Текст книги "Искатель. 2009. Выпуск №1"
Автор книги: Владимир Благов
Соавторы: Михаил Федоров,Анатолий Герасимов,Майкл. Гилберт
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
«Кто это? Неужели дочь Лера?! – подумал Лебедянский, и в памяти всплыл фотоснимок смеющейся десятиклассницы с большим розовым бантом в волосах. – Действительно, пришла Лера, а вот память подвела: выдала снимок Наташки. Как опасно валить в одну кучу разнополюсную информацию!»
– Папа, – дрожащим голосом пропела Лера. – Мы похоронили маму.
– Когда? – только и спросил Вениамин.
– Только что. Я прямо с кладбища к тебе. Меня Данилевич привез.
– На каком похоронили?
– На Восточном.
– На Восточном?! Неужели Виктор не мог устроить поближе?
– Но это не так уж далеко.
– Это он так сказал?
– Виктор Васильевич тоже не всемогущ. У него не получилось.
– Ему надо было только захотеть, а он…
Лера пожала плечами.
– Он и так здорово помог.
– Ничего себе помощь!
– Пап, ну разве так уж важно, на каком кладбище похоронена наша мама?!
– Тебе, конечно, не важно.
– Пап, если ты хочешь довести меня до слез, то у тебя сейчас получится.
– Ладно… Прости, больше ни слова об этом.
– Пап, как теперь жить без мамы? – жалобно спросила Лера через минуту.
– Ты знаешь, дочь, мне до сих пор не верится, что мамы нет… К тому же, я думаю, было бы справедливее, забери смерть вместо нее меня.
– Ну что ты, пап!
– Да-да, я, кажется, даже хотел последовать за ней, но почему-то в последний момент… раздумал.
Лера насторожилась.
– Пап, какие глупости ты говоришь! Наоборот, слава Богу, ты жив… Ну вот, думала, ты меня утешать будешь, а вышло – я тебя.
– Трудно нам, конечно, придется, Лерка, но… – Лебедянский вздохнул. – Мне бы вот только на ноги подняться поскорей.
– Пап, я/тебе туг груш принесла, твоих любимых… Ты скажи, чего тебе хочется, я куплю, – заторопилась Лера.
– Знаешь, – Вениамин испытующе посмотрел на дочь. – Купи мне сигарет. На первый раз пачек десять.
– Сигарет?! – лицо Лерочки вытянулось. Она смерила отца непонимающим взглядом. – Насколько я помню, ты никогда не курил.
– Курил, – солгал Вениамин. Курить хотелось до ужаса, но вовсе не ему, а Сергею. Почему Вениамин из кожи вон лез, чтобы угодить Сергею, для самого Вениамина оставалось загадкой. Но факт оставался фактом: потребность курильщика в курении настолько сильна, что физиологическому началу Вениамина нечего было противопоставить психофизической агрессии Сергея. В такой странной ситуации Лебедянский просто не мог не подчиниться мысленному приказу своего пси– двойника. – Я курил. Ты была мала – не помнишь. Бросил как раз из-за тебя: мать настояла.
– Ты переживаешь, нервничаешь? Конечно, я понимаю… Каких тебе купить? С фильтром, что-нибудь подороже?
– Нет, лучше «Примы»: она покрепче.
– Л-ладно, – неуверенно ответила Лера. Она осталась недовольна выбором отца.
– Дочь, – начал Вениамин, когда казалось, что все уже сказано, – это правда, что ты собираешься замуж?
– Вот еще! – фыркнула Лера. – Тебе мама говорила?.. Да мы… В общем, поругались. Да и вообще, в ближайшее время ни о какой свадьбе не может быть и речи.
Одними глазами Вениамин показал, что полностью согласен с дочерью.
– Лера, ты знаешь, мне бы очень хотелось посмотреть на себя в зеркало. У тебя есть с собой?
– Конечно, сейчас, – Лера полезла в сумочку. – Только мне кажется, пап, ты нисколько не изменился… внешне.
– Я чувствую, у меня все лицо в синяках, – снова солгал Вениамин. – Хотелось бы знать правду.
Через секунду он уже пристально вглядывался в свое отражение, глазами Сергея изучая чужое лицо.
– Да, внешность немудрящая, – криво улыбнулся Лебедянский, возвращая дочери зеркальце. – Вылитый Кощей Бессмертный.
Лера наконец улыбнулась:
– Пап, как только тебя выпишут, начну кормить тебя сытно и вкусно. Станешь похож на Илью Муромца. – Она обвела взглядом палату и вздохнула: – Ну, я пойду, пап? Меня внизу Данилевич ждет. Передать ему что-нибудь?
– Нет, ничего… Впрочем, передай ему от меня… большое спасибо.
– Пап, если не забуду, принесу тебе завтра бритву, а то ты уже колючий, – уже от двери добавила Лера.
– Зачем? По-моему, тебе мои усы всегда нравились, – ответил за Вениамина Сергей. Лера застыла в дверях, потом кивнула и осторожно прикрыла за собою дверь. «Странно, ведь отец никогда не носил усов!»
– Что это ты на меня так смотришь, старик? – спросил Вениамин Кузьмича, как только Лера ушла.
– Да вот гляжу – сравниваю… Дочка-то, видно, не в тебя, а в мать.
– Глупая, принесла мне груш, а я их совсем не люблю… Или любил? – засомневался Вениамин. – Да вы угощайтесь! Кузьмич! Николай!
Николай покачал головой, а Кузьмич, кряхтя, потянулся за грушей.
– Красивая дочь у тебя, заботливая, – не удержался он от оценки. – Не у всех такие дочери… А вот сам ты какой-то… скользкий, понимаешь: то одним, то другим боком повернешься, как угорь. Ну, не мне тебя судить.
– Что ж, всегда полезно знать чье-то суждение о себе. Как угорь, говоришь? – усмехнулся Вениамин. – А ведь ты, старик, недалек от истины…
Тем временем Лерочка впорхнула в ординаторскую.
– Профессор Яковлев здесь? Он просил меня зайти.
Молодой врач кивнул ей, показав глазами на дверь кабинета. Лера вошла, села в удобное кресло и сразу предупредила:
– Только, видите ли, я тороплюсь, меня ждет машина.
– Я вас не задержу. Буквально один вопрос, – начал профессор. Вы только что от отца. Как вы его находите?
– Ну, – замялась Лера, – еще слаб после операции, осунулся, похудел. И очень переживает, конечно.
– Понимаю. А вы не нашли в нем каких-то перемен… психологического плана? Как он ведет себя, разговаривает? Может, появилось что-то новое в его поведении, привычках, жестах?
– Вы думаете, после сотрясения мозга…
– Скажем так: у меня имеются некоторые подозрения. И чтобы их рассеять, я должен знать ваше мнение. Кто лучше вас знает Вениамин Саныча?!
Лера растерялась. Ей стыдно было признаться в том, что она знает об отце не больше, чем о пришельце из космоса.
– Вы говорите, привычки? – переспросила она. – Но ведь он раньше не курил, а теперь начал!
– А вы уверены, что он не курил в молодости?
– Точно не знаю. Он говорит, что курил, а мне почему-то не верится. А еще, вы знаете, самое интересное – насчет усов.
– Он не носит усов?
– Сколько я его помню, он ежедневно тщательно брился. А сегодня, знаете, что он мне сказал, когда я предложила принести ему бритву?.. Сказал, отпущу усы. Они, мол, тебе всегда нравились.
– Вот как! Интересно, – Яковлев потер ладонью лоб. – Что вы еще заметили?
– Вроде больше ничего. Но меня и это, знаете ли, шокировало.
– Ну что ж, усы, курение… Это бывает. Так что хочу вас успокоить. Пусть это вас не шокирует. Ну а если заметите еще что-нибудь, непременно сообщите.
СТОРГЕ
Новожилова хоронили всем таксопарком. Движение на проспекте Вернадского – неподалеку от дома, где жил Сергей, – было парализовано в течение получаса. Растянувшаяся на полкилометра траурная колонна автомашин с шашечками на капотах исполняла заупокойную мессу ре минор для клаксона с мотором – плач по безвременно ушедшему коллеге. Затем колонна свернула на улицу Некрасова и по Аэропортовскому шоссе направилась к загородному кладбищу «Восточное».
Людмила с дочерью и зятем ехала в автобусе-катафалке. Она безучастно смотрела в окно, но не замечала происходящего. Изредка оглядывалась на гроб. Автобус трясло на ухабах, и голова Сергея в гробу раскачивалась из стороны в сторону. Это движение было так естественно, живо, что Людмиле казалось – Сергей не умер, он только спит и сквозь сон что-то отрицает, от чего-то отказывается, с чем-то не согласен. И вдруг она поняла и ужаснулась: он не хочет, чтобы его хоронили! Замерло сердце, спутались мысли, и лишь одна, беспокойная и пугающая, зазвенела громко и неотвязно: «Только бы не сойти с ума! Только бы не сойти!»
Люда закрыла лицо рукой, смахнула слезы, всхлипнула. Ну вот, теперь она уже вдова. Какое злое, глупое слово! Седой косматой старухой подползло, осклабилось одиночество. Следом явится старость. Неужели это все, что еще суждено пережить?! Неужели жизнь кончается так резко и скверно?! И что остается, жить воспоминаниями? Жить или доживать?
От таких мыслей становилось по-детски жаль себя, но Люда знала, что жалеть себя – последнее дело. Станет еще хуже. К себе нужно быть безжалостной. Тогда и жить будет легче…
«Восточное» находилось в лесу, недалеко от трассы. Скромные памятники и кресты между кленов и дубов.
Свободного места ой как много. Свежевырытая могила видна издали – рыжеет холмиками вынутой глины.
«Могила холодна и бездонна, – подумалось Людмиле. – Как мала, как ничтожна я рядом с вечностью! Неужели и мне скоро вслед за тобой, Сережа?»
Люда подошла ближе и вдруг на крайнем слева памятнике из гранитной крошки заметила фотографию холеной самодовольной женщины с крупными чертами лица и двойным подбородком. Люда машинально прочла даты рождения и смерти и убедилась в том, покойная дама лишь на сутки опередила Сергея.
«Вчера хоронили, – сказала она сама себе и вдруг ахнула: – Да ведь это она, его пассажирка! Неужто судьба им рядом лежать?! Да, видно, судьба».
Людмила успокаивала себя этой незатейливой мирной мыслью, и все же какая-то змея грызла сердце – оставалась необъяснимая неприязнь к этой бедной погибшей женщине. Будто она виновата в смерти мужа.
…Сергея схоронили. Остаток дня Люда провела как во сне, никого вокруг не замечая. Наташа, видя состояние матери, попыталась отвлечь ее от мрачных мыслей, заговорив о каких– то своих планах на будущее, но Люда только обиделась на дочь, и тогда они вдвоем весь вечер проплакали…
…Сон был навеян дневными переживаниями, наполнен скорбью и безысходностью. Сергей пришел домой – как всегда приходил с работы – усталый, но веселый. Сам разогрел себе борщ, нарезал хлеба, сел за стол ужинать. Людмила подсела рядом. Подперев кулаком щеку, смотрела, как муж ест. Откуда ни возьмись, появилась на столе запотевшая бутылка водки, и Сергей стал наливать себе стопку за стопкой. Людмила ничего не говорила, только удивлялась и ждала, чем все это кончится.
– Знаешь, Мила, почему я так много пью? – сказал наконец муж, убирая со стола пустую бутылку. Он внимательно посмотрел на жену – совершенно трезвый, будто не пил. – Крепко я перед тобой виноват, Мила.
– Ты? Чем? – удивленно приподняла брови Люда.
– Тем, что ушел от тебя.
– Разве ты по своей воле? Тебя отняла смерть.
– Все равно я виноват. Из-за меня погибла Ляля, а Вениамин остался вдовцом. Кто-то скажет «судьба», но это отговорка!.. Помнишь город Вансычен? Ведь я сам сделал шаг в пропасть. Это была моя ошибка.
– А как я тебя не пускала! – вдруг зарыдала Людмила. – Как я кричала тебе, а ты не слышал. Ты прошел сквозь меня и не почувствовал, что я рядом!
– Да, сама видишь, я крутом виноват. Я и на Суде повинился… На милость Божью уповая.
– На каком суде?
– Как «на каком»?! Ты что, не помнишь? Ты же была там, ты должна помнить!
– Расскажи, может, я вспомню.
– Нет… Если ты не помнишь, у меня мало шансов на успех. Подожди, постараюсь все объяснить… Я умер, и тело предано земле, но душа моя нашла приют в другом теле, и я снова жив, хотя, конечно, чувствую себя скверно, словно не в своей тарелке… Это трудно, но ты все-таки постарайся понять. Мне позволили вернуться только ради тебя, только потому, что я люблю тебя так, как Орфей любил Эвридику… Ты меня внимательно слушаешь?
– Конечно, – кивнула Люда.
– Я примеряю сейчас чужое тело, и пока оно мне немного жмет . Но я знаю хорошего портного, который возьмется подогнать это тело под мою душу. И тогда, надеюсь, я смогу показаться тебе в новом обличье… Ты меня понимаешь?
– Не знаю, – улыбнулась совершенно сбитая с толку Люда.
– Да, пока ты не готова меня понять, но знай, что однажды я вернусь к тебе странным докучливым незнакомцем, вернусь для того, чтобы в нем ты узнала меня.
– Как же я узнаю тебя в незнакомце?
– Узнаешь, если захочешь.
– А почему ты хочешь вернуться ко мне именно так – тайно? Иного пути нет?
– Ну, сама посуди: почему ты сейчас беседуешь со мной, покойником, этак вот запросто? Потому что это сон. Правильно?! А наяву заговорила бы ты с моим двойником, если бы он вздумал к тебе приставать? Отшила бы! Вот поэтому я не смогу с разбегу прийти и сказать: «Здрасьте, вот он я, с того света выходец!» Я должен сначала расположить тебя ко мне, а уж потом и доказать, что я – это я.
– И чем докажешь?
– К счастью, я сохранил память о нашей совместной жизни и смогу ответить на любой твой вопрос, даже интимный. Устрой мне экзамен посложнее. На досуге подготовь вопросы.
– Ты говоришь, сохранил память. А что, могло быть иначе? Неужели тебе могли стереть память обо мне?
– Могли. И не только о тебе. Они обязаны были стереть меня как личность, но передумали. Впрочем, это целая история. Сразу после вынесения приговора, как только Иисус удалился, Енох вдруг ко мне пристал: «Так ли уж сильно ты любишь свою супругу?» Говорю, что больше жизни, а он: «Принесешь справку – поверю!» – «Да где ж я тебе ее возьму?» – «На Третьем небе!» Пришлось сгонять на третий этаж – у них там соцотдел по надзору за кармой. И вот посмотри, что они мне там выдали.
Сергей протянул жене красивый розовый бланк, пестрящий вычурными буквами, и Люда с удивлением прочла:
СПРАВКА
Настоящая выдана рабу Божьему СЕРГЕЮ в том, что он действительно испытывает к рабе Божией ЛЮДМИЛЕ один из нижеследующих типов вселенской любви, развернутых на земном плане, а именно:
ЭРОС
ЛЮДУС
СТОРГЕ
ПРАГМА
МАНИЯ
АГАПЕ (нужное подчеркнуть)
Социальный отдел Третьего неба по назначению и надзору за исполнением кармы.
– Как видишь, подчеркнуто «сторге» – любовь-дружба. Это лучшее из чувств, которые мужчина может испытывать к женщине, – пояснил Сергей. – Енох, как увидел справку, даже прослезился: давно, говорит, не встречал такого сильного чувства. Короче, память он мне сохранил. Всю. Даже генетическую. Теперь я смогу мое новое тело перекроить по своему усмотрению. И если получится, ты обретешь своего Сергея вновь. Не только душу, разум, но и тело. Правда, здорово?
Люда пожала плечами. Она не могла в это поверить, как не могла и решить, хорошо это или плохо.
– Я боюсь, меня обманут, – всхлипнув, сказала она, и строчки удивительной справки расплылись перед глазами. – А еще знай: такого, как ты, больше не будет. И к незнакомцу, пусть даже с твоей внешностью и характером, я не привыкну. Ни за что.
– Ну ладно, время покажет, – ответил Сергей…
…Люда проснулась. Лежа в кровати и глядя в потолок, стала припоминать события прошедшего дня. Потом подумала о сновидении: к чему бы это?
«Вещих снов не бывает, поэтому верить всему услышанному во сне не стоит. Просто под воздействием стресса все мысли сейчас о Сергее. А такого, как он, действительно больше не будет. И сто раз права Веруня: или помни всю жизнь, или забудь… А я должна помнить!»
Люда встала, прошла на кухню, поставила на плиту чайник. Потом подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и замерла, глядя во двор. Смотрела, но ничего не видела, мыслями переносясь на тридцать лет назад.
«Господи! Как хорошо быть шестнадцатилетней девчонкой с розовым бантом в косе! Какое счастливое беззаботное время! Какие впереди горизонты!.. А Сергею правильно в справке подчеркнули «сторге». Именно такое чувство у нас с ним всегда и было».
Внезапно Люда поймала себя на том, что обдумывает вопросы для экзамена , о котором во сне говорил Сергей. Поймала и, усмехнувшись, подивилась противоречивости собственных мыслей. Да, она всерьез обдумывала вопрос о месте и времени их с Сергеем первой встречи. Если готовишь вопросы, значит, собираешься их задавать. Но кому?
…Повстречались они в семьдесят втором. Сергей только что демобилизовался. На работу еще не устроился. Однажды зашел в универмаг, где Люда работала продавщицей в «Кожгалантерее». Купил у нее обложку для паспорта. Слово за слово. Как говорится, пришел, увидел, полюбил. И ей он тоже понравился с первого взгляда. Так и познакомились, а через полгода была свадьба. А еще через три года, в семьдесят пятом, родилась Наташка.
Наташка, когда была маленькой, любила манную кашу с вареньем. И однажды за столом, вылизывая тарелку, изрекла:
– Пап, знаешь, что сказал один космонавт с летающей тарелки?
– Нет, – усмехнувшись, пожал плечами Сергей.
– Он сказал: «Тарелка любит чистоту!»
С тех пор Сергей начал записывать Наташкины «афоризмы» в особую тетрадь. И когда время от времени он зачитывал их дочери, всем было весело.
А перед сном, уже лежа в постели, Сергей начинал увлекательные рассказы об Одиссее и Спартаке, Ассоль и д ,Артаньяне, капитане Немо и Робинзоне Крузо. Люда сама с интересом слушала и по-доброму завидовала дочке: «Эх, мне бы в детстве такого папку!»
Неподалеку от дома был лесопарк, и Сергей с Наташкой часто туда ходили. Летом – за цветами, осенью – за листьями для гербария, зимой в гости к синицам и белкам со своим угощением. А как-то под Новый год Сергей утащил дочуру в лес на новогодний костер на снегу – с обязательной дегустацией печенной в фольге картошки. Домой Наташка пришла чумазая, насквозь пропахшая дымом, но не просто довольная, а восхищенная вылазкой. Людмила сделала вид, что сердится на мужа и дочь из-за испорченной одежды, а в душе пожалела, что не была в лесу вместе с ними.
Все это вспомнилось на мгновенье, промелькнуло в памяти летним теплым днем, а потом суровая реальность вернулась, простучав в висках отчаянным словом «вдова». Люде сделалось плохо, она часто задышала и с тихим стоном опустилась на стул.
НОВАЯ ЖИЗНЬ
Вениамин быстро шел на поправку. Начал вставать и передвигаться по палате. Ему не терпелось поскорее покинуть больницу, и мыслями он устремлялся в будущее: как будет жить дальше – в чужом теле, под чужим именем, в чужом доме.
Он тосковал, ведь почти каждую ночь снились Людмила и Наташка. Однажды во сне – смех, да и только – видел зятя, угощал его пивом. Подумать только, даже зять-неудачник, чужой, можно сказать, человек, теперь являлся для Сергея частью того любимого, потерянного им мира.
«Кто я? – этот вопрос не раз приходил в голову Лебедянскому. – Если я помню мою прежнюю жизнь и скучаю по ней, значит, я все же больше Сергей, чем Вениамин. У человека не может быть два лица, два имени, две жизни, если, конечно, он не Исаев-Штирлиц. Пора определиться, кем я хочу быть на самом деле. Определиться и начать новую жизнь. Кажется, и фамилия у меня была подходящая – Новожилов. Но прежней жизнью мне уже не жить, это ясно. Стало быть, надо изменить эту жизнь так и настолько, чтобы из одной колеи, в которой буксует мысль Вениамина, ловко и безболезненно перескочить в соседнюю, наезженную Сергеем. Если это получится, я буду, наверное, счастлив. Какие шаги необходимо предпринять в этом направлении? Первым делом, конечно, выписаться».
Так рассуждал Вениамин в течение первых двух недель лечения, и результатом этих рассуждений явилось неожиданное, удивительное открытие: однажды Вениамин заметил, что вся его «благородная седина» бесследно исчезла. Лера, увидев, спросила дерзко и грубо: «Ты что, покрасился? Хочешь казаться моложе?» Но ни одна краска для волос во всем мире не смогла бы лучше справиться с подобной работой. Лебедянский пытался вспомнить и проанализировать свои мысли последних дней. Мог ли он на самом деле хотеть этого, а если мог, то осознанно или же бессознательно?
– Ты видишь? – говорил он Николаю. – А вчера был седой.
– Радикальный черный цвет, как у Кисы Воробьянинова! – хохмил не менее удивленный Николай.
– К тому же у меня и глаза стали как новые. Раньше без очков никуда, а сейчас я и вблизи, и вдали все вижу одинаково четко. Вчера Кузьмич газету читал, так я, не вставая с кровати, различал самые мелкие буквы. Короче, сам себе удивляюсь.
– Ты лучше объясни, как это у тебя получается?
– А я, думаешь, знаю! Но мне это нравится.
– Чудишь, брунет? – фыркнул вошедший в палату Кузьмич. В руке он держал сетку с одеждой. – А меня вот выписывают. Так что телевизор я забираю, зато не буду больше мешать вашему омоложению. Покеда.
– Кузьмич, оставайся! – ухмыльнулся Николай. – Мы из тебя тоже брюнета сделаем. Домой придешь, а бабка тебя не узнает!
– Нет уж, спасибо. Продолжайте ваши опыты, а я вам не кролик. Желаю здравствовать…
…Вениамин лежал в кровати, разглядывал зеленую муху на потолке и улыбался. Возвращенное зрение расценивалось им действительно как чудо. Хотелось, чтобы чудеса продолжались…
Новое чудо свершилось через два дня. Поутру, лежа в кровати, Вениамин пятерней приглаживал всклокоченные лохмы и вдруг с удивлением нащупал ладонью жесткий ежик волос на темени. Волосы – неизвестно откуда – полезли быстро и густо, черные, и не курчавые, как раньше, а прямые, так что вскоре Вениамина невозможно было узнать.
– Пап, не знаю, как это у тебя получается, но ты молодеешь прямо на глазах! – промямлила потрясенная Лерка, тараща глаза на не менее потрясенного отца. – Не скажу, чтобы я была без ума и от твоих усов, но, должна признать, они тебе идут.
Лебедянский менялся исподволь, незаметно для самого себя, но четко и пунктуально, как по программе. Правда, к сожалению, не только в лучшую сторону. Одновременно с ростом волос стали на удивление быстро портиться зубы. Зато зарубцевался послеоперационный шрам двадцатилетней давности.
Однажды, подойдя к зеркалу, Вениамин не поверил своим глазам. Да и как им было верить, если левый – свой – оставался по-прежнему серым, а правый – чужак – за одну ночь сделался карим. Эта новая перемена в облике Лебедянского больше всего бросалась в глаза окружающим. И в первую очередь ее заметил лечащий врач Долгушин. Он не преминул сообщить о своем открытии профессору Яковлеву. А тот и сам с любопытством экспериментатора наблюдал за метаморфозами Вениамина.
Профессор суммировал факты, но не торопил время. Яковлев не хотел сенсации, не желал дешевой славы и даже немного боялся огласки. Поэтому все свои наблюдения он фиксировал только «в интересах будущих поколений», как он сам для себя обозначил степень своей заинтересованности. Известно Яковлеву было не очень много, узнать больше он мог бы от самого Вениамина, но лезть пациенту в душу он бы не рискнул. Поэтому профессор был рад неожиданному откровению Долгушина.
– Иван Алексеич, – начал Павел. – Надеюсь, вы в курсе?
– Я не слепой, Паша, тоже все вижу. Странные дела творятся у нас в отделении… Человек может отпустить усы, даже если раньше никогда их не носил, но чтобы без косметической операции на лысине вдруг волосы выросли, это, извини меня, Паша, в голове не укладывается.
– Как после телесеансов Кашпировского.
– Налицо, я бы сказал, некое психосоматическое программирование. Вот тебе, кстати, готовый термин для будущей монографии.
– Иван Алексеич, если бы дело ограничивалось одной шевелюрой, а то ведь еще изменился цвет правого глаза, а правая рука – травмированная – выглядит… Да не выгладит, а просто намного больше левой. Левая – рука пианиста, а правая теперь как у молотобойца.
– Да, я видел. Клешня порядочная.
– Если правый глаз и правая рука, значит, какая-то аномалия правого полушария мозга?
– Возможно. Сделай томограмму. Еще надо посмотреть результаты анализов крови на день поступления и на день выписки. Неплохо бы на днях сделать еще анализ. Если будут резкие изменения в составе крови, мы потом посмотрим динамику роста.
– Понял.
– Ну, а как он сам объясняет свои художества?
– Я его спрашивал насчет руки, а он говорит, лишь бы работала. Значения этому, видимо, не придает.
– Как к нему относятся соседи по палате?
– Двое новеньких, послеоперационных, им не до общения. Старика я вчера выписал, а вот молодой… Мне кажется, он с Лебедянским на короткой ноге: они часто беседуют.
Яковлев покивал, посмотрел в окно и вдруг тяжело вздохнул:
– Паш, ты помнишь того таксиста, что разбился вместе с Лебедянским? Ну, который у меня на столе умер.
– Смутно.
– А у меня до сих пор перед глазами его лицо. И жена у него очень хорошая. Видно, жили душа в душу… Так хочешь верь, хочешь не верь, а наш Лебедянский понемногу, но становится похож на того таксиста-покойника. Мне так кажется… А ты как думаешь?
– Честно? Не знаю. Оккультизм какой-то.
– А если иначе сказать: пересадка души в тело донора?
– Пофантазировать на эту тему я не против.
– А чего фантазировать?! Покойный Новожилов был брюнет, носил усы, курил, глаза карие, зубы кариозные, ручищи громадные, зрение – в норме… А дочь Лебедянского рассказала, что отец: а) никогда не курил; б) носил очки с очень толстыми стеклами и практически не мог без них обходиться; в) ежедневно брился электробритвой; г) любил груши; д) и так далее, список длинный. И главное, Лебедянский говорил мне, что мое лицо ему знакомо. Якобы он видел меня во время операции. А это исключено. Меня мог видеть и запомнить только покойный Новожилов.
– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами Долгушин. – Случай уникальный… Мы ничего не сможем доказать, даже если…
– Мы и не будем никому ничего доказывать, – перебил Павла Яковлев. – Зачем?! Мы с тобой знаем, и этого достаточно. К тому же наши предположения могут и не подтвердиться.
– Как он это делает?! – резким жестом Долгушин проиллюстрировал степень своего недоумения.
– Он сам может этого не знать, если процесс запущен подсознанием. А если и знает, то не скажет. Ты бы сказал на его месте?
– Логично… И к чему мы пришли?
– К тому, с чего начали… Время покажет…
…А в это самое время в палате Николай беседовал с Вениамином.
– Слушай, мы с тобой третью неделю вместе в этой дыре. На мой взгляд, внешне ты здорово изменился за это время. Ты сам как считаешь?
– Конечно, изменился. Но я думаю, главные превращения еще впереди.
– Может, ты чувствуешь какое-нибудь давление со стороны, будто тобой кто-то командует?
– Да нет.
– Может, подсознание перекраивает тебя по своему сценарию?
– А я откуда знаю?! Может, и перекраивает. По крайней мере, я доволен. Я думаю, что в конце концов стану очень похож на Сергея, то есть стану самим собой.
– И тогда…
– Я тебе уже говорил… Хочу домой, к жене и дочери. Только как лучше вернуться, не знаю.
– Да, тут торопиться опасно. Ты сначала разведай, как и что. В смысле; ждет тебя жена или…
– «Или» быть не может! Я в своей Людмиле уверен на все сто. Самое трудное – объявить о своем воскрешении. Они же меня похоронили. Вот над чем я голову ломаю.
– Домой идти даже не думай. Нужна встреча на нейтральной территории… У тебя жена где работает?
– В магазине.
– Во! То, что надо! Зайди как-нибудь к ней в магазин. Надо, чтобы она на тебя внимание обратила. Продолжай ходить каждый день. Неделю или месяц. Стань завсегдатаем. Понаблюдай за ее реакцией на твое появление. А там уж решишь: подходить или нет.
– Самое трудное – как, с чем к ней подойти! Я хочу именно вернуться , а не заново с ней знакомиться.
Николай оживился:
– А как ты с ней познакомился?
– Идея! – просиял Вениамин.
– Не понял, – у Николая подпрыгнули брови.
– Главное, что я понял…
* * *
…Через полтора месяца Вениамин уже твердо стоял на ногах: переломы срослись удачно и быстро. С рукой дело обстояло сложнее: после операции началось нагноение, и Долгушин говорил, что долечиваться придется уже амбулаторно.
В день выписки Лерочка примчалась в больницу ни свет ни заря. Привезла отцу отутюженный костюм-тройку, кремовую сорочку и галстук в полоску.
– Папа, одевайся, – затараторила она. – Я бегу за выпиской, беру больничный, и мы едем домой. Сегодня на обед – цыпленок табака.
– Постой, постой, Лерка, – засмеялся Вениамин. – Почему такая спешка? Такси внизу ждет?
– Хуже. Виктор Васильевич ждет.
– Данилевич?! И не стыдно тебе его эксплуатировать?
– Да ну, ерунда! От него не убудет.
– Могли бы взять такси.
– Ладно, пап, не ворчи.
Дочь ушла, а Вениамин вдруг обнаружил, что принесенная одежда его не устраивает. За окном плавился август, и надевать в такую пору костюм, да еще душить себя галстуком было, по меньшей мере, неразумно. Поэтому Вениамин надел брюки, а рукава сорочки предусмотрительно закатал до локтя. Таким его и увидели дочь и приятель. Лерка фыркнула, не сумев скрыть своего недовольства. Данилевич молча кивнул и улыбнулся. Сели в машину.
– Ну, как ты? – первым делом спросил Данилевич.
– Выписали долечиваться, – недовольно буркнул Вениамин. – Бог знает, сколько времени еще просижу дома дармоедом… Да! – спохватился он. – Ты располагаешь временем?
– А что ты хотел?
– Слушай. Если можешь, давай сначала на кладбище. Я хоть посмотрю, где она.
Данилевич на секунду наморщил лоб.
– Да, конечно.
Лера посмотрела на отца с виноватой улыбкой.
– Пап, может, завтра?
– Нет, пойми, мне нужно сейчас. Это не займет много времени…
Ехали молча. Вениамин смотрел вперед, глазами Сергея следя за ситуацией на дороге, и не знал, куда деть руки. Подумать только: два месяца не держал в руках «баранку»! Когда Данилевич тормозил на перекрестках или, наоборот, разгонялся, ноги Вениамина-Сергея автоматически нажимали несуществующие педали.
Всю дорогу до кладбища Лера порывалась что-то сказать отцу, но всякий раз, когда собиралась начать разговор, Данилевич на мгновение искоса взглядывал на нее, и Лере не оставалось ничего другого, как только отрешенно вздыхать и делать недовольное лицо. Вениамин видел ее состояние, и это почему-то его забавляло.
«Восточное» встретило Лебедянского влажной прохладой, пересвистом в кронах деревьев невидимых птах и надоедливым гудением комаров. Лера показала мамину могилу, где за оградой еще лежали пожухлые траурные венки, а сама встала так, чтобы загородить собой памятник на соседней могиле.
На одном из траурных венков Вениамин прочел надпись, сделанную от его имени: «От скорбящего мужа». Он взглянул на фотографию Ляли, на даты рождения и смерти, потом повернулся к дочери. Лера вся напряглась, не зная точно, видит отец фото на соседнем памятнике или нет. Но Сергей Вениамин увидел, отстранил Леру и подошел к своей могиле. Под скромной фотографией на металлокерамике было написано:
НОВОЖИЛОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ 12.01.1949 – 20.06.1996
– Поехали, – тихо сказал Лебедянский и первым пошел к машине. Он шел и чувствовал непонятную тоску, какую-то опустошенность. И вместе с тем ему стало легко, будто пришло избавление от какого-то неприятного обязательства. Уже сидя в машине, он понял, что оставил на кладбище душу Вениамина и теперь ему ничто не мешает стать прежним Сергеем.
– Левановский на днях звонил, – отвлекла его от мрачных мыслей Лера. Она просто светилась от радости и все же пыталась до времени утаить ее причину. – Сказал, что хочет с тобой расплатиться и ждет, что ты, цитирую: порадуешь его еще чем-нибудь этаким.
– Как же, порадуешь… Разве что печатать левой рукой… Ну а у тебя что нового, Виктор? – спросил Вениамин однокашника.
