Текст книги "Последний прыжок"
Автор книги: Владимир Мильчаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Владимир Мильчаков
Последний прыжок
1. Первые шорохи
Тихие летние сумерки спускались на Ташкент. В новой части города было шумно. Ярко освещены витрины еще немногочисленных государственных магазинов, широко открыты двери десятков частных лавок и лавчонок. На улицах полно молодежи; одни со связками книг и тетрадей в руках торопятся в вечерние школы, другие, принаряженные, спешат в кино или театр. Стучат колеса пролеток, чуть слышно шуршат шины экипажей; торопливо бегут по направлению к вокзалу переполненные трамваи: едет ночная смена, в основном – рабочие железнодорожных мастерских.
Зато в старогородской части Ташкента стояла тишина. По узеньким, мощенным крупным булыжником улицам, мимо высоких глинобитных стен-дувалов и наглухо запертых калиток неторопливо плыли к мечети правоверные. В большинстве случаев это состоятельные люди. Распустив по шелку халатов то седые, то ярко-рыжие от хны бороды, они важно и покровительственно взирали на окружающих из-под белоснежных, искусно завязанных чалм. Но изредка попадались и другие люди – молчаливые, изможденные тяжелым трудом, одни – в дешевых бумажных халатах, на других – подвернутые до колен штаны.
Эти люди не плыли важно по самой середине улицы, а незаметно, словно стыдясь своей бедности, пробирались около самых дувалов.
Из узкого переулка медленной походкой усталого человека вышел на главную улицу высокий, худощавый узбек лет сорока пяти. Темная ситцевая рубашка, заправленная в брюки, порядком засаленный пиджак, кепка и старые сандалии на босу ногу составляли его костюм. Он в нерешительности остановился на углу, словно не зная, как быть: повернуть ли налево к мечети или идти направо – домой.
– Почтенный Саттар Темирчи, кажется, забыл дорогу в дом молитвы? – с елейным ехидством проговорил важно шагающий по середине улицы тучный старик в шелковом халате и зеленой чалме. Зеленая чалма напоминала всем, что ее хозяин принадлежит к высокочтимым потомкам самого пророка Магомета. На лице старика расплылась благожелательная улыбка, но в глазах горела откровенная злоба.
– Молитва, идущая от сердца, всегда угодна богу, где бы ни молился правоверный – дома или в мечети, – независимым тоном ответил Саттар Темирчи, но в его голосе все-таки послышалось смущение. Потомок пророка, не удостоив Саттара ответом, проплыл дальше.
– Салям аликум, Саттар-ака, – почтительно поздоровался с Саттаром невысокий, дочерна загорелый человек в ситцевом халате.
– Здравствуй, Гулям, – приветливо улыбнулся Саттар. – В мечеть?
– Да, хозяин приказал обязательно сходить.
– На молитву гонят чуть не палкой… – неодобрительно усмехнулся Саттар. – А сам-то хозяин где?
– Уже с час как ушел в мечеть. Только кончили укладываться, он ушел.
– Укладываться?! Куда это собрался уезжать твой хозяин? – спросил Саттар, направляясь вместе с Гулямом к мечети.
– Ох! Ты ведь не знаешь, – оглянувшись по сторонам и понизив голос, ответил Гулям. – Всех жен с детьми хозяин отправил в Той-Табе, к брату, а сам завтра уезжает в Наманган!
– Припекло, значит, – удовлетворенно кивнул головой Саттар. – И сад, и дом – все бросает, живоглот проклятый, лишь бы шкуру спасти.
– Зачем бросает? – удивился Гулям. – Где ты видел, чтобы богатый человек отказался от своего имущества? Дом хозяин отдал своему старшему сыну Самигу. Самиг теперь большим человеком стал. Должность высокую получил.
Саттар нахмурился, но ничего не ответил. Так в молчании они дошли до конца квартала и повернули к мечети.
Это была одна из небольших старогородских мечетей Ташкента. Прямо с улицы несколько широких каменных ступеней вели к невысокому портику, поддерживаемому четырьмя приземистыми кирпичными столбами. В глубине портика темнела резная, старинной работы, деревянная дверь в мечеть. Под потолком висел большой старинный фонарь. Обычно закоптелый и пыльный, сейчас он был чисто протерт, и в нем горела не простая коптилка, а хорошая лампа со стеклом. При свете фонаря человек двадцать собравшихся на молитву правоверных столпились около одного из столбов портика. Болезненного вида юноша в пестром ферганском халате и большой чалме негромко, но проникновенно читал наклеенное на столб воззвание. Глаза его возбужденно блестели. «…Эти кяфиры и ренегаты-коммунисты не верят в бога, пророка и день страшного суда. Верующих они лишают всего и обрекают их имущество и жизнь на гибель…» – громко звучал в тишине высокий голос.
– Истинно так. Святые слова, – утробно вздохнул пожилой безбородый узбек с тупым, заплывшим жиром лицом и вытер струящийся из-под чалмы пот. Но его никто не поддержал. Многие, нахмурившись, отошли в сторону, остальные, испуганно переглядываясь, топтались на месте.
«…Теперь наша Родина превратилась в арену борьбы. Священная война стала обязательной и насущной потребностью сегодняшнего дня…» – продолжал читать воззвание молодой узбек.
Саттар и Гулям остановились за спинами столпившихся около столба людей и внимательно прислушались.
«Мусульмане! Смело начните священную войну… – донесся до них голос чтеца. – Сам бог вам помощник и покровитель. Вам будут помогать четыреста миллионов мусульман, обитающих на земном шаре, и все религиозные нации. Бог даст…»
– Что?! – загремел под сводами портика возмущенный голос Саттара. – Какая собака снова завыла о священной войне?!
В мгновение люди разбежались в стороны, и у столба остались только юноша в чалме и заплывший жиром безбородый. Человек пять-шесть из тех, кто был недоволен воззванием, подошли и встали за спиной Саттара. Это были бедно одетые люди.
– Откуда взялась эта пакость? – взглянув на воззвание, спросил молодого фанатика Саттар.
– Этого никто не может знать, а тем более ты!.. – вызывающе ответил тот. – Слова божественной правды…
– Знаем мы эту божественность, – сердито ответил ему Саттар и сорвал со столба воззвание. – Впутываете бога в свои грязные делишки.
– Что ты делаешь!.. – закричал толстяк, наливаясь яростью. – Разве ты не мусульманин, не правоверный!..
– Я-то правоверный, а вот ты… – спокойно начал Саттар и вдруг, придя в ярость, поднес к самому носу опешившего жирного чалмоносца тяжелый и костистый, со следами плохо отмытого мазута, кулак. – Только осмельтесь лапу поднять, шакалы! В порошок сотрем. Даже могил ваших никто не найдет. Так и знайте!..
Круто повернувшись, он почти бегом спустился со ступенек мечети и ушел в глубину улицы.
Толстяк с ненавистью посмотрел ему вслед, но, встретившись взглядом со стоявшим около столба Гулямом, спохватился и вместе с юношей торопливо юркнул в мечеть.
* * *
Обширный, просто обставленный кабинет тонул в полутьме. Настольная лампа под зеленым абажуром освещала только середину стола. Вся боковая стена кабинета была занята картой советского Востока. У противоположной стены стоял вместительный сейф. На стене портреты – Ленина и Дзержинского. За большим письменным столом, погруженный в чтение бумаг, сидел человек лет тридцати. Окна раскрыты настежь, но в кабинете жарко. Не отрывая глаз от бумаг, человек за столом расстегнул ворот гимнастерки. Звонок телефона оторвал его от работы.
– Я, Лобов, – проговорил он густым, звучным голосом. Выслушав, улыбнулся. – Саттар Темирчи?.. Конечно, пропустите.
Положив трубку, Лобов взглянул на часы, удивленно вздернул брови и, встав из-за стола, сделал несколько шагов навстречу посетителю.
– Здравствуй, Саттарджан, – приветливо проговорил Лобов, пожимая руку вошедшему. – Откуда так поздно?
– Из мечети, – здороваясь с Лобовым, коротко ответил Саттар. – Помолиться хотел.
– Понимаю, – добродушно улыбнулся Лобов, усаживая Саттара. – Мой старый друг, гроза кишлачных богатеев, а ныне прославленный бригадир слесарей Саттар Темирчи все еще любит по секрету переговорить с аллахом о своих земных делах. Ну и как, помогает?
– Где там, Александр Данилович, – невольно заражаясь настроением Лобова, шутливо ответил Саттар. – Все время прошу его, чтобы дал выиграть по займу тысяч десять на свадьбу Тимуру, – не дает.
– Ну, нет, – расхохотался Лобов. – На чекистскую свадьбу аллах денег не подкинет. Значит, сегодня он тебе окончательно отказал. Но тут уж я тебе помочь не смогу. Аллах – это не по нашему ведомству.
– Нет, сегодня я даже не зашел в мечеть, – уже серьезно ответил Саттар. – Сегодня совсем другое дело получилось. Плохое дело. Вот смотри.
Саттар подал Лобову воззвание. Лобов, бросив взгляд на воззвание, тоже сделался серьезным. Наступила короткая пауза.
– Понимаешь? – нетерпеливо спросил Саттар.
– Понимаю, – после паузы проговорил Лобов и, подойдя к сейфу, достал из него несколько пакетов. – Вот смотри.
Взяв первый пакет, он вытащил из него пачку точно таких же воззваний.
– Это из Намангана, а это из Коканда, – достал он воззвание из второго пакета. – Это из Самарканда… Из Андижана… Из Маргелана… Из Аулиэ-Ата… Из Чимкента… Из Ферганы.
– Ой, бой! – изумился Саттар. – Кругом напакостили! Кто же это?! Или, может, нельзя говорить?
– Тебе – можно. Вообще-то всю эту кашу заваривают националисты. А конкретно, думаю, старается один из наших старых знакомых.
– Кто такой? – нетерпеливо спросил Саттар. – Я его знаю?
– Конечно, знаешь. Бывший министр кокандского горе-правительства муддарис Насырхан-Тюря.
– Муддарис Насырхан? – недоверчиво прищурился Саттар. – Но ведь он в Самаре. Его еще в двадцать пятом году сослали.
– Недавно отбыл ссылку и вернулся, – пряча пакеты с воззваниями, сообщил Лобов. – Жил в Кассан-Сае. С месяц тому назад смылся в горы. Созвал совещание басмаческих курбашей. Тех, которые уцелели и в горах скрывались. К нему приехали: Истамбек, Мадумар, Дадабай… Ну, и еще кое-кто.
– Зачем разрешил совещание шакалов? – возмутился Саттар. – Надо было ловить. Кто не хочет сдаваться – рубить, кто сдастся… пусть суд решает, куда его девать.
– Насырхан собрал эту свору в самой трущобе, в Сумсаре. Как говорится, у чертей на куличках. Мы сами только на второй день узнали.
– А почему Насырхан-Тюря сейчас свободно ходит?
– В том-то и дело, что не ходит. Насырхан-Тюря после совещания в Сумсаре вообще исчез. Где он находится сейчас – неизвестно, – хмурясь, сообщил Лобов, и после паузы, пристально глядя на собеседника, добавил: – Слушай, Саттар, а ведь он может вынырнуть и у вас, в Старом городе.
– Пусть попробует, – угрожающе сжал кулак Саттар. – Однако думаю, в Старый город он не приедет. Богатеи отсюда сами к нему побегут. Мансурбая знаешь? Ну, того, который сына в Турцию учиться посылал? Мансурбай завтра уезжает в Наманган. А ведь Мансурбай – мюрид Насырхана.
– В Наманган… – задумчиво повторил Лобов. – Что ж, возможно, Насырхан кружит где-то около Намангана. Но Наманган у нас прикрыт крепко, туда он не сунется.
– И с чего опять этот старый шайтан начал воду мутить? – сердито заговорил Саттар. – Что ему неймется? Ведь пробовал – и уже получил, что положено. – Саттар помолчал и, словно поправляя себя, продолжал: – Нет, мало он тогда получил. Надо было не высылать, а расстрелять Насырхана.
– Нельзя было тогда расстреливать Насырхана, – поправил Саттара Александр Данилович.
– Почему?! Ведь он враг, ярый враг.
– Это мы с тобой знаем, а многие узбеки считают его святым человеком, борцом за веру. Ты знаешь, сколько мюридов у Насырхана?
– Много, – согласился Саттар и, помолчав, добавил: – Очень много.
Вот то-то и оно. Их у него более десяти тысяч. Богатеев сотни полторы, не больше, а остальные простые дехкане, беднота, обманутые люди, наивно верящие, что Насырхан действительно потомок Магомета – святой человек.
– А сколько таких насырханов у нас в Туркестане, – горько усмехнулся Саттар.
– Немало, – согласился Лобов. – Но сейчас, дружище, дело поворачивается для них круто. Круче, чем в первые годы революции. Тогда мы у них власть отобрали, а сейчас становой хребет ломать им будем. Всю землю и накопленные богатства, основу их жизни, народ заберет. Коллективизация – петля для таких, как Насырхан.
– Для Насырхана петля. Но сам-то он в эту петлю не полезет. Он драться будет.
– А для чего мы с тобой? Ты, я, твой Тимур. Разве мы им позволим грязнить нашу жизнь? Если Насырхан и ему подобные поднимут лапу на Советскую власть, мы нанесем такой удар, что от них и следа не останется.
Несколько мгновений собеседники молчали.
– Александр Данилович, – прерывая молчание, проговорил Саттар. – Может, ты меня пошлешь в горы? Я найду след Насырхана и его верных псов Атантая и Истамбека. Найду и скажу тебе, где они, что думают, что замышляют.
– Нет, дорогой Саттарджан, – ласково взглянув на собеседника, отказал Лобов. – В горы тебя я не пошлю. Незачем. Сейчас не девятнадцатый год. В горы полетят молодые орлы, которых мы с тобой вырастили.
– А я что, старик? – с обидой в голосе спросил Саттар.
– Ну какой ты старик, – улыбаясь, успокоил его Лобов. – Просто ты нужен в другом месте. Ведь ты мастер. Таких, как ты, в нашей республике мало. Учи узбекскую молодежь своему искусству превращать холодный металл в нужные для народа вещи. Выращивай первое поколение узбекского рабочего класса!
– А если Насырхан соберется с силой… – начал Саттар.
– Да, я уверен, что он скоро покажет когти. К сожалению, неизвестно, где и когда. Но сил больших у него не будет… – перебил Лобов. Негде ему этих сил набраться. Да и скажу тебе по секрету… Нам было бы легче, если бы все сторонники Насырхана сбились в одну свору. Собери он сейчас хоть десять тысяч конников, мы его в первом же бою расколошматили бы в хвост и в гриву. Никуда бы он от нас не спрятался. А вот сейчас, когда у него и сотни басмачей не наберется, нам трудно его разыскать. Ведь сейчас его шакалью стаю каждый распадок, каждая долинка в горах укроет. Сейчас Насырхан – змея не из крупных. Но яду много накопил, исподтишка жалить сможет крепко. Кишлаки грабить, колхозы разгонять, в общем, геройствовать там, где нет ни одного вооруженного человека. Так-то оно, брат Саттарджан. Сейчас обстановка много сложнее, чем в девятнадцатом году. Не скомандуешь: «Руби!» – и не бросишь полусотню конников в сабельную атаку на пятьсот басмачей.
– Да-a, не девятнадцатый! – с сожалением согласился Саттар. – Значит, не пошлешь меня?
– Не пошлю.
– Жаль. Тогда скажи, пожалуйста, почему мой Тимур вторую неделю дома не ночует? Никак его женить не могу. Невеста хорошая, скучает очень.
– Ничего, пусть поскучает невеста. Крепче любить будет, – улыбнулся Лобов. – Твой Тимур сейчас очень занят. Он идет по следу бешеного шакала. Делает то же, что делали мы. Только мы – в девятнадцатом, а он – в двадцать девятом.
2. Дорогу осилит идущий
Над благословенной Ферганской долиной вставало раннее утро знойного летнего дня. Луч солнца только позолотил вершины снеговых гор и еще не успел заглянуть в наполненные темнотой и прохладой ущелья. Не проснувшиеся поля были затянуты густой пеленой тумана. Даже сады, прославленные по всему Востоку сады Ферганской долины в этот ранний час были безмолвны, были до краев налиты тишиной.
На отдаленной окраине одного из древнейших городов Ферганской долины раскинулся большой тенистый, обнесенный высоким дувалом, сад. Несмотря на ранний час, в самой глубине сада, укрытые от посторонних глаз густыми зарослями, беседовали три человека. Двое были русские, одетые в военную форму, хорошо вооруженные. На петлицах у обоих были прямоугольники – шпалы. У старшего по три красных, у того, что помоложе, по одной зеленой. Третьим собеседником был молодой узбек, на вид чуть старше двадцати лет. На нем поверх белой с открытым воротом рубашки был надет цветной ферганский халат, перехваченный в талии вышитым платком. На голове щегольская, хотя и не совсем новая, тюбетейка. В стороне от собеседников, под деревом, пощипывал сочную траву крупный, хорошо откормленный ишак. Тщательность седловки и туго набитые седельные сумки-хурджумы свидетельствовали о том, что хозяин ишака собрался в длинную и трудную дорогу.
– Будь осторожен, Тимур, – проговорил, обращаясь к молодому узбеку, старший по званию военный. – В самое логово забираешься. Малейший промах…
– Ничего, Борис Михайлович, – улыбнулся Тимур, – промаха не будет. Я знаю, каким я должен быть, чтобы мне поверили. Вот смотрите. – Юноша отступил на шаг и, опустив глаза, замолк. Вдруг лицо его исказилось гневной гримасой. Веселые черные глаза, только что дружески смотревшие на собеседников, сузились и стали злыми. Из поджатых, судорожно искривленных губ вырвалось яростное: – Собаки!.. Они отняли у меня все!.. Отца… Землю… Дом!.. Сделали меня безродным, нищим. Я не успокоюсь, пока в родном Туркестане останется хоть один коммунист!.. Я хочу мстить! Я их буду резать как собак!..
Молчавший до сих пор второй военный даже отшатнулся от неожиданности, а Борис Михайлович, одобрительно улыбнувшись, потрепал юношу по плечу.
– Хорошо. Просто здорово, Тимур! Ты сумел перенять повадку того звереныша. Но все же не перебарщивай.
– Все будет так, как надо, товарищ Бельский, – снова стал веселым Тимур. – Мы поможем аллаху восстановить справедливость на земле, как любит говорить мой дорогой отец.
– Не смейся над стариком, Тимур, – улыбнулся Бельский. – Саттарджан хоть и верит в аллаха, но только самую чуточку. На всякий случай.
– Разве можно смеяться над отцом, – смутился Тимур, – особенно над таким, как мой. Увидите его, Борис Михайлович, скажите, что я уехал с друзьями на охоту в горы. Вернусь, привезу ему целого горного козла. Пусть не беспокоится обо мне.
– А больше никому ничего не передавать? – лукаво прищурился Бельский. – Чтобы тоже не беспокоилась.
Тимур вспыхнул как зарево, но ответить не успел. Молчащий до сих пор второй командир вступил в разговор:
– А все же лучше бы тебе ехать не одному, – с сомнением в голосе проговорил он. – Взял бы у меня десятка полтора конников…
– И вернулся бы, так и не выполнив задания, – продолжил за него фразу Бельский. – Нет уж, товарищ Ланговой, пусть твои конники делают то, что и должны делать бойцы Красной Армии, а мы, чекисты, будем действовать по-своему. И твоим конникам дел хватит, когда Тимур свое задание выполнит.
– Ладно уж, действуйте, – махнул рукой Ланговой. – Только помни, Тимур, все основные дороги контролируются моими конниками. Случится нужда, опирайся на них. Командиры все предупреждены. Пароль знают.
– Есть, товарищ командир, – щелкнул задниками мягких сапожек Тимур. – Ну, солнце скоро встанет, мне пора ехать.
Бельский и Ланговой по очереди обняли Тимура. Отвязав ишака, юноша потянул его за собой и скрылся за воротами сада. Командиры молча проводили его глазами.
– Ну, люди посланы по всем маршрутам, – после очень большой паузы проговорил Бельский. – Насырхану не проскочить сквозь такую частую сеть.
– Тимур идет по самому трудному, – снова с ноткой сомнения в голосе сказал Ланговой. – Все-таки я бы…
– Так нужно, друг, – перебил его Бельский. – Как говорят в народе: «Дорогу осилит идущий». Тимур ее осилит. Правда, этот труд не каждому по плечу, но Тимур… Из таких и вырастают настоящие чекисты.
– Коммунисты, ты хочешь сказать.
– А это одно и то же, – рассмеялся Бельский. Только настоящий коммунист может быть чекистом.
С минуту командиры молчали, внимательно прислушиваясь. Но из-за ворот и серой земляной стены не донеслось ни звука. Мягкая дорожная пыль приглушила легкий топот ослиных копыт.
3. Насырхан кружит под Наманганом
Бушуя между скал, яростно прыгая с камня на камень, вся в белой пене, вырывается из гор студеная от ледниковой воды речка Кассан-Сая.
Надежно укрытая правым крутым берегом реки, по мелким камням, нанесенным в половодье, вдоль Кассан-Сая двигалась вереница хорошо вооруженных всадников. Их было много – человек полтораста. По берегу реки, над обрывом, на небольшом расстоянии друг от друга шли цепочкой несколько человек, одетых так же, как и всадники, в темные халаты, но без оружия. Это были дозорные. Много раз битые Красной Армией, басмачи усвоили кое-какие военные навыки. Отряд медленно приближался к броду через реку. Здесь крутой обрыв берега был срыт, размят колесами арб, копытами коней и превратился в пологий спуск.
Не доходя сажен двадцать до спуска, вереница всадников остановилась, все еще укрытая обрывом. На берег, низко наклонясь к передней луке седел, выехали двое и осадили коней в зарослях ветловника. Один из всадников, сухощавый и жилистый мужчина лет сорока пяти, был одет в темный, поношенный халат, перетянутый в талии широким ремнем. Вооруженный богато отделанной шашкой и маузером в коробке, он сидел в седле с непринужденной грацией прирожденного конника. На втором, плотном, немного сутулом всаднике, несмотря на жару, топорщился атласный, стеганый на вате халат. Пышная зеленая чалма говорила о том, что ее владелец «сеид» – прямой потомок посланца аллаха, пророка Магомета. Лицо «сеида» рассмотреть было невозможно, его плотно закрывал кусок белой кисеи. Но торчащие над повязкой нависшие седые брови и склеротические руки, крепко сжимавшие повод, выдавали его возраст.
– Кассан-Сай, – проговорил первый всадник, осадив коня. – Проскочили.
– Аллаху угодно дело, начатое нами. По его соизволению ангелы своими одеждами прикрыли нас от взоров нечестивцев и гяуров, – глухо, из-под повязки, прозвучал голос второго. – Кассан-Сай должен стать нашей опорой, – продолжал он. – Здесь мы развернем зеленое знамя священной войны. Сюда к нам стекутся тысячи воинов, поднявшихся на борьбу с неверными. Веди войско на Кассан-Сай, мой славный Мадумар.
– Атантай!.. – крикнул Мадумар, повернувшись в сторону обрыва.
На берег выехал широкоплечий рябой детина, вооруженный старинным, необычной длины клинком и винтовкой.
– Бери, Атантай, двадцать джигитов, скачи через базар и встань на наманганской дороге. Всех, кто будет сопротивляться, руби, – приказал Мадумар.
Атантай молча склонился к передней луке, приложив правую руку к груди, и отъехал к обрыву.
– Не мало ему двадцати джигитов? – с сомнением в голосе спросил всадник в зеленой чалме, глядя на рысящих мимо него всадников.
– Хватит, – ответил Мадумар. – В Кассан-Сае нас не ждут. Да и Атантай только всполошит всех, на себя оттянет, а тут и мы с тыла ударим.
* * *
В Кассан-Сае, одном из самых крупных кишлаков округа, действительно не ждали налета басмачей. Пожалуй, только самый бдительный наблюдатель мог бы заподозрить неладное в том, что около трех десятков байбачей прискакали верхами на площадь Кассан-Сая. Они, торопливо спешившись, словно по предварительному сговору привязали лошадей в одном и том же месте. Байбачи – дети богатейших кулаков Кассан-Сая, к тому времени в большинстве уже раскулаченных, были здоровенными парнями лет двадцати – двадцати пяти. Они смешались с народом, толпившимся на площади, но держались кучно, переглядываясь друг с другом.
А на площади шумел большой пятничный базар. Двери пяти кооперативных магазинов, окружавших площадь, были широко распахнуты. Расторговавшиеся дехкане спешили запастись всем, что нужно по хозяйству. Они с большой охотой покупали ситцы и гвозди, веревки и мешковину, лемехи и яркий местный шелк и сразу тут же, у дверей магазина, навьючивали покупки на спины ишаков или грузили на арбы, чтобы отвезти домой в самые отдаленные горные кишлаки района. Но еще далеко не все дехкане распродали привезенные продукты. Базар был в самом разгаре. Расстелив прямо на землю циновки или обрывки мешковины, дехкане выложили для продажи все, что созрело на их полях и в садах. Белели, желтели и зеленели целые горы дынь и арбузов. Матовые, словно покрытые изморозью, огромные грозди винограда лежали на рваной мешковине чуть ли не под ногами суетливой шумной толпы продавцов и покупателей. Сочные душистые персики и тугие сливы скромно ютились в разнокалиберных корзинах и ящиках у подножия арбузных и дынных гор.
В стороне на невысоких прилавках под камышовыми навесами багровели куски свежего бараньего мяса. Пока бойкий продавец в измазанном кровью переднике продавал очередную порцию мяса, тут же, около столика, привязанный обрывком веревки, покорно ждал своей очереди тучный меланхоличный баран. Совсем рядом с мясниками, прямо под открытым небом, развернули свои немудреные кухни шашлычники. Синеватый, возбуждающий аппетит дымок от жаровен разносился по базару.
Веселый шум многотысячной толпы, собравшейся на базарной площади, был слышен по всему Кассан-Саю. Только вблизи в этом шуме можно было различить, как азартно торгуются покупатели, кричат шашлычники, зазывая отведать зажаренного на углях бараньего мяса, кудахчут перепуганные куры, принесенные из кишлаков на продажу, дико вопят свое: «Ях-ху-у-у! Я-хак!.. Ля илляхи илля-ху-у!..» оборванные мусульманские монахи-дервиши, шныряющие в толпе. Словно соревнуясь с дервишами, то там, то тут заводили свои пронзительные песни ишаки.
Молодой узбек, присев на корточки около продавца, долго со знанием дела выбирал себе дыню. Дикие вопли дервишей, прорывавшиеся сквозь базарный шум, привлекли его внимание. Несколько мгновений он внимательно прислушивался к ним, а затем с глубоким убеждением сказал хозяину дынь, почтенному седобородому дехканину:
– А ведь у ишаков лучше получается.
– Почему у ишаков? – недоуменно воззрился на юношу дехканин.
– У ишаков, говорю, лучше, чем у дервишей получается, – пояснил тот. – У ишаков на большую трубу, на карнай похоже, а те просто воют, как шакалы.
Дехканин осмотрелся кругом и, убедившись, что никто их не слушает, ответил, улыбаясь:
– Это, наверное, потому, что ишаки много потрудились и кричат, радуясь отдыху, а дервиши воют, выпрашивая милостыню, чтобы жить не работая.
Вывернувшись из толпы, к дехканину подскочил дивана – сумасшедший. Его грязные лохмотья развевались и вздрагивали от конвульсивных движений худого, но жилистого и сильного тела. На длинные, висящие черными космами волосы был надвинут рваный войлочный шлык. У пояса болталась тыквенная бутылка и чашка из кокосового ореха – предметы, присущие только дервишам. На лице, до черноты обожженным солнцем, выделялись длинные, широкие, как у лошади, желтоватые зубы и синего отлива белки глаз. Неестественно расширенные зрачки наркомана горели мрачным фанатичным огнем. Вытянув вперед черную от грязи и загара руку, дивана гнусаво затянул:
– Во имя бога милостивого и милосердного… – и затем деловым тоном нормального человека добавил: – Не скупись, хозяин, жертвуй на святое дело!..
Дехканин, покопавшись в поясе, подал диване пятачок. Тот, взяв монету, презрительно и зло уставился на дехканина.
– Во имя бога ты приносишь такую жертву? – понизив голос, угрожающе проговорил он. – Разве ты не знаешь, на какое дело пойдут эти деньги? Разве мулла не читал вам воззвания славного муддариса Насырхана-Тюря?!
Испуганный дехканин торопливо достал рублевую бумажку и с поклоном подал ее диване. Юноша, сидя на корточках и продолжая выбирать дыню, внимательным взглядом приглядывался к дервишу и не спускал с него глаз, пока тот, сунув полученный рубль под лохмотья за пазуху, не скрылся в толпе.
– Отец! О каком воззвании Насырхана говорит этот потомок шакала? – спросил юноша хозяина дынь.
– Я ничего не знаю, сынок, – замялся дехканин. – Я не читал этого воззвания. Я неграмотный.
– Зачем вы скрываете, отец? – укоризненно покачал головой юноша. – Разве вы недовольны Советской властью?
– Что ты! Что ты! – испуганно зашептал дехканин. – Разве я недоволен? Я от Советской власти видел только хорошее.
– Значит, ею недоволен Насырхан, – догадался юноша. – Этот старый шайтан снова начал щелкать зубами? Не так ли, отец?
– Я ничего не знаю. Если кто-нибудь донесет Насырхану, что я говорил против него, то он прикажет убить меня и моих детей. Никто в нашем маленьком кишлаке не осмелился говорить против Насырхана. Наш мулла – ученик Насырхана.
– Но ведь Советская власть и Красная Армия сильнее всех мулл, всех насырханов… – принялся горячо убеждать старика юноша.
– Э-э-э, сынок! – махнул рукой дехканин. – Красная Армия есть в Фергане, есть в Намангане, а у нас в кишлаке ее нет. Поэтому нам нельзя не бояться Насырхана, хотя мы и любим Советскую власть. Да и у вас в Кассан-Сае нет Красной Армии, – пристально взглянув на юношу, подчеркнул голосом значение фразы, дехканин. – Сегодня в Кассан-Сае нет даже милиционеров. Их вызвали на совещание в Наманган.
– Откуда вам известно это, отец? – насторожился юноша.
– Я ничего не знаю, сынок, – уклончиво ответил старик, – но вчера об этом говорил наш мулла.
Положив облюбованную было дыню обратно, юноша быстро встал и, кивнув на прощание старику, незаметно смешался с базарной толпой.
* * *
В это время из настежь распахнутых дверей небольшого магазина с вывеской «Кассансайский женский кооператив» вышла немолодая узбечка, одетая в обычное широкое узбекское платье. Но на ее голове, вместо чачвана, по примеру русских женщин была повязана косынка из выгоревшего под солнцем красного ситца.
– Гавахон-апа, – окликнул женщину в косынке юноша, покупавший дыни, – где Турсун Рахим?
– Где ему сейчас быть, наверное, в сельсовете, – ответила Гавахон и, заметив необычную взволнованность юноши, спросила: – Что ты такой встревоженный, Алим-ака.
– Нехорошо, Гавахон-апа, – понизив голос, заговорил взволнованный Алим. – На базаре слишком много дервишей… больше, чем обычно бывает. Все байские сынки тоже собрались на площадь… Смотри, какая жара, а они все в халатах, и под халатами что-то прячут. Наверное, с оружием приехали.
– Да-а, – окинув взглядом базарную площадь, согласилась Гавахон. – Сегодня базар какой-то не такой. Народ словно боится чего-то.
– Ни в ячейке, ни в сельсовете никого нет, кроме Турсуна Рахима, – напомнил Алим. – В милиции только Юлдаш Дадабаев.
– К вечеру все должны вернуться.
– К вечеру… Кто знает, что будет до вечера. Я хочу предупредить Турсуна-аку и поеду в Наманган. Извещу.
– А о чем ты будешь извещать? Может быть, мы ошибаемся? – нерешительно спросила Гавахон, но, подумав, решила: – Лучше всего, Алим, иди к Турсуну, посоветуйся и делай, как он скажет.
– Басмачи-и-и!! – неожиданно раздался на противоположной стороне площади чей-то крик, и шум на базаре сразу стих.
В наступившей тишине стали слышны удары конских копыт, приближающиеся с каждой секундой.
– Беги, Алим! – успела крикнуть Гавахон. – Я в магазине запрусь.
Алим растерянно оглянулся. Неподалеку у коновязи стояли лошади байбачей. Юноша подбежал к лучшей из лошадей, вытащил из-за голенищ нож, обрезал повод и вскочил в седло.
– Держи его! – заорал толстый и неповоротливый парень лет двадцати пяти, видимо, хозяин лошади. – Это Алим, комсомольский секретарь.
Но на его вопль никто не обратил внимания. На площадь дикой ватагой с бранью и воем ворвались басмачи. Впереди ватаги мчался Атантай. Он первым увидел бегущую к магазину Гавахон и, подскакав к ней с криком: «Без паранджи, с открытым лицом бегаешь! Получай, развратница!» – обрушил на голову женщины свой клинок.
