Текст книги "Шаляпин"

Автор книги: Виталий Дмитриевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Как и будущие его великие друзья – Горький, Рахманинов, Серов, Коровин, – Шаляпин врастал в поле современного искусства на высокой «романтической волне». Его путь на большую сцену начинался с искреннего увлечения актерами-романтиками – Киселевским, Дальским, Юрьевым. Каждый свободный вечер Федор в Александринке. «Мы так привыкли его видеть в кулисах, что когда он не приходил, нам чего-то не хватало», – вспоминал позднее премьер театра Константин Александрович Варламов.

Ю. М. Юрьев радовался дружбе Шаляпина и Дальского: «Их сблизили общие интересы, оба одаренные, увлекающиеся. Творческие начала у обоих были очень сильны. На этой почве возникали всевозможные планы, мечты, горячие споры… Да что греха таить – надо сознаться, и кутнуть они оба были не прочь!.. Он (Шаляпин. – В. Д.) поклонялся Дальскому и, уверовав в его авторитет, постоянно пользовался его советами, работая над той или другой ролью, стараясь совершенствовать те партии, которые он уже неоднократно исполнял, стремясь с помощью Дальского внести что-то новое, свежее и отступить от закрепленных, по недоразумению именуемых традициями, форм, не повторяя того, что делали его предшественники».

Безусловно, как актер Шаляпин многим обязан Юрьеву и Дальскому. Они часто бывали на оперных спектаклях с участием Федора, а потом втроем обсуждали исполнение. «Пел он прекрасно, но играл, надо прямо сказать, плохо: не владел своей фигурой, жестом, чувствовалась какая-то связанность, но в то же время уже ощущались проблески настоящего творчества», – вспоминал Юрьев.

Однажды Шаляпин пригласил Юрьева на генеральную репетицию оперы Э. Направника «Дубровский», в которой исполнял партию Дубровского-отца.

– Ну как? – спросил он после первого же акта.

– Все бы хорошо, Федя, если бы ты умел справляться с руками, – ответил Юрьев.

– Да, да, мешают, черт их подери! – огорченно согласился Шаляпин. – Не знаю, куда их деть. Болтаются, понимаешь, без толку, как у картонного паяца, которого дергают за ниточку… Видно, никогда с ними не сладишь!

– А вот что, Федя, – посоветовал Юрьев, – постарайся их больше ощущать, не распускай их так, держи покрепче… А для этого на первых порах возьми спичку и отломи от нее две маленьких частички – вот так, как я сейчас это делаю, – и каждую зажми накрепко между большим и средним пальцами. Так и держи, они не будут заметны публике. Ты сразу почувствуешь свои руки, они найдут себе место и не будут, как плети, болтаться без толку. Главное, чтобы не думать, куда их девать. А потом привыкнешь – станешь обходиться без спичек…

Федор попробовал и обрадовался:

– Да-да! Ты прав. Совсем иное ощущение!

Драматический театр все больше увлекал его: «В мои свободные вечера я ходил… не в оперу, а в драму… Началось это с Петербурга… Я с жадностью высматривал, как ведут свои роли наши превосходные артисты и артистки: Савина… Варламов… Давыдов…»

Но Шаляпин не просто поклонник прославленных мастеров Александринки – он хочет проникнуть в самую суть сценического поведения, пытается понять, что из виденного можно перенести в оперу. Дружба с актерами Александрийского театра открыла ему путь на концертную эстраду.

В ту пору в Петербурге было принято устраивать благотворительные концерты в пользу разного рода нуждающихся сообществ. Актеры выступали бесплатно, но публичностью, славой не брезговали и потому легко поддавались на уговоры предприимчивых организаторов. Те в назначенное время приезжали за артистом в наемной карете – обычно старой, расхлябанной, брошенной бывшим владельцем. Подали такую колымагу и Мамонту Дальскому, но выступать ему в этот раз почему-то расхотелось – актер пребывал в дурном расположении духа, вдохновение покинуло его, и он с ленивой капризностью отбивался от напористого студента.

– Как же это так, Мамонт Викторович? Вы стоите на афише… Вас только одного и ждут… Вы – гвоздь нашего концерта, главная приманка… Если вы не приедете – скандал!.. Потребуют деньги обратно!..

– Не потребуют!.. Это благотворительный концерт… Не уговаривайте, все равно не поеду, – категорически заявил Дальский, но после небольшой паузы добавил: – Вот что: я вам дам вместо себя певца… Хотите?

И Дальский уже кричал в коридор:

– Федор Иванович!.. Поди сюда! Скорей!

Долговязый детина не внушал доверия. Между тем Дальский счел проблему решенной:

– Вот он и заменит меня… Познакомьтесь – Шаляпин!

Делать нечего – карета у подъезда. Федор наскоро собрался. По дороге артист пробовал голос, время от времени откашливаясь, сплевывая в окно, приводя в ужас своего спутника. Федор предавался приятным размышлениям: не раз он видел, как разъезжали в экипажах и каретах знатные дамы да архиереи. А теперь – не угодно ли? – он сам едет в карете по главной улице Петербурга – Невскому проспекту! Мимо движется пестрая вечерняя толпа. Шаляпин вспоминал детство, ночи, когда он, служа у сапожника, дышал густым запахом кожи, краски, лака и какой-то особенной материи…

Карета тем временем свернула с Невского на Михайловскую улицу и остановилась перед Дворянским собранием. Студент – распорядитель вечера – толком и не знал, кого он привез вместо Дальского… Пройдет немного лет, петербургский студент Василий Шверубович уедет в родной город Шаляпина Казань играть на провинциальной сцене, а затем обоснуется в Москве, станет знаменитым актером Московского Художественного театра Василием Ивановичем Качаловым, а Федор уже будет восходящей звездой Московской частной русской оперы, и оба тепло вспомнят о своем знакомстве в «Пале-Рояле»…

А сейчас?..

Когда вместо Дальского в артистическую костюмерную вошел Шаляпин, его встретили с нескрываемым разочарованием. Федор заволновался, стал снова пробовать голос. Роскошный зал Дворянского собрания ослепил молодого певца парадным сочетанием темно-малинового бархата кресел с белоснежными стенами и мраморными колоннами, огромными люстрами с тысячами хрустальных слезинок, внезапно вспыхивающими разноцветными искрами… Публика молчалива, сдержанна. Федор запел – и лед равнодушия стал постепенно таять. «Сердца коснулся страх, тотчас же сменившийся радостью. Я запел с большим подъемом. Особенно мне удались „Два гренадера“. В зале поднялся неслыханный мною шум. Меня не отпускали с эстрады. Каждую вещь я должен был петь по два, по три раза и, растроганный, восхищенный настроением публики, готов был петь до утра…»

Теперь Шаляпина стали часто приглашать на благотворительные вечера, он приобрел известность в кругах любителей музыки. Впрочем, скоро и Панаевский театр ушел в прошлое – рекомендации В. В. Андреева, Т. И. Филиппова, Л. И. Шестаковой открыли Федору путь в Мариинский театр. После памятного вечера у Тертия Ивановича, на котором Федор проникновенно исполнил арию Сусанина, «Заклинание цветов» из «Фауста», певца пригласил дирижер Э. Ф. Направник…

Эдуард Францевич Направник, выходец из Чехии, много лет возглавлявший музыкальную часть Мариинского театра, человек замкнутый и скупой на похвалы, молча прослушал Шаляпина, который на публичном прослушивании спел арию Руслана, арию и речитатив Сусанина из четвертого акта «Жизни за царя». «Арию я пел, как поют все артисты, а речитатив – по-своему, как исполняю его и теперь, – вспоминал впоследствии Шаляпин. – Кажется, это вызвало у испытателей моих впечатление, лестное для меня. Помню, Фигнер (известный тенор Мариинского театра. – В. Д.) подошел ко мне, крепко пожал мою руку, и на глазах его были слезы. На другой день мне предложили подписать контракт, и я был зачислен в состав труппы императорских театров».

Жизнь Федора отныне становится более устойчивой, благополучной. Прошло всего полгода с той поры, когда он выпрашивал у Лентовского жалкие полтинники и щеголял в резиновых галошах, не имея лишнего рубля, чтобы починить изношенные сапоги. Теперь у него в руках официальный документ из плотной желтой бумаги: «Дирекция Императорских театров заключила сей контракт с Федором Ивановичем Шаляпиным в качестве певца баса русской оперы на три года, т. е. с 1 февраля 1895 г. по 1 сентября 1898 г. каждый сезон имеет начаться с 30 августа и окончиться 1-го мая, с обязанностью являться к репетициям с 20 августа…» и далее 14 параграфов, до мелочей регламентирующих существование певца на ближайшие три сезона. А в кармане – визитная карточка: «Артист Императорского Мариинского театра Федор Иванович Шаляпин».

Глава 9
СОЛИСТ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЦЕНЫ

В 1890-х годах Мариинский театр обладал превосходными силами. У дирижерского пульта стояли талантливые и опытные капельмейстеры – Э. Ф. Направник, Э. А. Крушевский, Ф. М. Блуменфельд, постановку опер осуществлял эрудированный режиссер и педагог, в прошлом известный певец О. О. Палечек, с мнением которого считались композиторы A. П. Бородин, М. А. Балакирев, Н. А. Римский-Корсаков, П. И. Чайковский. Басовые партии исполняли прекрасные артисты – Ф. И. Стравинский, М. М. Корякин, А. Я. Чернов, B. С. Шаронов, Я. А. Фрей, К. Т. Серебряков, В. Я. Майборода, А. Д. Поляков, Н. Н. Климов. Совсем недавно покинул театр замечательный певец И. А. Мельников. Федор Шаляпин стал десятым в труппе солистом-басом, да к тому же самым молодым – ему едва исполнилось 22 года.

До сих пор Федор почитал за счастье выступать на эстрадах летних, «садовых» и частных театров. Теперь перед ним – одна из лучших сцен Европы.

Мариинский театр впечатлил молодого певца своей величественной роскошью. Недавно здесь закончены реставрационные работы по проекту архитектора В. А. Шретера. Но главное, о чем думал Федор, – как встретят его опытные певцы Медея и Николай Фигнеры, Е. И. Збруева, М. А. Славина, басы А. П. Антоновский, Ф. И. Стравинский, М. М. Корякин… С ними ему теперь выходить на сценические подмостки, с ними работать, у них учиться.

Вдохновленный Мамонтом Дальским, Федор готовился показать Мефистофеля, обогатив его выразительными драматическими красками, но на репетиции режиссер О. О. Палечек резко охладил реформаторский пыл певца:

– Что вы еще разводите какую-то игру? Делайте, как установлено. Были и поталантливее вас, а ничего не выдумывали. Все равно лучше не будет!..

Первое выступление Шаляпина состоялось 5 апреля 1895 года. На следующий день газета «Новое время» опубликовала сдержанный отзыв: «Шаляпин недурной Мефистофель в тех местах, в которых ему дана возможность блеснуть голосом, чересчур мягким для партии Мефистофеля, в фразировке характерных речитативов отсутствовала выразительность и едкость тона. Рондо о золотом тельце и серенаду он исполнял со вкусом и без лишних подчеркиваний».

Для второго дебюта Федору предложили спеть Руслана в опере М. И. Глинки «Руслан и Людмила». Главный режиссер театра, строгий и хмурый Геннадий Петрович Кондратьев, обращавшийся ко всем на «ты», поинтересовался у Федора:

– Руслана роль знаешь?

– Не знаю, – сознался Федор.

– Есть две недели сроку, если хочешь эту роль сыграть. Можешь в две недели одолеть?

По своему провинциальному опыту Федор знал: певцам нередко случалось спешно вводиться в спектакль и выучивать роль и в два дня, и в два часа. Сам он не раз спасал положение и получал благодарность антрепренера за дружескую выручку.

– В две недели? Еще бы! Как же нет? Конечно! – радостно откликнулся Федор.

Уже в ходе репетиций он понял: переоценил себя, а на спектакле мучился одной только мыслью – не наврать в партии, не спутать слова. «Я нарядился русским витязем, надел толщинку, наклеил русскую бороду и вышел на сцену. С первой же ноты я почувствовал, что пою плохо и очень похож на тех витязей, которые во дни святых танцуют кадриль и лансье в купеческих домах. Поняв это, я растерялся, и хотя усердно размахивал руками, делал страшные гримасы, это не помогло мне». Голос не звучал, движения, пластика, жесты казались вычурными, неорганичными.

Сам же Кондратьев, как видно из его записи, оценил ситуацию по-другому: «Шаляпин-Руслан очень удачен. Молод еще он, но решительно выходит из ряда вон по способностям самообладания и приятности звука. Верю в его будущность». «Способности самообладания» – это важное качество характера очень многое определяло в судьбе Шаляпина.

Однако рецензенты единодушны – роль не удалась, хотя и отметили вокальные способности певца. Федору дали новые репетиции, но, «поскользнувшись», ему так и не удалось найти себя в Руслане. Спустя полгода «Петербургская газета» с досадой отмечала: «…неуверенность чувствуется во всем, даже в ритме… Так выступать на образцовой сцене в образцовой партии национального героя – нельзя».

Через день, 19 апреля, Шаляпин выступил в третьем дебюте – в опере Ж. Бизе «Кармен» исполнил партию Цуниги, хорошо знакомую ему по тифлисским спектаклям, но в ансамбле с певцами Мариинки он снова выглядел не слишком удачно. «Слаб г. Шаляпин в роли лейтенанта, – писал рецензент „Нового времени“, – где он безусловно подражал отличному исполнителю г. Стравинскому».

Отзыв свидетельствует, однако, не только о неуспехе дебютанта, но и – что, пожалуй, самое существенное – о готовности учиться у мэтров. Примером для подражания молодой артист избрал выдающегося оперного мастера Федора Игнатьевича Стравинского, талантливого артиста, последователя замечательного русского певца О. А. Петрова. Стравинский исполнял партии драматического и комического плана, прекрасно владел пластикой, тончайшими оттенками сценического перевоплощения. Проработав в Мариинском театре почти 40 лет, он создал на его сцене мощные сценические характеры басового репертуара.

Среди певцов Мариинского театра Федор Игнатьевич Стравинский (1843–1902, отец композитора Игоря Стравинского) выделялся высокой и разносторонней культурой. Артист собрал большую библиотеку, ее украшали книги по истории и философии. Свои партии Федор Игнатьевич тщательно готовил, изучал эпоху, время, этнографию. «Книги помогают мне уяснить изображаемую мной личность, если она принадлежит истории; если же она лирическая, то изучение мое направляется в сторону обстановки и среды. И лишь тогда, когда в моем воображении окончательно встает образ героя, я приступаю к изучению вокальной стороны партитуры…» – говорил певец.

Блестящий исполнитель характерных ролей, Стравинский уделял много внимания пластике и гриму. Сам делал эскизы, наброски гримов, помогавших в создании сценического образа. Внучка певца Ксения Юрьевна вспоминала восторженные рассказы Шаляпина – он показывал Стравинского в ролях Фарлафа, Олоферна, Скулы и восхищенно восклицал: «Какой это был изумительный актер!» Особенности творческой индивидуальности Стравинского – интерес к пластической «живописной» образности, поиски острой характерности – станут определяющими и в работах Шаляпина. Наброски шаляпинских гримов (талант рисовальщика откроется у Федора позднее) напомнят эскизы гримов Стравинского. В 1901 году Шаляпин поздравляет Стравинского с юбилеем словами: «Слава могучему российскому таланту, победившему силы рутины и застоя». А спустя год в некрологе Ф. И. Стравинскому современник напишет: «Обладая прекрасным могучим голосом (бас), драматическим талантом, редким у оперных певцов, поразительной способностью гримироваться и интеллигентностью, он по какому-то недоразумению не сделался „Шаляпиным“ – до Шаляпина».

Однако – всему свое время…

Неудача Руслана оставила в сознании Шаляпина след на всю жизнь. Певец не раз намеревался выступить в этой роли, но так и не рискнул. Успех в опере «Руслан и Людмила» принесла ему в будущем роль Фарлафа.

Тем временем после трех дебютов Шаляпина окончательно зачислили в труппу Мариинского театра. Ему поручили партии Свата в «Русалке» А. С. Даргомыжского, Судьи в «Вертере» Ж. Массне, Андрея Дубровского в «Дубровском» Э. Ф. Направника. Имя Шаляпина теперь часто встречается в театральной хронике, публика и пресса относятся к его выступлениям с пристальным вниманием. О Шаляпине – Галицком в «Князе Игоре» «Петербургская газета» 27 апреля 1896 года писала: «Что же касается г. Шаляпина, то текст он понял верно… Но голос его как-то слабо (вернее, закрыто) звучал, и ему приходилось форсировать голос для достижения известных эффектов. Ему необходимо еще учиться петь».

Газета «Новое время» также отметила сценическое дарование Шаляпина, которое «при работе может хорошо развиться».

После выступления Шаляпина в роли графа Робинзона в опере Д. Чимарозы «Тайный брак» (премьера состоялась на сцене Михайловского театра) та же газета «Новое время» писала: «…г. Шаляпин в роли жениха-графа не отставал от других, во внешнем виде этого фата не хватало типичности и оригинальности; зато вокальную часть своей партии артист провел с полным вниманием».

Дирекция театра решила: неопытного, пусть и способного артиста следует занимать в маленьких ролях.

«Я благодарю Бога за эти первые неуспехи, – признался Шаляпин через много лет в своей книге „Маска и душа“. – Они вышибли из меня самоуверенность, которую во мне усердно поддерживали поклонники. Урок, который я извлек из этого неуспеха, практически сводился к тому, что я окончательно понял недостаточность механической выучки той или другой роли. Как пуганая ворона боится куста, так и я стал бояться в моей работе беззаботной торопливости и легкомысленной поспешности… Я понял навсегда, что для того, чтобы роль уродилась здоровой, надо долго-долго проносить ее под сердцем (если не в самом сердце) – до тех пор, пока она не заживет полной жизнью».

Лето 1895 года Шаляпин провел под Петербургом, в Павловске, вместе с новым своим приятелем-ровесником Евгением Вольф-Израэлем, виолончелистом Мариинского театра. Певец разучивал новые партии, выступал в музыкальных вечерах в зале Павловского вокзала, в свободное время гулял с друзьями по парку, катался на велосипеде, ловил рыбу в речке Славянке.

Вернувшись осенью в Петербург, он снова начал заниматься с Дальским. Их общий приятель, молодой артист Александрийского театра Николай Ходотов, вспоминал:

«– Чуют прав-в-вду!.. – горланит Шаляпин.

– Болван! Дубина! – кричит Мамонт. – Чего орешь! Все вы, оперные басы, дубы порядочные. „Чу-ют!“ Пойми… чуют! Разве ревом можно чуять?

– Ну и как, Мамонт Викторович? – виновато спрашивает тот.

– Чу-ют тихо. Чуют, – грозя пальцем, декламирует он. – Понимаешь? Чу-ю-ю-т! – напевая своим хриплым, но необычайно приятным голосом, показывает он это… – Чу-у-ют!.. А потом разверни на „правде“, „пра-авду“ всей ширью… вот это я понимаю, а то одна чушь – только сплошной вой…

– Я здесь… – громко и зычно докладывает Шаляпин.

– Кто это здесь? – презрительно перебивает Дальский.

– Мефистофель!..

– А ты знаешь, кто такой Мефистофель?

– Ну как же… – озадаченно бормочет Шаляпин. – Черт!..

– Сам ты полосатый черт. Стихия!..

Дальше идет лекция о скульптуре в опере, о лепке фигуры на музыкальных паузах, на медленных темпах речи… И Шаляпин слушал…

Много взял Шаляпин от Дальского. Даже единственный шаляпинский тембр, увлекший за собой массу других певцов-басов подражателей, получил свою „обработку“ в „школе“ Дальского. Самая артистичность, драматическая музыкальность, красочность фраз Мамонта вошли в плоть и кровь гениальной восприимчивой натуры Федора Шаляпина».

Шаляпин безгранично верил Дальскому, следовал его советам в трактовке ролей, в осмыслении характеров, в отборе интонаций, красок, жестов, пластики. Когда спустя два года великая актриса Малого театра Мария Николаевна Ермолова увидела Шаляпина в роли Ивана Грозного в «Псковитянке», она была поражена прежде всего исключительным актерским мастерством певца.

– Откуда это всё у вас? – спросила она Шаляпина.

– Из «Пале»…

– Из какого «Пале»? – удивленно переспросила Ермолова.

– Из «Пале-Рояля»… Я там «дальчизму» учился.

А в театре Шаляпин мечтал сыграть Мельника в «Русалке». Обещания дирекции неопределенны, но тем не менее он начал работать над ролью с Мамонтом Дальским. «Почему пение в опере не выражает так много жизненных страстей, как слово в театре драматическом? – размышлял артист. – Что, если вокальное искусство сочетать с мастерством драматического актера?» Дальский и здесь оказался умным советчиком.

– У вас, оперных артистов, всегда так. Как только роль требует проявления какого-нибудь характера, она начинает вам не подходить. Думаешь, тебе не подходит роль Мельника? А я полагаю, что ты не понимаешь как следует роли. Прочти-ка.

– Как прочти? Прочесть «Русалку» Пушкина?

– Нет, прочти текст роли, как ее у вас поют. Вот хотя бы эту первую арию твою, на которую ты жалуешься.

Федор прочел – внятно, с соблюдением грамматических и логических пауз. Дальский сказал:

– Интонация твоего персонажа фальшивая – вот в чем секрет. Наставления и укоры, которые Мельник делает своей дочери, ты говоришь тоном мелкого лавочника, а Мельник – степенный мужик, собственник мельницы и угодьев.

«Как иголкой, насквозь прокололо меня замечание Дальского, – вспоминал Шаляпин. – Я сразу понял всю фальшь моей интонации, покраснел от стыда, но в то же время обрадовался тому, что Дальский сказал слово, созвучное моему смутному настроению. Интонация, окраска слова – вот оно что!.. В правильности интонации, в окраске слова и фразы – вся сила пения».

Работа в театре тем временем продолжалась. Подходивший к завершению сезон так и не приблизил Шаляпина к осуществлению его мечты. А тут еще Дальский, читая недельный репертуар Мариинки, укорял Федора:

– Нужно быть таким артистом, имя которого стояло бы в репертуаре по крайней мере дважды в неделю. А если артиста в репертуаре нет, значит, он не нужен театру. Вот смотри – Александринский театр: понедельник – «Гамлет», играет Дальский. Среда – «Женитьба Белугина», играет Дальский. Пятница – «Без вины виноватые», снова Дальский. А вот Мариинский театр: «Русалка», поет Корякин, а не Шаляпин. «Рогнеда», поет Чернов, а не Шаляпин.

– Что же делать? – взволнованно спрашивал Федор. – Не дают мне играть!

– Не дают – уйди, не служи!

– Легко сказать – уйди…

Удрученность Федора замечали и его коллеги. Михаил Михайлович Корякин, с которым он не раз пел дуэтом, хотел вселить в молодого певца бодрость, веру в талант и поэтому в последний день сезона – 30 апреля 1896 года – сказался внезапно заболевшим. Дирекция пошла на риск и выпустила на сцену Мельника – Шаляпина. Спектакль неожиданно оказался заметным событием в жизни певца. Успех не вызывал сомнений.

Так славно завершился для Федора второй сезон в Мариинском театре! «Этот захудалый, с третьестепенными силами, обреченный дирекцией на жертву последний спектакль взвинтил публику до того, что она превратила его в праздничный для меня бенефис. Не было конца аплодисментам и вызовам», – вспоминал Шаляпин.

Спектакль дорог не только Шаляпину. Известный критик Эдуард Старк спустя 20 лет, в 1915 году, вспоминал: «Здесь подлинная драма, и притом драма русская, здесь сочетание двух гениев, Пушкина и Даргомыжского, здесь образец музыкальной драмы в высоком значении этого слова, и какое полное проникновение в музыку и текст явил в нем Шаляпин! Как он сумел в единый миг раскрыть все чары, таящиеся в этом слиянии слова с музыкой, овладеть всеми тонкостями речитатива, доведенного Даргомыжским в третьем акте до высокой степени совершенства, влить в слова столько жуткого трагизма, сообщить всем жестам такую выразительность, овладеть замыслом настолько, чтобы подчинить себе средства этого внешнего воплощения, все это было непостижимо, казалось почти чудом, да оно и было, несомненно, чудом внезапного пробуждения великого таланта от долгого сна, в который он был погружен. Это была вспышка гения, это было блестящее начало того искусства, которое сделало из Шаляпина кумира толпы».

И все же Шаляпин чувствовал себя в труппе неуютно. Некоторые солисты и чиновники театральной конторы не скрывали высокомерия к «пришельцу», раздражения его «провинциальностью», «неотесанностью». «Жизнь в Питере, – писал Шаляпин в Тифлис своему другу В. Д. Корганову в январе 1896 года, – идет своим чередом, по-столичному: шум, гам, руготня и проч. Поругивают и меня, и здорово поругивают, но я не унываю и летом во что бы то ни стало хочу за границу, в Италию и Францию в особенности…»

Намерение серьезное. 22 апреля Федор получил в Дирекции императорских театров «Свидетельство об отпуске» – необходимый каждому государственному служащему документ для выезда за границу. Но мечта певца не осуществилась: судьба готовила ему другой сюрприз – встречу с московским промышленником и владельцем Московской частной русской оперы Саввой Ивановичем Мамонтовым. Правда, о Мамонтове певец тогда почти ничего не знал – официально труппа носила название «Оперный театр К. С. Винтер».

Можно допустить, что Клавдию Спиридоновну Винтер Федор не раз встречал осенью 1894 года в Панаевском театре: она тогда возглавляла административную часть Оперного товарищества И. А. Труффи. Биограф С. И. Мамонтова Е. Р. Арензон полагает, что Товарищество Труффи существовало на капиталы Мамонтова: в это время Савва Иванович всерьез намеревался возобновить начатую в 1880-х годах деятельность своего театра и уже мысленно его формировал.

О Шаляпине Мамонтову напомнили Иосиф Антонович Труффи и Петр Иванович Мельников, сын известного певца Мариинского театра И. А. Мельникова. Переговоры с Федором вел «панаевец» И. Я. Соколов – он с супругой, певицей К. Ф. Нума-Соколовой, также был приглашен в Частную оперу. Втроем артисты двинулись в Нижний Новгород – там С. И. Мамонтов готовил выступления своего театра.