Текст книги "Девочка и мертвецы"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Часть вторая
Праздник серости
Каждые три секунды кто-то говорит: «Идиот вы, батенька».
Собственно, вместо слова «идиот» можно вписать любое слово.
Это ничего-ничего.
Никто не следит за словами.
Глава первая
Перед въездом в город висел плакат. На плакате было написано крупными буквами: «Праздник серости». Писалось, похоже, от руки, в спешке. Катеньке плакат понравился. Ей и город понравился: так много самых разнообразных домов! Тут тебе и кирпичные, и каменные, и деревянные: над многочисленными трубами вертикально вверх поднимаются струйки молочно-белого дыма. Девочка глазела в окошко, не переставая, и восхищенно ахала.
Другой плакат гласил, что на главной площади славного города Пушкино, затерянного среди снежных холмов и горячих озер, такого-то числа, а точнее – сегодня утром, установят огромные вертела. Поймали невероятное количество серых. Надо бы их так пожарить, чтоб на весь город хватило. Обещали конкурсы на лучшее блюдо из мертвечины, а в качестве подарков – сувениры ручной работы из шерсти или дерева.
Запахи мяса и специй разнесло чрезвычайно далеко. Ионыч даже завертелся на месте, предвкушая мертвячий шашлычок на языке.
Федя остановил вездеход возле платной стоянки. Ионыч выскочил из кабины, кинул пожилому охраннику в бушлате металлический рубль. Охранник куснул рубль прокуренными зубами, буркнул что-то вроде «Спасиб, вашблгрд» и протянул Ионычу стеклянный жетон с выведенным коричневой краской двузначным числом. Нажал сальную от частого употребления красную кнопку; скрипя, поднялся полосатый красно-белый шлагбаум. Вездеход въехал на территорию стоянки, остановился у бетонного столбика с нужным номером. Ионыч засунул жетон поглубже в карман, натянул шапку на уши и пошел к площади. Катенька и Федя выскочили из вездехода и поторопились за ним. Вскоре они влились в толпу спешащих на празднование горожан.
– Хороший город, – заметил Ионыч. – Запах запоминающийся.
– Серых, наверно, целую тыщу убили, – сказал шагавший рядом мальчуган в ушанке. – Это будет самый большой праздник серости!
– Мертвяков жрать собираетесь? – Ионыч добродушно засмеялся.
– Угу…
– Молодцы!
– Дядя, вы добрый… – заканючил вдруг мальчуган. – Дайте рублик, пожалуйста! Папа пьяный, ни монетки на праздник не выделил, такая обида на него взяла, что словами не описать… какой же это праздник, когда без монеток?
– Пьяный, говоришь?
– В стельку. – Мальчик понурился. – Засел на балконе, откуда площадь видно, с пулеметом и пузырем водяры… говорит, если серые нападут, он их всех перестреляет. А как мертвяки нападут в жареном-то состоянии? Бредит мой папка, и рублик из-за бреда своего пожалел выделить, что самое обидное.
– Врешь небось. – Ионыч усмехнулся.
– Нет, не вру! – Мальчик показал куда-то пальцем. – Вон тот балкон, слева! Видите пулемет?
– Не вижу, – заявил Ионыч. – Это палка торчит.
– Да какая же это палка? – удивился мальчик.
– Я почем знаю?
– Дядя, ну дайте рублик, ну пожалста!
– Нахаленок! – Ионыч похлопал мальчишку по плечу. – Как я в детстве. Ладно, держи денежку. – Он протянул пострелу монетку в десять копеек.
– А еще?
– А ну пшел! – Ионыч нахмурился. – Наглеть-то не стоит!
Мальчишка схватился за шапкины «уши», потянул книзу и побежал. Споткнулся, растянулся на снегу. Заревел – зло, пронзительно.
– Ишь ты, – удивился Ионыч и спросил у сокольничего: – Федор, как думаешь, может, тарелочка нам и впрямь помогает? Мальчишке вон наглому пакость устроила, чтоб нам не досаждал боле.
Сокольничий покивал:
– Что-то в этом есть, Ионыч. Поначалу я воспринимал твои идеи насчет тарелки как шутку, но теперь вижу, что так оно и есть: помогает нам инопланетный кораблик.
– А вот и точка празднования, – потирая руки, сказал Ионыч. – С прибытием нас, как говорится, на место.
Ионыч прошелся вдоль мощенной булыжником площади, поглядел на людей, на мясо. Оглянулся: Катенька и сокольничий, не испросив разрешения, завернули в карамельную лавку.
– Балует девчонку, – проворчал Ионыч, отмахиваясь от назойливых снежинок. Подошел к ближнему вертелу, полной грудью вдохнул вкусный дым. И будто шашлыка откушал: такой замечательный, такой нажористый дым попался. Щуплый мужичок с козлиной бородкой, шаманивший над мясцом, улыбнулся Ионычу:
– Приятственный запашок, не находите?
– Приятственный, – согласился Ионыч, разглядывая серую тварь, покрытую аппетитной румяной корочкой.
– Впервые у нас? – деловито осведомился мужичок.
– Был как-то проездом по торговым делам. Всего один день, правда, – признался Ионыч. – Продал накопленные за лето запасы подберезовиков и удалился восвояси.
– Грибочки мы любим, – заявил козлинобородый. – У нас их тут мало, все в лесах подле Лермонтовки сосредоточены. Вы оттуда, уважаемый?
Ионыч подумал, что не следует слишком уж откровенничать, и соврал:
– Нет, в Лермонтовке я одно лето только прожил, да и то не по своей воле. Были кое-какие делишки.
– Бродячий торговец, что ли? – Мужичок приподнял левую бровь.
Ионыч пожал плечами:
– Когда припрет, да. А вообще охотники мы, потомственные.
– Охотник, вот как! Уважаю.
– Благодарствую.
Мужичок протянул Ионычу руку:
– Арзамас Пилонов. Но меня тут дядь Васей кличут.
– Ионыч, – представился Ионыч. – А чего дядь Васей-то? Как оно с Арзамасом-то перекликается?
– А… – Дядь Вася махнул рукой: долгая, мол, история.
Помолчали. Дядь Вася вытащил из авоськи бутылку с терпко пахнущим соусом, полил серому шею.
– И часто у вас этот праздник случается? – спросил Ионыч.
– Раз в три-четыре года примерно, – живо ответил дядь Вася. – Как у серых засвербит в одном месте, так и случается.
– Каннибализм, однако, – заметил Ионыч. – Не смущаетесь мясо мертвых людей есть?
– Какой же это каннибализм, мил человек? – Дядь Вася удивленно посмотрел на Ионыча. – Серые, они ведь не люди, их снег полностью преображает. Ты видел, что у них внутри?
– И чего?
– Прозрачный пузырь, – заявил дядь Вася. – Пузырь, наполненный или газом, или жидкостью. – Дядь Вася понизил голос, огляделся на своих коллег по стряпне. – Говорят, ученые серых исследовали, но так и не разгадали, каким образом они существуют, то есть передвигаются, разговаривают и так далее. Подозревают, что в пузыре дело, но и только: пузырь сам по себе загадка века.
– Странные вещи говоришь, дядь Вася, – сказал Ионыч и с опаской поглядел на зажаренного мертвеца. – Я из-под Лермонтовки, у нас серых нету, мельком только что-то слышим: то они кого-то толпой загрызли, то их кто-то загрыз; на рынок пару раз ваши мясцо привозили, но лермонтовские чаще нос воротят: мы, говорят, культурные люди, мертвецов не едим и баста – культура не позволяет. А по мне вся эта культура-шмультура – просто отговорка. Мяса в Лермонтовке и без мертвяков хватает, вот и не едят; а если б не хватало, то и мать родную съели бы – как пить дать, и никакая культура не остановила бы.
– Счастливые вы люди. – Дядь Вася вздохнул, достал из авоськи большую солонку, обильно посыпал спину мертвяка. Кожица в тех местах, куда попала соль, пошла пузырями и громко полопалась. Запах от зловещей твари пошел очень соблазнительный, особенно для такого любителя халявного шашлычка, как Ионыч.
– Три дня без передыху будем веселиться, – сказал дядь Вася. – Есть, пить, в небо палить – редко такой праздник случается.
Рыжий парень в покрытой масляными пятнами тельняшке, стоявший чуть поодаль, окликнул:
– Эй, дядь Вася! – топнул ногой от нетерпения. – Эй!
– Чего тебе, Мухин? – Дядь Вася притворился, что роется в авоське. – Занят я.
Весельчак Мухин подмигнул мужичкам с ржавыми бидонами, что без особой причины вертелись поблизости, и крикнул:
– Дядь Вася, а че тебе такой маленький серый достался, а? Дохляк какой-то, а не мертвец! Размером с пупок моего! Неужто большего не заслужил?
Мужички с бидонами захихикали, бидоны затарахтели. Ионыч вспомнил, что по старой традиции местные мужички держат в бидонах перламутровые бусики – злых духов, мол, отгоняют.
– Вам всё хиханьки да хаханьки, – пробурчал дядь Вася. – Какой достался, такой и достался, не твой и радуйся! – крикнул он. – Или ты завидуешь, Мухин?
– Конечно, завидую, дядь Вася! – Мухин повернулся к мужичкам и покрутил пальцем у виска. – Как тут не завидовать, такому-то счастию!
Мужички побросали бидоны и захохотали на всю площадь; соседи стали оборачиваться. Послышались вопросы: Что? Что такое? Мухин безобразничает… А, Мухин. Ну, Мухин, это хорошо, это, быть может, даже смешно будет! А над кем на этот раз шутит? Над дядь Васей? О, ну тогда точно – жди развлечения. Дядь Вася, конечно, человек хороший, но вспыльчивый, шутки с ним всегда знатные выходят. Можно, пожалуй, и понаблюдать, как события развиваться будут. Мухин, он ведь такой: горазд на выдумки.
Мухин не выдержал и сам схватился за живот, заржал, упал на спину и задрыгал ножками.
– Юмористы, бляха-муха, – буркнул дядь Вася. – Поубивал бы.
Ионыч понял, что дядь Вася – местный лузер и решил потихоньку отойти от него, чтоб лузерством случайно не заразиться. Но в этот момент он заметил нечто очень странное, нелепостью своей наводящее на душу ужас: Ионыч буквально остолбенел.
Серый, который жарился на вертеле Мухина, опустил руку в костер и кожистой румяной каплей стек в огонь. На пустом вертеле остались болтаться ошметки красного мяса. Мертвяк с треском вывалился из костра, изогнулся, подобно вопросительному знаку, развернулся в знак восклицательный и ткнул в Мухина щупальцем. Щупальце затвердело и проткнуло известного насмешника насквозь. Мухин захрипел, схватился за щупальце, торчавшее из живота подобно гигантской пиявке, и повалился в снег, обильно плеская на белое алым. Мужички не растерялись: похватали бидоны и кинулись прочь. Да не тут-то было! Подобные события происходили по всей площади: серые неопрятными каплями стекали с вертелов и нападали на удивленных поваров. Мертвяки совершенно не походили на тех безвольных, слабых тварей, которых Ионыч наблюдал в Снежной Пустыне; эти серые были быстрые, ловкие и почти неуязвимые.
– Чего стоишь? – рявкнул дядь Вася, подталкивая Ионыча в спину. – Быстрее в библиотеку, там укроемся!
Ионыч покорно толкнул свое грузное тело вперед и потопал по улице. Сзади грянул выстрел. Ионыч обернулся: дядь Вася палил из дамского пистолетика в мертвяка. Тело серого кровоточило тухлой синеватой жидкостью в нескольких местах, но тварь продолжала идти; правда, медленно, неуверенно. Этот факт несколько приободрил Ионыча. Он схватил бесхозную лопату, с криком «Ура!» подскочил к мертвяку и заостренным ковшом, будто всегда так делал, снес уродливую голову. Мертвец скорчился и с шипением – как газированная вода на воздухе – провалился в снег; из ямы полетели вверх голубые искры.
– Что это у нас тут? – закричал Ионыч, грозно размахивая лопатой. – Продолжение праздничка, что ль?
– Какой там праздник, мил человек! – Дядь Вася поспешно перезаряжал пистолет. – Впервые такой беспредел наблюдаю!
– Это всё плохая организация виновата, – заявил Ионыч. – Надо было мертвецов покрепче фиксировать на вертелах, проволокой сильно приматывать!
– И не говори, родной. – Дядь Вася покачал головой. – Уж я их предупреждал: покрепче цепляйте! Проволокой в три слоя обматывайте! Экономят бюрократишки… – Он погрозил кулаком в сторону красивого розового здания с колоннами. – Нашли на чем экономить! Купоны с народа стричь мы умеем, а как защитить этот самый народ от нападения мертвецов, так сразу – моя хата с краю!
На площади творился хаос. Люди оправились от внезапного нападения и взялись за оружие. Отстреливались и рубили серых в капусту – небезуспешно, кстати. Скорости и ярости мертвецам хватало ненадолго, и они очень быстро замедлялись до своего обычного состояния, но их было много, очень много. Из вывернутых наизнанку дверей мясной лавки поползли новые твари: этих и поприжарить-то толком не успели. Мертвецы шли в бой со стихотворными строчками на хладных устах.
С балкона застрочил пулемет. Пули дырявили и своих, и чужих. Люди попадали в снег. Какой-то пьяный мужичок не стал падать: шатаясь, брел поперек площади, терзал зубами шашлык на шампуре и горланил заплетающимся голосом песню «Орленок». Пули обходили мужичка стороной, словно он был заговоренный.
«Везунок, – подумал Ионыч. – Вот бы мне так: под пулями и хоть бы хны. Так нет же, обязательно попадут, да еще и в какое-нибудь неудобное место».
– Заткните пулемет! – закричал кто-то истерически.
– Ща будет, – ответили с соседней крыши и выстрелили: пулемет захлебнулся, с балкона посыпались цветные осколки. В снег воткнулась початая бутылка водки. Мальчик в ушанке выполз из сугроба и, путаясь в ногах, побежал к балкону.
– Сто-о-о-о-ой!
– Папа! – отчаянно кричал мальчик. – Там на балконе был мой папа!
Огольца попытались удержать за полу шубейки – куда там! – дернул что есть мочи, вырвался.
Был он маленький, юркий, любил бегать. Часто падал – не только во время бега по неровному обледенелому снегу, но и на гладком месте мог грохнуться, однако всегда вставал и продолжал бежать. Ревел, злился на собственную неуклюжесть, но всё равно бежал, упрямо, не сводя дерзких глаз с цели. Такой вот это был мальчишка.
– Там мой папа!
Прямо перед огольцом из снега вырос мертвяк. Выкрикнул что-то стихотворное из Блока, замахнулся рукой-щупальцем…
– Вот тебе и рублик, – отворачиваясь, сказал Ионыч. – Хрясь – и толку от твоего рублика.
Они с дядь Васей подошли к библиотеке, поднялись по скользким мраморным ступеням к двустворчатой двери красного дерева. На бронзовой ручке висела картонная табличка с надписью «Технический перерыв». Дядь Вася топнул, стряхивая с валенок снег, сорвал табличку, растоптал ее в клочья и замолотил кулаками в дверь. За дверью зашаркали тапочками, затаились.
– А ну открывай! – прикрикнул дядь Вася. – Непорядок это, людей на морозе держать!
– Катись колбаской, дядь Вася! – ответили изнутри. – Серых напустишь!
– Серые тебе не мухи, чтоб напустить! – возмутился дядь Вася. – Отворяй скорее!
– Не открою и весь сказ!
– Ирод, я ж твоей сестренке работу на лесопилке помог найти! – напомнил дядь Вася. – Я тебе, извергу, водку и фрукты в палату таскал, когда ты с переломом валялся! Забыл, что ли?!
– Дядь Вася, мне очень совестно, видит бог! Тяжкий грех на душу беру, но не пущу, уходи!
– Ах ты… – Дядь Вася едва не задохнулся, испытывая крайнюю степень возмущения. – Вот до чего человека постоянное чтение доводит! За свою жизнь, интеллигентишко, трясешься!
– Не интеллигентишко я, дядь Вася, но стремлюсь!
Перестрелка тем временем сместилась к северу.
Вот по улице побежал мужичок с бидоном: штопаное пальтишко нараспашку, полштанины оторвано, лицо бледное, потное, глаза выпучены, как два бильярдных шара. За мужиком на четырех лапах мчатся серые в количестве две штуки. Ионыч приготовил лопату. Мертвяки, к счастью, не обратили на него внимания: целеустремленно преследовали мужичка. Возможно, их сильно привлекло тарахтенье бусиков в бидоне. Мужичок обернулся, увидел Ионыча, распахнул рот: «Помоги!» Ионыч помотал головой. Мужичок швырнул бидон в мертвецов – промахнулся – и, визжа что-то совершенно непонятное и необъяснимое, скрылся за углом. Мертвецы последовали за ним.
– Что будем делать, дядь Вася? – спросил Ионыч.
– Ко мне пойдем, – решил дядь Вася и крикнул в дверь: – Раз уж так случилось, что неблагодарные ироды захватили власть над литературой!
– Ты к совести моей не взывай, дядь Вася! – откликнулись из библиотеки. – Не тот это случай, чтоб к совести взывать! В городе жесточайший кризис, каждый сам за себя!
– Ну, звиняйте тогда! – Дядь Вася картинно развел руками.
– У меня приятель в карамельной лавке остался, – вспомнил Ионыч. – Надо бы вытащить.
– Там серые на каждом шагу, – буркнул дядь Вася. – А мне умирать не хочется, так-то.
– Ага, дядь Вася! – закричали из библиотеки. – К моей совести взываешь, а сам-то? У самого-то совесть отмерла! Человека отказываешься спасти из-за боязни за собственную шкуру. Чем ты тогда лучше меня?
Дядь Вася сжал кулаки.
– Ладно, – прошептал он, – покажем ироду, что мы из другого теста слеплены! – Он хлопнул Ионыча по плечу. – Пошли твоего друга выручать. – Дядь Вася с решительнейшим видом подтянул поношенные брюки и, наворачивая снежную кашу на сапоги, словно крошечный бульдозер двинул обратно к площади.
Ионыч положил лопату на плечо и пошел за ним.
Из библиотеки закричали:
– Да вы просто выгоды не видите! А выгода в том, что живым быть выгоднее, чем мертвым! Если вы такие умные, почему вы скоро станете мертвыми?!
Ему не ответили. Человек в библиотеке нервно заходил из стороны в сторону. Остановился, топнул тапкой об натертый мастикой паркет:
– Подонки! Совесть разбудили!
Глава вторая
Сокольничий купил в лавке коробку шоколадных конфет с симпатичной розочкой на бумажной обвертке, два кулечка разноцветных карамелек, пару яблок в сиропе и газированный напиток. Уселся за столик в углу, тщательно разложил на льняной скатерке сладости и, перекрестясь, взялся за еду. Катенька стояла возле стола и смотрела.
– Бедная ты моя, горемычная, – сказал сострадательный Федя. – Конфеток хочется?
– Хочется, дядя Федя, – призналась Катенька.
Сокольничий положил в рот клубничную карамельку, с задумчивым видом пососал и вздохнул:
– Все конфеты отдал бы тебе, ей-богу, но Ионыч… что Ионыч-то скажет? Думаешь, одобрит?
Катенька опустила голову.
– То-то же. Сама понимаешь, не одобрит Ионыч. Еще и поколотит! – воскликнул Федя, горстями запихивая в рот шоколадные хрустяшки. – Разве могу я допустить, чтоб мою лапушку наказали, тем более телесно? Нет, не могу я этого допустить, хоть убей, не могу. – Сокольничий покачал головой, запил конфеты газировкой и смачно надкусил яблоко.
– Яблочка бы… – тихо попросила Катенька. – Понюхать хотя бы!
Федя укоризненно посмотрел на нее.
– Понюхать? Это же натурально издевательство над ребенком, который на самом деле есть хочет, а не нюхать! Нет, Катенька, и не уговаривай: не враг я тебе, нюхать не дам.
Девочка потупилась, пробормотала:
– Простите, дядя Федя. – Она сжала кулачки, собралась с силами и улыбнулась. Посмотрела на сокольничего светло, радостно и воскликнула: – Какой вы все-таки добрый! Я, пустоголовая, секунду полагала, что вы от жадности конфетами не угощаете, а вы, оказывается, обо мне заботитесь! Ну как тут не полюбить вас еще больше?
– Теперь-то понимаешь мою заботу? – спросил тронутый такими словами сокольничий и аккуратно положил огрызок яблока в карман шубы – на потом пожевать.
– Теперь поняла и от всей души говорю вам спасибо, дядя Федя!
Сокольничий чуть не прослезился. Шмыгнул носом, собрал шоколадные крошки со стола, кинул в рот, поднялся.
– Умничка ты моя. Пойдем-ка наружу: Ионыч нас уже заждался, небось.
Снаружи зашумели: закричали, затопали. Кто-то выстрелил: раз, другой, третий. Хозяин карамельной лавки обеспокоенно посмотрел на хлипкую дверь, обтер руки об фартук и нырнул под прилавок; извлек ружьецо, протер тряпочкой запылившийся ствол.
– Что там? – спросил Федя. – Чего палят-то? Фейерверк, что ль?
– Хано для пхаздника, – сильно картавя, ответил лавочник. – А фейехвехков у нас отходясь не водилось, мы не пижоны. Вы давайте-ка сюда, за пхилавок, почтенные. На всякий, как говохится, случай.
– Как скажете, родной!
Сокольничий потащил Катеньку за прилавок. Девочка удивленно посмотрела на него, но роптать не стала. Они спрятались за широкой спиной лавочника. Катенька с любопытством разглядывала темные потеки на спине торговца. Подумала, что это удивительно: в лавке прохладно, а он вспотел. Лавочник поднял ружье, с философским смиреньем прицелился в дверь. Шум на улице сместился вправо; застрочил пулемет, потом на него будто великан наступил и тишина – как отрезало.
– Папа! Мой папа там!! – Мальчишечий голос срывался на визг.
– Так, – сказал хозяин лавки. – Че-та вообще непохядок, похоже. Давайте чехез задний ход, двохами уходить…
– А товар как же? – уточнил Федя, украдкой воруя с прилавка ириски.
– Не до товахов сейчас, – буркнул лавочник, роясь в карманах. – Куда этот чехтов ключ подевался? А, вот… – Он вручил ключ сокольничему. – Откхывай.
Парадная дверь скрипнула, надулась, словно живот беременной женщины на последнем месяце, и лопнула. Щепки-доски разметало по лавке. Брызнула колючими осколками витрина. Федю и остальных чудом не задело.
На пороге стоял мертвяк, и Катенька вздрогнула: серый совсем не походил на тех, в Снежной Пустыне. У этого было бугристое тело, покрытое гноящимися язвами; руки-ноги бултыхались, словно резиновые шарики, наполненные гнилой водой; глаза горели ядовитым желтым огнем.
Мертвяк, шатаясь, сделал шаг и просипел:
– Из забывших меня можно составить город…
– Стреляй в него! – закричал Федя лавочнику, азартно размахивая кулаками. – Чего же ты стоишь? Заряди ему в башню!
Торговец опустил ружье.
– Климка Голиков, – прошептал. – Как же так… мы думали, ты в той авахии сгохел напхочь, а ты вот как…
– Из забывших меня… – пробормотал серый. Взял с витрины трюфель, повертел в кривых пальцах, раздавил.
– А мы тебя съесть, получается, собихались. – Лавочник виновато посмотрел на ружье. – И застхелить. Вот такие пихоги. Даже непонятно, как после этого жить. И стоит ли вапче.
Мертвец шагнул к нему.
– …можно составить город.
– Так-то оно так, – виновато сказал лавочник и отвернулся. – Некхасиво. Но ты нас тоже пойми: зимой с мясом напхяженка, а шашлычка хочется, да и как вообще без мяса жить? Без мяса жить совсем никакой возможности. Зимой даже вегетахианцы мясо жхут, сволочи.
Федя понял, что толку от лавочника будет мало, взял Катеньку за руку и потащил к задней двери.
– К твоей маманьке давеча в гости заходил, – признался торговец. – Семидесятый юбилей баба спхавила. Дехжится молодцом твоя стахуха Голикова! – Лавочник поднял голову и замер: мертвяк стоял совсем рядом, руку протяни.
– Го-ри-ко-ва, – тихо произнес серый. – Мо-я фа-ми-ли-я Го-ри-ков.
– Дык я и говохю: Голиков.
– Го-ри-ков!!
– Э-э… Го-ли-ков? Че ты от меня хочешь вапче? Голиков!
Мертвец завизжал, сцапал хозяина за шею, сдавил.
Катенька дернулась, но сокольничий держал крепко.
– Дядя, отпустите! – закричала девочка. – Я помочь хочу!
– Кому помочь, неразумная?!
Девочка уперлась ножками в пол, вырвала руку. Подбежала к прилавку, схватила с витрины горсть конфет…
«Что ж ты так, Катенька… – Сокольничий схватился за голову, – В такой страшный час, когда смерть нам грозит, не обо мне думаешь, а о том, как бы конфетами полакомиться… Бог тебе судья, лапонька…» – Едва сдерживая рыданья, Федя отворил дверь и очутился в проходном дворике. Дворик окружали угрюмого вида угольные склады и аккуратно уложенные поленницы. С заледенелых козырьков свисали толстые сосульки – кривые и острые, как волчьи зубы. Сокольничий перекрестился и побежал, куда глаза глядят, а глядели они строго прямо.
Катенька подскочила к мертвяку, протянула на раскрытой ладони конфеты:
– Угощайтесь, дяденька! – заплакала: – Пожалуйста!
Страшные бугры на лице мертвеца с шипением сдулись, глаза погасли, будто в голове у серого пробки выбило. Мертвяк разжал пальцы, и хозяин лавки упал на пол; перхая, отполз к кассовому аппарату. Мертвец дергающимися узловатыми пальцами осторожно взял конфету с Катенькиной ладошки. Видно было, что он очень старается не навредить девочке – даже случайно.
– Вкусные, – сказала Катенька. – Правда же, вкусные?
Мертвяк сунул конфету мимо рта, попал в щеку, раскрошил. Раскрыл ладонь: шоколадные крошки посыпались на прилавок.
– Это ничего, ничего, – прошептала Катенька. – Вот еще, угощайтесь!
Серый взял другую конфету.
– На самом деле я их не пробовала, – призналась девочка. – Но убеждена, что конфеты очень вкусные. Ведь не может такого быть, чтоб на свете существовали невкусные конфеты!
На подоконнике заработал древний радиоприемник.
– С вами снова ваш любимый предсказатель погоды и цен на черном рынке К’оля и радио «Снежная поляна»! – бодро отрапортовал ведущий и зашелестел бумагой. – Страшные сообщения поступают к нам в студию: выяснилось, что мясо серых содержит канцерогены, о которых санэпидемслужба ранее умалчивала, предательски потакая любителям серятинки. Но теперь, когда нашу любимую планету буквально завалят высококачественными мышиными окорочками, мы можем надеяться, что…
Мертвец взвизгнул и запустил в приемник конфетой. Конфета воткнулась в динамик; К’оля замолчал.
Катенька погладила серого по руке:
– Бедненькие мои, вам, наверно, очень обидно, что вместо того, чтоб встретить хлебом-солью, вас убивают и жарят. – Катя сжала кулачки. – Что мне для вас сделать? Что, подскажи? – Она встала на цыпочки и пальчиком коснулась щеки серого. – Я так хочу помочь, но, глупая, не знаю каким образом! Дай подсказку, умоляю! – Мертвец потянулся за ее рукой, словно котенок. Девочка вздрогнула: что-то это ей напомнило. Кто-то точно так же гладил ее, и она тянулась за рукой, и было здорово, как в редких снах о папе…
– Катерина! Ты чего это? С мертвым ублюдком заигрываешь?
Серый и Катенька повернули головы к двери. На пороге твердо стоял Ионыч с лопатой наперевес. За спиной Ионыча украдкой маячил незнакомый Катеньке щуплый мужичок с пистолетиком в руке.
– Позор! – заявил, багровея, Ионыч. – Ах ты, развратница подлая!
Мертвец завизжал, оттолкнул Катину руку и, загребая лапами мусор, пошел на Ионыча. Ионыч хладнокровно подождал, когда серый приблизится, и обрушил на него всю мощь лопаты: раскроил гнилую черепушку до самого подбородка. Серый оцепенел, борясь с подступающим к горлу забвением. Дядь Вася выглянул из-за Ионычевой спины, поднял пистолетик и, хитро прищурившись, всадил мертвяку пулю под дыхало. Голова мертвеца с чавканьем отделилась от тела, шлепнулась оземь и с фотографической вспышкой сгорела; туловище обмякло, сложилось в гармошку и растеклось серой жижей. Голубые искры вспыхнули и тут же погасли.
– Вот и всё, – удовлетворенно сказал Ионыч, вытирая лопату об циновку. Дядь Вася кинулся к девочке, встряхнул:
– Барышня, милая, вы в порядке? – Катенька молчала, от ужаса не в силах вымолвить ни слова. – Где Светослов?
– Кто? – слабо спросила девочка.
– Светослов! Хозяин лавки!
– Тута я… – пробормотал Светослов, показывая из-за прилавка бледную распушенную физиономию. – Батюшки, чуть не издох. – Он вздохнул. – Климку жалко…
– Это Гориков был? – удивился дядь Вася. – Старухи Гориковой сын?
– Голиков, он самый. – Светослов поперхнулся, закашлялся. Спросил сквозь кашель: – Что случилось-то, дядь Вася?
– Кабы я знал. – Дядь Вася пожал плечами. – Впервые такой момент наблюдаю: жареные мертвецы слезают с вертелов и людей убивают… жуть.
– Надо в мэхию побыстхее, – сказал Светослов, поднимая с пола ружье. – С Есениным свяжемся, у лехмонтовских помощи попросим, там военный аэходхом, может, помогут… обохону в мэхии, опять же, дехжать удобнее.
– Думаешь? – Дядь Вася почесал подбородок.
Ионыч подошел к Катеньке. Оглядел с головы до ног, схватил за ухо, дернул в направлении потолка:
– Федьку куда дела? Умирать оставила, а сама удочки смотала?
Катенька прошептала:
– Дядя Федя сам через заднюю дверь ушел. Не сбегала я, дядю Светослова спасала.
– Не оправдание это, – зашипел Ионыч, сильнее сдавливая ухо. – Чужие дяди пусть сами спасаются, а ты своих дядь спасай, оно для дела полезнее будет. Поняла?
Катенька молчала, только от боли кривилась, но не плакала и не просила Ионыча прекратить.
– Ионыч, в мэрию идем? – спросил дядь Вася. – Ты это, поскорее решай.
– Идем, – решил Ионыч, отпуская Катино ухо. – Глядишь, и Федьку по дороге изловим.
– Дядя Федя мертв, – прошептала Катенька.
Ионыч изумленно уставился на нее:
– Че-его?!
Катенька встряхнулась, наклонилась, чтоб поправить выбившуюся из-под дырявого сапожка истерханную штанину, исподлобья посмотрела на Ионыча:
– Дяденька, простите, что-то нашло, секунду или две в полнейшем тумане была…
– Ты что только что сказала, негодная девка?
– Разве я что-то говорила?
Ионыч с трудом поборол желание ударить ее по лицу.
– Ионыч! – позвал дядь Вася. – Ну чего вы там?
– Идем, – пробубнил Ионыч.
На улице похолодало. Морозный пар клубился в воздухе, оседал на стеклах, ржавеющих трубах, мышиных норах, стриженых ногтях и глазных яблоках.
Уходили дворами, под матерное карканье ворон.
