Текст книги "Девочка и мертвецы"

Автор книги: Владимир Данихнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Владимир Данихнов
Девочка и мертвецы

Часть первая
Плач над цифрами

Каждый год в России от рук родителей погибают около двухсот детей.

Собственно, вместо двухсот можно вписать любое число.

Это ничего-ничего.

Никто не плачет над цифрами.

Глава первая

Катенька связала для сокольничего Феди замечательные варежки. С ромбиками. Федя примерил варежки и обомлел:

– Хороши! А где ты вязать научилась?

– Ну-у… – Девочка неопределенно махнула рукой.

– Красавица ты наша, – умилился сокольничий.

В сени вошел злой с мороза Ионыч. Затопал сапожищами, сбивая снег, заухал, словно филин. Увидел варежки, бросил:

– А мне почему не связала?

– Не успела, дяденька… – прошептала Катенька.

– «Не уфпела – не уфпела», – передразнил Катеньку Ионыч и приказал Феде: – Выйди, полей.

– Холодно, Ионыч!

– Водки тяпни для сугрева и иди.

Ничего не поделать: Федя тяпнул водки, накинул на плечи медвежью шубу и вышел наружу. Снега намело порядочно. Федя топнул по снежной корке, оставил глубокий след. Вытащил ногу, а сапог застрял в снегу.

– Непорядочек, – горько усмехнулся сокольничий и в одном сапоге пошел к тарелке. Из снега выглядывал только самый верх непознанного летательного аппарата, этакий серебристый прыщик с тремя лампочками – красной, зеленой и желтой. Горела желтая. Сокольничий открыл дверь в кособокую кладовку, вытащил шланг. Покрутил в руках.

Крикнул:

– Ионыч!

Ионыч распахнул заледенелое окно прямо у Фединого носа:

– Ну чего тебе?

– Вода горячая есть?

– Есть, всё есть, котел с утра как заведенный работает.

Федя протянул ему шланг:

– Подключи, пожалуйста.

– «Подклюфи, пафалуста», – противным голосом передразнил Федю Ионыч, схватил шланг и исчез в доме. В окошке появилась любопытная Катенькина мордашка. Сокольничий подмигнул девочке. Катенька спросила:

– Испечь пирожки на вечер?

– Испеки, родненькая, – попросил Феденька. – К водке пирожки замечательно пойдут.

– С капусткой или с картошкой?

– И с капустой, и с картошкой, а еще с яблочным повидлом испеки.

– Хорошо, дяденька!

– А ну пшла! – рявкнул Ионыч из глубины комнаты. Девочку как ветром сдуло. Ионыч сунул голову в окно и, слизывая с побледневших от холода губ снежинки, вручил Феде шланг.

– Давай быстро, пока я не околел на морозе.

– Ты крепкий, Ионыч, – почтительно сказал Федя. – Не околеешь.

На душе у Ионыча потеплело от такой похвалы.

Федя направил шланг на тарелку и открыл воду. Тонкая струйка теплой воды полилась на серебристый прыщик и рядом, растапливая снег. Федя поливал до тех пор, пока не загорелась зеленая лампочка.

– Ну че? – спросил Ионыч. – Хватит уже! Воду-то экономь.

– Да всё вроде, – сказал Федя, закрывая шланг.

– А тарелка как? – уточнил Ионыч. – Теплая хоть?

Федя снял варежку и потрогал тарелку. Тарелка была теплая. Феде показалось, что внутри что-то или кто-то стучит.

– Теплая, Ионыч!

– Ладно, пошли водки тяпнем, – решил Ионыч и закрыл окно.

Федя, кутаясь в шубу, подошел к двери. Сунул ногу в застрявший в снегу сапог, вытащил. В небе что-то протяжно загудело. Сокольничий поднял голову, прикрыв ладонью глаза от падающего снега. По серому небу медленно ползли два темных пятнышка.

– На юг летят, – пробормотал Федя.

– Федя! – глухо закричал Ионыч из-за двери. – Где ты там? Поторопись, что ли!

Сокольничий поспешно вошел в дом. Разделся, стал накрывать на стол. Ионыч одобрительно кивнул, снял со стены гитару и попытался взять аккорд. Струна порвалась. Ионыч выругался и метнул гитару в угол. С жалобным мявом из-под треснувшей от удара гитары выползла покалеченная кошка Мурка.

– Когда ж ты уже сдохнешь, вредное животное! – в сердцах бросил Ионыч.

Мурка спряталась за комод и стала заунывно мяукать.

Рассерженный Ионыч подошел к Катеньке. Девочка возилась у плиты.

– Работаешь?! – рявкнул Ионыч.

– Малютка наша! – воскликнул сострадательный Федя.

– Работаю, дяденька, – робко ответила девочка.

– Отхлестать бы тебя хворостиной, – сказал Ионыч, – да хворостину жалко!

– Жалко… – грустно кивнула Катенька.

– Как там стол, Федька? – крикнул Ионыч. – Накрыл уже?

Федя как раз закончил устанавливать пузырь самогона. Пузырь стал точно посреди стола – симметрично двум граненым стаканам. Ионыч подошел к столу, подвинул колченогий табурет, сел.

– А огурцы где? Катька-а-а-а!

– Несу, дяденьки! – Девочка тащила к столу здоровенную десятилитровую банку с солеными огурцами.

– Малютка наша! Уронит же! – Федя всплеснул руками и кинулся Катеньке на помощь, но Ионыч схватил его за рукав, остановил.

– Не порть мне девчонку. Пусть сама.

– Эх… – вздохнул Федя.

– А вот и огурчики, дяденьки. – Катенька с трудом водрузила банку на столешницу.

– А крышку открыть? – Ионыч приподнял левую бровь.

Катенька сбегала за открывалкой и, сосредоточенно пыхтя, раскупорила банку.

– Крышку рядом положь, – приказал Ионыч, доставая вилку. – Ну-с, приступим, помолясь. Ты, Катька, ступай. Тебе, безбожнице, никакая молитва не поможет.

Катенька, потупившись, побрела на кухню. Федя шепнул ей на ухо: «Про себя помолись. Ионыч не узнает». Обрадованная Катенька кивнула и убежала.

– Балуешь девку, – заметил Ионыч, грызя огурец.

– Маленькая она совсем. – Жалостливый Федя едва не прослезился.

– Ничего себе маленькая. За последний год как вымахала!

Сокольничий пожал плечами. Налил водки себе и Ионычу до краев, щелкнул пальцем по стеклу – стекло обрадованно зазвенело.

– Я, может, тоже маленький в душе! – заявил Ионыч, хватая стакан. – Но что-то меня никто не жалеет!

– Я тебя, Ионыч, жалею, – сказал сокольничий. – Я-то знаю, что судьба тебя не баловала! Тяжело тебе, Ионыч, в жизни-то пришлось…

Ионыч выпил полстакана, утер бороду рукавом, тут же и занюхал.

– Знаешь о моей жизни суровой, а девку балуешь. Не по-людски это, Федя.

– Да понимаю я! – Сокольничий отмахнулся и опустошил стакан на четверть. – Сердце у меня доброе, всех пожалеть готов. Даже этих, что летают, хотя их-то чего жалеть…

– Что такое? – Ионыч нахмурился. – Опять летают?

– Да вот, только что двоих видал. Порхают, блин, как бабочки. На север упорхнули. В Лермонтовку, это уж наверняка.

– Сволочи, – возмутился Ионыч, от возмущения тыкая огурцом мимо рта. – Значит, завтра-послезавтра опять сюда припрутся.

– Наверняка. – Федя вздохнул.

– Не отдадим мы им нашу Катьку! – Ионыч ударил кулаком по столу. – Или ты против? – Он выпучил глазищи на сокольничего. Федя поморщился:

– Ну что ты, Ионыч, в самом-то деле. Неужели думаешь, я тебя предам, друга моего единственного? После всего того, что ты пережил?

– Пережил я многое, – согласился Ионыч, успокаиваясь. – Нервный оттого стал, озлобленный. – Он допил водку и крикнул: – Катька!

– Да, дяденька! – послышался далекий Катин голос.

– Что ты делаешь, негодница?

– Тесто для пирожочков замешиваю, дяденька!

– Завтра к нам гости придут, вопросы будут задавать. Знаешь, что отвечать?

– Да, дяденька!

– И что же?

– Скажу, что живется мне с вами очень хорошо, что вы, дяди, добрые и меня любите, работать без нужды не заставляете, не сквернословите и не бьете меня!

– Главное, с честностью в голосе говори! – рявкнул Ионыч. – А то до полусмерти исколочу!

– Хорошо, дяденька! – звонко отозвалась девочка.

– Послушная, – умилился Федя, наливая еще водки.

– Еще бы. – Ионыч ухмыльнулся и выпил полный стакан.

Глава вторая

Тонколицый мужчина в длинной черной шубе и шапке-ушанке приехал на белоснежном вездеходе с черной четырехлучевой звездой на выпуклом боку. Вездеход замер у обочины. Тонколицый, путаясь в шубе, вылез из кабины, что-то сказал водителю и побрел к дому. Сокольничий Федя стоял у двери и меланхолично отливал на снег. Тонколицый подошел и отрывисто приказал:

– А ну прекратить безобразие!

– Пардоньте, – извинился вежливый Федя. – Нахожусь прямо посреди процесса. Прекратить не получится при всем желании.

Тонколицый недовольно поморщился, топнул ножкой в изящном бархатном сапожке.

Был он низенький и щуплый, но во взгляде ощущался металл; какой-то текучий, опасный металл, вроде ртути.

– Как ваша мама? – спросил Федя, чтоб хоть как-то завязать разговор.

– Чего это ты моей мамой интересуешься? – Тонколицый с подозрением глянул на него.

Федя написал на снегу букву «Д» и признался:

– Из уважительности спрашиваю. С вашей мамой не знаком.

– Мама в порядке, спасибо, – сказал тонколицый и снова затопал ножкой. Водитель вездехода выпрыгнул из кабины, закурил. Водитель был молодой, прыщавый, с редкими усиками щеточкой, серая вязаная шапка лихо сдвинута набок.

В окошке появилась любопытная Катина мордашка. Сокольничий шутливо погрозил ей пальцем, и мордашка исчезла.

– Вы себе ничего не отморозите? – спросил тонколицый с раздражением.

– Мы, потомки сибиряков, люди морозоустойчивые. – Сокольничий добродушно усмехнулся, дописал букву «Я» и неторопливо, степенно застегнул ширинку. – Вот, пожалуй, и всё. Пройдемте в сени… м-м…

– Владилен Антуанович, – представился тонколицый и шмыгнул носом.

– Давайте водочки тяпнем, Владилен Антуанович, – задушевно предложил Федя, впуская тонколицего в дом. – Вид у вас неважнецкий.

– Это несущественно! – бросил тонколицый, цепко оглядывая комнату. – Где хозяин дома?

– Туточки мы! – С доброй улыбкой на румяном лице в комнату вошел Ионыч. Он вел за руку Катеньку. На Катеньке было новенькое платье в цветочек и добротная теплая шаль. Девочка недоверчиво глядела на тонколицего и жалась к волосатой руке Ионыча.

– Здравствуйте. – Владилен Антуанович протянул Ионычу руку.

Ионыч поклонился тонколицему:

– Пожалуйте к столу!

– Да я как бы…

– У нас, сибиряков, все дела решаются за столом, почтенный Владилен Антуанович, – сказал Федя.

С тонколицего почти насильно стащили шапку и шубу и усадили за стол. Владилен Антуанович с сомнением посмотрел на стакан, заполненный мутной жидкостью. На дне стакана, словно водоросли, колыхались хлебные крошки.

– Что это? – визгливо поинтересовался тонколицый.

– Это, мил человек, божественная амброзия, о который вы так много слышали, – заявил Ионыч, подмигивая.

– Я на службе, мне нельзя, – неуверенно сказал Владилен Антуанович.

– Ну что вы такое говорите! – воскликнул Ионыч и незаметно толкнул Катеньку в бок. Девочка двинулась к тонколицему с тарелкой свежеиспеченных пирожков в дрожащих руках.

– Угощайтесь, дяденька! – сказала Катенька и мило покраснела.

– Лапочка наша! – Сокольничий едва не прослезился.

– С чем пирожки? – смягчившись, спросил Владилен Антуанович.

– С картошечкой и капусткой, – сказала девочка. – И с яблочным повидлом тоже есть, вот эти, румяненькие…

Тонколицый взял пирожок и надкусил. Задумчиво щурясь, пожевал. Вид у него был как у математика, в уме решающего сложную задачу.

– Пирожок удался на славу, спасибо, девочка, – сказал тонколицый и повернулся к Ионычу. – Так вот, я по делу…

– А водочки! Водочки-то! – Ионыч засуетился, подвинул тонколицему стакан мутной жидкости.

– Да какая же это «водочка»? – удивился тонколицый. – Самогон паршивый.

– Зря вы так. – Ионыч обиженно засопел. – Интеллигентный вроде человек, а такое говорите… Мы для вас старались, Катенька пирожки пекла, я выпивку доставал немыслимыми путями…

– Очень немыслимыми! – эхом отозвался сокольничий.

– Хорошо-хорошо! – Владилен Антуанович взял стакан и отхлебнул. Скривился, просипел сквозь зубы:

– А теперь давайте поговорим о деле.

– Точно девку нашу забрать хочет, – шепнул Ионыч Феде и громко спросил: – А как же огурчик?

– Огурчик?

– Катенька, девочка моя, принеси дяде огурчики, – вежливо попросил Ионыч, незаметно щипая девочку за шею. Катенька помчалась на кухню. В комнате стало очень тихо. Владилен Антуанович нервно топал миниатюрной ножкой по деревянному полу. Тикали настенные часы. Наконец, в комнате появилась Катенька. Пыхтя от усердия, она тащила десятилитровую банку. Федя кинулся девочке на помощь, но Ионыч удержал его за рукав и сам забрал банку у Катеньки.

– Спасибо, родная, – сказал Ионыч. – Тяжело было?

– Что вы, дяденька, совсем нет. – Катенька сделала реверанс.

У девочки дрожали коленки.

– Какая милая девочка! – Сокольничий потер рукавом заблестевшие глаза.

– Не обманывай взрослых, лапонька! – сказал Ионыч и погладил Катеньку по голове. – Если тяжело, всегда зови на помощь.

– Хорошо, дяденька, – прошептала девочка.

– Я как бы… – начал тонколицый.

Ионыч насадил огурчик на вилку и сунул пупырчатый овощ в раскрытый рот Владилена Антуановича. Удивленный Владилен Антуанович смачно захрумкал.

Ионыч, Федя и Катенька напряженно смотрели на сосредоточенно жующего тонколицего. Владилен Антуанович тщательно прожевал огурец, достал из кармана надушенный шелковый платочек, промокнул губы.

– Ну как? – с придыханием спросил Ионыч.

– Недурственно. – Тонколицый нахмурился. – Однако ж пора перейти к делу.

– А еще огурчика? – Ионыч метнулся к банке.

– Избавьте! – воскликнул Владилен Антуанович, соскакивая со стула. Ионыч замер с вилкой в руке. – Довольно!

Тонколицый засунул платок в карман поглубже и нервно облизал губы.

– Стало известно, что возле вашего дома, уважаемые, две недели назад потерпел крушение непознанный летающий объект, в простонародье – летучая тарелка. Так ли это? Если так, проведите меня к нему. Я хочу немедленно осмотреть вышеуказанную летучую тарелку.

Федя удивленно крякнул и с надеждой посмотрел на Ионыча. Лицо Ионыча скрывала тень.

Сокольничий радостно спросил:

– Так вы не за девочкой нашей?

– За кем? – Тонколицый удивленно посмотрел на сокольничего.

Федя прикусил язык. Катенька встала на цыпочки и шепнула сокольничему на ухо:

– Дяденька, радость-то какая! Не за мной Владилен Антуанович!

Сокольничий легонько сжал девочкину руку: теперь, мол, всё отлично будет.

– Так что? – Тонколицый, не отрываясь, смотрел на Федю. – Могу я взглянуть на объект?

Ионыч тяжело, словно противотанковое орудие, развернулся и исчез в соседней комнате. Только занавески колыхнулись.

– А куда он? – спросил Владилен Антуанович у Феди. Сокольничий пожал плечами. Ионыч чем-то тарахтел и шуршал – словно что-то искал. Владилен Антуанович заложил руки за спину, качнулся на пятках.

Притопнул ножкой:

– Объект в соседней комнате? Он маленький?

– Небольшой, – уклончиво ответил Федя.

– А что он? Как вообще?

– Тепло любит, – признался Федя. – Если зеленая лампочка горит, значит, хорошо: нужная температура достигнута. Мы его горячей водичкой поливаем.

– Горячей водичкой? А внутри объекта что? – Владилен Антуанович сделал страшное лицо и прошептал: – Или кто?

– Я почем знаю.

– Что, даже не пытались заглянуть?

– Не пытались. Как упала тарелочка, так и лежит под окном.

– Снаружи или внутри?

– Снаружи.

– Если снаружи, тогда что этот ваш Ионыч ищет в…

Ионыч приставил ствол к затылку тонколицего и нажал на спусковой крючок. Полголовы Владилена Антуановича в мгновение ока словно безумный великан отъел. Занавески щедро взбрызнуло темной кровью. Катенька замерла, побелевшими глазами разглядывая шатающийся, притопывающий сапожком труп тонколицего. Девочке показалось, что губы Владилена Антуановича шевелятся, силясь что-то произнести, но только безуспешно царапают воздух. Это длилось ничтожную долю секунды. Тонколицый стал заваливаться прямо на Катеньку. Лишившийся дара речи сокольничий схватил девочку под мышки и оттащил подальше к окну.

Ионыч вышел наружу. Водитель вездехода успел достать пистолет и направил оружие на Ионыча, пытаясь справиться с дрожащей рукой. Ионыч тщательно прицелился, прищурив левый глаз. Водитель выстрелил и промазал. Ионыч выстрелил и попал – не зря целился. Водитель выронил пистолет и схватился за бок. Пошатнулся, сделал шаг вперед и два назад, поскользнулся, упал, проломив тонкую корку снега, и стал проваливаться в холодную белую кашу.

Ионыч подошел к водителю, на ходу перезаряжая ружьишко.

Водитель поднял покрасневшие глаза на Ионыча, спросил, старательно глядя мимо ствола:

– Чем стрелял?

– Жаканом, – сказал Ионыч.

– Больно, – пожаловался водитель. – И обидно как-то. Девке своей сказал, что сегодня пораньше вернусь, в кабак свожу. Годовщина у нас… год как встречаемся.

– Цены у вас, говорят, подскочили, – помолчав, сказал Ионыч.

– Да не так что бы сильно, – сказал водитель. Он погружался в снег всё глубже и глубже. – Бухло, например, вообще не подорожало.

– Это хорошо, – сказал Ионыч. – Ты из Лермонтовки?

– Угу.

– А шеф твой? Владилен Антуанович?

– Они вчерась в Лермонтовку прилетели из Толстой-сити… Важная персона!

Помолчали.

– А че… че ваще случилось? – спросил водитель. – Чего с Владиленом Антуановичем не поделили-то?

Ионыч промолчал.

– С Машкой обидно вышло, – пробормотал водитель. – Нехорошо получилось… я ее пару раз динамил из-за работы, а в годовщину решил сам для себя: хватит девку мучить… хорошая она девка…

– Прости, браток.

– Добей уж, – попросил водитель и отвернулся. – Больно…

Ионыч подумал и не выстрелил.

Был он человек в сущности неплохой, но садист.

Глава третья

– Че это с ней? – спросил Ионыч, глядя на побледневшую Катеньку. Девочка прижималась к стене и всхлипывала.

– Испугалась голуба наша. – Сокольничий вздохнул. Он возил шваброй туда-сюда по полу, собирая кровь и разлившийся рассол. Перевернутая банка с подсохшими огурцами лежала на краю стола.

– Это еще что? – взревел Ионыч. – Кто банку перевернул?

– Красавица наша. – Федя снова вздохнул.

– Так пусть сама и убирает! – Ионыч выхватил швабру у Феди и сунул Катеньке в руки. Девочка попыталась схватить швабру дрожащими ручонками и уронила.

– Ах ты, негодница! – сказал Ионыч и отвесил Катеньке подзатыльник. – Зря харчи наши проедаешь, дрянь такая!

Сокольничий вздохнул.

Настенные часы с кукушкой показали двенадцать часов. Пластмассовая кукушка со скрипом полезла наружу и застряла.

– Что делать-то будем, Ионыч? – спросил Федя, осторожно переступая тело тонколицего. – Как-то ты так… неожиданно.

– Тарелка – вещь чудесная, – заявил Ионыч. – Кому попало ее показывать не след.

– Тут ты прав, конечно, но всё равно… неожиданно.

Ионыч уселся на табурет, взял со стола помятый огурчик, кинул в рот.

Он неотрывно глядел на Катеньку. Девочка наклонялась, хватала швабру, распрямлялась, роняла швабру, снова наклонялась, брала швабру и так далее. Ионыч и Федя некоторое время завороженно наблюдали за круговоротом Катенькиных действий.

– Что неожиданно, это ты прав, – сказал, наконец, Ионыч. – Сам от себя таких действий не ожидал. Если вдруг схватят, можно попробовать наврать, что мой поступок был продиктован приказом из тарелки, телепатической силой зеленых человечков. Как думаешь, прокатит?

– Вышки-то не дадут по любому, – со вздохом отвечал Федя, – а вот на опыты тебя, Ионыч, заберут обязательно. В какую-нибудь секретную лабораторию, чтоб выяснить, как тарелка изменила твой организм.

– Может, и правда из тарелки приказ пришел? – Ионыч задумался.

– Ты главное самого себя убеди, – посоветовал сокольничий. – Тогда врать легче будет.

– Нас еще не взяли, – подытожил Ионыч. – И мы можем сдернуть подальше отсюда. Эти приехали из Лермонтовки, а мы поедем в другую сторону, в Пушкино.

– Далеко, боюсь, не уедем, – сказал сокольничий, забирая из слабых Катенькиных рук швабру. Повернулся к Ионычу, чтоб что-то сказать, но не успел: Ионыч вломил ему промеж глаз. Федя отлетел к стене, роняя швабру.

– Не мужское это дело – со шваброй по дому порхать! – заорал Ионыч. – Девчонку балуешь!

– Дяденьки, не ссорьтесь, – дрожащим голоском попросила Катенька. Сделала пару неловких шажков к Ионычу, схватилась за черенок швабры.

– Я помою полы, дядя Ионыч.

– Сможешь? – брезгливо поморщившись, спросил Ионыч. – Ты ж еле на ногах стоишь.

– Попытаюсь, дяденька. Ей-богу, попытаюсь.

– Ну, с богом.

Катенька взяла швабру, подошла к ведру, опустила тряпку в воду. Искалеченный Владилен Антуанович лежал совсем рядом. Катенька избегала смотреть на него. Наступала как можно дальше от тела. Ей казалось, что если она коснется тонколицего, случится что-то страшное.

Она несколько раз провела тряпкой вокруг трупа, собрала грязь, сунула швабру в ведро.

Макая швабру в воду, Катенька вспомнила, как когда-то отвлекалась от всяческих невзгод: напевала песенку. Раз за разом пела одну и ту же песню, и ей становилось лучше. В самые ужасные моменты жизни эта песенка помогала, вселяла радость в сердце, возвращала жизнь ловким пальчикам; песенка заставляла маленькую Катенькину душу светиться.

Девочка тихонько запела:

– Ай, березка, березка моя…

– Заткнись! – закричал Ионыч и толкнул Катеньку в спину. Девочка упала прямо на труп и тут же отползла назад, зажимая ладонью рот. – Без песен тошно! – Ионыч повернулся к наворачивающему огурчик Феде и небрежно заметил:

– Хороший ты человек, Федя.

– Хороший, – хрустя огурцом, согласился сокольничий.

– Пойдешь со мной? – постукивая пальцами по столу, спросил Ионыч.

Сокольничий вздохнул:

– А куда я денусь, Ионыч? Я с тобой хоть на край света, ты же знаешь.

– А если я попрошу тебя остаться? – глухо спросил Ионыч.

– Остаться? – Сокольничий замер с половиной огурца во рту.

– Остаться. Отход наш маскировать. Сдерживать этих, из Лермонтовки, сколько сможешь.

– Наш отход?

– Мой, Катерины и тарелки.

Сокольничий тщательно прожевал огурец, запил рассолом из большой жестяной кружки, вытер замасленным рукавом рот.

– Ну?

– Если так надо, то останусь, Ионыч.

Помолчали.

– Жалко мне тебя оставлять, – сказал Ионыч. – Да и надо ли? Надолго ты их всё равно не задержишь.

– Я попробую, Ионыч.

– Стрелок из тебя как из говна пуля, – небрежно заметил Ионыч. Глянул через плечо: Катенька, охая и ахая, возила шваброй возле трупа.

– Для начала надо похоронить наших мертвецов, – решил Ионыч. – А то не по-людски как-то.

– Что ж мы, звери, что ли? – согласился Федя, вставая. – Похороним.