Текст книги "Ярослав Домбровский"

Автор книги: Владимир Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Возвратившись из Лондона, Потебня и представители партии красных узнали о том, что ЦНК, оставаясь в подполье, взял на себя функции действительного национального правительства. Решение об этом, принятое еще до лондонских переговоров, стало осуществимым после того, как по сумасбродному приказанию Велёпольского в официозных газетах была опубликована программа партии красных. Расчет на то, что ее содержание устрашающе подействует на имущие слои и оттолкнет, их от подполья, оказался совершенно ошибочным. Результат был прямо противоположным: авторитет ЦНК и притягательная сила конспирации стали возрастать еще быстрее, причем осуществление решения ЦНК явно содействовало этому. «С тех пор, – рассказывает один из очевидцев и участников событий, О. Авейде, – фаланга десятков с каждым днем неимоверно увеличивалась, пропаганда делала ужасающие успехи, общественное мнение края переходило все более и более в руки комитета, делая его мало-помалу распорядителем судеб народа». В октябре национальное правительство приняло постановление о взимании налогов на нужды подготовки восстания. Интересно, что налоги платили не только те, кто сочувствовал красным, но и белые, а также многие царские чиновники, боявшиеся подпольщиков и утратившие веру в незыблемость существующих порядков.

Сразу же по возвращении в Варшаву лондонской делегации стала известна новость, которая существенно меняла всю обстановку. Велепольский побывал в Петербурге и добился от царя разрешения провести давно задуманное им провокационное мероприятие в форме так называемого «конскрипционного» рекрутского набора. Под предлогом подготовки к крестьянской реформе Велепольский настоял на освобождении от рекрутчины деревенского населения, а в городе предложил провести набор по специальным спискам (конскрипциям), составленным полицейскими инстанциями и включавшим лиц, наиболее «неблагонадежных» в политическом отношении. Таким образом, он рассчитывал сдать в рекруты, а затем удалить за пределы Польши основную массу тех рядовых участников подпольных организаций, для обвинения которых в судебном порядке у властей не было данных. «Нарыв назрел, – говорил Велепольский, – и его надо рассечь. Восстание я подавлю в течение недели и тогда смогу управлять».

Весть о предстоящем рекрутском наборе (по-польски – бранке) привела в страшное возбуждение городскую молодежь и прежде всего участников варшавской организации партии красных. Большинство считало, что задуманную Велепольским провокацию нужно сорвать во что бы то ни стало, и требовало от руководящих деятелей подполья решения о вооруженном восстании в день проведения набора. Более опытные и уравновешенные деятели указывали на недостаточную подготовленность восстания, на отсутствие вооружения, на просьбу русских революционеров отложить выступление до весны будущего года, когда оно может стать одновременным и повсеместным. Но эти трезвые голоса тонули в хоре тех, кому угрожала рекрутчина, их родственников и друзей, людей, искренне верящих в успех немедленного восстания, и просто крикунов-демагогов, число которых всегда быстро возрастает в кризисные моменты и без того нелегкое положение сильно осложнило появившееся неизвестно откуда воззвание от имени комитета. В нем говорилось, что подпольное руководство сумеет спасти молодежь от рекрутчины, и содержалось достаточно определенное заявление о том, что восстание должно вспыхнуть до начала набора. Теперь ЦНК был поставлен в такое положение, при котором отказ от объявления восстания в ответ на бранку грозил ему полной потерей авторитета, а возможно, и распадом многих конспиративных организаций.

В сложившихся условиях восстание конспираторов стало страшным, неотвратимым бедствием. Не потому, что они отказались от своих замыслов, а потому, что выбор момента вооруженного выступления оказывался фактически в руках злейшего врага революции маркиза Велёпольского. Этот иезуит, обнародовав указ о бранке, не спешил назвать день, когда она начнется. По имевшимся у ЦНК сведениям, взятие рекрутов намечалось на январь 1863 года, но срок мог быть и более ранним – во всяком случае, слухи об этом распространялись один за другим Предстоящий рекрутский набор цак дамоклов меч висел и над руководителями подполья, которым навязывался срок выступления, и над рядовыми подпольщиками, многие из которых знали, что они числятся в секретных списках будущих рекрутов. Это нервировало, толкало на поспешные непродуманные решения. Опасность взрыва стала настолько велика, что даже видные царские сановники пытались добиться отмены набора. Но Велепольский был непреклонен.

Падлевский, Потебня, Шварце прекрасно понимали, что спешить не надо, что враги революции стараются вызвать преждевременное, обреченное на разгром выступление, но не могли найти выхода из создавшегося положения. На чуть ли не ежедневных и очень продолжительных заседаниях ЦНК выдвигались десятки различных планов, тут же признававшихся неприемлемыми.

Дискуссии еще больше обострились, когда парижский агент ЦНК Юзеф Цверцякевич прислал текст адресованного ему письма Герцена, категорически высказывавшегося против объявления восстания в ответ на бранку. Герцен писал: «…Произведите набор рекрутов, но не делайте демонстрации там, где нет ни малейшей надежды на успех. Через два-три года рекруты проникнутся духом свободы; они повсюду, где бы ни оказались, постараются приобщиться к общему делу. Если вы поступите сейчас иначе, вы поведете этих бедняг на заклание, как животных, и остановите движение в России еще на полвека; что же касается Польши, то в таком случае вы ее безвозвратно погубите».

Но как же быть с бранкой? Если не выступить в день набора, то влияние конспиративной организация окажется подорванным настолько, что и весной будущего года выступление будет невозможным. Однако шансы на успех восстания в ближайшее время минимальны. Это прекрасно понимали как находившиеся на свободе Падлевский и Потебня, так и сидевший в тюрьме Домбровский. Снова и снова обдумывая ситуацию, перебирая возможные варианты, они не могли найти приемлемого выхода из создавшегося положения, особенно опасного для военной организации. В конце концов было решено, чтобы Потебня и Падлевский снова поехали в Лондон и, подробно рассказав издателям «Колокола» об изменениях в обстановке, выслушали бы их советы.

Советы Герцена и Огарева были изложены в двух документах, адресованных к офицерской организации и привезенных из этой молниеносной поездки Потебней. Один из этих документов был рукописным обращением Огарева и Бакунина к армейским революционерам. «Отклоните восстание до лучшего времени соединения сил, – говорилось в нем. – Если ваши усилия окажутся бесплодными, то тут делать нечего, как покориться судьбе и принять неизбежное мученичество». Другой документ был отпечатанным в Лондоне воззванием «Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше». Текст его, подготовленный Потебней, возможно при участии Домбровского, был одобрен издателями «Колокола». «Вы видите, – говорилось в воззвании, – что для нас выбора нет: мы примкнем к делу свободы». А заканчивалось оно следующим призывом ко всем офицерам русских войск в Польше: «Товарищи! Мы, на смерть идущие, вам кланяемся. От вас зависит, чтоб это была не смерть, а жизнь новая!»

Вскоре после возвращения из Лондона Падлевский и Потебня снова оказались в поезде: на этот раз они ехали в Петербург одновременно, но в разных вагонах. В кармане Падлевского лежали документы на имя путешествующего по своим делам графа Матушевича, а под подкладкой большого кожаного бумажника были искусно спрятаны полученные в Лондоне рекомендательные письма Герцена и Бакунина. Позади остались Гродно и Вильно, Псков и Гатчина. Наконец поезд остановился в Петербурге. Выходя на привокзальную площадь, Падлевский издали заметил знакомую шапку Потебни; но из конспиративных соображений не подошел к нему и не нодал виду, что его знает.

Участник кружка генштабистов и один из хороших знакомых Домбровского, Коссовский, в тот же вечер известил землевольцев о приезде представителя польских революционеров и руководителя Комитета русских офицеров в Польше. Русский центральный комитет, стоявший во главе «Земли и воли», уполномочил для ведения переговоров своих руководящих деятелей Александра Слепцова и Николая Утина. На переговорах присутствовали также Коссовский как представитель столичных офицерских кружков и Лонгин Пантелеев как представитель Петербургского комитета «Земли и воли».

Круг рассматривавшихся в Петербурге вопросов почти полностью совпадал с содержанием лондонских переговоров, только обсуждение сосредоточивалось главным образом в практически-организационной сфере. Важнейшие программные вопросы были решены без особенных дискуссий в духе согласованных в Лондоне положений. В заключительном меморандуме – единственном сохранившемся документе петербургских переговоров – последнее обстоятельство было специально отмечено. Первый пункт меморандума гласил, что основные принципы, изложенные в письме Центрального комитета к издателям «Колокола», участниками переговоров «приняты за основание союза двух народов – русского и польского».

Наиболее важные практические решения, которых настоятельно требовала сложившаяся обстановка, были связаны с организацией взаимодействия в условиях надвигающегося восстания. Русская сторона снова высказалась против преждевременного выступления, но в случае его неизбежности обещала возможное содействие; польская сторона согласилась с правомерностью такой позиции. В меморандуме достигнутую договоренность зафиксировали следующим образом: «Центральный Национальный Комитет признает, что Россия еще не так подготовлена, чтобы сопровождать восстанием польскую революцию, если только она вспыхнет в скором времени Но он рассчитывает на действенную диверсию со стороны своих русских союзников, чтобы воспрепятствовать русскому правительству послать свежие войска в Польшу». Вероятно, по предложению Пацлевского и Потебни к этому добавили еще две фразы: «Он [то есть ЦНК. – В. Д.] надеется также, что умело направленная пропаганда доставит ему возможность войти в тесную связь с войсками, находящимися в настоящее время в Польше. В момент восстания эта пропаганда должна будет сосредоточиться на том, чтобы побудить войска к деятельному содействию восстанию». В свою очередь, польская сторона обязалась помогать созданию русского легиона для распространения революции в России.

В отсутствие Падлевского и Потебни ЦНК принял так называемый план дислокации взамен формально действовавшего до этого момента плана Домбровского. План дислокации предусматривал немедленный переход варшавских конскриптов [28]28
  То есть лиц, внесенных в конскрипционные списки для отдачи в рекруты.


[Закрыть]на нелегальное положение и от правку их из города к родственникам, знакомым или членам конспиративной организации в различных районах Польши. Осуществление плана не представляло особых трудностей, он соответствовал ожиданиям многих рядовых участников конспирации. Следуя плану дислокации, можно было, конечно, спасти тысячи людей от рекрутства, но, разъехавшись по всей Польше в одиночку или небольшими группами, конскрипты неизбежно потеряли бы связь с организацией и перестали бы существовать как серьезная сила, столь необходимая в первые дни восстания. Этого нельзя было допустить. Однако и ликвидировать план дислокации было уже невозможно. Не видя иного выхода, Падлевский вынужден был согласиться, предложив внести в план весьма существенное изменение: не распылять конскриптов, а назначить для их размещения ограниченное число удобных для партизанской войны районов – Свентокшижские горы и лесные массивы в сравнительной близости от Варшавы. Направив в эти районы будущих повстанческих командиров и снабдив собравшихся оружием, ЦНК мог создать крупные базы будущего восстания, начало которого Падлевский считал необходимым оттягивать возможно дольше.

Однако в декабре 1862 года трудно было последовательно проводить в жизнь какой-либо план, если бы даже он был принят единогласно, так как обстановка меняла сь слишком быстро и неожиданные события следовали одно за другим. 11(23) декабря царской полиции благодаря предательству удалось обнаружить подпольную типографию, помещавшуюся на улице Видок в одном дворе с ЦНК. Захватив лишь наборщика, который заявил, что работает ради денег и ничего не знает об издателях «Руха», полиция устроила засаду в помещении типографии. В этот день член ЦНК Шварце должен был зайти в типографию. Приближаясь к дому, он заметил, что его тетка, в квартире которой заседал обычно ЦНК, стоит у окна и делает ему предостерегающие знаки. Шварце повернул назад, но было уже поздно: полицейские заметили его и бросились вдогонку. У Шварце были хотя и выписанные на чужое имя, но настоящие документы, к которым полиция не могла бы придраться. Однако он нес портфель с большой суммой принадлежавших организации денег и важными конспиративными бумагами, а в кармане у него лежал револьвер. С такими вещами никак нельзя было попадаться, это грозило прокалом не только ему лично, но и многим другим.

Выбежав на улицу Видок, Шварце свернул влево и Побежал к Маршалковской, отстреливаясь на бегу. Сразу же за углом он оказался перед входом в гостиницу «Венская» и свернул туда, мимоходом успел бросить буфетчице бумажник (не зная ее, он был уверен, что не найдется варшавянки, которая отказалась бы спрятать вещи человека, преследуемого полицией, и не ошибся); затем через внутренний ход, указанный кем-то, выбежал на проходной двор, миновав который оказался на Ерозолимских аллеях. Бросившись влево, Шварце пересек мостовую, у первого поворота свернул на Братскую и далее по Княжеской улице устремился в направлении площади Трех Крестов. Ему удалось оторваться от преследователей, и у него возникла надежда, что те собьются со следа. Но не тут-то было: какой-то барчук, совершавший утреннюю прогулку верхом, заметил беглеца и, гарцуя на рысаке, указывал запыхавшимся полицейским направление до тех пор, пока не убедился, что беглеца схватят. Тем временем, пробежав по Смольной, Шварце снова оказался на Ерозолимских аллеях и повернул в сторону пересечения этой улицы с улицей Новый Свет. Здесь полицейские настигли Шварце; он был схвачен и доставлен в Цитадель.

Арест Шварце был серьезным ударом по левому крылу ЦНК, что очень скоро дало себя знать. На следующий день после провала Шварце в Варшаву дошло известие, что в Париже французской полицией арестованы Цверцякевич, Хмеленский, Милёвич, Годлевский. Французская полиция сотрудничала с полицией царской, а арестованные знали состав ЦНК и имели у себя ряд подписанных его членами документов. Следовательно, над ЦНК нависла серьезная опасность. Гиллер и его сторонники решили воспользоваться этим, чтобы нанести еще один удар по левице красных, удалив из ЦНК Падлевского. Йод предлогом возможных арестов было принято решение о роспуске старого состава комитета и создании нового, куда «для преемственности» включались лишь некоторые из заместителей бывших его членов. Реорганизацию поручили провести Авейде, который назначил своим заместителем Гиллера и кооптировал в качестве членов ЦНК трех своих сторонников. Коалиция Авейде – Гиллер готова была торжествовать победу, когда выяснилось, что решали они без хозяина. Варшавская городская организация признавала своим руководителем только Падлевского, а оставаясь на своем посту, он автоматически входил в ЦНК. Вскоре после описанных событий приехал в Варшаву и стал членом ЦНК замечательный революционер Стефан Бобровский – земляк Домбровского, старый знакомый Падлевского, один из его ближайших друзей и единомышленников в эмиграции.

Домбровский быстро узнавал и о петербургских переговорах, и о спорах вокруг «плана дислокации», и об изменениях в ЦНК, и тем более об аресте Шварце (его поместили в камеру, расположенную через коридор почти напротив камеры Домбровского). Стало ему известно и о том, что в конце декабря 1862 года, возвращаясь из заграничной командировки, в Варшаве проездом был Сераковский (это он привез весть об арестах в Париже).

На позицию левого крыла ЦНК влияло общественное мнение и то понимание ситуации, которое сложилось у большинства участников организации. Совещание комиссаров некоторых воеводских организаций, состоявшееся в конце декабря, обратилось в ЦНК с ультимативным требованием о том, чтобы восстание было назначено на день рекрутского набора. В этом же духе высказалось собрание руководящих деятелей варшавской городской организации, проводившееся несколько позже. Напротив, опрошенные поодиночке военные специалисты ответили ЦНК, что ранее весны завершить необходимую подготовку к восстанию невозможно, что более ранний срок обрекает его на поражение.

Столкновения вокруг вопроса о восстании имели два аспекта. Спор шел, во-первых, о том, как широко вовлекать в вооруженную борьбу трудящиеся слои населения и насколько серьезные задачи ставить перед восставшими. Левица красных выступала за широкое привлечение к восстанию народных масс, в том числе крестьянства, за проведение демократических преобразований и достижение независимости Польши путем решительного революционного действия. Гиллер, Авейде и их сторонники боялись массового восстания; вооруженную борьбу Они рассматривали как средство давления на царизм, надеясь с помощью иностранных держав добиться восстановления старой Польши и максимально ограничить неизбежные социальные преобразования. Спор шел, во-вторых, о сроках начала восстания. Представители левицы называли весну 1863 года – срок наиболее выгодный и с точки зрения положения дел в Польше и с точки зрения общероссийской ситуации. Для их идейных противников в ЦНК нужна была вооруженная демонстрагщя, к которой можно было готовиться кое-как, ибо она ставила перед собой ограниченные цели. Естественно, что Гиллер и его единомышленники не возражали даже против более ранних сроков.

Приезд Бобровского существенно изменил соотношение сил в ЦНК. Едва ^ли не в первый же день своего присутствия на его заседаниях он произнес большую и горячую речь, в которой резко критиковал план дислокации. План этот, говорил он, может быть, спасет часть Конскриптов, но вместо них возьмут других, а авторитет и влияние конспирации в народе будут безвозвратно утеряны. Поскольку признавалось, что восстание неизбежно, Бобровский требовал энергичной подготовки к вооруженной борьбе большого масштаба, к настоящему превращению ЦНК в национальное правительства. Во время выступления Бобровского Гиллер и Марчевский демонстративно встали и вышли из комнаты. Остальные члены ЦНК согласились с программой, изложенной Бобровским.

Домбровский в переданном на волю письме также высказался за сосредоточение всех усилий на подготовке восстания и изложил свой новый план действий на первые дни борьбы, основанный на прежних принципах, но учитывающий изменившуюся обстановку. Домбровский предлагал начать борьбу с захвата крепости Модлин силами крупного отряда восставших варшавян при содействии находившихся внутри крепости участников офицерской организации. План был рассчитан до мельчайших деталей и вполне реален. Падлевский дополнил план, предложив одновременно с захватом Модлина запланировать атаку на Плоцк, с тем чтобы освобожденный город сделать резиденцией будущего национального правительства. Члены организации и конскрипты, предназначенные для атаки на Модлин и Плоцк, должны были постепенно покидать Варшаву и собираться в Кампиносской пуще и в лесных массивах близ Сероцка. Новый вариант плана был поставлен на рассмотрение ЦНК и по настоянию Бобровского и Падлевского одобрен большинством.

Таким образом, Домбровский, даже находясь в тюрьме, продолжал оставаться в строю, оя вел борьбу с неослабевающей энергией и весьма значительными результатами. Об этом, кроме всего прочего, свидетельствует небольшая вещица, захваченная при аресте Шварце. В документах она названа «трубочкой из обыкновенного гусиного пера, в котором отверстие припечатано сургучом». Трубочка содержала таинственную записку с подписью «Мефистофель». Следствие не смогло выяснить, что все это значит. Между тем записка составляла частицу обширной тюремной переписки Домбровского, проходившей через руки его невесты. В перехваченной записке один офицер-конспиратор рекомендовался «как человек, который нетерпеливо ждет работы и на которого можно положиться», а о другом говорилось, что он «назначен на время восстания комендантом Ивангородской крепости» (разумеется, от повстанцев). А сколько таких записочек дошло до адресатов, не попав в руки к властям?! Собранные воедино, они, вероятно, показали бы, что их автор, оказавшись в тюрьме, долго еще с успехом продолжал участвовать в руководстве конспираторами, как военными, так и гражданскими.