Текст книги "Шаляпин"

Автор книги: Виталий Дмитриевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Шаляпин быстро овладел украинской «мовою», ему стали поручать небольшие роли, в «Наталке Полтавке» он спел партию Петра. Труппа двинулась дальше, на юг, нигде не задерживаясь подолгу. Менялись пейзажи, селения: Петровск (Махачкала) на Каспийском море, Темир-Хан-Шура (Буйнакск), Узуль-Ада… К осени добрались до Ашхабада.

Спустя много лет Шаляпин вспоминал свой «малороссийский период» как бесконечное мытарство, голод, унижения. Самодуром и эксплуататором выглядит в «Страницах из моей жизни» Г. И. Деркач. Один из эпизодов тех лет певец потом часто рассказывал: в вагоне поезда по пути в Чарджоу Шаляпин жевал хлеб с колбасой и чесноком, запах не понравился Деркачу:

– Выброси в окно чертову колбасу. Она воняет!

– Зачем бросать? Я лучше съем.

Деркач рассвирепел:

– Как ты смеешь при мне есть это вонючее?

«Я ответил ему что-то вроде того, что ему, человеку первого класса, нет дела до того, чем питаются в третьем. Он одичал еще более. Поезд как раз в это время подошел к станции, и Деркач вытолкнул меня из вагона. Что мне делать? Поезд свистнул и ушел, а я остался на перроне среди каких-то инородных людей в халатах и чалмах. Эти чернобородые люди смотрели на меня вовсе не ласково. Сгоряча я решил идти вслед за поездом. Денег у меня не было ни гроша… Я чувствовал себя нехорошо: эдаким несчастным Робинзоном до его встречи с Пятницей. Кое-как добравшись до станции, я зайцем сел в поезд, доехал до Чарджуя и, найдя там труппу, присоединился к ней. Деркач сделал вид, что не замечает меня. Я вел себя так, как будто ничего не случилось между нами».

Позже эмоциональный рассказ Шаляпина поразил Горького. В письме литератору В. А. Поссе (октябрь 1901 года) он писал о Шаляпине: «…чуть его души коснется искра идеи – он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни…»

Вряд ли Шаляпин был столь одержим идеей возмездия, реванша, скорее сам Горький с его обостренным социальным темпераментом так остро воспринял рассказ певца. К тому же и Георгий Иосифович Любимов-Деркач (1846–1900), несмотря на его показную свирепость – а как еще можно сдерживать богемные страсти бродячей труппы? – знал толк в театре, умело вел антрепризу, ценил талантливых и преданных делу актеров. Газеты писали о прекрасном хоре малороссийской труппы, отлично сыгранном оркестре, сильных солистах.

В Самарканде фамилия Федора, правда с опечаткой, попадает на страницы газеты «Окраина»: «Молодой и хороший голос г-на Шеляпина заставил позабыть его не особенное уменье держаться на сцене».

Работа у Деркача – неплохая школа для начинающего певца, хотя назвать ее легкой нельзя: едва ли не каждый день новый спектакль, времени на репетиции почти не оставалось. Приходилось рассчитывать на собственную наблюдательность, интуицию, смекалку и находчивость. Этими качествами Федор, несомненно, овладевал. Деркач оценил его природную одаренность, стал поручать ему новые партии и даже увеличил жалованье до некогда обещанных 40 рублей. Певица О. В. Арди-Светлова впоследствии вспоминала: «Деркач прекрасно разбирался в своем деле и очень любил хорошие голоса в хоре… Голос Шаляпина резко выделялся своей красотой и мощью. Уже скоро он начал петь ответственные партии – Султана в „Запорожце за Дунаем“, Петра в „Наталке Полтавке“, а в дивертисменте – арию Сусанина „Чуют правду“. В то время он был простой, задушевный, и каждый помогал ему чем только мог».

Положение Федора в труппе укрепилось, Деркач «дал ему ход» и даже начал строить репертуар «на Шаляпина». Однако когда в Баку Федор встретил во французской оперетте Е. Лассаля старых друзей и Семенова-Самарского, то, поддавшись настроению, присоединился к ним. Деркач, разумеется, рассвирепел и, как часто поступали провинциальные антрепренеры, отказался вернуть Федору паспорт. Но и это обстоятельство не остановило импульсивного юношу. В самом деле, чем не поступишься ради славного дружества, доброй компании! Мягкий и приветливый Самарский был ему милее требовательного Деркача, начинающий певец нуждался в отеческом покровительстве и, размягченный радостной встречей, весело запел в хоре французской оперетки, где, по его признанию, французов было человека три-четыре, а остальные евреи и земляки.

«Французы» ставили не только оперетки, но и оперы. Федору тут же поручили партию Жермона в «Травиате», и, как вспоминал актер М. А. Завадский, его участие было столь успешным, что повлияло на сборы. Радость, однако, оказалась преждевременной. Оперетка тифлисской публике вдруг наскучила, труппа развалилась, актеры разбрелись кто куда. «Подарком судьбы» для Федора стало теплое пальто, приобретенное в магазине готового платья «по записке» управляющего труппой Л. Л. Пальмского. Жизнь без денег, да еще и без паспорта, стала совсем унылой. Федор пристроился на пристань крючником, иногда подрабатывал в церковном хоре. Наступали холода, а пальто уже продано… Но судьба снова улыбнулась певцу: он нашел на улице ситцевый платок, в котором узлом были завязаны четыре двугривенных. Федор бросился в татарскую лавку, досыта поел, а за оставшиеся деньги уговорил железнодорожного кондуктора довезти до Тифлиса…

Грузинская столица гостеприимно встретила Шаляпина. Федор разыскал Семенова-Самарского, тот свел его с антрепренером Р. Ключаревым, у которого Самарский сам подвизался артистом. Бывший офицер пробовал себя в театральном деле и собирал оперную труппу. Стоял Великий пост, петь по-русски запрещалось, но опера называлась итальянской, хотя итальянцев в труппе было лишь двое: оркестрант-флейтист и хорист Понтэ, добрый знакомый Федора еще по Баку.

Батум, Кутаис, Елисаветполь… Федор пел почти каждый вечер, иногда подменяя заболевшего Семенова-Самарского. Репертуар Шаляпина ширился: Валентин в «Фаусте», Феррандо в «Трубадуре», кардинал Броньи в «Жидовке», Жорж Жермон в «Травиате», Сват в «Русалке»… Вроде бы трудности миновали, жалованье платили вполне приличное: 75 рублей. Но неисповедимы актерские судьбы! Легкомысленная супруга антрепренера Ключарева сбежала с молодым артистом, оскорбленный офицер оказался сражен женским коварством, горестно запил – труппа распалась.

Снова голод, ночевки в заброшенных сараях, случайные выступления на садовых эстрадах, нищета, отчаяние, мысли о самоубийстве. Федора, стоявшего в печальном раздумье у витрины оружейного магазина, окликнул знакомый голос. Понтэ! Он накормил изголодавшегося приятеля, приютил у себя…

Именно Тифлис Шаляпин назовет потом городом «чудодейственным» и часто будет говорить: «Я родился дважды: для жизни в Казани, для сцены – в Тифлисе».

Глава 6
ВОЗДУХ КАВКАЗА

Как причудливо подчас сплетаются пути и судьбы человеческие! В Казани, по дороге в Панаевский сад, Федор забегал перекусить в булочную Деренкова. Здесь в ту пору служил Алексей Пешков, возможно, они и перебрасывались случайными фразами. Теперь же и молодой Шаляпин, и Горький в поисках пристанища бродят по улицам и переулкам Тифлиса. Их впечатления и жизненные увлечения похожи – обоих властно влечет театр. Горький читает рабочим железнодорожных мастерских трагедии Байрона и Шиллера, участвует в литературных вечерах в библиотеке В. Кайдаловой, хочет создать передвижную труппу, чтобы показывать спектакли в деревнях. Вероятно, Горький видел в Тифлисе «Разбойников» с участием известного актера В. С. Алекси-Месхишвили – он темпераментно играл Франца Моора.

12 сентября 1892 года в газете «Кавказ» опубликован рассказ Горького «Макар Чудра». «Я никогда не забываю, что именно в этом городе (Тифлисе. – В. Д.) сделал свой первый неуверенный шаг по тому пути, которым я иду уже четыре десятка лет. Можно думать, что именно величественная природа страны и романтическая мягкость ее народа – именно эти две силы дали мне толчок, который сделал из бродяги литератора», – признавался Горький.

В Грузии сумели и оценить дебютные успехи двадцатилетнего конторского писца, и одобрить первые литературные шаги 24-летнего мастерового. Для обоих это была пора накопления незабываемых жизненных впечатлений, встреч с удивительными людьми, раздумий о времени и жизни, о призвании, о будущем.

…А в летнем театре Немецкого сада между тем выступали молодые актеры-любители, к ним и прибился Шаляпин. Они приняли живое участие в судьбе «бродячего комедианта», срочно устроили ему бенефис в «Наталке Полтавке». Среди любителей много служащих Закавказской железной дороги. Чтобы поддержать Федора, новые друзья нашли ему место конторщика в бухгалтерии – хороший почерк опять выручил Шаляпина в трудную минуту! Помощник начальника дороги П. В. Корш, любитель музыки, почетный старшина Тифлисского музыкального кружка, обратил внимание на одаренного молодого человека, посоветовал серьезно учиться пению.

Ситуация напоминала Уфу; писарская работа тяготила Федора. И тут он получает приглашение в Казань – Семенов-Самарский рекомендует Шаляпина в антрепризу В. А. Перовского. Дело кажется решенным: «Казанские вести» уже называют Шаляпина в числе артистов труппы, Федору обещано неплохое жалованье —100 рублей, 50 уже получены в качестве аванса. Казалось, отъезд предрешен. Но накануне Федор задумал все-таки зайти к Дмитрию Андреевичу Усатову, преподавателю пения Тифлисского музыкального кружка, весьма своеобразному человеку, о котором он много слышал от своих друзей-сослуживцев. Это импульсивное решение Федора оказалось поистине судьбоносным.

Выходец из крепостных графа Н. Д. Шереметева дворовый Дмитрий Усатов (1847–1913) чудесным образом, благодаря своему исключительному певческому таланту, «выбился в люди». В 1873 году (год рождения Шаляпина!) Усатов окончил Петербургскую консерваторию по классу пения у известного профессора Камилло Эверарди. Через три десятилетия Эверарди восхищался пением Шаляпина и, считая его в какой-то степени своим учеником, умиленно говорил ему: «Ти – моя внучка!»

Усатов хорошо знал трудный быт провинциального артиста: в 1873–1880 годах он выступал в различных оперных антрепризах, в том числе и в Казани, в труппе П. М. Медведева. Именно там, наряду с Ю. Ф. Закржевским, С. К. Ильяшевичем, Усатов в середине 1880-х годов приобрел известность, благодаря которой попал в Большой театр, стал первым исполнителем партии Ленского в «Евгении Онегине», выступил в ролях Андрея в «Мазепе», Вакулы в «Черевичках» П. И. Чайковского. Композитор ценил талант Усатова, его красивый, выразительный, богатый красками голос и посвятил ему свой романс «Смерть» на стихи Д. Мережковского.

Покинув сцену, Усатов занялся вокальной педагогикой, иногда отваживался становиться за дирижерский пульт в Тифлисском музыкальном кружке. Здоровье любимой жены Усатова – Марии Петровны – не позволяло жить в Москве, семья обосновалась в Тифлисе. Здесь Дмитрий Андреевич стал уважаем и любим, его окружали друзья, поклонники, благодарные ученики. Усатова знавал и Семенов-Самарский и даже как-то посоветовал Шаляпину пойти к нему в учение, но в ту пору Федор был отвлечен чем-то, как казалось ему, более существенным.

Встречу с Усатовым Шаляпин запомнил надолго. В дверях на него с визгливым лаем набросилась стая мопсов. Следом появился хозяин дома, «человечек низенького роста, круглый, с закрученными усами опереточного разбойника и досиня бритым лицом».

– Вам что угодно? – не очень ласково спросил он.

Федор смущенно объяснил.

– Ну что же, давайте покричим.

Усатов сел за рояль. Федор начал с арии Валентина из «Фауста».

На высокой ноте Усатов прервал его, пребольно ткнув в бок. По всей вероятности, опытный педагог задумался о певческих возможностях молодого человека. Федору показалось, что он уронил себя в глазах маэстро и шансов на успех нет, но на всякий случай спросил:

– Что же, можно мне учиться петь?

– Должно, – был категоричный ответ.

Тогда Федор обрисовал Усатову сложившуюся житейскую ситуацию: он поедет в Казань, заработает денег на учение и вернется в Тифлис.

– Бросьте все это, – отмахнулся Усатов. – Ничего вы не скопите! Да еще едва ли и заплатят вам. Знаю я эти дела! Оставайтесь здесь и учитесь у меня. Денег за ученье я не возьму с вас.

Усатов тут же отправил недоумевающего Федора с запиской к тифлисскому меценату и музыкальному деятелю Константину Николаевичу Алиханову, возглавлявшему Товарищество торговли аптечных складов. Тот назначил ученику Усатова стипендию – десять рублей в месяц. Впервые в жизни Федор мог не думать о ночлеге и хлебе насущном.

А как же Семенов-Самарский? Перовский? Шаляпин написал в Казань: внезапно захворал, приехать не могу. Это, конечно, нехорошо. Но певец утешал себя тем, что многие поступают гораздо хуже ради более низких целей.

В семье Усатова Федору на первых порах было тяжело и даже мучительно: он привык к богемно-босяцкому свободному образу жизни, не утруждал себя «манерами», полагая их ненужной условностью.

– Шаляпин, не надо шмыгать носом во время обеда! Если вы будете есть с ножа, то разрежете себе рот до ушей! – одергивал ученика Усатов.

«Этот превосходный человек и учитель, – скажет в конце жизни Шаляпин, – сыграл в моей артистической карьере огромную роль. С этой встречи с Усатовым начинается моя сознательная художественная жизнь… Он пробудил во мне первые серьезные мысли о театре, научил чувствовать характер различных музыкальных произведений, утончил мой вкус и – что я в течение всей моей карьеры считал и до сих пор считаю самым драгоценным – наглядно обучил музыкальному восприятию и музыкальному выражению исполняемых пьес».

Конечно, строгие уроки «хорошего тона» били по самолюбию, но постепенно Федор научился вести себя «в приличном обществе». В подарок от Усатова он получил нижнее белье и носки, а потом и фрак, правда, слишком широкий в плечах и выглядевший коротким на его долговязой фигуре. Но теперь Федору и самому стало очевидно: благодаря Усатову он попал в среду образованных и культурных людей. Молодые офицеры, студенты, чиновники не чванились, не блюли «сословную дистанцию», относились к Шаляпину по-товарищески, на равных. Братья Корш – два студента и два гимназиста, сыновья уже упоминавшегося заместителя начальника Закавказской железной дороги, – ввели Федора в дом отца. Здесь Федору открылся незнакомый и непривычный мир «интеллигентного общения». Начинающие певцы М. Г. Измирова, А. Г. Рчеулов много способствовали образованию Федора, приносили книги, ноты, звали в оперу, на концерты, на драматические спектакли грузинской, армянской и русской труппы. Они «корректировали» и манеры Федора. По обоюдному согласию он получал предупреждение: кто-нибудь многозначительно щелкал портсигаром, если у Шаляпина вырывалось слишком «смелое» выражение или вдруг «выскакивал» сомнительного вкуса анекдот. Компания, без сомнения, отучала Федора и от «загулов», и от свойственной ему лихой развязности – приходилось считаться с присутствием в музыкальном кружке очаровательных интеллигентных барышень.

Все это было непривычно для Шаляпина, притягивало, волновало его, он жадно впитывал новые впечатления.

На фотографиях, снятых в Тифлисе, Шаляпин мало похож на артиста. «Это был длинноногий парень, худой, нескладный. На нем были косоворотка и какие-то немыслимые брюки (которые он именовал „пьедесталами“). На голове почему-то соломенная шляпа-канотье с черной ленточкой. Дно шляпы было оторвано, держалось сзади на одной ниточке, при ходьбе от ветра поднималось вверх. Немало мы смеялись по поводу этой необыкновенной шляпы», – рассказывала М. Г. Измирова. Но, слушая Шаляпина на концертах, друзья забывали о неуклюжести артиста – внимание приковывал его неповторимый голос, высокий бас редкого «бархатного» тембра, basso cantante.

Усатов точно определил диапазон голоса и научил Шаляпина пользоваться редким богатством обнаружившихся в нем вокальных красок. Он же познакомил Федора с композитором Генарием Осиповичем Коргановым (его «Элегия» на многие годы вошла в концертный репертуар певца), с режиссером И. С. Питоевым, пианистом и педагогом А. В. Мизандари.

В Тифлисском музыкальном кружке – его еще называли «кружком Арцруни» по имени домовладельца – Шаляпину дали концертный дебют, и он вскоре стал участвовать не только в музыкальных, но и драматических вечерах: играл Разлюляева в комедии А. Н. Островского «Бедность не порок», Несчастливцева в «Лесе». Имя Шаляпина попадает в газетные отзывы и рецензии. В статье Василия Давидовича Корганова (1865–1934), известного пианиста и педагога, напечатанной в газете «Кавказ», Шаляпин сравнивался со знаменитым басом Мариинского театра Осипом Петровым.

Прошел год учебы. Для бенефисного концерта в сентябре 1893 года Усатов подготовил с Федором большую программу: партию Мельника из «Русалки», первый акт «Фауста», в котором Шаляпин пел Мефистофеля, несколько русских романсов. «Тифлисский листок» 10 сентября писал: «Голос бенефицианта… звучал превосходно, производя на зрителей приятное впечатление своей свежестью и мягкостью тонов при значительной силе и хорошей фразировке. Играет молодой артист неуверенно, порывисто, нервно, но держит себя на сцене достаточно свободно. Видевшие и слышавшие г. Шаляпина зимой были приятно поражены теми успехами, которые сделал он за это короткое время. Нет сомнения, что при дальнейшей его работе над своим голосом из г. Шаляпина выработается очень и очень недурной исполнитель оперных ролей; для этого он обладает всеми данными: звучным, сильным голосом, музыкальным ухом, хорошими задатками драматического таланта и, что всего важнее, молодостью».

И все же главным для Шаляпина стали в ту пору уроки Усатова. Дмитрий Андреевич – строгий наставник. Когда он не замечал у своего ученика должного усердия, то не стеснялся в средствах «педагогического воздействия». Федор иногда ленился учить партии наизусть, он ставил на пюпитр рояля раскрытые ноты, а сам, отойдя в сторону, скашивал глаза и читал с листа. Усатов заметил это и однажды встал между нотами и певцом. Федор замолчал. Дмитрий Андреевич сильно разгневался, схватил трость и поколотил нерадивого ученика:

– Лодырь, лодырь, ничего не делаешь!

Усатов открыл Шаляпину творчество Мусоргского, с его сочинениями певец в дальнейшем связал свою артистическую судьбу. В «Сцене в корчме» из «Бориса Годунова», поставленной любителями, Федор исполнял партию пристава. «И вот, когда Варлаам начал петь свою тягостную, внешне нелепую песню, в то время как на фоне аккордов оркестра Самозванец ведет разговор с шинкаркой, я вдруг почувствовал, что со мною случилось что-то необыкновенное. Я вдруг почувствовал в этой странной музыке нечто удивительное, родное, знакомое мне. Мне показалось, что вся моя запутанная, нелегкая жизнь шла именно под эту музыку. Она всегда сопровождала меня, живет во мне, в душе моей и более того – она всюду в мире, знакомом мне. Это я теперь так говорю, – писал Шаляпин годы спустя, – а тогда я просто почувствовал какое-то благоговейное слияние тоски и радости. Мне хотелось плакать и смеяться. Первый раз я ощутил тогда, что музыка – это голос души мира, ее безглагольная песнь».

Самыми одаренными учениками Усатова были Федор Шаляпин и Павел Агнивцев (1866–1920). Павел ради сцены оставил успешную офицерскую службу в Мингрельском полку. «Я очень увлекался его чудесным голосом, и мне нравилась его солидная манера держаться», – писал об Агнивцеве Шаляпин.

Когда в конце лета 1893 года помещение казенного театра арендовала оперная антреприза В. Н. Любимова и В. Л. Форкатти, Шаляпин спросил Усатова: не наняться ли ему в труппу?

– Отчего же нет? – азартно поддержал педагог. – Попробуем! Надо выучить несколько опер. «Русалка» и «Фауст» – это ваши кормильцы, так и знайте. Надо еще выучить «Жизнь за царя».

Однажды на репетиции Шаляпин услышал, как дирижер, веселый итальянец Иосиф Антонович Труффи (1850–1925), говорил кому-то:

– Какой хороши колос у этот молодой мальчик!

Радости Федора не было границ.

Дебют на сцене Тифлисского казенного театра – 28 февраля 1893 года – друзья получили одновременно. Их первое выступление отметила пресса. «Совершенно неожиданно весьма сносными исполнителями оказались новички оперной сцены г. Агнивцев (Амонасро) и г. Шаляпин (Рамфис), ученики г. Усатова, известные нам уже по концертам. Оба они пели и держались на сцене весьма прилично, хотя, конечно, нельзя и требовать от них полного знакомства со сценой – спокойного владения своими голосовыми средствами и игрой… Театр был переполнен», – отмечал 30 сентября «Тифлисский листок».

Репертуар театра Федор Шаляпин освоил уверенно, быстро преодолев робость и застенчивость. В сезоне 1893/94 года артист выходил на сцену более шестидесяти раз, исполнял ведущие басовые партии в четырнадцати операх. В бенефисном спектакле 4 февраля 1894 года Шаляпин пел Тонио из «Паяцев» и Мефистофеля из «Фауста». «Г-н Шаляпин и на этот раз доказал свою музыкальность, мощь голоса и умение владеть им. Игра его, как всегда, была безукоризненной. Артист был в голосе, и многие выдающиеся арии по требованию публики были повторены», – писал рецензент «Тифлисского листка».

«Перед удивленными глазами наших меломанов, помнивших Шаляпина-хориста, ученика, явился Шаляпин-артист в полном значении этого слова. Г-н Шаляпин имеет большой успех, и если он не остановится на пути артистического развития, увлекшись легко доставшимися лаврами, то в недалеком будущем он будет занимать одно из первых мест в ряду выдающихся артистов», – пророчески предсказал проницательный журналист.

Сезон в Тифлисе завершился на высокой ноте успеха. Чтобы закрепиться на его вершине, Усатов благословляет Павла Агнивцева и Федора Шаляпина в путь. С ворохом рецензий и рекомендательных писем друзья отправляются завоевывать Москву.

Но было бы неверным не остановиться еще на одном существенном эпизоде жизни Шаляпина, уже сугубо личном, интимном. К «тифлисской поре» относится и первая любовь молодого артиста. «Ах, Ольга! Я тебя люблю», – написал он, слегка изменив слова из арии Ленского, на своей фотографии, подаренной юной поклоннице.

…Итак, она звалась Ольгой! Впоследствии, когда Шаляпин сблизится с Максимом Горьким, артист и писатель будут удивляться поразительному совпадению сюжетов. Недолгая жизнь в Тифлисе также сыграет в судьбе Горького важную роль. Его первый рассказ появился в газете «Кавказ» в 1892 году; тогда же Шаляпин прочел и первые отзывы критики на свои оперные дебюты. Как и Шаляпин, Горький в поисках заработка служил на Закавказской железной дороге – в слесарных мастерских. «Было и еще некоторое странное совпадение, – писал Шаляпин. – В ранней молодости, когда душа, так сказать, стремится к мечте, когда молодые люди влюбляются, у нас вышло почему-то так, что и мое первое увлечение, и его первое увлечение жили как раз в одном и том же городе, в одной и той же местности: на горе Вере, в Тифлисе, причем и его предмет, и мой носили одно и то же имя Ольги».

Ольга Каминская, ввергнувшая Горького в «трагикомические волнения» первой любви, как и избранница Шаляпина Ольга Михеева были женщинами другого круга, нежели тот, к которому принадлежали влюбленные в них молодые люди. Это обстоятельство окружало образы возлюбленных особым ореолом недосягаемости. «Я хорошо понимал, что она культурно выше меня», – писал Горький об Ольге Каминской в «Рассказе о первой любви».

Ольга Михеева окончила Петербургскую консерваторию. Ее рассказы о величественной красоте российской столицы приобщали Шаляпина к удивительному и неведомому прекрасному. Да и внешним обликом, манерой держаться Ольга сильно отличалась от знакомых Федору хористок, простых и не очень требовательных женщин.

Незадолго до встречи с Ольгой Федор расстался со своей подругой Марией Шульц, приютившей оборванного бродягу-артиста в первые дни тифлисского бытия. Шаляпин остался благодарен Марии за кров, за самоотверженность: чтобы прокормиться вдвоем в трудную пору, Мария продавала свои вещи. Но, когда Федор сам начал зарабатывать, непрочный семейный быт совсем развалился. Пьяные ссоры чередовались с бурными примирениями, и казалось, что выйти за пределы унылого и угнетающего однообразия уже невозможно…

Ольга же представлялась Федору воистину неземным созданием. Они познакомились на одном из концертов в музыкальном кружке. Барышня в пенсне, в изящном воздушном платье взволнованно исполняла чувствительный романс «Плыви, моя гондола…».

На следующем вечере выступал Федор. Арию Гремина «Любви все возрасты покорны» он посвятил Ольге, она была тронута, наговорила певцу комплиментов. «Трагикомических волнений» в этом романе было предостаточно. Против Федора ополчилась мать Ольги, она не разделяла выбора дочери. Однажды, желая выяснить, насколько далеко зашли отношения влюбленных, добродетельная мамаша спряталась за шкафом, но неловким движением обнаружила себя. Изумлению и возмущению Федора не было предела. Он не сомневался, что оскорбленная Ольга порвет с матерью, предложил возлюбленной уйти к нему, жить на его скромный достаток. Но мать и дочь быстро примирились, а юношеский романтизм Федора «заволокло серое облако каких-то сомнений и подозрений». Много лет спустя Шаляпин в «Страницах из моей жизни» вспомнит оскорбления, обвинит Ольгу в непонимании и высокомерии.

Похоже описывал Горький и свою избранницу, порицая ее за «снисходительное отношение к людям»: «Ей жизнь казалась чем-то вроде паноптикума». Горький и Шаляпин мучились и ревностью, и «комплексом неравенства», и невозможностью самим «вписаться» в среду, к которой принадлежали обе Ольги. К тому же ни Горький, ни Шаляпин в ту пору не могли обеспечить своим возлюбленным более или менее достойную жизнь; это, безусловно, влияло на отношения и неизбежно способствовало разрыву.

Описывая в «Страницах из моей жизни» неудачный юношеский роман, Шаляпин не задумывался о том, что Ольга может их прочесть. Однако именно так и произошло… Ольга Петровна Михеева (1873–1943), скромная учительница музыки, до старости жила в Тифлисе. Первая любовь артиста пережила его на пять лет…

Последнее впечатление Федора о Тифлисе: «Пришла на станцию Ольга с матерью. Я начал уговаривать ее ехать со мною. Она отказалась… Когда лошади потащили нас вдоль Ольгиной улицы на Военно-Грузинскую дорогу, сердце мое мучительно сжалось…»