Текст книги "Ярослав Домбровский"

Автор книги: Владимир Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Дружеский шарж на В Врублевского в газете коммунаров.

Самые разные источники единодушно свидетельствуют о военных дарованиях и личном мужестве Домбровского, о его популярности среди подчиненных. Даже военный делегат Коммуны в первый период ее существования – Клюзере, которого Маркс называл честолюбивым, неспособным человеком и «жалким авантюристом», отмечал достоинства Домбровского, в частности его необыкновенную энергичность. «За всю свою долгую практику знакомства с людьми, профессия которых быть энергичными, – заявлял Клюзере, – я мало встречал таких людей, как Домбровский, который довел свою энергию до крайних пределов». Другой современник событий писал: «Превосходный республиканец, исключительно честный и преданный делу человек, обладающий всеми необходимыми для настоящего генерала качествами, Домбровский имеет только один огромный недостаток: избыток смелости».

Член Коммуны и ЦК Национальной гвардии Жоаннар выезжал на участок, которым командовал Домбровский, в конце апреля 1871 года. В своем официальном отчете на заседании Коммуны он говорил: «Мы видели генерала Домбровского; и здесь я должен воздать честь истине и сказать, с каким поклонением гвардия относится к этому генералу. Он подлинно любим своими солдатами, они счастливы под его началом». Не раз коммунары жертвовали жизнью, чтобы спасти Домбровского. Об одном из таких случаев рассказал Рожаловский. 18 апреля Домбровский в сопровождении капитана Тирара, возглавлявшего его штаб и охрану, и еще несколько человек отправились на передовые линии осматривать батареи противника. Чтобы лучше видеть, ои встал во весь рост в просвете между баррикадами и едва не погиб от пули версальского солдата. Капитан Тирар заслонил его своим телом и умер, успев сказать только «Да здравствует Коммуна!» и пожать руку Домбровскому. Рассказав о подвиге своего предшественника на посту главного помощника Домбровского, Рожаловский восклицает: «Версальцы, где вы найдете у себя генералов, ради которых приносились бы такие жертвы, где найдете солдат, способных на такой подвиг?! Не ищите их, потому что не найдете. Только народ выдвигает таких людей!»

В числе крупнейших военачальников Коммуны был друг, единомышленник и соотечественник Домбровского Валерий Врублевский. Начало его деятельности в вооруженных силах Коммуны связано с любопытным эпизодом, о котором рассказывается в воспоминаниях участника событий Лиссагарэ. Один из членов Коммуны, знакомый с ним до этого, разыскал Врублевского, привел в военную комиссию и представил как человека преданного и обладающего большими стратегическими способностями. Когда в ходе разговора Врублевский изложил свой план действий, слушатели с удивлением обнаружили, что он слово в слово совпадает с тем, что недавно предложил в комиссии Феликс Пиа. В ответ на просьбу объяснить, в чем дело, Врублевский сказал: «Я несколько дней тому назад послал Феликсу Пиа свой доклад». Сначала Врублевскому не поверили. Но после того, как в кабинете Пиа был действительно обнаружен этот доклад, авторитет Врублевского поднялся очень высоко.

Еще в ходе восстания 1863 года Врублевский проявил себя незаурядным военачальником. Но лишь во время Парижской коммуны во всю ширь развернулись его военные дарования. Врублевский действовал все время в южном секторе обороны Парижа, левее Домбровского, который сражался в западном секторе (с севера и востока находились прусские войска, заявившие о своем нейтралитете, но фактически помогавшие версальцам). В конце апреля, когда вооруженные силы Коммуны были разделены на две армии, командующим первой из них, занимающей западный фронт обороны, оказался Домбровский, а командующим второй, действующей на юге, – Врублевский. Один из активных деятелей левого крыла польской эмиграции, Юзеф Токажевич, в корреспонденции из Франции от 12 мая 1871 года сообщал: «Врублевский очень энергичный. Домбровский – главнокомандующий. Руководство в руках поляков. Домбровский очень популярен у коммунаров: где бы он ни показался, раздаются крики: «Да здравствует Польша!»

Стараясь нарисовать живой образ генералов Коммуны и ради этого кое-где нарочито сгущая краски, Токажевич писал: «…Домбровский худой, низкий, бледный, имел прозвище Локетек; Врублевский на целую голову выше его, о нем не раз слышались восхищенные голоса женщин: «Прекрасен и сложен, как Аполлон» […]. Первый – светлый блондин с серыми, живыми, неустанно двигающимися глазами, а второй – темный брюнет с пронизывающе острым и горделивым взглядом…» Далее Токажевич пытается дать сравнительную характеристику особенностей военного дарования Домбровского и Врублевского. «В военном искусстве, – пишет он, – призванием и стихией является для первого оборона, для второго – наступление. Один сумеет спокойно умереть на последней баррикаде, другой должен победить в первой же шальной стычке или умереть. Один – олицетворение хорошо отработанных оборонительных приемов, машина сложнейших стратегических замыслов; другой (воспользуемся здесь словами Мерославского) «пламя редчайшего ума, обвивающее меч врожденного мужества».

Активный участник событий и историк Коммуны Дюбрейль отозвался о Домбровском и Врублевском как о знающих и храбрых офицерах, наличие которых изменило положение дел в Национальной гвардии. «С этими новыми офицерами, – вспоминал он, – Национальная гвардия по крайней мере не подвергалась неожиданностям и авантюрам, за которые до сих пор ей приходилось расплачиваться тысячами убитых и попавших в плен […]. Новые командиры умеют предвидеть опасность, комбинируют, маневрируют, сами ведут наступление, и солдаты могут сражаться, не ставя без пользы свою жизнь под угрозу». Характеризуя роль Домбровского и Врублевского, Дюбрейль подчеркивал, что они действовали, располагая весьма ограниченными силами. Он писал: «Домбровский, Врублевский и их помощники в самые важные дни имели в своем ведении не более 30–35 тысяч бойцов: 12–15 тысяч на юге и 15–20 тысяч на северо-западе. Под непосредственным командованием Домбровского бывало иногда до 6 тысяч бойцов, и, несмотря на непрестанные обращения к Коммуне, более значительных сил он никаким способом не собрал».

Вслед за Домбровским и Врублевским к коммунарам стало присоединяться все больше и больше польских эмигрантов, на сторону Коммуны вставали революционеры из других стран. Естественно, что многие поляки действовали при этом через Домбровского. К его содействию и помощи прибегали, однако, и выходцы из других стран, желающие встать в ряды коммунаров, в частности русские. В их числе был старый друг Домбровского – Озеров.

В предшествующие годы Озеров сблизился с Бакуниным и стал активным участником возглавляемых им анархических организаций, которые имели своих сторонников и во Франции, особенно в ее южных городах Марселе и Лионе. События франко-прусской войны, до мнению Бакунина, в первые же месяцы создали во Франции условия для революции. Дав своим сторонникам в Лионе директиву готовиться к выступлению, он в сентябре 1870 года поспешил приехать туда в сопровождении Озерова и польского эмигранта Валентин Ленкевича. Восстание началось помимо воли сторонников Бакунина, а попытки придать ему чисто анархическую окраску не увенчались успехом. Бакунин и его спутники вскоре вынуждены были бежать в Швейцарию. Для правительства Тьера они стали серьезными политическими преступниками, и их поездки во Францию были теперь сопряжены с большим риском.

Когда рабочие Парижа взяли власть в свои руки и создали Коммуну, русские революционные эмигранты высказали ей полное сочувствие, а некоторые из них встали в ряды коммунаров. На баррикадах Коммуны сражались Корвин-Круковская и Дмитриева (Томановская), активно помогал Коммуне Лавров – тот самый профессор Артиллерийской академии, которого Домбровский хорошо знал по Петербургу (позже он бежал из ссылки я поселился в Париже). Большинство русских эмигрантов находилось в Швейцарии, и пробраться в Париж через территорию, занятую версальцами или пруссаками, им было нелегко. Планы же у них были весьма серьезные, о чем свидетельствует, в частности, письмо Озерова к Лаврову от 8 мая 1871 года, связанное с поездкой русского революционера-народника Сажина (Росса), который отправился в Париж с этими планами.

«Наконец, – писал Озеров из Женевы, – хоть от вас получил известие о Россе, о котором с 23 апреля ничего не знаю. Известие вашего письма о том, что хотяпри вашем посредстве удастся, быть может, Россу повидаться с Домбровским, утешило меня. От этого свидания я ждал (пока еще по необходимости жду) некоторых результатов, если Росс серьезнопринял поручение, данное ему отсюда…»

И далее в письме излагается суть поручения, данного Сажину и его спутнику – поляку Ленкевичу: «Росс и Ленкевич должны были доставить Парижской коммуне (при посредстве Домбровского и Варлена) наш проект: как употребить революционные французские я иностранные сочувствующие революции элементы на помощь и поддержку Парижа… Наше предложение или, лучше, проект послан от имени целой группы интернациональных работников (конечно, в общих чертах, насколько позволял риск пересылки писанного документа), как решение съезда делегатов […]. Возможность призвать к содействию также иностранные и местные революционные элементы существуют в быстром создании партизанских отрядов…

В конце письма Озеров снова возвращается к своим надеждам на содействие Домбровского и сожалеет, что сам не поехал в Париж. Он пишет: «От Росса я получил все три письма, и ни в одном прямого ответа по поручениям (я много рассчитывал на Домбровского: 1-е, потому, что такого рода проект ему, как старому организатору подобных операций, должен быть симпатичен; 2-е, потому, что голос его в пользу этого предложения значил бы много перед Коммуной, и 3-е, то, что мы давно и хорошо друг друга знаем и испытали кое в чем)… Я жалею, и очень, что вместо Ленкевича я не мог поехать сам. Теперь иностранцу пробраться в Париж очень трудно, да и Росс пробрался каким-то чудом, как я узнал из письма его арестованного спутника-француза. В тот день и в том же поезде в Тоннер арестовали тридцать семь человек иностранцев,которых всех возвратили вспять… Что вы знаете о Париже, напишите!»

Точных сведений о том, встречался ли Сажин с Домбровским, у нас нет. Нет пока и подробных сведений о контактах Домбровского с Лавровым, несомненно имевших место как накануне Парижской коммуны, так и в ходе начавшейся вооруженной борьбы. Как бы то ни было, письмо Озерова лишний раз подтверждает, что революционеры различных стран знали Домбровского и считали его одним из наиболее влиятельных и энергичных деятелей Коммуны.

Версальские правители, вплоть до самых высокопоставленных, также не лишали Домбровского своего внимания. Понимая, что речь идет о крупном военном специалисте и незаурядном организаторе, версальцы всячески старались устранить Домбровского от активной деятельности в пользу Коммуны. Начали они с попыток подкупа. Отвратительный карлик Тьер, заявивший, что Париж будет покорен «дождем снарядов или дождем золота», и наводнивший город наемниками контрреволюции, не раз подсылал к Домбровскому своих агентов с предложением огромных сумм за сдачу версальцам каких-либо ворот укрепленной городской стены или за измену Коммуне в иной форме. Об одном из таких агентов – некоем Вейссе – Домбровский рассказывал своему адъютанту Рожаловскому следующее: «Первоначально я решил расстрелять этого негодяя, но затем я подумал, что было бы неплохо использовать это обстоятельство в наших целях. Я предложил Комитету общественного спасения вот что: если мне дадут двадцать тысяч человек, то, притворно приняв предложение версальцев, я впущу часть их в ворота Парижа, а затем окружу и уничтожу». План этот, поддержанный Врублевским и Росселем (последний сменил Клюзере на посту военного делегата Коммуны), был принят. Однако осуществить его не удалось из-за невозможности собрать в нужном месте достаточное количество бойцов и артиллерии; вместо 20 тысяч собралось только 3–4 тысячи бойцов, а вместо 500 орудий – всего 50.

Через какое-то время была предпринята еще одна попытка подкупить Домбровского. На этот раз сомнительную честь эмиссара версальцев взял на себя польский эмигрант Воловский, сотрудничавший с Домбровским при организации польского легиона в Лионе. После событий 18 марта Воловский оказался среди тех, кто старался не допустить своих соотечественников к участию в борьбе на стороне Коммуны. В Париж он приехал как журналист. «Прибывши на Вандомскую площадь, где был главный штаб Домбровского, – рассказывает Воловский, – я застал его садящимся на коня. Если хочешь го мной поговорить, заявил он, то поедем со мной в Нейи – будем иметь время для разговора». Длительная беседа происходила под почти непрекращающимся огнем версальцев. Вот как описал ее Воловский:

«Мы тронулись – я в повозке, куда мне велел поместиться Домбровский, он верхом на своем коне, окруженный эскортом из шести человек. Опасности начались, как только мы выехали за Триумфальные ворота: ядра падали по обе стороны от дороги […]. Жители либо уже переселились из этой части города, либо в подвалах ожидали окончания той братоубийственной войны, которую версальское правительство осуществляло с такой жестокостью против Парижа. Помимо воли мне припомнились раздававшиеся на всю Европу громкие протесты господина Жюля Фавра [41]41
  Министр иностранных дел в правительстве Тьера, палач Коммуны.


[Закрыть]против предпринимавшихся пруссаками варварских обстрелов Парижа – «этой столицы цивилизованного мира, крупнейшего средоточия искусств и наук». И под звуки пролетавших время от времени снарядов, которыми засыпали город версальцы, я раздумывал над притворством человеческого рода.

Из этих раздумий меня вывел Домбровский.

– Посмотри, Бронислав, здесь ядра падают в трех шагах от нас. Ты, наверное, думаешь, что я пригласил тебя на этот разговор, чтобы мы оба уже не вернулись отсюда? Что касается моей особы, то меня снаряды не трогают: иду в самый огонь, рискую и чем больше высказываю презрения снарядам, тем больше они меня уважают. Так что и на этот раз с нами ничего не случится, если ты не прихватил с собой какого-нибудь плохого талисмана.

– Пропуск господина Пикара?! [42]42
  Министр внутренних дел в правительстве Тьера, один из палачей Коммуны.


[Закрыть]

– Ну, насчет него не беспокойся – осколок снаряда не посмеет повредить подписи его хозяина.

И как раз в этот момент неподалеку разорвалась граната, осколки пронеслись над нашими головами, но ни один не попал ни в нас, ни в наших спутников.

– Видишь, – сказал Домбровский, – мы здесь каждый день имеем такой праздник».

На полпути Воловский решил выпустить пробный шар.

«– Отошли немного вперед твою охрану, – попросил он, – чтобы поговорить наедине: Версаль предлагает тебе подкуп.

– Ко мне и к моей жене приходило уже достаточно таких посланцев самого разного калибра. Судя по тому упорству, с которым Тьер старается меня убрать – ибо и покушения на меня тут были, – я вижу, что наше дело в Париже обстоит не так уж плохо […]. Говорят, будто коммунары – это отбросы общества. А что ты скажешь о людях, которые прикрываются правом и справедливостью, но вместо того, чтобы атаковать и победить нас, прибегают к подлому подкупу и хотят вести войну виселицами и золотом […]? Если ты мне докажешь, что это честные средства, то я оставлю Коммуну и пойду служить Версалю…

– Ну и как? – выждав минуту, спросил меня Домбровский.

Я склонил голову, признавая, что ничего не могу возразить на его логичные рассуждения.

– Вот видишь, – сказал Домбровский, – я не такой, каким меня изображают. Ты знаешь, что я еще в Лионе хотел отказаться от общественной деятельности, но судьба привела меня в Париж. Единодушие, с которым парижане отвергают позицию Версаля, склонило меня к принятию командования над коммунарами. Пускай между членами Коммуны есть разные люди. Дело здесь не в людях, а в существе дела. Если бы я служил в армии такого преступника, как Наполеон, и получил бы генеральский чин, то меня прославили бы в Польше как человека великого […]. Так что, будь я честолюбцем, я пошел бы служить не Коммуне, а Версалю. Принял бы от версальцев самый скромный пост, а они наверняка повысили бы меня вскоре».

Подчеркивая, что сотрудничество с Коммуной является для него совершенно сознательным и единственно возможным выражением занимаемой им политической позиции, Домбровский не счел нужным скрывать от Воловского тех трудностей, которые он испытывал из-за неразберихи в высшем военном руководстве, из-за недостаточной подготовленности личного состава. Но выводы его от этого не изменялись. «Я имею все, – говорил он, – что нужно для ведения войны, недостает только морального духа. Но бойцы батальонов, которое были под огнем, очень быстро превращаются в настоящих солдат. Правда, создание батальонов идет через пень-колоду, иначе версальцы давно бы уж запели другую песенку. Знаешь ли ты, какие батальоны лучше всего идут за мной? Те, которые я водил в огонь несколько дней назад и половина которых осталась на поле боя убитыми или ранеными. Зато другая половина даст теперь изрубить себя на куски, но пойдет за мной в самое пекло. С ними я отбиваю атаки в десять раз сильнейших версальских войск».

Пропуск из Парижа на имя Бронислава Воловского, подписанный главнокомандующим 1-й армии Парижской коммуны генералом Ярославом Домбровским.

После предварительного прощупывания почвы Воловский приступил к выполнению возложенной на него щекотливой миссии. При этом, пользуясь положением близкого знакомого, он продолжал вести разговор в полушутливом тоне. Домбровского взбесила новая попытка подкупа, осуществленная к тому же через его соотечественника. Однако выдержка не оставила генерала Коммуны, и он облек свой ответ в довольно вежливую, хотя и резкую форму, вполне соответствующую тому тону, в котором шла беседа.

«– Знаешь ли ты, Ярослав, – сказал Воловский, – что я нахожусь в Париже с ведома версальского правительства? Оно хотело, чтобы я предложил тебе открыть ворота города для версальцев и арестовать членов Коммуны за вознаграждение, величину которого ты сам можешь указать, причем торговаться с тобой не будут. Я, разумеется, отказался от такой миссии.

– Благодарю тебя, – ответил Домбровский, – за нас обоих. Иначе ты поставил бы меня перед неприятной необходимостью арестовать тебя, как Вышинского, который за эту недостойную для поляка роль и до сих пор сидит в Шершмиди [43]43
  Тюрьма, использовавшаяся Коммуной.


[Закрыть]. Лучше поговорим о чем-либо другом. Что пишут в наших польских газетах?»

Воловский уехал ни с чем, но 12 мая он снова появился в Париже и предстал перед Домбровским.

«– Ну и что, злы на меня в Версале? – приветствовал меня Домбровский.

– Так злы, что если бы ты хотел, ты мог бы выехать по этому пропуску за границу. Любить тебя будут, но только издалека.

Домбровский взял из моих рук пропуск, прочитал его и, отдавая назад, показал на рукоятку своего палаша:

– Вот мой пропуск, можешь сказать об этом Пикару, Тьеру и всем его мамелюкам в Национальной ассамблее».

Разговор, таким образом, шел в том же полушутливом тоне. Но смысл его совершенно очевиден: Версаль снова предлагал подкуп, Домбровский снова отверг предложение.

Парижский пролетариат не ошибся, доверив Домбровскому исключительно важные посты в вооруженных силах Коммуны. Об этом лишний раз свидетельствует конец описываемого разговора с Воловским. Речь опять зашла о возрастающих трудностях обороны Парижа, о малочисленности сил и средств, которыми располагает Коммуна. Домбровский не отрицал, что дело идет к военному поражению.

«– А почему же ты не уходишь в отставку? – спросил Воловский».

Домбровский ответил так:

«– Поводов для этого у меня хватает, но весь Париж знает, что мне предлагали полтора миллиона франков за уход со своего поста, и все сказали бы, что я изменник. Такой славы я детям своим в наследство не оставлю. Разве некоторые не говорили уже и раньше, что я фальшиво-монетчик, шпион и бандит? Хотя знаю, что моя смерть не прекратит таких разговоров, я лучше сложу здесь свою голову».

В одном из разговоров с Воловским, цитировавшихся выше, Домбровский упоминают о тех покушениях на не-То, которые организовывали враги. Сколько покушений было всего – точно неизвестно, но не менее трех. Одно из них описано у Рожаловского. По его словам, однажды в помещении штаба Домбровского в замке Ла-Мюэтт появился неизвестный человек, который разыскивал генерала для какого-то разговора наедине. Охрана заподозрила его, и он был задержан. При обыске у арестованного оказались документы версальского полицейского агента и кинжал, с помощью которого он попытался убить конвоира и сбежать, но был заколот штыком.

Домбровский командовал Первой армией Коммуны и был комендантом всего Парижского укрепленного района. Совмещать две эти должности в условиях непрерывных ожесточенных боев, недостатка живой силы, оружия, боеприпасов, при наличии постоянной неразберихи и острых противоречий в военном руководстве было не так просто. Только Домбровский с его поразительной энергией мог держать в руках все нити управления, появляясь везде, где требовалось его вмешательство. Очень много времени и сил отнимали ежедневные переезды от штаба армии, располагавшегося на западной окраине Парижа, до резиденции коменданта на Вандомской площади и обратно. Каждая поездка требовала, кроме всего прочего, большого личного мужества, недостатка которого, впрочем, не ощущалось ни у Домбровского, ни у его ближайших помощников. В промежутке между тысячью неотложных дел генерал Коммуны выкраивал еще время, чтобы навестить семью, приласкать сыновей, подбодрить любимую жену, которая мужественно преодолевала приходившиеся на ее долю трудности.

Во время своих поездок по городу Домбровский не мог не замечать тех изменений, которые произошли во внешнем облике Парижа после 18 марта. Вот как описаны эти изменения Марксом: «Коммуна изумительно преобразила Париж! Распутный Париж Второй империя исчез. Столица Франции перестала быть сборным пунктом для британских лендлордов, ирландских абсентистов [44]44
  Крупные землевладельцы, никогда не жившие в своих именьях (от слова «absentes» – отсутствующие).


[Закрыть], американских экс-рабовладельцев и выскочек, русских экс-крепостей ков и валашских бояр. В морге – ни одного трупа; нет ночных грабежей, почти ни одной кражи […]. Улицы Парижа впервые стали безопасными, хотя на них не было ни одного полицейского […]. Кокотки последовали за своими покровителями, за этими обратившимися в бегство столпами семьи, религии и, главное, собственности. Вместо них на передний плац […] выступили истинные парижанки, такие же героические, благородные и самоотверженные, как женщины классической древности. Трудящийся, мыслящий, борющийся, истекающий кровью, но сияющий вдохновенным сознанием своей исторической инициативы Париж почти забыл о людоедах, стоявших перед его стенами, с энтузиазмом отдавшись строительству нового общества!»

Об обстановке, в которой приходилось работать Домбровскому, можно судить по некоторым эпизодам, воспроизведенным в воспоминаниях его адъютанта Рожаловского. По его описанию, штаб Домбровского в Нейи занимая одну комнату (все остальное предназначенное для штаба здание генерал отдал под госпиталь). Впрочем, обычно а в единственной этой комнате почти никого не было, так как большую часть времени все проводили на передних линиях среди солдат. К обеду, начинавшемуся в определенный час, собиралось иногда до двадцати офицеров. Сервировали стол остатками посуды, позаимствованной у аристократа, которому принадлежал дом. А еда была самая бедная: яйца, хлеб, сыр; даже столь привычной для французов бутылки вина к обеду Рожаловский, по его словам, ни разу не получал.

Ели деловито и быстро, затем снова расходились. Ночью также редко собирались вместе, и большинство постелей, в том числе и постель Домбровского, чаще всего пустовали. Однажды, вернувшись после полуночи, адъютант застал в штабе Домбровского. Он одетым лежал на своем сеннике и разговаривал с Потапенко, молодым русским революционером, участвовавшим в боях на стороне Коммуны.

Больше всего времени проводил в помещении штаба старший адъютант Домбровского (сначала эту должность занимал француз Тирар, а после его смерти – поляк Рожаловский). Помещение вовсе не было безопасным местом – туда долетали не только снаряды, но и пули версальцев. Несмотря на это, вспоминает Рожаловский, Тирар непрерывно работал со своими бумагами и схемами. Однажды осколок попал к нему на стол, разбил чернильницу, и чернила залили чуть не всю «канцелярию» штаба. Схватив еще горячий кусок металла, Тирар с чисто французской экспансивностью бросил его на землю и закричал: «Черт возьми! Никогда не удастся спокойно поработать, вечно что-нибудь да помешает!» «Домбровский, – вспоминает Рожаловский о Тираре, – очень его любил и давал это понять при каждой возможности».

Как-то в своем штабе в Нейи Домбровский принимал двух или трех корреспондентов крупной американской газеты, специально пробравшихся туда для встречи с прославленным генералом Коммуны. Домбровский держался с ними свободно и с большим достоинством. Та часть беседы, которую слышал Рожаловский, была посвящена главным образом вопросу о возможностях и специфике народной войны. Смысл высказываний Домбровского сводился к тем выводам, которые были сделаны им еще в «Критическом очерке войны 1866 года». Народ, говорил Домбровский, может победить в революционной войне, ибо дело не только в материальных, но и в моральных факторах.

Ни в штабе, ни за пределами своей резиденции Домбровский никогда не становился в позу начальника, свысока наблюдавшего за действиями подчиненных. Восстановление одной из совершенно разрушенных огнем противника баррикад, рассказывает Рожаловский, было поручено вновь прибывшему артиллерийскому офицеру – поляку Волькерту. Тот при дневном свете заготовил в укрытиях все необходимые материалы, чтобы с наступлением темноты выполнить задачу как можно быстрее. Когда стемнело, Домбровский пришел посмотреть, как идет это важное дело. Восстановление баррикады шло довольно быстро, но Волькерт пожаловался на нехватку солдат. Тогда Домбровский воскликнул: «Да ведь нас здесь пять или шесть офицеров, беремся сейчас же за работу!» Он первым показал пример; остальные офицеры последовали за ним, усталые солдаты подбодрились. К полуночи баррикада была восстановлена, и на ней установили три орудия.

Другой описанный Рожаловским эпизод связан с частыми поездками Домбровского в военную комиссию Коммуны, где ему приходилось добиваться подкреплений, боеприпасов, продовольствия, проявляя при этом не меньшее упорство и находчивость, чем в бою. Однажды у здания комиссии Домбровский увидел обоз, давно уже ожидавший конвоя для того, чтобы отправиться в форт Исси – важный укрепленный пункт на южном фасе обороны, то есть на участке Врублевского. Узнав о том, что грузы весьма нужные, Домбровский заявил, что конвоя дать не имеет возможности, но предлагает свои услуги, так как вместе с охраной он как раз отправляется в Исси. Обоз с таким почетным эскортом был в полной сохранности доставлен к месту назначения.

В районе форта Исси и деревни с таким же названием, где долгое время шли ожесточенные бои, произошел еще один интересный случай, зафиксированный в воспоминаниях Рожаловского. Две роты версальцев неожиданной атакой заняли здесь тактически важное укрепление. Проезжая мимо, Домбровский узнал об этом в числе первых. С пятнадцатью конниками из своей свиты и примерно столькими же пешими бойцами из бывших защитников укрепленного пункта Домбровский немедленно организовал контратаку. Коммунарам удалось незаметно приблизиться на пятьдесят шагов к противнику, затем маленький отряд во главе с генералом бросился в рукопашную. Укрепленный пункт отбили, было захвачено одиннадцать пленных. Только после этого подошли запоздавшие подкрепления. Узнав, как было дело, коммунары стали кричать: «Да здравствует Домбровский, да здравствует его штаб!» «Мы, – вспоминает Рожаловский, – ответили: «Да здравствует Париж!»

Об отдельных героических поступках и рядовых коммунаров и их руководителей можно рассказать много. Но в целом военные действия развертывались неблагоприятно для Коммуны, упустившей тот момент, когда противника можно было сломить быстрыми и энергичными действиями. Вскоре, создав значительный перевес в живой силе и вооружении, версальцы начали планомерное наступление. 12 апреля на участке Домбровского, где оборонялись примерно 1300 коммунаров, двинулся в атаку целый армейский корпус, насчитывавший до 10 тысяч человек. Батальоны национальных гвардейцев удерживали свои позиции, наносили чувствительные контрудары на отдельных участках. 16 апреля, например, Домбровский донес о том, что в Нейи коммунары овладели несколькими баррикадами, захватив в качестве трофеев боевые знамена противника. Однако при почти десятикратном превосходстве противника это не могло продолжаться долго, тем более что адресованные военному делегату Клюзере просьбы о подкреплениях оставались безрезультатными. 19 апреля версальцы неожиданным нападением потесннли батальоны Домбровского, и лишь смелой контратакой им удалось восстановить положение. «После кровавой борьбы, – доносил в этот день Домбровский, – мы возвратились на свои позиции. Левый фланг, продвинувшийся вперед, захватил неприятельский продовольственный склад, в котором оказалось шестьдесят девять бочек ветчины, сыра и солонины. Бои продолжаются. Неприятельская артиллерия с высот Курбевуа забрасывает нас снарядами и картечью, но, несмотря на это, наш правый фланг осуществляет в данный момент маневр с целью избежать окружения выдвинутых вперед подразделений. Мне нужно пять батальонов свежих солдат, не менее двух тысяч человек, потому что силы неприятеля очень значительны».

Клюзере и на этот раз не прислал подкреплений. Коммунарам пришлось оставить Аньер, Бэкон и 20 апреля почти полностью очистить западный берег Сены. На следующий день Домбровский организовал контрудар, в результате которого смог укрепить район Нейи, Левалуа, Клиши. Коммунары держались в нем еще три недели, несмотря на смертоносный артиллерийский огонь с занятых версальцами фортов и неоднократные атаки. Постройки и укрепления здесь превратились в груды камней и пыли; укрываться от пуль и осколков было очень трудно, но коммунары не отходили. «Домбровский, – свидетельствует очевидец, – бесстрастно державшийся под ружейным огнем, хладнокровно смелый и как бы не замечавший опасности, поспевал лично всюду, наблюдал за всем и устранял все опасности».

Отсутствие подкреплений, неразбериха в распоряжениях Клюзере, постоянные перебои в снабжении заставляли Домбровского обращаться к руководящим деятелям Коммуны помимо ее военного делегата. О неполадках в военном хозяйстве Коммуны, о неспособности, а возможно, и нежелании Клюзере им руководить Домбровский говорил Делеклюзу, Дюбрейлю, Авриалю и другим видным деятелям Коммуны. 23 апреля на заседании Коммуны Авриаль потребовал от Клюзере точного отчета о том, сколько бойцов и сколько орудий на участке Домбровского. Делеклюз, возмущенный уклончивым ответом Клюзере и всеми его действиями, огласил сочиненную военным делегатом афишу с призывом предоставить ему диктаторские полномочия. «Домбровский, – сказал Делеклюз, – явился вчера в состоянии полного изнеможения и сказал мне: «У меня нет больше сил, заместите меня. Для защиты пространства от Нейи до Аньера у меня оставляют тысячу двести человек, и больше этого количества у меня никогда не было». «Если это верно, – добавил Делеклюз, – то это акт измены».