Текст книги "Напряжение (СИ)"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Владимир Ильин
Напряжение

© СамИздат 2015

Не является продолжением ПМ.

Пролог

Недобро смотрелась на небе сеть перистых облаков, подсвеченная огнями спящего города – распахнувшаяся от горизонта до горизонта, она будто бы запирала миллионы горожан черно – серыми прутьями исполинской решетки. Не сбежать, не выпорхнуть. Впрочем, никто и не пытался. Наоборот – тысячи добровольных узников ежедневно прибывали в столицу, полные надежд навсегда остаться в сером, грязном узилище столицы… а если очень повезет – то и разменять свободу на служение тем, кто обитал в одном из сотен небоскребов – представительств, чьи вершины плыли над решеткой облаков. Аристо любили забираться повыше.

Тем же, кому не повезло родиться с гербом над колыбелью, предстоял длинный путь самосовершенствования, чтобы стать полезным высокородному господину. Уникальный навык и профессионализм, солидный опыт работы и огромная трудоспособность, верность и высокий боевой ранг – многое ценилось представителями династий, традиционно избиравших в служение лучших из лучших, и от претендентов не было отбоя. Дело не в деньгах или роскоши – истинный мастер своего дела, опытный специалист или сильный боец вряд ли испытывает потребность в финансах. Но только там, подле аристократа, была власть – крохи по сравнению с господином, однако даже эти крохи поднимали человека на недосягаемую для остальных высоту. Ибо слуга аристо – левая его рука. А если простолюдина ударила левая рука аристократа – его удел терпеть, проглотив обиду и ярость.

Вот только слуга – еще и часть чести рода, так что истинным властолюбцам сворачивали шею сами хозяева. Чаще всего, еще до того, как тот успевал посадить пятно на честь господина безобразным поступком. Впрочем, слуги были вполне довольны самим наличием огромной власти, уважением к статусу и защитой для себя и собственной семьи – уже ради этого стоило не щадить себя, работая по двадцать часов в сутки. Награда не заставит себя ждать – восхождение по иерархии слуг однажды завершится на самой вершине одного из родовых небоскребов. Что может быть лучше? Разве что право уйти на покой, оставив свое место детям – на одно поколение. Если те окажутся хотя бы на треть столь же способными, как родители, сытая жизнь им обеспечена – вместе с шансом основать династию слуг. Такое мало кому удавалось.

Пожалуй, личный референт князя Михаила Викентьевича Панкратова был к награде ближе остальных, четвертый десяток продолжая служить роду с верностью собаки – и со столь же крепкой хваткой, молодым на зависть. Выглядел он совсем не на свой возраст – высокий, поджарый, без намека на старческие морщины на руках и лице.

О уготованной награде референт даже не подозревал, продолжая преувеличенно бодро декларировать успехи клана. В последние полгода появилась у старика такая черта – сообщать плохие новости в самом конце, вываливая вперед тонны приятных фактов. Будто бы боялся гнева.

Впрочем, действительно важные вещи под это правило не подпадали, так что в определение 'плохое' входили мелочи, неприятные, но вполне терпимые, а уж на фоне перечисленных ранее успехов – так и вовсе пустяки. Тем не менее, это не давало покинуть кабинет, отнимая от короткого сна князя, хозяина одного из сотен удельных княжеств огромной Империи, владельца заводов, корпораций и рудников бесценные минуты. Был бы это другой день – ничего страшного, но последняя неделя обходилась вовсе без сна… а референт этого будто бы не замечал, продолжая тараторить бесполезную, в общем‑то, информацию. Значит, пришло время менять, щедро одарив в пример остальным – не в этом году, так в следующем.

Князь вздохнул, стоя перед окном, сжал руки в замок за спиной и резко выдохнул повелительной фразой, перебив референта.

– Еще что‑нибудь?

К счастью, слуга понял его правильно и листнул сразу десяток запаянных в пластик прямоугольников отчета.

– Небольшие сложности под Каратобэ, господин. Семья Остер отступила вглубь нефтеперерабатывающего комплекса. Активные действия затруднены и грозят разрушением объекта, у противника два бойца ранга 'учитель'. Диверсионные отряды малоэффективны, противник отлично знает территорию. НПЗ – родовое предприятие Остер, господин.

Референт предупредительно замолчал, ожидая повеления своего главы. А тот не торопился отвечать, слегка скривившись от досады. Вот и причина, почему список восхвалений выдался на диво длинным – соразмерно ему и проблема. Ничего срочного, ничего важного. Просто предстоит решить: жить гордому семейству, неспособному понять, что если не Панкратовы, то придут другие, или умереть. Не первый раз за эту неделю он решал чужую судьбу и наверняка не последний.

Война на юге страны вспыхнула безо всякой подготовки, неожиданно. В том не было злого умысла или хитроумного планирования – иначе бы все действия были продуманы на пять шагов вперед отделом аналитики, а он бы не стоял, глядя на город и решая, что делать с остатками мертвого клана.

Просто старые владельцы обширных территорий слегка переоценили свои возможности, лишились двух бойцов ранга 'мастер' и перестали существовать.

Сухо, емко, трагично – вполне достаточно, чтобы доходчиво объяснить любому, что улыбка симпатичной незнакомки в ночном клубе – совсем не повод тащить ее в свою машину. Даже если вы 'мастер', как и ваш брат, а рядом одобрительно похохатывает охрана из двух 'учителей'. Потому как родовым умениям древних семейств, в общем‑то, наплевать на ваш ранг и ранг свиты – главное, стойте компактно. Так что юная красотка перепугалась и сожгла двух идиотов, вместе со свитой, машинами и половиной здания у дороги, а перепуганное заплаканным голосом семейство вырезало всех оставшихся наследников той же ночью – ни один из них не дотягивал до 'мастера'. К слову, были в своем праве, и мести могли совершенно не опасаться – мстить уже некем, а вассальные рода клана не станут объявлять войну, защищая мерзкий поступок. Вот если бы кто‑то из главного рода выжил, тогда да, клятва обязала бы исполнить волю господина… Быть может, потому всех и вырезали, методично, хладнокровно, заведомо приготовив версию об испуге за наследницу – так оно куда правдоподобнее. В общем‑то, не важно. Главное – одна – единственная глупость перечеркнула шесть столетий существования известной фамилии, а вместе с ней – и клана. Слабенького, малоуважаемого (с такими‑то руководителями), но все‑таки – клана: объединению родовых корпораций, спаянных клятвой главному роду. И без этого рода, пусть и плохонького, остальным в одиночку было просто не выжить.

Потому мгновенно возник вопрос – кому достанутся ныне бесхозные земли, с людьми, городами и производствами на нем. Виновники гибели клана демонстративно отошли в сторону, показывая богатство рода, честь и гордость – мол, их вполне удовлетворила жизнь обидчиков. Бывшие клановые рода медлили – думали, что все будет по – прежнему? Император глянул в полглаза и вернулся к выбору новой фаворитки.

Уловив настрой, в столице тут же принялись методично делить чужое, договариваясь, интригуя, собирая альянсы и вороша старые противоречия. К концу месяца все должно было обрести новых хозяев – без единого выстрела или всплеска силы. Солидные люди предпочитали воевать, заседая за длинными столами, выдвигая в наступление армии чисел банковских счетов, сотрясая воздух залпами криков о древности рода и перечислениями боевых рангов своей родни и вассалов. Мнение будущих жертв никого не интересовало – те сами похоронили себя промедлением.

Пока в столице кипели интриги, кочевали солидные суммы из одного счета на другой, гремели дуэли днем и шептали ночью фаворитки, Панкратовы с грацией топора перекинули на землю мертвого клана половину собственной армии. Пока остальные говорили, специалисты клана работали без сна и отдыха над тем, что принято деликатно называть 'обеспечение лояльности'. Выходило на удивление быстро и легко, практически без крови. Просто был один господин, а стал другой, и даже бремя налогов снизил – простые люди принимали изменения довольно спокойно, а аристократы даже рады были перейти под руку уважаемого клана – скопом, не теряя налаженные связи и цепочки производства. Большее их число, во всяком случае…

Так что когда в столице все поделят, внезапно окажется, что земли де – факто уже принадлежат Панкратовым – приняты присяги, развешены штандарты и гербы. Они, разумеется, будут недовольны. Разумеется, соберут бессмысленную говорильню и даже напишут письмо Императору. И, само собой, утрутся. Потому что делить чужое – это одно, а воевать, оплачивая кровью и жизнями – совсем другое. В столице разучились идти умирать, предпочитая посылать на смерть вассальные рода, наемников, должников, на худой конец – младшее поколение. А ведь этого не хватит, совсем не хватит – воевать придется не с хилыми родами Китая, промышлявшими набегами и контрабандой, не с вольницей Свободных земель, не с мятежной областью, одуревшей от поборов, не вести вялотекущую 'родовую войну' третью сотню лет в каком‑нибудь глухом уголке земли. Стоит сорваться лишнему слову о войне – и враг сам придет к ним, в их дом, без единой секунды промедления.

Михаил Викентьевич оскалился хищной улыбкой и хрустнул пальцами, вытягивая руки, сцепленные в замок. Воевать он умел и любил, как и боевой костяк клана. Как и три клана – союзника. Так что старикам – интриганам ничего не перепадет, разве что затаят недоброе и попытаются отыграться в будущем, на что совершенно наплевать – потому как ВСЕ против ВСЕХ затаивают и пытаются.

На мгновение промелькнула мысль – интересно, если бы его сын остался жив, стал бы он таким же осторожным столичным мудрецом, ради спокойствия и жизни внуков, правнуков? Вместо боя – тепло камина, мелкий карапуз на коленях, цепляющийся за бороду… Князь мотнул головой, отгоняя теплый образ. Не судьба ему проверить.

– Вы лишили меня сына, а я лишу вас всего, – тихо, одними губами произнес он, со злостью рассматривая скопление башен – гигантов в центре города.

Он не боялся прослушки – окна с той стороны выглядели сплошным зеркалом, а усилия тех, кто пользовался аппаратурой снятия звука с поверхности окна, блокировал крошечный механизм, приклеенный десятком резиновых лапок к внутренней стороне оконного стекла, что еле заметно для глаза выводил беззвучный ритм. Хозяин кабинета притронулся подушечками пальцев к прохладной глади и прислушался. Нет, не слышно, только легкая дрожь покалывает пальцы. Зато у наблюдателей на другой стороне улицы гремит в наушниках легендарный бас, протягивая 'What a wonderful world'. Чуть хрипловатый, наверняка – все таки помехи… Быть может, так даже лучше – словно со старой пластинки, по которой скользит игла проигрывателя. Во всяком случае, это ощущение куда ярче, чем бесцветные разговоры по эту сторону окна.

– У соперника нет сил для прорыва блокады. С учетом отсутствия существенных запасов продуктов, аналитики прогнозируют капитуляцию в течение месяца…

– Нет. Войска отвести, семье Остер принести извинения и выплатить контрибуцию. У них есть потери?

– Трое раненных, господин.

– Обеспечить медицинскую помощь, выделить целителя. Предложить от моего имени восстановить инфраструктуру и несколько выгодных контрактов.

Если семья Остер проявит крупицу сообразительности – будут процветать, а там, глядишь, у Панкратовых появится новый боевой род. Сражаться против армии, и умудриться отступить без потерь – дорогого стоит. Таких следовало беречь, неспешно связывая родством и бизнесом, благо меж ними не было трупов – а значит и стены злобы.

– Да, господин. По вашему слову.

– На этом все?

– Нет, господин, – референт слегка замялся, перелистнув страницу назад, и изобразил чтение с листа – неправдоподобно, с его‑то идеальной памятью.

Значит, еще одна неприятность.

– Глава рода Колобовых настаивает на личной встрече с вами.

Князь полуобернулся, бросив на слугу вопросительный взгляд.

– Финансисты, банкиры, немного ростовщики. Обитают всей семьей в столице, за два дня до начала конфликта переехали в Карл Ритц Отель, под защиту императора Германии. Ранее обслуживали счета клана и все его платежи.

– Будет требовать особых условий, – утвердительно произнес Панкратов, вновь отвернувшись к окну. – Но нам не нужна дублирующая финансовая структура.

– Если присоединившиеся к клану семьи перенесут активы к нам, они разорятся, господин, – мягко подсказал слуга.

– Собираются препятствовать?

– Уже, господин. Живые деньги своего банка они уже обменяли на мусорные бумаги десятка подставных компаний по всему миру. Обратный обмен возможен только по доброй воле Колобовых, это и будет предметом торга. Иначе все ваши новые вассалы станут нищими.

– Он себя бессмертным считает? – фыркнул князь.

– До родных нам не добраться, а его самого защитит статус гостя, – рассудительно произнес слуга. – В любом случае, деньги нам нужнее, чем его жизнь.

– Репутация важнее денег, – проворчал Михаил Викентьевич, качнулся с пятки на носок, обдумывая решение. – Надо его подготовить к беседе, надавить, вывести из равновесия.

– Авария по пути, господин?

– Ни в ком случае, он гость! Пока едет к нам и от нас – ни единого волоска не должно упасть с его головы! Вот что, поставь перед ним просителя, которого не жалко. Посадите их вместе, пусть поскучают в компании, привыкнут друг к другу. Потом протащим труп просителя прямо перед Колобовым. Желательно аккуратно вскрыть аорту, зажать чем‑то и в нужный момент дернуть тело, чтобы кровь попала Колобову на брюки и ботинки.

– Господин, есть подходящий кандидат! – Посветлел лицом референт, вновь заскрипев пластиком страниц. – Некто Самойлов Максим Михайлович, девятнадцати лет, из мещан. Директор подрядной компании, обслуживает нашу больницу в Ельниках.

– Он крадет у нас?

– Аналитики пишут, что нет. Расходы сократились на треть. У Самойлова конфликт с новым руководителем больницы, тот хочет забрать бизнес себе. Тем не менее, прошение об аудиенции исходит именно от директора. Мы уточнили этот момент – в секретариате больницы о письме ничего не знают. Парень подделал бланк и подпись.

– Или незаметно подсунул директору, обхитрив.

– Тем не менее, он желает потратить ваше время, господин, на решение собственных мелочных проблем. Одно это достойно смерти.

Панкратов почувствовал некое внутреннее неудобство – выходило, что парень перспективный и приносит роду деньги. К переводу столь ценного ресурса он относился весьма неодобрительно.

– К тому же парень одаренный, – бодро добавил референт. – Он сможет умирать красочно и долго даже с крупными рваными ранами и лишившись конечностей! Мы можем сделать так, что он взглянет Колобву в глаза, пока его будут волочить мимо.

– Добро, бери в работу. И оформи все красиво – нашего гостя не впечатлит смерть неотесанного бедняка.

– Сделаем в лучшем виде, господин. – Уважительно поклонился референт.

Глава 1. Тринадцать лет тому назад

Внимательность заменяет предвидение. Огонек сигареты в темноте подъезда, пьяный смех большой компании, звон разбитой бутылки, стон механизма – любой приметы вполне достаточно, чтобы предугадать неприятность и попытаться ее избежать. Разумеется, если неприятность уже не выбрала вас своей целью.

У младшей группы Верхне – новогородской школы – интерната тоже были свои приметы, предрекавшие боль и проблемы. Визгливый крик нянечки, глухой звук удара линейки по стене, скрежет переворачиваемых при досмотре тумб. Так себе проблемы – тех, кто не делал в постель, держал руки и ногти в чистоте и не тащил еду из столовой, задевало только краешком, для острастки.

Беда куда хуже двигалась вслед за обладателями звонких голосов старшей группы, от скуки и безнаказанности заваливающихся к мелким по нескольку раз в день. И если от остальных бед еще можно было уклониться, вовремя встав подальше от виновника и его проблемы, то эта неприятность сама выбирала себе жертву из числа испуганных, сжавшихся в общую толпу, детворы. На этот раз выбрали меня, вытащили из второго ряда испуганной детской кучи и протащили, упирающегося, за собой. Я прямо слышал, как выдохнула толпа за спиной – лишь бы не их.

Стандартный развод – окружить одиночку и с серьезным видом уговорить сделать то, чего делать категорически нельзя. В моем случае подстава выглядела, как две спицы, выглядывающие из розетки. Рядом, на табурете, лежала забытая нянечкой пряжа, из которой и выудили железки – некоторое время ими пофехтовали, потыкали тех, кто не успел вовремя сбежать, затем заскучали и придумали новую забаву. Со мной в главной роли.

– Спорим, одной рукой не достанешь? – Нависал надо мной старший, кривя губы в ожидании развлечения.

– Да он слабак! – Подначивал подпевала.

– И ничего не слабак, – дул я щеки, досадуя на собственное невезение. Мне было шесть, что не мешало четкому осознанию: быть жертвой этой четверки – крайне хреново и чаще всего больно. И любое мое действие под их понуканием приближает эту боль.

– Быстро взял! – Рявкнули сзади, снабдив подзатыльником. Эдак и нянечка может вернуться, и всему развлечению конец.

Испорченную пряжу повесят на меня – понять это вполне хватило ума. А вот опасности в двух спицах я не видел – как‑то не объяснял никто в приюте опасность электрического тока, изредка просто шугая от розеток любопытствующих. Розетка – это было 'нельзя подходить', 'нельзя трогать' – такое же табу, вроде аптечки или ручек на окнах. Так что я чуть сгорбился и резко зажал спицы в ладошке, сердито пыхтя, и одновременно отчаянно желая, чтобы нянечка вернулась вот прямо сейчас и увидела всю сцену целиком. Да так и замер, закрыв глаза и ожидая развития событий.

– Не работает, что ли? – Недоуменно произнес парень справа.

– Свет есть, – неуверенно вторили ему, щелкнув переключателем рядом.

Я с испугом посмотрел на старших, боясь сдвинуться с места.

– Дай‑ка… – главный коснулся было плеча… и тут же резко толкнул меня в сторону стены – не специально, просто парня буквально отшвырнуло от меня, бросило на пол, где он и замер с испуганным видом, за мгновение до того, чтобы заорать и разреветься.

На крик влетела нянечка, охнула, углядев в первую очередь меня у розетки, и понеслась спасать. Ее отшвырнуло чуть ближе, и в себя она пришла почти сразу, выдав визгливым голосом штук тридцать непонятных слов, их которых несложно было сложить картину будущего наказания. Тогда я вынул спицы из розетки и протянул в сторону нянечки, с извинениями. Как мне показалось, помогло – поток воплей тут же иссяк, сама женщина попятилась от меня, не вставая, затем лихо для своих габаритов перевернулась и убежала за дверь. Пока я размышлял, стоит ли и мне разреветься и что делать со спицами, нянечка уже вернулась с директрисой – высокой чуть полноватой теткой со злым взглядом и той самой длинной деревянной линейкой.

Директриса медленно оглядывала зачинщиков, скучковавшихся у стены напротив меня, на несколько секунд останавливая взгляд на каждом. Словно угадывая ее мысли, нянечка тут же принималась шептать ей на ухо имя, возраст, номер группы, свои сетования и похвалы. По ее словам выходило, что ребята хорошие и вообще никак не виноваты, наоборот – спасали ребенка – дурня, всунувшего спицы в розетку. Вот тогда я и разревелся – из‑за обиды на такое вранье и несправедливость. В шесть лет есть плохие и хорошие, белое и черное, зло и добро, так что негласный союз хулиганов, запугивающих четыре десятка детей, и единственной на этаж нянечки, весьма довольной, что дети не орут, не шумят и слушаются – пусть и ценой безнаказанности четырех уродов – смотрелся ужасным преступлением.

Дальше помню фрагментами – меня подняли, подвели к кровати, что‑то дали выпить, а потом наступило утро следующего дня.

С того дня изменилось решительно все. Нет, меня не ругали и не били – наоборот. Все словно забыли о произошедшем, будто бы и не было ничего вчера. Но новый день все равно разительно отличался от череды предыдущих – во – первых, стали иначе кормить. Рядом с общими столами поставили еще один, на четыре персоны, за которым сидел только я один, а блюда, которые мне предлагала наша скудная столовая, в разы отличалась по качеству и количеству от того, что размазывали по тарелкам остальных. Разумеется, это не осталось без внимания коллектива ровесников – завидовать они уже научились, а думать пока что не очень, предпочитая действовать. К моему искреннему изумлению, разговор в духе 'а че ты, вот я тебе сейчас в глаз дам' пресекла четверка тех самых старших, грамотно отмутузив обидчиков и пригрозив каждому из невольных зрителей повторить то же самое, если кто‑то хоть и пальцем меня тронет. Я будто бы стал заповедным зверем этого заведения – меня кормили, охраняли, контролировали здоровье. Из недостатков – ежедневный бег утром и вечером, несколько болезненных уколов, отдельная зарядка днем и горькие таблетки вместе с завтраком и ужином. Другой бы обрадовался, я же неким звериным чутьем, необъяснимым ни опытом – которому неоткуда было взяться, ни чем‑либо еще – не было никаких явных фактов, которые мог бы понять шестилетний – я, чувствовал недоброе. Каждый день смотрелся братом – близнецом предыдущего, менялись незначительные детали – вроде погоды, еды, мелькающих мимо лиц. А потом прозвучал колокольчик в руках первоклассницы, первого сентября – день, в который все мои ровесники пошли в первый класс. А я – нет.

Занятия проводились тут же, в восточном крыле интерната, так что этот знаменательный день я попросту никак не мог пропустить – даже вышел вместе со всеми во двор, строиться прямоугольниками перед белой чертой в составе 'а' или 'б' класса – смотря в каком из списков окажется моя фамилия. Оказалось, что меня не было ни в одном из них, так что я просто остался рядом с 'б' классом, легко рассматривая площадку перед входом поверх голов сверстников – за год индивидуальных занятий я солидно вымахал. Приветственные речи директрисы и небольшой концерт в исполнении старшеклассников уместились в половину часа, после чего первоклашкам уступили право первыми войти в здание – только на этот раз они впервые пойдут не в левое крыло, в жилые комнаты, а в правое. На входе меня и перехватила директриса, легко выдернув из общей толпы, и строгим голосом приказала идти к себе. Так у всех ровесников появился еще один повод для зависти – пока они корпели над уроками, 'этот бездельник' мог лежать на кровати. Правда, я‑то не лежал, а бегал – прыгал под наблюдением нянечки, тщательно сверявшей все, что мне предстоит сегодня сделать, с планом в зеленой тетрадке. Для соседей по комнате всего этого не существовало, зато был везучий гад, которого давно пора проучить.

Народное возмездие пришло в последний четверг октября, через два часа после отбоя. Устав после очередного многочасового забега вокруг корпуса – мои занятия продолжались и зимой, под зорким взглядом личного надзирателя, предпочитавшего, впрочем, следить из‑за окна – я предпочел не заметить необычную тишину при моем появлении в общей спальне, проигнорировал колкие взгляды и кривые усмешки, махнул на все это рукой и завалился спать. За что и поплатился – когда на меня резко навалилась тяжесть нескольких тел, набросили на лицо шерстяной плед и начали осыпать быстрыми, без размаха, ударами, делать что‑либо было уже поздно. Крик не прорывался через плотную ткань, руки и ноги надежно прижимали к кровати, не давая пошевелиться. Только дергался, когда по телу проходили особенно болезненные вспышки боли, но этой силы было недостаточно, чтобы сбросить с себя как бы не с десяток ребят. Дальше стало еще хуже – потратив все дыхание на крик, я с ужасом осознал, что не могу вздохнуть – плед прижали слишком плотно. Дернулся на этот раз в откровенной панике, но враги только сильнее навалились, с азартом продолжая 'учить' упорствующего гада. А у меня уже шли фиолетовые круги перед глазами и дико шумело в висках. Из последних сил я попытался оттолкнуть своих мучителей, вложив в эту попытку всю ярость, все желание жить и весь свой страх. Результат вышел совершенно дикий – вспыхнуло так, что даже через закрытые глаза и плотную ткань пошли круги перед глазами, резко дернуло, снимая с меня всю тяжесть, дыхнуло паленым и сразу – запахом прошедшей грозы. Секунду царила тишина, тут же сменившаяся детским ором и плачем. Застучали по коридору шаги дежурной нянечки, вспыхнули плафоны над головой, освещая место побоища, в центре которого была моя, изрядно сдвинутая кровать, по обе стороны от которой размазывали слезы от дикой обиды 'поборники справедливости'. Да и не только от обиды – кого‑то кинуло на рамы рядом стоящих кроватей, кто‑то ушиб локти при падении и неудачно стукнулся головой. Заквохтала нянечка, рассаживая детей по кроватям, появилась из аптечки зеленка и вата, а я так и продолжал сжимать в руках пропаленный, с темными разводами в нескольких местах, плед, которым меня чуть не задушили. Мыслей не было совершенно – выбило яркой вспышкой, от которой все еще мелькали овалы, стоило резко двинуть головой.

Следующий ор подняла уже сама няня, углядев на руках 'невинных жертв' светло – серебристые сеточки узора, протянувшегося от пальцев до плеча. Затейливый рисунок – будто молния застыла…и он ни в какую не хотел отмываться… В животе похолодело, я подобрал ноги и поглубже закутался в одеяло и плед, стараясь защититься от злого, тяжелого взгляда, подаренного мне хозяйкой этажа. Та побуравила меня с полминуты, отмахнулась от оставшихся не замазанных зеленым детей и ушла вглубь этажа. Как оказалось – отправилась вызванивать начальство.

В комнате все более – менее успокоилось, сдвигались на место кровати, шуршали одеяла – сон не шел, после такого, вот и ворочались. Для разговоров было слишком много страха, а вместо угроз вполне хватало тяжелого, обиженного, дыхания и быстрых, слегка испуганных, взглядов. Я встал, чтобы поправить сбившуюся простынь и выровнять кровать, да так и застыл, с тоской изучая черные пропалины в паркете пола – там, где стояли металлические ножки кровати. Вот за это мне точно влетит.

Ночь выдалась длинной. Голос директрисы вновь выдернул меня из сна – незаметно для себя, я умудрился заснуть, привалившись к изголовью. По ее приказу, как был – в тапочках и пижаме, прижимая к себе одеяло и плед, долгое время стоял в коридоре, пока няня и директор ходили кругами вокруг моей кровати, рассматривая опалины на полу, изучали странные узоры на руках других детей и строгим голосом опрашивали о случившемся. Затем последовал долгий путь по пустым коридорам, подъем на второй этаж, свет фонаря, переход в восточное крыло и вновь ожидание – на этот раз возле приоткрытой двери директорского кабинета. Дверь поначалу закрыли плотно, но тут уже я перепугался – непроглядная темнота неосвещенного коридора давила и ужасала до такой степени, что я замолотил руками и ногами, требуя меня впустить.

Меня не интересовал разговор внутри кабинета, я почти не прислушивался, кутаясь в одеяло и стойко борясь со сном, но кое‑что долетало и невольно запоминалось. Меня почему‑то нельзя было оставить в старой комнате, и для меня надо найти новое место. Но… у взрослых, как оказалось, тоже множество страхов и запретов. Нельзя переставить мою кровать к старшей группе – 'Он там всех поубивает!'. Интересно, кто такой страшный 'Он'? Нельзя разместить в библиотеке – 'Вера Сергеевна расскажет мужу!'. В коридоре – 'Там холодно'. В медпункте – 'Нельзя прерывать тренировки!'. Или даже тут, в кабинете директора – 'Ты смеешься? У меня посетители, мне как работать?!'. Брать к себе домой нянечка так же отказалась – несомненно, к счастью. Постепенно, перебирая помещения и имена, взрослые остановились на комнате сторожа и неожиданно замолчали. Вся сонная дымка мгновенно исчезла, сменившись ощущением ледяного крошева по спине. Только не туда!

Сторож – страшный человек. Это вам любой скажет. А еще у него шрам через все лицо, вместо ноги – костыль и одна рука к телу привязана! А еще он злобный, камни кидает так, что ровнехонько между лопаток залетает, ни сбежать, ни укрыться! Еще говорят, что он детей ест. И кошек. И собак. Вот к такому человеку меня вели. Вернее, я изображал шаг, буксируемый нянечкой по коридору – то есть, вяло перебирал ногами, пока мое тело волокли к неминуемой гибели.

Логово людоеда выглядело уютно – наверное, еще и оттого, что самого хозяина не было, а в воздухе плыл аромат мятного чая. Обычная обстановка с двумя кроватями с примкнутыми тумбами вдоль стен и столом возле окна. Точно такая же, как в медблоке. На столе парила дымком двухлитровая банка с заваркой, укрытая белой крышкой. Лежала развернутая газета с фотографиями незнакомых, красивых людей. На подоконнике сиротливо ютился кипятильник, смотанный шнуром вдоль и пополам. Больше взгляду не за что было цепляться. Даже по виду кроватей не определить, какая принадлежит сторожу – все одинаково убраны, с аккуратно взбитыми подушками.

– Устраивайся там, – приказала няня, кивнув в сторону дальней от двери постели.

Сказку про Машеньку и медведей нам уже читали, так что я постарался совершить как можно меньше повреждений, устроившись на самом крае кровати, да еще завернулся тем, что принес с собой. Няня только головой покачала и бухнулось прямо на взбитое чудо подушки. Ну и ладно, если что – ее он съест первой.

К приходу главного медведя, зубы уже выстукивали нестройный ритм – во – первых, страшно, во – вторых стена холодная и я изрядно замерз, а пошевелиться еще страшнее.

Неслышно распахнулась створка, впуская главный кошмар окрестных земель – широченного, высоченного, с мордой жуткой и черной тростью в руке, он оскалился в тридцать два здоровенных клыка и прогудел низким голосом, сотрясая стены и пол. Или это я дрожал?

– Машка, опаздываешь, – укоризненно покачал головой сторож, потянувшись здоровой рукой к пряжке пояса.

'Бить будет!' – пронеслось в голове, сам я дернулся, невольно скрипнув пружиной.

Рука сторожа остановилась.

– Это кто? – Подозрительно глянул на меня своими жуткими глазищами.

– Это Максим. Главная приказала разместить у тебя, на время. – встала ему навстречу няня, храбро удерживая монстра за плечи.

– С какой это стати? – В голосе не слышалось ни нотки добродушия.

– Дерется сильно, буйный. Если разозлить, – тут же поправилась, поймав недобрый взгляд. – Нельзя ему оставаться в палате – еще покалечит кого или самого задушат. К старшим, сам понимаешь, тоже никак.

– А мне‑то он зачем? – грубо оборвал ее сторож.

– Денег прибавят, за присмотр. Тем более, ты ночью все равно не спишь. – Мне показалось, или она погладила его по плечу?