Текст книги "Последний прыжок"
Автор книги: Владимир Мильчаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Передовой отряд басмачей не задержался на площади. Вслед за Атантаем с гиканьем, улюлюканьем и дикими воплями: «Алла!.. Алла!..» – басмачи пролетели через базар, сшибая с ног не успевших отбежать в сторону дехкан. Они растоптали привезенные на продажу овощи и фрукты, разогнали баранов, закупленных шашлычниками, и через полминуты скрылись в улице, по которой только что ускакал Алим.
Перепуганные дехкане, в панике бросая привезенные на продажу продукты, заторопились по домам. Но в этот момент со стороны реки снова послышался конский топот. По нарастающему глухому грохоту можно было определить, что подходит крупный отряд конницы. Дехкане, сгрудившись в середине площади, замерли. На окруженную байбачами высокую арбу взобрался дервиш и, указывая на лежащий около магазина труп Гавахон, громко завопил:
– Правоверные! Смотрите, как рука всевышнего карает тех, кто осмеливается идти против корана и шариата. Смотрите, правоверные, ужасайтесь и радуйтесь. Наступают дни отмщения, дни священной войны с неверными.
Толпа угрюмо молчала. В гнетущей тишине, воцарившейся на площади, особенно грозным казался приближающийся топот конницы.
* * *
Через полчаса на базарной площади захваченного басмачами Касан-Сая погром был закончен. Дехкане, согнанные к одному краю площади, толпились около высокого крыльца здания сельсовета. Охраняя крыльцо от толпы, плотной стеной стояли байбачи и спешенные конники. Байбачи распахнули ранее старательно подпоясанные халаты. Под халатами оказались обрезы винтовок и заржавленные наганы. Все выходы с площади охранялись конными басмачами. Из окон сельсовета летели пачки бумаг, налоговые списки и списки лишенцев – там тоже хозяйничали басмачи. Из магазинов мобилизованные басмачами дехкане выносили товары и укладывали их на арбы. Нагруженные арбы немедленно отъезжали и в сопровождении конвоиров направлялись по дороге в горы.
Через площадь к зданию сельсовета в сопровождении трех басмачей не спеша подъехали Мадумар и человек с повязкой на лице. Толпа угрюмо расступилась перед главарями басмачей. Мадумара узнали все и не ждали от него хорошего. Но кто скрыл свое лицо под марлевой повязкой, было неизвестно. Спешившись, оба главаря неторопливо поднялись на крыльцо, причем Мадумар почтительно подхватил под локоть человека в повязке. Поднявшись, тот обернулся к толпе и медленно, величественным движением обеих рук снял повязку.
– Муддарис Насырхан!!. Насырхан-Тюря! – пронеслись по толпе удивленные и испуганные возгласы.
Насырхан, сделав шаг вперед и вперив в толпу умные, злые глаза, гулким, слышным по всей площади голосом заговорил:
– Помолимся, правоверные! Возблагодарим бога за то, что он даровал нам победу над лютым врагом!..
Насырхан опустился на колени и, подняв вверх лицо, зашептал слова молитвы. Вслед за ним нерешительно начала опускаться на колени и толпа дехкан. Недогадливых заставили поторопиться нагайки басмачей.
– Мусульмане, – снова заговорил Насырхан, поднимаясь с колен, – сегодня мы, покорные воле всевышнего, начали священную войну с неверными: с коммунистами и теми, кто, ослепленный их дьявольской пропагандой, свернул с пути, предначертанного аллахом. В святом коране, в суре «Семейство Имрана», сказано: «Вы, мусульмане, самый лучший народ из всех, какие возникли среди людей: повелевайте…» Так неужели мы, мусульмане, осмелимся противоречить святому корану, забудем о том, какую великую, господствующую роль уготовил нам всевышний и будем терпеть поношение от иноверцев и ренегатов! В коране, в суре «Мохамед», всевышний наставляет нас: «Когда встретитесь с неверными, то ссекайте с них головы дотоле, покуда не сделаете совершенного им поражения». А в суре «Покаяние» сказано: «Ревностно воюй с неверными, будь жесток к ним». Мусульмане! Всегда помните, что неверными являются не только все русские, но и те, кто вчера был с нами, ходил в мечеть и почитал коран, а сегодня завел дружбу с русскими, стал покорным слугой коммунистов, отдал своих детей в советскую школу под руководством безбожных учителей. Всех, кто принял на себя греховное название «колхозник», ждет в этом мире мучительная смерть от рук людей, почитающих коран, а за гробом – геена огненная. Уничтожайте таких, правоверные, уничтожайте без всякой жалости. Тот не мусульманин, кто сейчас будет стоять в стороне, кто не поддержит всем своим достоянием и собственной жизнью святого дела, начатого нами.
Раздавшийся неподалеку винтовочный выстрел прервал речь Насырхана. Он настороженно прислушался. Прозвучал второй выстрел, и сразу же вслед за ним началась оживленная винтовочная трескотня. Насырхан вопросительно посмотрел на Мадумара, тот недоуменно пожал плечами и подозвал к себе одного из басмачей.
– Узнайте там, из-за чего шум! – приказал он. – Что не поделили? Быстро!
Басмач ускакал. Насырхан, стараясь перекричать грохот несмолкающей стрельбы, продолжал:
– Тот не мусульманин, кто не вступит в число джигитов газавата. Поэтому по окончании базара разъезжайтесь спокойно по домам, а к полудню завтрашнего дня присылайте сюда по одному джигиту от каждых десяти домов. Кишлаки, не подчинившиеся моему приказу, будут уничтожены как гнезда предателей и отступников от корана.
Насырхан помолчал, оглядывая толпу злым, требовательным взглядом. Но в ответ ему не раздалось ни одного приветственного возгласа. Толпа настороженно затихла. Насырхан нахмурился и подошел к самому краю крыльца. В этот момент из толпы неожиданно вышел дехканин и остановился перед Насырханом. Дехканин был стар. Седая, узенькая, клинышком бородка обрамляла впалый, беззубый рот. Одет он был бедно, но опрятно. На голове аккуратно намотана холщовая, когда-то, вероятно, синяя, но теперь выгоревшая чалма. Подойдя к крыльцу, он почтительно наклонился и с благоговейным видом поцеловал полу халата Насырхана.
– Дозволь узнать, праведный Муддарис, – спросил он, – куда завтра посылать джигитов? Где они будут вас искать?
Насырхан подозрительно вгляделся в старика, но у того на лице ничего нельзя было прочесть, кроме почтительного внимания.
– Меня незачем искать, – гордо ответил Насырхан. – Мы никуда отсюда не уйдем. Джигитов посылайте в Кассан-Сай. Отсюда мы поедем на Наманган.
– Под конвоем? – донесся из толпы чей-то голос.
Окружающие толпу басмачи кинулись было разыскивать крамольника, но Насырхан величественным жестом остановил их.
– Под конвоем мы поведем отступников, чтобы повесить их на площади в Намангане, – угрожающе проговорил он, и, обращаясь к старику, задавшему вопрос, продолжал: – Иди, старик, и посылай…
Прервавший винтовочную трескотню взрыв заглушил окончание фразы, Насырхан сердито обернулся к Мадумару.
– Кто там осмеливается сопротивляться? – спросил он. – Немедленно схватить и сжечь!
Мадумар, почтительно поклонившись, сбежал с крыльца, но, не отойдя и десяти шагов, остановился. Из-за угла дома на площадь выехал басмач, он тянул за собой на веревке человека со связанными руками. Человек был одет в поношенное красноармейское обмундирование.
– Что там происходит? – спросил Насырхан. – Кто стрелял?
– Милиционер, – почтительно ответил басмач.
– Этот? – кивнул Насырхан на связанного.
– Нет. Милиционер успел взобраться на крышу и утянул за собой лестницу. К нему не подойдешь. А он бьет без промаха. Троих наших уже нет.
– Почему не подожгли дом? – раздраженно взглянул на басмача Насырхан.
– Он каменный. Да и не подступиться. Наши было подбежали, так он гранатой… троих ранило… не выживут.
– Ишаки! – сердито бросил басмачу Мадумар и кинулся в сторону гремевших выстрелов.
– А это что за падаль? – спросил Насырхан, вглядываясь в связанного.
– Это Турсун Рахимов! – объяснил Насырхану ближайший байбача. – Председатель сельсовета.
– Коммунист?
– Самый вредный. Житья от него нет.
– К милиционеру на помощь бежал, – сообщил басмач. – Хорошо из нагана стреляет. Двух наших уложил, пока связали.
– А милиционер русский? – спросил байбачу Насырхан.
– У нас в милиции одни узбеки, – ответил тот. – Все утром уехали в Наманган. Один Юлдаш Дадабаев остался. Он больной был… малярия. Значит, это Юлдаш и стреляет.
– Коммунист?
– Нет. Из Красной Армии недавно вернулся.
– Слушай, собака, – крикнул Насырхан пленнику. – Сейчас ты подохнешь. Жалеешь теперь, что пошел против своего народа?
Турсун Рахимов, собрав остаток сил, с трудом открыл единственный уцелевший глаз.
– Я шел только со своим народом, – еле шевеля разбитыми губами, ответил он Насырхану. – А жалеть действительно жалею…
– А, значит, раскаиваешься, – торжествующе усмехнулся Насырхан. – Вы слышите, правоверные?
– Нет, не раскаиваюсь, а жалею, что не увижу, как тебя расстреляют, старый шакал, – неожиданно окрепшим голосом ответил Рахимов.
Насырхан вздрогнул, попятился и махнул одному из байбачей рукою. Тот из обреза в упор выстрелил в председателя, и Рахимов тяжело упал на ворох бумаг, выброшенных из окон сельсовета. Толпа испуганно ахнула и после короткой паузы встревоженно загудела. А Насырхан резко повернулся к толпе и с неприкрытой угрозой заговорил:
– Так мы будем расправляться со всеми коммунистами, учителями и потаскушками, снявшими паранджу и оголившими лицо. Запомните это и расскажите всем правоверным. А завтра к полудню джигиты по одному от десяти домов должны быть здесь. Иначе…
В нестихавшую ружейную перестрелку неожиданно вмешались пулеметные очереди. Насырхан, оборвав фразу, прислушался…
Из-за угла вылетел басмач и, подскакав к крыльцу, о чем-то шепотом доложил Насырхану.
– Ни за что, – оборвал его Насырхан. – Скажи Мадумару – пусть держится. К вечеру подойдет Истамбек. Мы не можем уходить из Кассан-Сая.
Басмач ускакал обратно.
Из-за угла на полном скаку вылетел Атантай. Подъехав к крыльцу и не обращая внимания на толпу, он вслух доложил:
– Один эскадрон красных атакует в лоб, второй обходит по берегу. Мадумар отходит. Медлить больше нельзя, – и, повернувшись к байбачам, закричал: – Коня его превосходительства ляшкар баши священного воинства ислама господина Насырхана-Тюря. Быстрее, шайтаны!..
Байбачи подвели лошадь Насырхана. Торопливо взобравшись в седло, Насырхан, задыхаясь от ярости и грозя плетью, пообещал радостно оживившейся толпе дехкан:
– Сегодня торжествуют гяуры… Но это ненадолго… Мы вернемся с войсками, пришедшими из Китая и Афганистана. Мы зальем кровью…
Атантай схватил повод лошади Насырхана, ударил ее плеткой и галопом вырвался из толпы. Байбачи начали торопливо разбирать своих лошадей.
– Так куда же мы теперь пошлем наших джигитов по одному от десяти домов? – лукаво прищурившись, спросил старик дехканин в синей выгоревшей чалме. – Его превосходительство ляшкар баши Насырхан-Тюря удрал, как заяц!
– Молчи ты, старая кляча, – угрожая плетью, двинулся на него один из байбачей, уже вскочивший на лошадь, но камень, пущенный из толпы, ударил его по голове и сбил байбачу на землю. Он сразу же исчез под ногами рванувшей вперед толпы.
– Правоверные! – призвал толпу чей-то молодой звонкий голос: – Бей этих толстозадых, пока не удрали. Поможем Красной Армии!
Толпа кинулась на байбачей. Их начали избивать палками, камнями, стаскивали с лошадей и топтали ногами. А мимо, не обращая внимания на свалку, кипящую на площади, мчались остатки конницы Насырхана во главе с Мадумаром, и, приближаясь, с каждой секундой все громче и громче гремело красноармейское «Ура-а-а!»
4. Начало пути
По самой середине пыльной кишлачной улицы, устало повесив уши и спотыкаясь, семенил ишак. Утомленный длинной дорогой не менее своего длинноухого спутника, Тимур сидел боком в неудобном седле, перекинув ноги на одну сторону. Халат и лицо юноши были обильно припудрены желтой дорожной пылью.
Стоявшее в зените солнце, казалось, стремилось спалить все живое. Улицы большого, густо населенного кишлака были пустынны. И со дворов из-за высоких земляных стен не доносились ни звуки человеческих голосов, ни крики домашних животных. Кишлак словно вымер. Только в самом конце улицы, опираясь на палку, ковылял древний старик в белом легком халате и чалме. Тимур придержал ишака и огляделся. После короткого раздумья он уселся в седле по-настоящему и погнал ишака навстречу старику. Поравнявшись с ним, юноша почтительно поклонился.
– Салям алейкум, отец!
– Алейкум ва-а-с салам, – проскрипел в ответ старик.
– Как ваше здоровье, отец? Все ли благополучны и здоровы в вашем доме?
– Милость аллаха не оставляет нас, недостойных. Куда путь держишь, молодой джигит?
– Не скажите ли вы мне, отец, где живет почтенный Байрабек Мирза Рахим? – понизив голос, спросил Тимур.
– Еще год-два тому назад Байрабек был одним из самых уважаемых людей Янги-Базара, – усмехнулся старик. – Но времена переменились. Власть нашла нужным отобрать богатство, неправедно нажитое Байрабеком и его предками. А что человек без богатства? Всего лишь жалкая тень, а не человек.
– Я слышал о несчастии, постигшем Байрабека, – дипломатично ответил Тимур. – Но все мы лишь пылинки в руке всевышнего, и милость аллаха сегодня может возвысить того, кто вчера был в несчастье. Как же мне найти его дом?
– Поезжай прямо, джигит, – указал старик. – Когда переедешь мост через арык, поверни направо, и первые же ворота с правой стороны будут воротами усадьбы Байрабека.
– Благодарю, отец, – попрощался со стариком Тимур.
Через четверть часа, держа ишака на поводу, он уже стучал в высокие тесовые ворота. В ответ из-за ворот раздался оглушительный лай собак. Подождав с минуту, Тимур повторил стук.
– Кто стучит? Кого нужно? – послышался из-за ворот грубый мужской голос.
– Почтенный Байрабек? – спросил Тимур.
– Да, – донеслось из-за ворот. – Чего нужно?
– Откройте, уважаемый Байрабек, – громко попросил Тимур и, понизив голос, добавил: – Я к вам от муллы Таджибая.
Ворота чуть приоткрылись, и в щель выглянула заплывшая жиром физиономия Байрабека. Он подозрительно ощупал юношу взглядом, осмотрел пустынную улицу и, приоткрыв пошире ворота, пропустил Тимура и его ишака во двор.
– Я Сабир, сын Мухамеда Палвана, – отрекомендовался Тимур запирающему ворота Байрабеку.
Тот, кивнув головой на навес в углу двора, сказал:
– Привяжи своего карабаира вон туда. О нем позаботятся. Говорить будем в михманхане.
Михманхана – комната для гостей в доме Байрабека – совсем не соответствовала былому богатству хозяина. Ни сюзане, ни ковров, ни одеял, ни подушек. Голые стены и пол. Окна плотно закрыты ставнями. В комнате царил прохладный полумрак. На единственный дырявый ковер уселись за чай с лепешками Байрабек и Тимур.
– Значит, ты сын Мухамеда Палвана, да упокоит аллах его душу в селениях праведных, – проговорил Байрабек, отхлебывая из пиалы чай. – Знавал его. Хороший был воин, лучший курбаши у Рахманкула, да встретят они друг друга в раю. Значит, за отца и тебе пришлось отвечать?
– После расстрела отца нас пять лет не трогали, а потом неожиданно приехало ГПУ и сделало обыск. Нашли в саду оружие, которое еще отец закопал, и арестовали меня. Много оружия нашли и у муллы Таджибая. Мы с ним вместе сидели в Фергане в тюрьме. Потом нас повезли в Ташкент. Мне удалось бежать, а мулла Таджибай не смог.
– Да, в его годы не побегаешь, – согласился Байрабек. – Он ведь лет на десять постарше меня.
– Мулла Таджибай советовал мне сразу же прийти к вам и просить вас, чтобы вы помогли мне сделаться воином газавата под знаменами достопочтенного Насырхана-Тюри. Он даже успел написать вам.
Тимур стащил с ноги ичиг, вывернул голенище и, вытащил из-под надрезанной подкладки лист бумаги. Байрабек, прочитав письмо, задумчиво погладил подбородок.
– Так ты говоришь, что ты сын Мухамеда Палвана? – наконец заговорил Байрабек. – Кажется, у него был всего один сынок. Я не помню, как его звали, но он был вместе с отцом, когда мы воевали с неверными.
Тимур понял, что сейчас начнется проверка, о которой его предупреждали и к которой тщательно готовили друзья перед отправкой на задание.
– Вы говорите про моего старшего брата Миртемира, достопочтенный Байрабек, – спокойно ответил он. – Он на восемь лет старше меня и действительно был вместе с отцом. Я был мал и оставался дома с матерью.
– А где теперь твой старший брат? – искоса, но внимательно вглядываясь в Тимура, спросил Байрабек.
– В далеких краях, где полгода не заходит солнце, а полгода стоит ночь, – печально ответил Тимур. – Его отправили туда на десять лет.
– Я слышал, что Миртемиру удалось бежать, – как бы между прочим заметил Байрабек. – Скоро он должен быть здесь.
– К сожалению, аллах, да святится вечно имя его, рассудил иначе. Когда я еще сидел в ферганской тюрьме, друзья сообщили мне, что Миртемир действительно бежал, но неудачно. Через несколько дней их поймали. Сейчас он будто бы не ходит на работу, а лежит в тюремной больнице, лечит простреленную ногу.
– Истинно так, – с удовлетворением подтвердил Байрабек, а затем быстро спросил: – По-прежнему ли плохо слышит мулла Таджибай правым ухом?
Тимур с изумлением взглянул на Байрабека.
– Почтенный мулла Таджибай и правым и левым ухом слышит, как мыши шуршат зернами в амбарах соседа. Аллах послал мулле Таджибаю другое испытание. У него постоянно болит поясница.
– Истинно так. Истинно так, – снова подтвердил Байрабек и, решив, видимо, что Тимур именно тот, за кого он себя выдает, заговорил откровенно.
– В неудачное время ты посетил мой дом, джигит, – печально, но с постепенно разгорающейся злостью заговорил он. – И дом этот уже не мой. Правда, его еще не отобрали, но я знаю, что кишлачные голодранцы уже наметили его под контору своего развратного колхоза. А, каково? Меня, законного хозяина, выслать в холодную Сибирь, а дом, нажитый еще моим отцом, превратить в гнездо разврата и безбожия. Пусть они подавятся моим домом, моим садом, моей землей, но меня они так легко не возьмут. Видишь, – показал Байрабек на голые стены михманханы. – Все уже снято и упаковано. Сегодня ночью я уезжаю из родного дома, из своего кишлака. Бегу. Но я еще вернусь. Пока я жив, колхоз не соберет ни одного пуда хлопка с отобранной у меня земли. Я еще напомню им о себе. Кровью заплатят мне отступники за все: и за землю, и за сад, и за дом.
– Истинную правду говорите вы, почтенный человек, – в тон Байрабеку ответил Тимур. – Мстить за все горе, причиненное нам неверными, святая обязанность мусульманина. Я тоже хочу мстить.
– Отдыхай пока, джигит, – резко оборвал разговор Байрабек. – Ночью один из моих людей проводит тебя через перевал. Запомни кишлаки, через которые будет лежать твой путь. За перевалом ты найдешь кишлак Шайдан. Будь осторожен. Там райком и ГПУ. Из Шайдана через кишлаки Дахана и Хост-и-Имам проедешь в кишлак Чаркесар. Дорога не прямая, дальняя и трудная, но наиболее безопасная. Главное – проскочить Шайдан, а там за неделю легко доберешься и до Чаркесара. В Чаркесаре найдешь Абдурахима Нурмухамеда. Он сделает все. Я ему напишу. Отдыхай. Сейчас тебе принесут подушку и одеяло.
– А разве сами вы не хотите стать воином Насырхана? – удивленно спросил хозяина дома Тимур.
– Все мы воины Насырхана, – уклончиво ответил Байрабек. – Каждый идет к цели путем, указанным аллахом и мудрым толкователем его воли муддарисом Насырханом. Отдыхай.
* * *
В самую глухую пору ночи Тимур и данный ему Байрабеком проводник карабкались по каменистой горной тропе на перевал, ведя в поводу ишака и малорослого молодого коня.
– Проклятая дорога, – ворчал проводник. – Тут и днем того гляди шею сломаешь, а ночью можно только ощупью пробираться.
– Ничего, – подбодрил проводника Тимур. – Один мой хороший друг любит говорить в трудную минуту: «Дорогу осилит идущий».
– Вот и тащил бы сюда своего друга. Зачем один идешь? – съехидничал проводник и облегченно вздохнул: – Слава аллаху, дошли.
Путники стояли на высшей точке перевала. Внизу потонул во мраке спуск и только где-то далеко в глубине долины тускло мерцала горстка огней.
– Видишь огни? – спросил проводник Тимура. – Это кишлак Шайдан. Его тебе ночью надо пройти. Там райком, ГПУ, милиция.
– Знаю, – кивнул Тимур, – мне Байрабек говорил об этом. Давай посидим, отдохнем перед спуском.
Оба, тяжело дыша, уселись на камни. Несколько мгновений царила тишина. Затем Тимур как бы между прочим сказал:
– А напрасно все-таки Байрабек вместе со мною не поехал к Насырхану-Тюре.
– Ты один приедешь, джигитом будешь, Байрабек пятьдесят джигитов приведет, курбаши будет, – рассмеялся проводник. – Немного повоюет – в Афганистан уйдет. Богатым в Афганистане хорошо живется.
– Говорил он мне об этом, – безразличным тоном ответил Тимур. – Только откуда он их так скоро наберет, джигитов-то?
– Они у него уже есть.
– И ты один из них? – насмешливо спросил Тимур.
– Да, я один из его джигитов.
– Какой из тебя джигит? – невольно удивился Тимур. – Ты же говорил, что у тебя четверо детей.
– Да, – вздохнул проводник. – Четверо.
– Ты раньше басмачил? В революцию?
– Нет. В первый раз иду.
– Да. Плохи твои дела. Поймают – судить будут, расстрелять могут.
– А ты? Тебя, думаешь, не могут поймать? – сердито спросил проводник.
– Эх, друг… – слезливо начал Тимур. – Меня советская власть обидела. Отца расстреляли, ладно. Он был джигитом Рахманкула, сам многих убил. А зачем земли сто двадцать танапов отобрали, сады и дом отобрали, мельницу отобрали? – вдохновенно врал Тимур. – Мне советская власть поперек горла стоит. Мы с ней враги и до самой смерти врагами останемся. А ты поссорился с советской властью? У тебя она богатство отняла?
– Нет. Советская власть – правильная власть.
– Так чего же ты, дурак, лезешь не в свою драку? – не выдержав роли, раздраженно спросил проводника Тимур.
– Хозяин велел, – жалобно ответил тот. – Мулла на коране клятву с меня взял.
Разговор оборвался. Несколько мгновений стояло тяжелое молчание.
– Послушай, домулла, – робко заговорил проводник. – Ты ученый человек, коран читал. Можно спросить тебя об одном… Только Байрабеку не говори.
– Спрашивай.
– Поклянись, что Байрабеку не скажешь.
– Клянусь святым именем аллаха, что об этом нашем разговоре не узнает никто, – торжественно пообещал Тимур.
– Скажи, если я нарушу клятву и не пойду с Байрабеком, аллах сразу покарает меня? И детей не даст вырастить?
– Видишь ли… – озадаченно начал Тимур, не ожидавший такого поворота разговора. – В коране, в суре «Пчелы», – а это очень важная сура, – сказано: «От бога зависит направить кого-либо на прямой путь, когда он уклоняется от него». А это значит, что бы ты ни сделал, все это будет сделано только по воле аллаха. Уйдешь ты в басмачи – в этом будет воля аллаха. Вступишь в колхоз и будешь сеять хлопок, – значит, так захотел аллах. Без его воли, как сказано в коране, человек ничего не может сделать. И клятва на коране тут ни при чем, потому что в твоем решении будет выражена воля аллаха. Подумай, посоветуйся со своим сердцем, оно подскажет тебе, что хочет от тебя аллах. – И, явно уклоняясь от дальнейшего богословского разговора, Тимур поднялся с места, соображая про себя, не слишком ли вольно для понимания этого забитого нуждой и религией бедняка он сейчас истолковал коран.
Вглядываясь в ночную темноту, Тимур, отсекая возможность дальнейшего разговора, сказал:
– Пожалуй, пора в путь. Тебе ведь надо еще догнать Байрабека. Где ты его будешь разыскивать?
– Хозяин на день остановится в Кок-Булаке, – неохотно поднимаясь с места, ответил проводник. – Есть такая долина под Телляу. Догнать успею.
– Ну, что ж, благодарю тебя за помощь, друг. Передай мой привет Байрабеку. Желаю удачи.
– И я тебе желаю удачи, домулла, – прижав руку к сердцу, низко поклонился проводник. – Значит, я буду действовать так, как лучше для меня и детей. Это и будет проявлением воли аллаха!
В кромешной темноте, почти на ощупь Тимур начал спуск с перевала.
Иногда он останавливался, внимательно прислушивался. Полная тишина. Тимур снова нетерпеливо гнал ишака вперед. Но вдруг перед мостиком через широкий арык из густых кустов неожиданно раздалось негромкое, но властное: «Стой!»
– Наконец-то! – радостно вырвалось у Тимура. – А я уж думал, вы передвинулись. Командира мне.
– Я командир, – ответил ему второй голос. – Что нужно?
– Угневенко?
– Что за черт? – удивленно воскликнул командир и выехал из кустов на дорогу. Подъехав вплотную к Тимуру, он вгляделся в него и удивленно присвистнул: – Ты? Какими судьбами. A-а! Так это про тебя и говорил Ланговой? Ладно. Валяй без пароля.
– Посылай к Ланговому гонца, – негромко сказал командиру Тимур. – В долине Кок-Булака, недалеко от кишлака Телляу, сегодня делает дневку Байрабек, с ним сорок девять джигитов. Идут к Насырхану. Пропускать нельзя.
