Текст книги "Мы, Мигель Мартинес. Накануне (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Опять следы ведут в Коминтерн? – поинтересовался вождь.

– Мы аккуратно изъяли товарища Пятницкого – отправили его на срочное лечение нервов в наш ведомственный санаторий, в ходе допросов выплывает фигура Зиновьева.

– Как он выплывает? – во взгляде вождя мелькнули хищные искорки. Тигр учуял серьезную добычу.

– Зиновьев хочет вернуть себе былое влияние, а также его и Пятницкого не устраивает реформа Коминтерна. Их тактической целью было скомпрометировать Кольцова, как человека, который приложил, по их мнению, много сил для падения влияния международной организации коммунистов.

– Значит, хотели свести старые счеты?

– Установлено, что именно так. Они не простили Кольцову ни Марти, ни Орлова. Потом Зиновьев планировал организовать политическую пропаганду в партии, обвиняя руководство и товарища Сталина в отхождении от ленинских норм и заветов. На ближайшем пленуме предполагалось восстановить влияние Зиновьева в партии.

– Скажи, почему так много крыс у тебя в ведомстве, товарищ Киров? – вопрос вождя звучал остро, но это был, скорее всего, отвлекающий манёвр. Сталину надо было подумать о более важных вещах, но пока что он переводил стрелки разговора на детали.

– Товарищ Сталин, мы убрали самых отъявленных сторонников Ягоды и негодных работников из НКВД, но мы не могли вычистить всех, просто некому стало бы работать. Чистку проводили аккуратно, учитывая наши реальные возможности и специфику кадров. Те же Шанин и Заковский – выдвиженцы Ягоды. Сейчас есть возможность провести еще одну чистку, более основательную. У нас есть материалы на откровенно плохую работу и саботаж целого ряда сотрудников наркомата. Сейчас проходит выпуск школы кадров для НКВД, так что подросли молодые ребята, которыми можно будет закрыть ряд вакансий. План переаттестации наших сотрудников предоставлю двадцать пятого.

– Не позднее, товарищ Киров. А по поводу наших фигурантов… Пятницкого арестовать. Пусть дает показания. На суде пусть дает. Все свободны. Товарищ Меркулов. Задержись на пару слов.

Когда все вышли, Сталин начал набивать трубку, доставая табак из кисета. Табак был турецкий, он любил крепкие ориентальные сорта этого зелья, туже «Герцоговину Флор». Этот был не хуже.

– Так вот, товарищ Меркулов, нам нельзя проводить процесс над Зиновьевым сейчас. Над Пятницким можно, над Зиновьевым нет.

– Я всё понял, товарищ Сталин.

– И смерть этого ублюдка должна быть естественной, но не лёгкой. Это понятно? Вижу, что понятно. Работай, Всеволод Николаевич. Считай, что сдаешь главный экзамен в своей жизни.

[1] Настоящее имя Генрих Эрнстович Штубис, латыш в РИ расследовал убийство Кирова. Ответственный за репрессии. Выдвинулся при Ягоде.

[2] Осип Аронович Пятницкий, он же Иосель Ориолович Ташис, старый большевик, член Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала. В РИ расстрелян в 1938 году.

Глава третья

Лечебно-профилактическая

Глава третья

Лечебно-профилактическая

Подмосковье. Горки Ленинские[1]

11 марта 1937 года

Когда я стал приходить в себя? После визита дружной парочки Куни и Орландо. Ясно, что коллеги-гипнотизеры снимали с меня показания о последнем моем приключении, вполне возможно, что не только о нём, этого я знать не мог. Но кажется мне, что они еще и что-то подправили в мозгочках. Поскольку я неожиданно успокоился. Нет, не так, как был спокоен до этого. До их появления я наплевал на весь белый свет, и поэтому я был абсолютно спокоен. А теперь как-то изменился эмоциональный окрас действительности. Надо сказать, что жить мне хотелось, просто я всё это время чувствовал, что утратил смысл жизни. Апатия. А тут постепенно это состояние стало проходить, удивительно. Конечно, я совершенно не помнил, что происходило со мной во время этого сеанса, да и не надо мне это. Главное – мне стало лучше, пусть ненамного, но всё-таки я понял, что смогу дальше жить и работать. Надо было только понять, чем я хочу заниматься. Скорее всего, в ведомстве Артузова я трудиться уже не смогу – слишком засветился я на полях Европы. И теперь могу выступать только в качестве приманки для спецслужб враждебных государств, наверное. Кроме того, война уже будет совершенно в другой конфигурации и мои послезнания в этой ситуации уже не сработают.

Продолжать работу журналистом? Писать книги? Надо трезво оценивать свои возможности – талантом Кольцова меня Господь не наделил. Всё лучшее за это время создавалось именно Мишкой, а не мною. Я лишь старался подражать его стилю, кропая свои опусы. А когда был в Испании – большую часть статей за меня писали неизвестные мне товарищи из ИНО. Опять-таки, подражая стилю бывшего хозяина этого тела. В общем, пока что у меня намечался тупик и кризис с симптомами профессионального выгорания.

И тут, одиннадцатого утром меня посетил Артузов. Он приехал какой-то весь нервный, уставший, даже сам на себя похож не был. И даже не притащил ни фруктов, ни коньяка. Удивительное дело.

– Артур, привет! Что это с тобой? Сам на себя не похож.

– А на кого я похож? – сходу не врубился посетитель в мою фигуру юмора.

– На пожилого затраханного женой еврея, которому надо собраться на привоз и за пять копеек купить два кило осетрины, и еще чтобы осталось жене на шубу.

– Да пошёл ты, Миша, со своими шутками. Ты, гад этакий не только сам по себе к себе умеешь притягивать неприятности, ты еще и нам, своим товарищам, столько работы создаешь… А… а еще мне надо по твоему делу постоянно работать с ребятами Кирова. В общем вместо того, чтобы свою работу тянуть, у меня тройная нагрузка получается.

– Не я такой, а жизнь такая, Артур Христианович!

– А ладно, хрен с тобой, Миша. В общем так, у тебя есть два часа на то, чтобы привести себя в порядок. Потом поедем, прическа, костюм тебе надо подобрать получше. Перекусим по дороге. В пять тебя ждёт Сам.

– У… б… ох! – приблизительно всё, что я мог сказать по этому поводу.

Собирался я, наверное, очень долго. Душа тут не было, в моей комнате отдыха – только на первом этаже. Пока туда, пока оттуда. Потом старательно но тщетно пытался привести прическу в порядок. Ничего путного из этого не получилось. Посмотрев на мои потуги, Артузов вздохнул и произнёс:

– Миша, едем, в городе приведём тебя в божеский вид.

Ну да, в таком виде показываться вождю не комильфо

И вот Артузов сел за руль своего пепелаца, и мы рванули (ну очень медленно) в сторону столицы. Дорога тут была не очень. Места я не узнавал, до какого-то момента, пока не проехал мимо здания очень мне почему-то знакомого. Потом только понял, что Миша писал об этом месте. А я читал о нём. Это и есть та самая усадьба, в которой Ильич провёл свои последние годы. Сама усадьба открылась на каких-то пару мгновений, но мне этого было достаточно. Показалась, и скрылась за разросшимися деревьями старинного парка.

(Дом А. А. Дурасовой в усадьбе Горки)

Значит, мой санаторий тоже расположен в Горках, или около них. Интересно. Небольшая ведомственная дача. Очень интересно. Насколько я понимаю, в санаторий для меня, любимого, она превратилась вынужденно или же ее используют как место восстановления агентов ИНО? Не тюрьмой же она тут служит, хотя и эту возможность отбрасывать не стоит. Интересно, для чего же ее использовали до сих пор?

– Миша, у нас, в ведомстве Мироныча завелась большая жирная крыса. – неожиданно начинает Артур, стараясь не отвлекаться от дороги. Она тут не очень. Говорят, при Ленине ее чуток подшаманили, поскольку к Ильичу катались попеременно все руководители партии и правительства. Поэтому Артур кидает мне короткие предложения, неужто вспомнил, что краткость – сестра таланта, хотя и нелюбимая?

– Благодаря тебе мы на неё смогли внимание обратить. Не то, что ты подумал, искали, найти не могли. Ты – получился триггер. Правда, никто не ожидал, что тебя спрячут в тюрьме. У железнодорожной охраны своя есть. Конторка в конторе получается.

– И кто?

– Выдвиженцы Ягоды. Да ты сам это почувствовал. На своей шкуре.

Это верно, шкуру мне эти «выдвиженцы» попортили знатно. Отомстить хотелось бы… но в пытках я не силён. Пусть лучше этим занимаются профессионалы. Кто чему учился, так сказать.

– Артур, а обязательно было меня…

– Миша, мы никто этого не ожидали. Поверь, тебя пытались найти. Хорошо искали. Привлекли максимум людей. А ты в это время был у нашего ведомства в руках, только под чужим именем. Миша, извини, могли бы раньше тебя выдернуть, даю слово чекиста, выдернули бы.

Я пожал плечами в ответ. А что тут скажешь, приходится верить. Нет, вериться с трудом. Но приходится.

– А ниточки потянулись вверх. Начальник транспортного отдела. Но он – только проводник. Главный засел повыше. Коминтерн. Пятницкий. А от него потянулся след к Зиновьеву. Может быть, тебе Сам это расскажет. Я не уверен.

А уж как я не уверен! Уууу!

– Миша, как только тебя обнаружили. Я сразу организовал операцию по спасению.

– На какой день?

– На третий. Миша, нужна была разведка. Потом подтянуть надежных людей. Мы к тому времени поняли, что крыса в НКВД. Надо было брать и ее, и подельников.

– Я понял, Артур, проехали. Скажи, какая у нас всё-таки программа? Покупки, потом жратва? Я из-за поездки обед пропускаю. А там котлету дают. С гречкой или картофельным пюре.

– Ты, Миша, в своем репертуаре. Сначала куафюр!

До центра столицы мы так и не доехали. А остановились у небольшой парикмахерской, с неприметной вывеской, на которой значились ножницы.

– Артур. Я уже был у моэля[2] в детстве. Зачем еще и сейчас? Мне дорог каждый миллиметр!

– А? Чего? –не въехал Артузов. Заработался, бедняжка!

– Ну ты меня привез на обрезание, судя по вывеске!

Артур отвесил мне подзатыльник.

– Дурак ты, Кольцов, и шутки у тебя дурацкие! Тут последний мастер куафюра в столице проживает. Мужского куафюра. К нему половина аристократов до революции бегала.

– А сейчас что, бегает половина гегемона? – с самым невинным видом интересуюсь, за что получаю еще один подзатыльник и меня вталкивают в двери.

А тут довольно приятно. Чистенько, пахнет хорошим дорогим парфюмом. За креслом вижу невысокого соплеменника Кольцова, которому уже лет семьдесят. Правда, руки евойные не трясутся, никаких признаков старческого маразма или Альцгеймера сходу не видно.

– Мордехай Моисеевич, прошу вас, надо сделать из этого чучела человека.

– И как всегда, вы, Артур, спешите и у вас нету времени на поговорить…

Артузов пожимает плечами, а я понимаю, что репутацию Христиановича необходимо спасать. Лицо куафериста отражает вселенскую скорбь. Я быстро состраиваю такую же физиогномию, дабы видом своим не приводить нашего выдающего специалиста в расстройство. А то все эти великие мастера – тонкие и эмоционально нестабильные творческие личности.

– Скажите мне, уважаемый, а разве вы не моэль? Если бы у вас на вывеске были иголки с нитками, так я понял бы, что тут что-то шьют, если бы ножницы и расческа, то тут стригут волосы и на голове, а если просто ножницы, то остаётся только один вариант!

– Юноша, поживите с мое, и вы увидите, что не важно, чего нарисовано на вывеске. Главное, что она есть!

– Что, таки сэкономили? За расческу надо было доплачивать?

– Эту вывеску я рисовал вот этими руками, которыми сейчас буду разбираться с вашими жесткими волосами. Б-же мой, это же сущее наказание, а не волосы! Моя Сарочка из таких вот волос делает щётки для вычёсывания собак! Как вы общаетесь с барышнями? Вы же их царапаете!

За всеми этими причитаниями меня усаживают в кресло и покрывают белой простыней. Парикмахер при этом радостно улыбается. Затурканный Артузов ему не собеседник, а тут есть на ком поупражняться, так отчего же нет? Руки мастера порхают у моего лица. Потом он исчезает, кажется, что его нет, только щелканье ножниц, короткие, выверенные движения рук, артистические взмахи расчески. Н-да уж… следить за настоящим мастером своего дела – это своеобразное удовольствие.

Преображенный до узнаваемости, удовлетворенный легкой интеллектуальной пикировкой с Мастером куафюра, подталкиваемый в спину чуть-чуть отошедшим от тяжких дум Артузовым я наконец-то выбрался в дальнейшее плаванье по местам, где надо тратить деньги. Вторым пунктом стало посещение ресторана. Прага любезно открыла свои двери, швейцар, узнавший, видимо, Артура, чуть скривился, глядя на мой прикид, он в целом был целым, но далеко не парадным, но почему-то мой шеф решил, что лучше поесть до покупки костюма, а вдруг я оный соусом заляпаю? Нехорошо! Отъевшись в своё удовольствие (а вкусно поесть я уже забыл, когда это было: в Гишпании было не до еды, а по приезду сразу стало не до еды. Отдав гурманству своё, мы вышли из обжираловки, и отправились прямиком в Мюр и Мерлиз, простите, он же ЦУМ, но многие москвичи всё ещё называют его по старинке. Там мой Вергилий потащился куда-то вглубь местных закромов, пока не нашёл маленькую коморку с сухонькой старушкой.

– Это он? – спросила старушка, погасив бычок сигаретки в хрустальной пепельнице. По всей видимости, она обращалась к Артузову. Тот кивнул и бабулька, божий одуванчик, куда-то исчезла. Появилась она минут через пятнадцать, притащив полный комплект: костюм-тройку, рубашку, ботинки, шляпу и теплый плащ, что по мартовской погоде лишним не окажется. Примерочная оказалась прямо тут. Не стесняясь, я быстро сверкнул семейными трусами по самой последней моде, быстро переоделся. На удивление, всё подошло и село, как влитое. Артур рассчитался, и мы вышли из универмага, причём мне в этом виде хоть под венец. Нет, у меня были очень хорошие костюмы, добротные, один я привёз из Германии, второй мне построили в Литве, но до этого всего им было как до неба раком… простите, вырвалось.

– Зинаида Витольдовна профессионал. Поверь мне, работала костюмером в императорских театрах. У неё глаз-алмаз. Периодически обращаемся, по нужде и по службе. – пояснил мне Артузов.

До времени приема оставалось еще почти два часа, мы заехали на службу, я провёл их в кабинете шефа, стараясь не мешать ему работать. А ровно без трёх минут пять мы вошли в приемную Сталина, поздоровавшись с неизменным секретарём. Поскрёбышев был на месте и готовил какие-то материалы, печатал что-то на пишущей машинке. Впрочем, времени присмотреться к нему у меня не было. Поговаривали, что он имел серьезное влияние на вождя, готовил массу документов, проектов, от его формулировок зависело и окончательное решение Хозяина. Так это или нет, мне пока что было неведомо. Но тут стук машинки стих, секретарь вошёл в кабинет вождя, после чего вышел, произнёс:

– Заходите, вас ждут.

Несмотря на то, что это у меня была не первая встреча с Иосифом Виссарионовичем, всё равно мандражировал, не без того. Но только зашёл в кабинет, как мандраж исчез – не до того стало. Сталин стоял в дальнем углу кабинета, за своим рабочим столом, в руке сжимал трубку, из которой шёл лёгкий дымок. Он выглядел совершенно спокойным, наверное, это мне и помогло чуть-чуть расслабиться. Мы поздоровались, он приветливо кивнул головой, после чего сделал глубокую затяжку, от которой угол кабинета затянуло ароматным дымом.

– Скажи, товарищ Кольцов, как ты видишь своё будущее?

От такого вопроса я, несомненно, опешил. Да, это меня очень волновало и я, будучи на реабилитации, много думал об этом. Но чтобы вождь так сразу взял быка за рога? Я такого не ожидал, но и долго молчать казалось мне неправильным.

– Товарищ Сталин, для меня этот вопрос более чем актуальный. В ведомстве товарища Артузова я не работаю, а подрабатываю. Заниматься снова журналистикой… понял, что это меня не привлекает. Совершенно не привлекает. Я хотел бы попробовать себя в строительстве. Насколько я знаю, панельное массовое строительство у нас так и не пошло пока что… Тут всё понятно, страна готовиться к войне. Но тем не менее, надо понимать, что СССР – это визитная карточка социализма. И рабочий должен жить у нас не хуже иностранного, а лучше его. В таком случае и нужные специалисты из других стран у нас задержаться и будет создан задел по хорошим профессионалам на время войны. Если мы не допустим врага на наши земли, то и не надо будет тратить огромные средства на восстановление городов и предприятий, не будет необходимости переброса промышленности за Урал. Кроме того, у меня есть что предложить военным. И оно тоже касается модульного строительства.

– Интересно, что же ты предлагаешь военным?

– У нас это называют «зубы дракона». Фактически, это железобетонные пирамиды высотой до двух метров, хотя и метр восемьдесят тоже будет неплохо. Они соединяются при помощи стальных тросов и устанавливаются перед позициями на танкоопасных направлениях. Преодолеть такой рубеж крайне сложно, а если его еще укрепить минными полями перед ним, то он вообще становится крайне труднопроходимым.

– Нарисуй, интересно. – передо мной оказалась ручка-самописка и несколько листов бумаги. Я быстро изобразил один зуб дракона и схему трех линий таких укреплений.Потом нарисовал куб с прорезью.

– А вот это – универсальная огневая точка, в которую можно ставить пулемет, как станковый, так и крупнокалиберный. Этот бетонный куб становится основой такой точки, перевозится на нужное место, его врывают в землю и укрывают землей, если есть возможность, то и бревнами. Предусмотрены бронезаслонки. Таким образом, не надо строить массивные стационарные оборонительные линии. Такие точки быстро устанавливаются в стратегически важных местах и будут серьезно осложнять жизнь наступающему противнику. Они хороши не только для обороны, но и при прорыве вражеских позиций: они быстро устанавливаются на флангах и становятся основой устойчивости прорыва мобильных соединений.

– Вот как… а это интересно. Значит, говоришь, «зубы дракона». А в этот вот куб пушку засунуть можно? У нас есть амбразурная артиллерия, что скажешь?

– На мой взгляд, установить пушку, можно предусмотреть пушечный модуль. Вот только он станет крупнее и тяжелее, следовательно, будет больше проблем с его переброской. Кстати, если установить тут крупнокалиберный пулемёт, то такая огневая точка может нанести врагу намного больше вреда, чем артиллерийская.

– И что, никак это укрепление нельзя будет раздолбать?

– Это будет зависеть от его обваловки, наличия перекрытий из брёвен, например. Тут или точно бомбу из самолета положить, причём немаленькую, или прямой наводкой из пушки садить по амбразуре. Подтянуть огнеметы, но их еще надо до такой амбразуры дотянуть, тут уже всё зависит от того, как держать оборону пехотой. Это их забота не подпускать огнеметчиков на ближнюю дистанцию. И если правильно такие точки расположить, то они станут основой оборонительной линии, и разбить их будет делом непростым. Во всяком случае, опытным путем можно будет установить лучшие схемы применения.

– И ты, Кольцов, не боишься, что я предложу это опробовать военным. А меня обвинят в том, что я не верю в Красную армию, ее силу, что уделяю слишком много внимания обороне? А наша армия самая наступающая армия в мире! Что скажешь, Кольцов?

Сталин называет меня Кольцовым, хотя бы потому, что рядом Артузов, который в моё иновременное происхождение не посвящён. А ладно, рискну…

– Концепция Фрунзе – Тухачевского о превалировании наступления над обороной не правильная и вредная, товарищ Сталин. Пока существует туман войны, всегда будут возникать моменты, в которых враг на каком-то участке будет сильнее, а нам надо будет обороняться. Да и вы сами руководили обороной Царицына и понимаете, насколько обороняться сложнее, чем наступать. Так что надо быть лучшими и в обороне, и в наступлении. Это моё мнение.

– И что хорошо в тебе, товарищ Кольцов, так это умеренная наглость. Вроде бы нахамил, а вроде бы и по делу. Ладно, будем думать. Тебе сообщат наше решение.

[1] Вообще-то мемориальный центр Горки Ленинские организовали в 1949 году, но Пятницын называет так, как ему привычнее.

[2] Специалист по обрезанию у евреев.

Глава четвертая

Забота наша такая

Глава четвёртая

Забота наша такая

Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

13 марта 1937 года

Кадры решают всё. Оказывается, эту здравую мысль, высказанную в Кремлёвском дворце на выпуске Красной Армии 4 мая 1935 года, приходится повторять всё чаще и чаще. Кадровый подход самого Иосифа Виссарионовича был предельно утилитарный: новому человеку он давал задания, при удачном исполнении которых давал новые, повышая их сложность и смотрел, когда человек упрется в свой потолок. При этом он очень не любил, когда кадр брался за дело, которое точно потянуть не мог, из страха ли, или переоценив свои возможности. Если человек сам чувствовал свой потолок и от более сложного задания отказывался, он оставался на своем уровне, и мог не опасаться негативных последствий. Если же брался – и не делал, то следовало наказание. Иногда даже слишком суровое. Но именно так ковались кадры. Потому что, если сотруднику удавалось перепрыгнуть себя и выполнить почти невыполнимое задание, то и награда была соответствующей. В общем, главным принципом было: за свои слова надо отвечать! Интересная ситуация сложилась с Кольцовым, точнее, Пятницыным, попаданцем из далекого будущего. Он сам вызвался работать в весьма интересном направлении. И первое задание сразу подняло планку до серьезной высоты: взялся убрать Троцкого, взялся. Сам продумал операцию и сам ее исполнил! Справился! Следующее задание было намного сложнее: не допустить победы Гитлера в Германии. Сделал! Удивительно! Я считал это задание невыполнимым – только путем физического устранения Адольфа, который к своей безопасности относился с параноидальным вниманием. Тем не менее, чужими руками, но сделал! Раздобыл компромат, который похоронил будущего фюрера, сами партайгеноссе его и грохнули, чтобы сохранить движение. А вот во время задания – выиграть гражданскую войну в Германии, которая стала неотвратимой, Кольцов уже перестраховался. Сразу же сказал, что есть три варианта положительного, по его мнению, развития событий. По самому благоприятному для нас варианту не удалось события повернуть, но уложился в третий вариант. Чувствовалось, что он подошёл к своему пределу, находится на грани своих возможностей. Удивительно, но от задания, которое погубило Кольцова в ДРУГОЙ реальности не отказался. И перепрыгнул себя! Сумел сделать так, что в Испании победили республиканцы! Молодец! И наградть за это не жалко.

Единственно, работа не то что на пределе, а за пределом собственных сил, на Пятницыне отразилась тяжело. Помогли в этой ситуации разобраться товарищи майоры госбезопасности Орнальдо и Куни. Они провели двойной сеанс гипноза, который слился в один. Потрясла попаданца смерть его жены, той, которой не было в его реальности, но к которой именно он, Пятницын, прикипел всей душой. К сожалению, Лина Оденсе погибла в ЭТОЙ реальности почти так же, как и в ТОЙ, другой реальности Пятницына. И этот кризис сильно ударил по сознанию попаданца, которое готово было покинуть матрицу сознания его реципиента. Да! Выучил я тут термины этой проклятой темпористики. Размышляешь о таких делах, приходится соответствовать, тем более, если оперируешь терминами, то надо понимать, что под ними понимают профессионалы.

И вот во время второго сеанса Куни сумел чуток переложить матрицу, избавив ее от явных суицидальных наклонностей поврежденного самосознания Кольцова-Пятницына. Рисковал ли он? Это я рисковал! Потому что отдал приказ это сделать. И могло не получиться. Куни честно не гарантировал результата. Но я принял решение, то есть, взял ответственность на себя. Настоящий руководитель должен советоваться, принимать решение сам, но с учетом коллективного мнения. Но очень часто возникают ситуации, когда решение надо принимать самостоятельно, без консультаций, и тогда вся ответственность ложится только на тебя одного. Почему он принял такое решение? Потому что Пятницын доказал, что может прыгнуть выше своей головы, а терять такого человека – слишком большое расточительство. Да, интересно, что такую способность пришелец из будущего демонстрирует тогда, когда чувствует, что над ним нависла смертельная опасность. Как-то ему удается не впадать в истерику, а сосредоточиться и найти неожиданное решение. А сколько врагов, настоящих, а не созданных злым гением Ягоды, благодаря попаданцу удалось обнаружить? Самым сложным было найти якорь, который заставит Пятницына задержаться в ЭТОЙ реальности, не уходить в небытие. Тут мы с Куни и Орландо ткнули, что называется, пальцем в небо… и попали. Ему нужно какое-то живое дело! Значит, мы дадим ему такое дело!

А пока что подписал представление Артузова на Героя… только передумал, чтобы просто героем СССР, вот героя соцтруда ему как раз впору будет! Им эту награду и откроем. С вручением ордена «серп и молот» на звезде героя. И еще! Сталинская премия в литературе. За статьи и книги последних лет, так сказать, оптом за всё. И личную, не государственную, а именно личную дачу с автомобилем в придачу. Тоже заработал. Да, жену ему это не вернёт, душевного равновесия тоже. Но, как говориться, чем могу. Тем и награждаю. Я не Господь Бог, чтобы ему еще и супругу вручить – живую и здоровую. Но присмотреть за его личной жизнью всё-таки надо будет.

Надо сказать, что не всё так получилось, как хотел Иосиф Виссарионович. Когда вопрос награждения обсуждался на Политбюро, практически все поддержали решение введения звания «Героя социалистического труда». Как поддержали и представление на награждение товарища Кольцова этим званием. Вот только так же практически единогласно проголосовали за то, чтобы первым в списке удостоенных этой награды значился товарищ Сталин. Единственным воздержавшимся при последнем голосовании оказался сам товарищ Сталин. Можно сказать, что именно так и создавался культ личности, но ведь строился этот культ именно вокруг Личности, а не так, как происходило потом – вокруг политических пигмеев, вроде того же Хрущёва. Впрочем, эти славословия вождя не расслабляли. Были у него данные, что именно в тридцать седьмом произошёл заговор молодой партийной бюрократии, направленный на некоторое ограничение планов генсека партии. В ТОЙ ветке истории Конституция была принята в декабре тридцать шестого, но, по мнению Иосифа Виссарионовича, она не смогла сделать главное – отделить партийные органы от управления государством, он же хотел, чтобы партия занималась исключительно вопросами идеологии, ограничив ее контрольные и управленческие полномочия. Ибо партийная бюрократия становилась силой, претендующей на звание нового класса, элитой элит, фактически, сермяжной аристократией. И никакие классовые подходы не спасали от перерождения рабочих и крестьян в управленцев – хозяев жизни. И это при том, что реально управленцев, которых попаданец называл «менеджерами» – англицизм, который вождю не понравился, реально толковых управленцев катастрофически не хватало!

Обстановку в стране мониторили не только по линии НКВД, но этим весьма плотно занималась служба аналитического отдела под началом Меркулова. И да, новые бюрократы были недовольны даже планами того, что Сталин хотел провозгласить окончание Гражданской войны и начало гражданского мира с массовой амнистией участников белого движения (правда, далеко не всех, только тех, кто не был замечен в репрессиях мирного населения и зверствах по отношению к военнопленным). Правда, мысль о том, что надо перейти от курса на мировую революцию к защите завоеваний социализма в отдельно взятой стране – СССР, воспринималось этими товарищами более чем адекватно: у них не было больших заслуг в революции и гражданской войне, а именно при мирном строительстве их способности и дали им возможность выдвинуться на руководящие посты. Но вот потеря власти через контроль производства: промышленного и сельского для них было что серпом по яйцам. Вот и возникали периодически разговоры о том, что Сталин уклоняется куда-то не туда, что надо помочь товарищу Сталину избавиться от помощников, которые советуют ему идти куда-то не туда. Более того, некоторые товарищи даже стали выдвигать тезис об обострении классовой борьбы даже в условиях победившего социализма. И они были правы. Только классом, который эту борьбу разжигал – был класс молодых партийных бюрократов. Благодаря широкому внедрению звукозаписывающей разведывательной аппаратуры, Меркулов давал вождю прослушать самые показательные беседы его будущих оппонентов. Было только два отличия: за спинами будущих заговорщиков не стояли органы – НКВД плотно контролировалось Кировым, который провел еще одну чистку, почти полностью избавив наркомат от выдвиженцев Ягоды. И Ежов был низведен до третьесортного партийца. Правда, он и оказался одним из вдохновителей бюрократической оппозиции. Плюс аналитический отдел, который имел свою группу исполнителей, заточенных на «тихое» устранение слишком зарвавшихся противников режима.

Вот, совсем недавно, видный партийный деятель, соратник товарища Ленина, бывший руководитель Коминтерна, товарища Зиновьев, перенес обширный инфаркт миокарда. Почти десять дней врачи боролись за его жизнь, приезжали профессора из Германии, когда же медики стали говорить, что товарищ Зиновьев пошёл на поправку, какое горе! Повторный инфаркт, и тут уже медицина оказалась бессильна. Какое горе! Какая трагедия! Какой светоч мысли нас покинул! Какой великий человек лежал в гробу! Я лично стоял в почетном карауле и даже нес гроб… немного.

А еще я предполагаю, что возникнет возмущение национальных партийных организаций, потому что в Конституции будет закреплен принцип окончательного отказа от права этих образований на самоопределение и отделение от общего государства. СССР – останется. А вот выход из него, как говаривал Пятницын устами Кольцова «фигвам – народная индейская изба». И к этому тоже надо быть готовым. Потому что окраинные нацики обязательно голову поднимут. И тут их, эти буйные головы, надо будет срубить. Жёстко и даже жестоко. Как-то интересно, что словечки попаданца попали в его речь. Вождь это опять отметил и удивленно хмыкнул.

Впрочем, сегодня ему предстояло решить еще один кадровый вопрос. Человек. которого он вызвал, уже почти двадцать минут мариновался в приемной. Прежде, чем его пригласить на беседу, Иосиф Виссарионович открыл папку с материалами, предоставленную Кировым. Он даже планировал на эту беседу пригласить Сергея Мироновича, но потом передумал. Решил освежить память. Так, сомнение в курсе товарища Сталина. Нет, не в отказе от мировой революции, а о роли партии. И еще… надо понимать национальные окраины, больше полномочий органам власти на местах. Ограничение власти центра, только стратегические позиции. Больше свободы – экономической! Ага! Хорошо, что не свободы как свободы! Вообще и в общем. только экономической. Мол, планирование центра наносит хозяйствам республик вред, поскольку только они, на местах знают, как и что развивать. Ладно. Пусть Поскрёбышев его приглашает. Закрыл папку. Дверь открывается.