Текст книги "Ярослав Домбровский"

Автор книги: Владимир Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Балашевичу-Потоцкому, верно служившему царизму до 1875 года, удалось сойти со сцены неразоблаченным, и его шпионские донесения стали известны только после Октябрьской революции. А вот другой царский агент – Адольф Стемпковский, действовавший главным образом в Швейцарии, попался. Эмигранты узнали о его шпионской службе и, естественно, были страшно возмущены. Некоторые из анархистов предлагали физическую расправу, но восторжествовало предложение о предании Стемпковского эмигрантскому суду нести. Будучи членом суда, Домбровский, несмотря на свою горячую ненависть и физическое отвращение к предателю, проявил большую щепетильность в отношении формальной стороны дела. Об этом свидетельствуют его письма председателю суда Яновскому, датированные июнем – июлем 1868 года. В своих письмах Домбровский, во-первых, предлагал обставить судебную процедуру такими юридическими гарантиями, как убедительные доказательства вины, прения сторон и т. д., во-вторых, требовал вынесения специального определения о том, что эмигрантские суды не имеют права лишать гражданства, так как не являются органами, свободно избранными нацией. По мнению Домбровского, задача такого рода судов состояла в установлении вины и оглашении обнаруженных фактов для того, чтобы предостеречь эмигрантов.

На заседаниях комитета, руководившего Объединением польской эмиграции, всплывали и иные достаточно острые вопросы, в обсуждении которых Домбровский активно участвовал. Важнейшими были многочисленные дискуссии по политической программе и уставу организации: над их проектами комитет работал на протяжении всего 1867 года. В мае этого года Балашевич-Потоцкий сообщил в Петербург: «Организация главного комитета продвигается медленно. Причины тому – разлад мнений и несогласие предводителей. Проект организации, составленный Домбровским (Ярослав), Врублевским (Валерий) и Ярмундом, встретил оппозицию, весьма сильную со стороны Свентожецкого и ксендза Жулинского…» Царский агент правильно обозначил две основные группы внутри комитета, первая из которых стояла на революционно-демократических позициях, а вторая отстаивала устаревшие принципы шляхетской революционности. Но внутри первой группы тоже не было полного единомыслия, причем Домбровский выделялся в ней, как правило, наибольшей радикальностью.

Результаты дискуссий и самостоятельных раздумий Домбровского над программными вопросами в значительной мере отразились в «Гражданском катехизисе», конспект которого он составил в конце 1867 года. Возникновение этой небольшой, но очень содержательной рукописи связано с конкурсом на «Катехизис для простого народа», который еще в 1865 году был объявлен эмигрантским Союзом польской молодежи. Домбровский, получив на отзыв один из представленных текстов, сообщил свои замечания автору – Брунону Добровольскому и сделал конспективный набросок того, что он сам считал бы необходимым изложить в «Катехизисе».

В письме Добровольскому прежде всего обращает на себя внимание антианархическая направленность поставленных вопросов и высказанных замечаний. Необоснованное отрицание роли государства в построении после революции нового общества уже входило тогда в моду. Это сказалось на представленном Домбровским тексте. Домбровский требовал от Добровольского более четких разъяснений насчет того, какой аппарат управления заменит после революции свергнутых монархов, князей, генералов и господ, насчет того, как будущая Польша будет защищать свою свободу и независимость без постоянной армии и рекрутчины. Кроме этого, Домбровский специально выделял вопрос о форме революционного правительства: должно ли оно быть коллегиальным или может быть единоличным? «Речь идет, – писал он, – о важной для нас проблеме диктатуры – несчастная эта идея настолько укоренилась в польском обществе, что стоит коснуться этого предмета».

Семь пунктов конспекта Домбровского затрагивали важнейшие общественно-политические проблемы: человек и общество; правительство – его назначение и организация; природа государственной власти и соотношение законодательных, исполнительных и судебных функций; понятие свободы применительно к личности и целому народу; формы собственности; содержание терминов «равенство» и «братство». Конспект был предельно краток. Несмотря на это, некоторые места его представляют большой интерес. Разум и свобода составляют, по мнению Домбровского, основные потребности человека; стремление их защитить и сознание собственной слабости побуждают людей к общественной жизни; гражданские права и обязанности есть результат общественного договора, главные основы которого таковы: высшая власть принадлежит всему обществу, а каждый человек есть частица этой власти. Форму государства, основанную на принципах общинного управления, Домбровский считает лучшей формой государственной власти. В индивидуальных взаимоотношениях Домбровский за свободу личности, но против «самовольства», то есть анархии. Говоря об отношениях между народами, он заявляет: «Каждый народ имеет право на независимое существование». Все люди должны иметь равные права но отношению к обществу, а все народа! – равные права по отношению к человечеству; равенство, пишет Домбровский, есть главное основание свободы.

Самые острые устные и печатные дискуссии неизменно возникали как раз вокруг вопроса о равноправии народов, о праве каждого из них на самостоятельную государственность. Многие деятели польского освободительного движения, даже те, которые в общей форме признавали равноправие, меняли свою позицию, когда это касалось народов, подвластных когда-то Речи Посполитой, в частности украинского народа. Домбровский занимал в данном вопросе прогрессивную позицию, отстаивая ее последовательно и настойчиво. В июле 1866 года в комитете вспыхнула дискуссия по поводу текста редакционной статьи в первом номере его органа – газете «Неподлеглость». Особенно острые споры вызвал «украинский» вопрос. Домбровский, судя по протоколу заседания, подверг критике требование, чтобы все народы, населяющие территорию бывшей Речи Посполитой, слились в одну польскую нацию. Спор возобновился на заседании, состоявшемся примерно через полгода, при обсуждении вопроса о включении в герб будущей Польши в качестве символа Украины герба Киева. Домбровский занял снова такую же позицию, как и при обсуждении редакционной статьи «Неподлеглости».

После опубликования ответа Домбровского Беднарчику, о котором подробно рассказывалось выше, в комитете Объединения противоречия по «украинскому» вопросу особенно обострились. Свое несогласие с ответом выразили даже такие радикальные члены комитета и ближайшие друзья его автора, как Ярмунд и Врублевский. Домбровский упорно защищал и разъяснял изложенные им взгляды, но, убедившись в безрезультатности своих усилий, заявил, что в сложившихся условиях он откажется войти в комитет на следующий срок. Обосновывая свое решение, Домбровский, кроме идейно-политических, приводил еще и чисто личные мотивы, «Что касается моего участия в новом составе комитета, – писал он Милковскому, – то оно совершенно невозможно. Прежде всего из-за моих семейных обстоятельств; затем я имею нужду быть свободным, деятельность же комитетская, связывавшая меня совершенно и до этого, в будущем, вероятно, связывала бы меня еще больше».

Вся эта история получила своеобразное отражение в отправляемых из Лондона донесениях царского агента Балашевича-Потоцкого. 21 сентября 1867 года он сообщал, что Домбровский, Врублевский и Ярмунд «составили новый проект устава Объединения польской эмиграции на демократических началах». Через два месяца в Петербург поступило его донесение о том, что раздоры в Объединении усилились. В декабрьском донесении говорилось уже о выборах нового состава комитета. Среди кандидатов, писал, между прочим, царский агент, фигурирует Токажевич; «его главной идеей есть союз с партией Герцена и русскими демагогами, которых он [Токажевич] называет представителями возникающей новой Молодой Руси». А далее шел текст, прямо относящийся к Домбровскому: «Неурядица в выборах вновь увеличилась по поводу предложения Домбровского «всем русинам предоставить полную свободу быть с Польшей или с Россией». Домбровский вызвал сильную бурю в среде эмиграции и, наверное, не устоит, хотя его считают весьма способным членом».

Описывая жизнь Домбровского во второй половине 60-х годов, биографы иногда слишком прочно «прикрепляют» его к Парижу. Конечно, основные политические интересы Домбровского были связаны тогда с этим городом, а денег и времени для разъездов он почти не имел. Тем не менее есть ряд неоспоримых доказательств тому, что вкус к строго законспирированным молниеносным поездкам он не утратил. Как уже говорилось, он не раз выезжал за пределы Франции для осмотра складов оружия, для установления контактов с русскими и польскими эмигрантами в Швейцарии. Есть данные о его поездках для встреч с конспираторами из Великого княжества Познанского (так назывались польские земли, принадлежавшие тогда Пруссии). Домбровский отлично знал положение дел в этой части Польши, о чем свидетельствует один из протоколов комитета Объединения польской эмиграции за октябрь 1866 года. На заседании комитета, обсуждавшем вопрос о посылке агентов на Познанщину, Домбровский настаивал, чтобы они установили там связь, во-первых, с подпольной организацией из шляхты и интеллигенции, во-вторых, непосредственно с народом.

Донесения Балашевича-Потоцкого показывают, что в 1867 году Домбровский по меньшей мере два раза приезжал в Англию. О первой поездке упоминает донесение от 20 апреля, в котором говорится, что в Лондон для вовлечения новых членов в Объединение польской эмиграции приехал из Парижа Домбровский. По словам царского агента, он, сославшись на обострение франко-прусских отношений, «объявил, что во всей эмиграции господствует одно желание участвовать в войне и что французское правительство обещало полякам содействие деньгами и оружием. Известие это, как водится, вызвало неимоверный восторг среди эмигрантов». Свое желание участвовать в польском легионе выразили 180 человек, причем двадцать из них с экипировкой за свой счет.

Второй приезд Домбровского в Лондон состоялся в августе 1867 года. Судя по донесению Балашевича-Потоцкого, на этот раз Домбровский на собрании эмигрантов произнес речь об «образовании народа» и о пропаганде среди простонародья. «В настоящее время, – говорил он, – дабы достигнуть независимости, необходимо весь народ призвать к оружию; для достижения этой цели следует образовывать толпу [то есть воспитывать простых людей] в польском духе. Книжное образование не годится; живое слово, высказанное с братской любовью, скорее озарит ум народа». Всех желающих вести пропаганду в массах Домбровский призывал якобы ехать в Польшу и от имени Объединения польской эмиграции обещал обеспечить их деньгами. Перевод царского агента топорен, а кое-что он, конечно, переврал; но общий смысл речи все-таки ясен, тем более, что ее содержание вполне согласуется со взглядами Домбровского.

Между двумя указанными поездками 1867 года в Лондон Домбровский ездил еще в Карловы Вары; такую же поездку он совершил летом следующего года. Мы узнаем о них из писем, имеющих политическое содержание, но поездки имели сугубо частный характер: Домбровский ездил лечиться. Вообще его личная жизнь почти не освещается в письмах и других сохранившихся источниках, поэтому известно о ней очень мало. Жил он по-прежнему в Батиньоле, хотя с улицы Вавэн переехал сначала на улицу Лемерсье, потом снимал квартиру на улицах Святой Терезы и Нолле и, наконец, снова вернулся на улицу Вавэл. Семья его быстро росла: почти каждый год прибывало по ребенку, и все сыновья. Вместе с Домбровским или но соседству с ним жил его брат Теофиль, ставший довольно известным архитектором и активно участвовавший в общественной жизни.

Некоторый свет на этот период жизни Домбровского проливает обнаруженное недавно письмо его жены сестрам Петровским. Оно датировано 3 февраля (22 января) 1869 года. В это время сестры Петровские все еще оставались в Ардатове: царизм мстил им за побег племянницы, не выпуская из ссылки. Переписка их находилась под строгим контролем, и почти все письма задерживались. Домбровская беспокоилась о здоровье родственниц, об их дальнейшей участи. Этому и посвящена большая часть коротенького, написанного бисерным почерком письма, которое было задержано властями и оказалось подшитым в одном из дел министерства внутренних дел в Петербурге. О своей семье Домбровская сообщала в письме немного. «Мы здоровы, – писала она, – успешно растим двух наших мальчиков. В июне прибавится у нас еще один ребенок. И материальное положение наше, благодаря богу, неплохое: дает господь бог детей, дает и средства на их содержание».

В июне 1867 года состоялось покушение польского эмигранта Березовского на находившегося в Париже русского царя Александра II. Это событие сыграло существенную роль в жизни польской эмиграции и повлияло на судьбу Домбровского.

Русский царь приехал в Париж на всемирную выставку. Тогдашнее французское правительство, не столько заботившееся о восстановлении независимой Польши, сколько спекулировавшее на польском вопросе, предполагало использовать пребывание царя во Франции для укрепления своих связей с царской Россией. Разменной монетой при этом должны были служить интересы Польши. Однако среди французских республиканцев было немало деятелей, искренне симпатизировавших польскому освободительному движению. Стремясь выразить свои чувства и расстроить дипломатическую игру Наполеона III, они организовывали публичные демонстрации в защиту Польши.

Уже на пути от вокзала к Елисейскому дворцу Александру II не раз пришлось слышать из толпы возгласы: «Да здравствует Польша!» 2 июня во время посещения царем Дворца правосудия, где он должен был принять депутацию французских юристов, его у входа остановила большая группа членов Совета адвокатов во главе с Флоке и Гамбеттой, громко повторявшая те же слова. Французский генерал, сопровождавший царя, полусердитым, полупросительным тоном сказал:

– Что это может значить и к чему это может привести? Кто смеет позволить себе что-либо подобное?

– Это я кричал «Да здравствует Польша!» и имею на то право, – ответил Флоке генералу.

Подобного рода инциденты происходили не один раз, но на царя они, кажется, не производили большого впечатления. Рассказывают, будто одному из приближенных он заявил, что готов вместе с парижанами кричать «Да здравствует Польша!», если поляки станут лояльными и спокойными подданными.

В один день с царем и на тот же парижский вокзал из провинциального городка приехал польский эмигрант Антоний Березовский; ему было всего двадцать лет, он являлся участником восстания 1863 года. 5 июня Березовский купил револьвер, а на следующий день выстрелил из него в Александра II, улучив момент, когда тот вместе с Наполеоном III поехал на прогулку в Булонский лес. Один из ехавших верхом телохранителей заметил террориста и успел перед первым выстрелом поднять на дыбы своего коня, кровь которого обрызгала царский мундир. Второй выстрел разорвал ствол револьвера и ранил только самого Березовского, после чего он был схвачен. Многие парижане и часть прессы объясняли поступок Березовского патриотизмом и выражали сочувствие трагической судьбе Польши. Когда одна из газет выступила с полонофобских позиций, Флоке вызвал ее редактора на дуэль. На улицах и в кафе только и говорили, что о покушении, причем чаще всего в тонах, враждебных российскому императору. Парижские пролетарии и представители различных слоев населения Парижа недвусмысленно высказались против царя, за свободную Польшу.

Выстрел Березовского имел отзвук и в других европейских странах. 18 июня 1867 года руководящий орган I Интернационала единогласно принял следующее решение: «Генеральный Совет Международного Товарищества Рабочих выражает благодарность рабочим, студентам и адвокатам, которые приняли участие в недавних демонстрациях сочувствия Польше в Париже и напомнили московскому царю, что господство азиатской и варварской державы над частью европейского населения, именуемой поляками, и над частью европейской территории, именуемой Польшей, наносит оскорбление чувству справедливости и здравому смыслу».

Березовский предпринял покушение на свой страх и риск – он вообще в то время был довольно далек от Политической жизни и не входил, по-видимому, ни в одну из эмигрантских организаций. Французский суд по требованию внутренней реакции и под давлением царского правительства вынес ему жестокий приговор: он был приговорен к пожизненной каторге и отправлен в Новую Каледонию, где и умер во время первой мировой войны. Б Париже о нем довольно скоро забыли. Но среди польских эмигрантов его выстрел вызвал немало раздоров. Заправилы из «Отеля Лямбер» и их сторонники обратились к Наполеону III с петицией, в которой отмежевывались от радикальной части эмиграции, а покушение Березовского называли «бандитским», «недостойным поляка действием». Напротив, Объединение польской эмиграции хотя и осудило совершенный террористический акт, но не отказало его исполнителю ни в личном мужестве, ни в патриотизме. В таком же духе высказался Домбровский, который находился тогда в Карловых Варах и прислал в комитет Объединения специальное письмо.

Франция Наполеона III предоставляла убежище польским эмигрантам и разрешала им в какой-то мере политическую деятельность. Но это вовсе не значило, что симпатии французских сановников и буржуазии были на стороне революционных сил Польши. Не случайно правительство не только позволяло действовать во Франции многочисленной агентуре политической полиции русского царизма, но и оказывало отдельным ее представителям, в частности Балашевичу-Потоцкому, активную помощь собственными полицейскими силами. Эмигрантам не раз приходилось убеждаться в этом на своей шкуре. Один из очень чувствительных ударов, нанесенных совместными усилиями петербургских и парижских провокаторов, оказался направленным против Домбровского.

Французская конституция ограничивала возможности преследования эмигрантов по политическим мотивам. Поэтому полицейская агентура царизма и их французские партнеры изыскивали всяческие пути для того, чтобы запутать политических эмигрантов в уголовные дела, подготавливая для этого самые хитроумные провокации. Покушение Березовского подхлестнуло полицейскую службу обеих стран, и, хотя демократическая эмиграция не имела никакого отношения к подготовке террористического акта, удар был нацелен в основном против нее. На квартиру Домбровского был совершен налет. Обыск не подтвердил полицейскую версию о связях его с Березовским, но обнаружил косвенные данные о том, что Домбровский имеет контакты с многими лицами, которые нелегально пересекают границы Российской империи. Намереваясь создать неотразимый предлог для ареста Домбровского, французская полиция пустилась на прямое жульничество.

Начали с того, что пустили слух, будто Домбровский и его брат Теофиль делают фальшивые русские деньги. Потом какому-то очень нуждающемуся и слабо связанному со своими соотечественниками старику эмигранту полицейский агент подсунул фальшивую купюру в пятьдесят рублей. При этом он назвался Ярославом Домбровским и заявил, что действует по поручению одной из эмигрантских организаций. Старика задержали, когда тот пытался разменять ассигнацию. Ничего не подозревая, он сказал в полиции, что получил ее от Домбровского. Этого было достаточно для ареста Домбровского, но для предания его суду улик не хватало и он был выпущен. Тогда в дело ввели некоего Хильке, который сумел втереться в доверие и получить от Домбровского задание на поездку в Лондон за бланками фальшивых паспортов. Из Лондона Хильке прислал такое письмо, что полиция получила основания (письмо было перлюстрировано) для ареста Ярослава и Теофиля Домбровских. Вскоре, однако, Теофиля освободили. Хильке, оставшийся пока вне подозрений, сумел вручить ему для передачи брату пакет с большим количеством фальшивых денег, с которыми Теофиль и угодил в руки ждавших этого момента полицейских. Хильке получил большую награду; полиция в Петербурге и Париже торжествовала. Но на суде адвокат братьев Домбровских Руссель во всех деталях раскрыл существо провокации, и присяжные единогласно вынесли оправдательный вердикт.

Через два месяца на квартиру Домбровских снова явилась полиция. На этот раз Ярослава обвиняли в произнесении антиправительственных речей перед участниками парижских революционных кружков. Рапорт об этом, сохранившийся в архиве полицейской префектуры Парижа, очень краток в мотивировке причин ареста. Поэтому исследователи не исключают возможности, что арест был связан также «с подозрениями полиции о том, что Домбровский ездил в Лондон, где, по-видимому, должен был вступить в I Интернационал». Но и на этот раз за отсутствием улик Домбровского в конце концов пришлось выпустить.

В изготовлении фальшивых денег царское правительство обвинило и старого друга Домбровского – Владимира Озерова. Были даже посланы в Париж его приметы, извлеченные из дела о покушении Каракозова на Александра II в 1866 году, где он фигурировал в качестве причастных лиц, которых не удалось разыскать. «Высокого роста, – гласит описание примет Озерова, – худощав, около тридцати лет от роду, волосы русые, усы и борода едва заметны, носит высокую мягкую шляпу и пальто, преимущественно на руке». Французская полиция пыталась обнаружить Озерова, но тщетно. А он с документами Альберта Шаховского продолжал жить в Париже. Сам превосходно владея сапожным ремеслом, он возглавлял артельную сапожную мастерскую, в которой работали русские и польские политические эмигранты.

Преследования полиции снова привлекли к Домбровскому внимание как врагов, так и друзей. Никто, конечно, не верил, что он фальшивомонетчик, но к клеветническим обвинениям относились по-разному.

Балашевич-Потоцкий, в донесениях которого Домбровский фигурировал как «отъявленный враг» царизма, конечно, злорадствовал. В январе 1870 года царский агент писал: «Два месяца со времени открытия фальшивых кредитных билетов в Париже и ареста Ярослава Домбровского, главного заговорщика и коновода, польская эмиграция находится в тревожном положении; все их внимание обращено на следствие, и если Домбровский окажется виновным, тогда удар будет весьма чувствительным…»

Совершенно по-иному реагировали друзья – они были обеспокоены и возмущены. Герцен, находившийся осенью 1869 года в Париже, писал вскоре после отъезда оттуда Огареву: «Домбровский был схвачен при мне еще. Я впопыхах забыл написать». В это же время Огарев получил письмо от Бакунина, в котором есть такое место: «А Озеров пишет мне, что Dombrowski, польский коновод, бывший молодец, товарищ и друг нашего Потебни, арестован в Париже […] вследствие доноса и требования русского посольства, с одной стороны, а главное, вследствие письма, полученного им из Петербурга, в котором говорится о каком-то паспортев таких выражениях, что истолковали в смысле фальшивых ассигнаций». Несколько позже, в январе 1870 года, Бакунин сообщил Огареву: «От Озерова получил два письма. Он пишет, что французское правительство теперь беспрестанно делает обыски у поляков и что будто бы не прочь и помочь также в розыске русских конспираций».

Изнуряющая кампания клеветы и полицейских гонений, обрушившаяся на Домбровского в 1869 году, не затихала долго. Она показала, что, несмотря на формальное отстранение его от дел Объединения польской демократии, он оставался фактически одним из самых влиятельных и популярных деятелей левого, наиболее радикального крыла польской эмиграции. Именно поэтому царизм избрал его главной мишенью своих козней, именно поэтому на его защиту встали прогрессивные силы Франции, именно поэтому о нем так беспокоились польские и русские революционеры. Это было ясно и в 1869 году. Но особенно очевидной роль Домбровского стала в последующие годы.