручно изготовленных формочках отливал да продовольственный магазин по ночам сторожил. Дикий был мужик, но справедливый.
Мертвяки пошли одновременно с четырех сторон света. Лезли на крышу, как муравьи; пушкинцы их отгоняли, всё более и более согреваясь.
– Эх! – крикнула Дуся, скидывая шубу. – Давно так жарко не было, а мужички? А ну, размахнись рука, раззудись плечо…
– Дуська, гром-баба! – восхищенно закричали с востока и тут же замолчали, продырявленные насквозь серым щупальцем.
– Ох, тяжко мне видеть, как др-р-рузья погибают! – кричал Светослов, целясь в серых и не стреляя. – Закрыть глаза, штоле?
Ионыч бил лопатой почти наугад; он перепил и окружающую действительность осознавал как коллаж сюрреалиста. Серые двоились и троились, окружали его со всех сторон, падали размытыми каплями с неба, пиявками впивались в тела и предметы.
– Получи! – кричал рядом Велтист, разбивая голову внеочередному мертвецу. – Русские не сдаются! – Он оторвал кусок водосточной трубы и с воплем «За родину!» кинулся на серых: столкнул с крыши сразу троих, и сам нечаянно свалился вслед за ними, воткнулся грузным телом в сугроб. Вяло зашевелил ногами-руками, застонал, откашливая снег.
– Ты как там, Велтистик? – крикнул дядь Вася, охаживавший мертвяка ломом. – Живой ли?
– Я-то че? – глухо отозвался рыжий, поднимаясь на ноги. – Главное, детишек защитить! Это справедливое занятие!
На Велтиста шел низенький красноволосый мертвяк. Остановился возле Велтиста, прошептал:
– В лесу родилась елочка…
Велтист врезал мертвяку по морде справа. Серый упал на тощую задницу, поправил ручонками съехавшую челюсть, прошепелявил:
– На утреннике читал, помнишь…
Велтист добавил мертвяку ногой с размаху: голова серого с громким чпоком отделилась от тела, шмякнулась о детскую горку, подкатилась обратно к ногам Велтиста. Печально посмотрела на него и стала растворяться. Красные волосы плыли в серой лужице и постепенно рыжели.
Велтиста словно током шибануло: узнал.
Узнал!
Велтист упал перед лужицей на колени, опустил пальцы в вязкую жидкость:
– Олежек, ты, что ли? Хулиган ты мой, как же так…
Закрыл ладонями лицо. Пальцы скрючились, нестриженные ногти до крови впились в кожу.
– Помню, Олежек, – прошептал. – Первый твой утренник в садике помню, как ты «В лесу родилась елочка» читал, помню. Всё помню, хулиганишка ты мой… по справедливости сказать, не хотел я на тот утренник идти, на работу спешил, но твоя мамка настояла, чтоб отгул взял, и правильно сделала: справедливо. Ты ведь через три дня после того утренника без вести пропал и вот, видишь как, нашелся…
Мертвяки навалились на Велтиста, воткнули мордой в снег. Рыжий зарычал, как раненый лев, напрягся и раскидал серых. Встал. Сделал шаг, другой, остановился, дернувшись от внезапной боли, посмотрел вниз – из живота и груди торчало сразу несколько щупалец.
– Несправедливо как-то… – прошептал Велтист и умер.
На крыше продолжалась драка. Люди сражались, как дикие звери, и серые даже отступили ненадолго, но быстро вернулись.
– Ну что? – крикнула израненная Дуська со смехом. – Что, Светословчик, не пора ли стрелять?
Светослова окружили, и находился он в шаге от смерти.
– Скоро пора, – прошептал хозяин карамельной лавки, облизывая пересохшие губы. – Почти пора.
– Давай уже, а? – крикнул дядь Вася, спихивая одного настырного серого с крыши. Мертвяк утянул за собой авоську с водкой. Авоська упала на лед, бутылки с погребальным звоном разбились. – Вот незадача… – грустно произнес дядь Вася, стягивая шапку. Перекрестился: – Покойтесь с миром, родные.
– Смотри, Светослов, упустишь момент! – крикнул Ионыч, заражаясь всеобщим сумасшедшим веселием.
– Будь уверен, не упущу, – процедил Светослов.
И немедленно выстрелил в какого-то совсем уж непримечательного серого. Попал тому в бедро: мертвяк упал на колени, но боеспособности не потерял и тут же поднялся. Ионыч захохотал истерически: так долго экономить последний патрон и так бездарно его потратить! Он хотел уже запустить в Светослова кирпичом, но не запустил, замерев от удивления: мертвяки в панике отступали, спрыгивали с крыши и уползали прочь, на запад, совершенно позабыв об атаке на детский садик.
– Победа! – кричал Светослов, потрясая ружьем. – Ну что, теперь-то верите, насмешники? – В пьяном угаре он снова чуть не свалился с крыши, но Дуська удержала его за руку.
– Чудо… – прошептал Ионыч, борясь с желанием повалиться перед Светословом на колени. Дядь Вася подошел к Ионычу сбоку, хлопнул по плечу:
– Да какое там чудо, Ионыч! Ты лучше на северо-восток глянь.
Ионыч обернулся и увидел в небе незначительные серые пятнышки. Пятнышки увеличивались, обретали хищные формы и с прошибающим уши гудением врывались в город: пулеметы наизготовку, выпуклые бока блестят, стальные челюсти готовы рвать мертвяков на куски.
– Геликоптеры, Ионыч, – сказал дядь Вася. – Наши летят. Из Лермонтовки, судя по направлению.
– Наши! – закричала Дуся, и ее поддержали остальные: – Наши!!!
И тут Ионыч не выдержал и все-таки упал на колени.
