Текст книги "Девочка и мертвецы"

Автор книги: Владимир Данихнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четвертая

Похоронили Владилена Антуановича в снегу возле круглого катка за домом. Ионыч снял шапку и пробормотал:

– Ты уж не серчай, почтенный Владилен Антуанович. Не со зла полбашки тебе отстрелил, ох не со зла, а по строжайшей необходимости. Зато смотри, какое место для могилы тебе выбрали: катайся на коньках хоть каждый вечер, пусть и в призрачном бестелесном состоянии.

– А можно мне покататься на коньках, дядя Ионыч? – спросила Катенька, зябко кутаясь в дырявое пальтецо.

– Нашла время, дура. – Ионыч нахмурился. – В такой трагический момент на коньках кататься!

– Не чувствую я момента, дяденька, – призналась Катенька. – В голове будто туман какой-то, плохо очень соображаю. Кажется мне, что смерть моя приходит. Только из глубины сознания мысль выныривает: хорошо бы перед смертью на конечках покататься.

– Лапушка. – Федя шмыгнул носом. – Ионыч! Может, разрешим красотульке нашей на конечках покататься?

– Сбрендил, что ли? – Ионыч толкнул Катеньку в руки сокольничему. – Нет у нас времени на всякие глупости. Идите в дом. Собирайте вещички, скоро выезжаем.

– А водитель?

– Да он и так похоронен уже. Снега сверху чутка накидаю и порядок.

Сокольничий взял Катеньку за руку и повел в дом. Ионыч положил лопату на плечо и грузно потопал к вездеходу. Вездеход порядочно присыпало снегом, и он походил на раненого снежного тура, мохнатого и беспомощного. У обочины в снегу темнела дыра. Ионыч подошел к дыре и заглянул внутрь.

Водителя не было.

Ионыч уронил лопату, схватил ружье, повел стволом, огляделся.

Тишина.

Гладкое белое поле, полоса леса на западе, неглубокий овражек. Поседевший от снега вездеход.

– В кабине прячешься, дружище? – спросил Ионыч громко. – Выходь, не трону!

Тишина.

– Ты пьешь, родной? – спросил Ионыч, осторожно приближаясь к вездеходу. – Хошь самогоном угощу? Отличный самогон, натуральный, не какая-нибудь водочка для хиляков. Настоящий мужик только такое и должен пить, чтоб вкус жизни чувствовать. Жизнь она такая, родной: на вкус дерьмо, но так пьянит, что не захочешь с ней расставаться.

Ионыч открыл дверцу вездехода, сунул в кабину ствол. В кабине было пусто. Нависал над прикуривателем одноглазый плюшевый мышонок. На сиденье лежала консервная банка. Ионыч взял банку свободной рукой и прочитал: «Бычки в томате».

– Бычки любишь? – закричал Ионыч, бросая банку в снег. – Может, ты и с выпивкой не дружишь? Тогда вот такое предложение: кувшин с настоем иван-травы. Мужскую силу увеличивает на порядок! Хочешь? Целый кувшин!

– Хочу, Ионыч, – сказали за спиной.

Ионыч развернулся и чуть не пальнул. Грязно выругался: перед ним стоял сокольничий.

– Чего тут делаешь? – со злостью бросил Ионыч.

– Услышал, как ты шумишь. Думал, помощь нужна.

– Нужна, – буркнул Ионыч. – Водила куда-то сбежал.

– Ты же сказал, что он подох.

– Подох-то подох, да не подох, – замысловато ответил Ионыч, схватил Федю за рукав и потащил к яме. – Ну-ка прочти следы. Куда этот стервец ушел?

– Нету тут никаких следов, Ионыч, – тихо сказал Федя. – Пустая яма в снегу и только.

Ионыч побагровел:

– Ты что хочешь сказать, остолоп?! Что водитель мне приснился?!

– Как можно! – Сокольничий вытянулся, всхлипнул. – Ну как, сам посуди, я мог сказать о тебе такое, Ионыч? Ты ведь друг мой единственный! Это ж ни в какие ворота!

– Ладно… – Ионыч смягчился. – Но куда этот стервец делся?

Федя почесал нос:

– Я подозреваю несколько вариантов развития событий, Ионыч. Быть может, вмешались некие силы, неподвластные нашему пониманию, и…

Сокольничий говорил и говорил, говорил и говорил, а Ионыч смотрел на его варежки с ромбиками, связанные Катенькой, и жутко завидовал. Ему чудилось, будто варежки насмехаются над ним одним своим существованием. Почему Катенька не связала варежки для Ионыча? Она ведь, подлая, живет за его, Ионыча, счет. Именно он обеспечивает еду, горячую воду и самую современную технику для приготовления сложнейших кулинарных блюд. Отчего же такая неблагодарность?

– Варежки… – прохрипел Ионыч.

– Что «варежки»? – ласково спросил Федя.

Ионыч помотал головой:

– Не… ничего. Пошли, Феденька, вещи соберем.

– А водитель как же?

– Ну он-то без варежек был, – загадочно ответил Ионыч и вошел в сени.

Глава пятая

Вездеход, на котором приехал Владилен Антуанович, был вместительнее и удобнее Ионычева «Соболя», и Ионыч решил поехать на нем. Совместными усилиями они с Федей загрузили предметы первой необходимости в кузов, сверху разместили тарелку. На тарелке горела зеленая лампочка.

– Согрелась, милая. – Сокольничий смахнул набежавшую слезу.

Из приоткрытой двери выглянула кошка Мурка. Жалобно мяукнула, тронула снег, отдернула лапку.

– Кошку заберем? – спросил Федя.

– Не отвлекайся на безмозглого зверя, – приказал Ионыч. – Садись за руль.

– Куда едем, Ионыч? – спросил Федя, усаживаясь. Дрожавшая от холода Катенька сидела рядом с ним и дышала на бледные пальчики. Сокольничий ласково спросил:

– Чего дрожишь, лапонька? Боишься?

– Нет, дяденька, холодно мне.

– Ну это не страшно, – сказал добрый Федя и потрепал девочку по кудрявой голове. – Ионыч, шарфик выделим нашей девочке?

– Нет, – буркнул Ионыч. – У нее шапка есть.

Катенька достала из-за пазухи поетую молью шапку, надела. Шапка была маленькая, едва доставала до ушей.

– Ну как, теплее, лапушка? – спросил Федя.

– Не очень, дядя Федя, – сказала Катенька. – Но это ничего, ничего…

Ионыч о чем-то крепко задумался, посасывая папироску.

– Решено, – сказал, наконец, он, приоткрыл дверцу и выкинул окурок. – Едем в Пушкино.

– Через Снежную Пустыню? – уточнил Федя, разворачивая вездеход.

Снежные хлопья устроили хоровод вокруг машины. Катенька залюбовалась зрелищем, захлопала в ладоши, но Ионыч схватил ее за ухо, сильно дернул, и она опустила голову, притихла.

– Через пустыню ближе, – сказал Ионыч. – У Камней с Пяткиным пересечемся. Может, у него и останемся, переждем.

– Вечереет, – заметил Федя. – Ночевать в поле придется. К Камням завтра к полудню выедем.

– Значит, согреться надо, – сказал Ионыч и достал из бардачка стакан лапши быстрого приготовления. Дернул красную ленточку у ободка. Стакан зашипел, нагрелся, из-под крышки повалил горячий пар. Ионыч раздраженно бросил: – Китайская поделка… – и вытащил из-за пазухи большую деревянную ложку.

Федя вывел вездеход в поле, включил автоматику и тоже достал стакан горячей лапши. Катенька с немой просьбой поглядывала то на Ионыча, то на Федю.

Догадливый сокольничий спросил:

– Ионыч, а как же Катенька?

– Чего?

– Ей тоже лапшички хочется отведать! Горяченькой!

– Хрен ей, а не лапшички, – заявил Ионыч и сел к девочке спиной, чтоб даже горячий пар до нее не доходил.

– Хотя бы одну ложечку, дяденька… – слабым голосом попросила Катя, дергая Федю за рукав. Сокольничий едва не прослезился.

– Дашь ей хоть ложку, до полусмерти изобью, Федя, – спокойно сказал Ионыч. – Ты меня знаешь.

– Знаю. – Сокольничий вздохнул и положил в рот ложку горячей, вкусно пахнущей кунжутом лапши. Катенька с тоской посмотрела на ложку и сжала кулачки. Отвернулась к приборной панели и рассмеялась:

– А жить-то хорошо, дяденьки! Разве в лапше дело? В жизни дело!

– Всё равно лапши не получишь, – буркнул Ионыч, с подозрением поглядывая на Катеньку через плечо.

– И не надо, дядя Ионыч! Не в лапше счастье, так ведь, дяденьки? Ну и что, что у меня дырявое пальтишко? Ну и что, что шарфика нет? Подумаешь, замерзла! Зато мы едем незнамо куда, незнамо зачем, но одно точно – едем мы навстречу приключениям! Конец тоске!

– Это ты себя успокоить пытаешься, – произнес Ионыч обеспокоенно.

Катенька улыбалась. Улыбалась настолько честно и открыто, что Ионыч даже отложил ложку. Никогда в своей жизни не видел он такой настоящей улыбки. Те улыбки, что он видел раньше, были или перекошенные, или плаксивые, или угодливые, или злые – много улыбок повидал на своем веку Ионыч, но подобной не видывал. И это его пугало.

– Не по-человечески ты себя ведешь, Катенька, – прошептал Ионыч. – Чему радуешься? Тому, что горячего тебе не досталось? Тому, что убегаем от легавых? Тому, что на нашем счету два жмурика?

Катенька повернулась к Ионычу, и того будто обожгло ее улыбкой.

– Ах ты… – выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.

– Коза драная… – пробормотал Ионыч. – Из-за тебя полчашки лапши угробил.

Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.

Катенька улыбалась.

– Это ничего, – прошептала девочка. – Ничего, дяденька. Не больно мне. Совершенно не больно.

– Заткнись… – прошептал Ионыч.

– А хотите я песенку спою? – спросила девочка, глотая кровь. – Всяко веселее будет, дяденьки.

– Заткнись! – завопил Ионыч. – Замолчи, а то хуже будет!

– Катенька, – испуганно прошептал Федя. – Помолчи, не заставляй Ионыча нервничать. Ишь, раздухарилась, шалунья! Я-то добрый, всё тебе прощаю, а Ионыч – воспитатель строгий, сама знаешь…

Девочка смотрела на Ионыча, не отводя больших голубых глаз, улыбалась и молчала. Кровь на губах и царапины на лице не могли испортить ее улыбку. Ионыч сжал кулак, подался вперед… Но ударить Катеньку не успел: Федя схватил девочку под мышки и пересадил ее к двери, а сам подвинулся к Ионычу.

Ионыч разжал кулак, просипел:

– Ты чего, Федя?

– А давай, Ионыч, радио послушаем! – с притворной радостью воскликнул сокольничий. – Ехать нам еще ого-го сколько, надо развлечься.

– Ну давай, – буркнул, подумав, Ионыч.

Федя включил радиоприемник, покрутил колесико настройки.

Радиоведущий произнес:

– Радио Снежной Поляны, она же Снежная Пустыня, оно же Снежное Поле, и с вами снова я, ваш бессменный ведущий, К’оля.

– Что еще за К’оля? – с отвращением произнес Ионыч и выплюнул застрявший между зубами кусочек лапши на лобовое стекло.

– По имени видно, не русский человек, – вздохнул Федя.

– Буржуй недоделанный, – подтвердил Ионыч. – Я их, тварей, давил и буду давить. – Он сжал кулак. – Вот этими самыми руками.

– Знаю, Ионыч. – Федя кивнул. – Уж кому, как не мне, знать тебя.

Ведущий прочистил горло и сказал:

– Радио у нас провинциальное, но новости самые натуральные. И от новостей этих, честно вам скажу, у меня волосы дыбом и мурашки по всему телу. Сегодня утром на Снежном Поле были замечены целые полчища серых существ… вы понимаете, о ком я. Эти твари движутся в сторону Пушкино, настроены они весьма решительно и недружелюбно. Жителям Пушкино рекомендуется чистить винтовки и натирать сапоги сазаньим жиром – ночка предстоит жаркая…

– Ох, ты ж… – неопределенно сказал Федя и присвистнул.

– Ничего страшного, – буркнул Ионыч. – Страху только нагоняет. Перестреляют их всех до единого без потерь – не раз уже такое бывало.

– Перестреляют-то перестреляют, – согласился сокольничий. – Но мы на пути в Пушкино, и до ночи туда не успеем. Придется в поле заночевать, а эти, серые, тут как тут.

– Плевать, – заявил Ионыч, сминая стаканчик. – В вездеход они всё равно не пролезут.

– А если…

– Че «если»? Всё пучком будет!

Федя вздохнул.

Ведущий продолжал:

– Но есть и положительное во всем этом: трупы серых обеспечат жителей Пушкино мясом на пару недель вперед, ожидается проведение массовых гуляний на свежем воздухе с танцами и поеданием шашлыка…

– Убери ты этого придурка нерусского! – взбеленился Ионыч. – Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.

Федя поспешно повернул колесико настройки.

Глава шестая

Катеньке приснился загадочный сон.

Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.

Катенька говорит:

– Пошли скорей, нас папа ждет!

Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.

Катенька просит:

– Ну пойдем, пойдем же!

А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.

Катенька умоляет:

– Пожалуйста!

Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.

В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.

Хлоп-хлоп.

Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, – словно хотели попасть внутрь погреться.

– Ай…

Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:

– Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.

– Кто это такие, дяденька? – шепотом спросила Катенька.

Федя вздохнул:

– Мертвецы это, Катя. Снежная Пустыня – место странное, страшное. Люди, которые тут погибли, превращаются в таких вот, сереньких.

– Если они слабые, может, впустим их погреться? – Катенька с жалостью посмотрела на бледные, полные муки некрасивые лица и коснулась пальчиком холодного стекла.

Хлоп-хлоп.

Хлоп-хлоп.

– Не стоит, девочка моя.

– Отчего же? – злым со сна голосом поинтересовался Ионыч. – Если негодница так хочет пообщаться с серыми, может, выпустим ее наружу? Вдруг найдутся общие темы. Ну-ка, Федя, приоткрой дверь…

– Ионыч, как можно!

Катенька недоверчиво посмотрела на Ионыча. Заныли царапины на лице. Неприятно заболело, заскребло в голове – будто внутрь черепной коробки запустили пугливого мышонка.

– Не хочешь? Тогда я сам. – Ионыч перегнулся через сокольничего и Катю, потянулся к ручке дверцы. Посмотрел на Катеньку: девочка дрожала.

– Страшно? – спросил Ионыч почти ласково.

– Дяденька… – По Катенькиным щекам поползли слезы, похожие на брильянты.

Ионыч убрал руку, ухмыльнулся:

– Ну-с? Что-то сказать имеем?

Катенька вскинула голову и заговорила горячо, страстно:

– Не страшно, дяденька! Не боюсь я серых людей, только жалость к ним питаю! По глазам вижу: больно им, страшно, не причинят они мне вреда! – Девочка улыбнулась, открыто и искренне. Как тогда, когда кровь глотала. Ионыч вздрогнул.

– Смелая наша! – умилился сокольничий.

Ионыч разъярился. Распахнул дверь, ногой отпихнул серых, схватил девочку за воротник…

– Ионыч! – воскликнул сердобольный Федя. Ионыч гневно зыркнул на него, и сокольничий немедля умолк и отвернулся.

В кабину проник колючий мороз: подрал, поцарапал Катенькину кожу. Ионыч уставился на девочку. Катенька улыбалась.

– Боишься?

Она помотала головой:

– Нет, дяденька.

Шепча что-то под нос, шурша остатками ветхой одежды, к кабине двигались десятки серых. Катенька видела страшную боль в черных маслянистых глазах существ.

– Уверена? – спросил Ионыч.

– Не боюсь.

– Не боишься?

– Не боюсь, дяденька!

Ионыч вытолкал Катеньку наружу, поставил на снег, сжал сзади за плечи. Катеньку затрясло от холода. Серые приближались. Девочка разобрала шепот одного из них.

– Слава небу в тучах черных… слава небу в тучах черных…

– Ионыч! – Федя едва не рыдал.

– Заткнись!

Серый со шрамом на правой скуле остановился возле Катеньки. Замерзшие губы двигались со скрипом, как створки заржавевших железных ворот.

– Слава небу…

– Это стихи, дяденька? – спросила Катенька ласково.

Серый поднял руку и легонько хлопнул девочку по щеке. Рука у существа была холодная, сухая, словно бумажная. Черные глаза вдруг посерели. Снежинки падали серому на лицо и не таяли.

– Вы забыли продолжение? – стуча зубами от холода, спросила Катенька.

– …в тучах черных.

Серый замолчал. Провел пальцем по Катенькиной щеке, отдернул руку. Нелепо передернул плечами. Повернувшись к девочке боком, сделал шаг назад и провалился в снег – с головой. Только неглубокая черная ямка осталась. Из ямки с треском вылетели голубые искры, а потом и они исчезли.

Остальные мертвецы стали аккуратно обходить вездеход.

– Как это он… – прошептала Катенька. – Взял и растворился…

– В Пушкино идут, – пробормотал потрясенный Ионыч. Втащил девочку в кабину и захлопнул дверь.

– Ионыч… – промямлил Федя.

– Че?

– Ты видел?

– Чай, не слепой, – огрызнулся Ионыч. Он с опаской посмотрел на девочку: Катенька сидела с закрытыми глазами и не двигалась. На Катиных ресницах белели снежинки. Лицо ее побледнело, а царапины наоборот покраснели, словно налились клюквенным соком, стали уродливее.

– Ни разу не слыхал, чтоб серые так просто от добычи отказывались. Думал, конец нашей красавице…

– Ну конец-то ей не пришел бы, – заметил Ионыч. – Серые слабые, только если толпой навалятся что-то сделать могут… но даже в таком случае я б успел Катерину в кабину затащить и дверь закрыть. – Ионыч несильно толкнул девочку кулаком в плечо. – Слышишь, Катюха? Вытащил бы я тебя!

– Спасибо, дяденька… – прошептала Катенька.

– Шутил я так, – Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. – Что, шуток не понимаете?

– Понимаем! – поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. – Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… – Федя вежливо захихикал.

Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.

– А что он шептал, Ионыч? – спросил сокольничий. – Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…

– Они и не умеют практически. – Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. – Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка – они ее и повторяют.

– Жуткое дело. – Федя покачал головой. – Что-то аж спать расхотелось. Может, тяпнем для успокоения нервов, Ионыч? У нас тут в бардачке водочка есть…

– А почему бы и не тяпнуть? – живо согласился Ионыч. – После пережитого страха алкоголь не помешает.

– И девочке нашей нальем! – заявил Федя. – Капельку, для сугреву.

– Обойдется, – зло бросил Ионыч. – Одеяла с нее вполне хватит. Даже много будет, пожалуй.

Катенька вздрогнула и открыла глаза. Слабыми ручонками схватилась за край одеяла, стащила с коленок, затолкала сокольничему под зад.

– Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!

– Правильно, – одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. – Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!

– Я пытаюсь… – прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.

– Вздрогнули! – бодро произнес сокольничий.

– Пьем, – кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.

– А закусить есть чем?

– Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…

– А консервы где?

– В кузове.

– Лезть неохота. Может, Катерину отправим? – Ионыч хохотнул. – Ты как, Катюха? Полезешь в кузов за хавчиком?

– Полезу, дяденька. – Девочка сжала кулачки. – Раз надо, значит, полезу.

– Ладно, сиди, околеешь еще – возиться потом с тобой. – Ионыч допил водку, кашлянул. Вгрызся в ломоть, который от холода стал будто пластилиновый.

– Водка греет, – заявил сокольничий, сводя зрачки к переносице. – Вот так-то вот…

– Палюбому, – грозно ответил Ионыч и приложился к бутылке.

– Че это ты?

– Горлышко дезинфекцирую, – заявил Ионыч и протянул бутылку сокольничему: – Ныряй с головой.

– Ладушки… – Лицо Феди растопила приторная улыбка; мелькнули желтоватые зубы, серебристая коронка. Сокольничий сделал добрый глоток и вернул пузырь Ионычу.

– Чета мы быстро как-то, – сказал Ионыч, терзая хлеб. – Факуфи.

– Шо?

– Тьфу… закуси, говорю!

Они закусили и выпили. А потом еще выпили и закусили. Нашли в аптечке заначку: полбутылки коньяка и тоже выпили. Хлеб закончился, и они непослушными пальцами собирали крошки с приборной панели и пихали их в рот. Ионыч проглотил последнюю крошку и уткнулся носом в панель. С присвистом захрапел. Федя, совсем обалдевший от алкоголя и духоты в кабине, некоторое время тупо водил пальцем по спидометру, а потом схватился за горло, кашлянул, надул щеки и, закрыв глаза, стал блевать – прямо на Катеньку. Облегчив желудок, он простонал что-то вроде «Красавица ты наша» и рухнул потрясенной девочке на плечо.