Текст книги "Просто Иван (СИ)"

Автор книги: Виталий Гавряев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

   Как заметил Дзюба, здесь работала немецкая трофейная команда. Только откуда среди них появились советские военнопленные и местные жители, он не мог понять. А раздумывать по этому поводу, не было времени.

  – Григорий, надо сперва взять в ножи пулемётчиков, а затем мы и остальных положим. Я тех, кто решил, что может безнаказанно вешать наших девчат, а ты и Розенблюм, исполосуйте из захваченного пулемёта тех, кто охраняет собранное вооружение и стережёт сапёрную команду – Тихо, на самое ухо прошептал Непомнящий.

   Дзюба, соглашаясь кивнул, настоятельно всунул в руки Ивану свою винтовку и жестами объяснил залёгшему неподалёку Марику, что тот по сигналу бежит с ним к пулемёту и открывает из него огонь по скоплению отдыхающих немцев. А затем, немного привстал и, вжик – вжик: мастерски метнул две финки в спины пулемётчиков. После чего рванул как будто его толкнула освобождённая от давления пружина и побежал к осиротевшему MG. На счастье, их наглую перебежку никто из фашистов не заметил.

   Выждав, когда старшина и Розенблюм займут места за захваченным пулемётом и изготовятся к стрельбе, Иван плавно нажал на спуск любимого Дзюбиного СВТ. Пах – пах – пах– пах – почти без интервала отстрелялся Непомнящий. Отчётливо был слышен только первый его выстрел, остальные утонули в разразившемся пулемётном стрёкоте: а палачи – любители, по-видимому, не имеющие боевого опыта – растерялись, засуетились, так в метаниях, один за другим и полегли возле многострадальной берёзы. Также, рядом со своими палачами лежала и спасённая девушка. В пользу того что она жива говорило то, что она несмотря на связанные руки старалась отползти подальше от своих мучителей. Также залегли, но не шевелились и немецкие помощники.

   Станковый MG, замолчал также неожиданно как и начал работать, а старшина, выхватив из кобуры свой ТТ жутко воя, помчался к тем, кто помогал фашистам снимать минное заграждение. А Иван, заподозрив в этих действиях боевого товарища неладное, побежал за ним следом. К слову будет сказано, что его опасения красноречиво подтвердились после того, как Григорий Иванович с разбегу пхнул ногой первого же лежащего на земле солдата и начал его избивать, вопя во всю глотку самые грязные ругательства.

  – Встать сволочи .... Эти мрази, на ваших глазах советских девчонок вешают, а вы ... этим временем для этих фашистов минные поля снимаете?! Убью ...! Молитесь гады! ...

   Оба солдата, и мужики были подавлены таким напором, и концентрацией агрессии, которую на них выплеснул старшина. Было жутко видеть, как взрослые мужчины испуганно жались к земле, а избиваемый солдат тщетно закрывался от побоев руками, только тихо постанывал когда сапог Дзюбы с размаху, с глухим звуком врезался в его тело.

  Но видимо Григорию этого показалось мало и он, направив на солдата свой пистолет выкрикнул:

  – Встать сволочи! Коли стали иудами, то хоть сумейте принять смерть стоя – как положено мужчинам!

  – Отставить, старшина! – Сам удивляясь своей наглости: скомандовал подбежавший следом за Григорием Иван.

   К счастью лежащих на земле людей, старшина не открыл стрельбы, а всего лишь переводя пистолет с одного несчастного на другого, не оборачиваясь, поинтересовался:

  – Ваня, а скажи ка мне братушка, почему я должен этих врагов народа жалеть?! Они надысь были бойцами РККА и советскими гражданами: а зараз ворогу помогають!

   Не зная что ответить на этот казалось простой вопрос, Непомнящий окинул взглядом людей которые с мольбой о пощаде смотрели на него: как на единственного человека решившего за них вступиться. Затем он осмотрелся по сторонам и, увидел аккуратные рядки извлечённых из земли мин, чему-то улыбнулся, с облегчением выдохнул, и указывая рукой на мины заговорил:

  – Смотри сколько у нас 'добра‟: а вокруг немцы и дороги, те по которым эта сволота идёт как будто у себя дома. После чего ответь. Кто из нашего отряда умеет этим имуществом пользоваться? А?

   Дзюба презрительно посмотрел на униженно лежащих у его ног сапёров, затем на уже извлечённые ими мины. И как-то слишком быстро для человека несколько секунд назад охваченного неудержимой, кипучей яростью, проговорил абсолютно спокойным голосом:

  – Так и быть – пусть пока поживут. Но смотри Иван Иванович, я за ними буду приглядывать: если что, патрона ни на кого не пожалею. А что с этими будем делать? – Старшина кивнул в сторону замазанных землёй мужичков, двое из которых – самые молодые и похожие друг на друга как братья, беззвучно плакали, содрогаясь всем телом.

   Снова возникла небольшая заминка вызванная напряжёнными раздумьями. Ивану настолько не хотелось новых смертей, – от которых он уже успел порядком устать, что он лихорадочно перебирал разные варианты относительно пользы от сохранения жизни этих мужичков. В итоге он решил остановиться на том варианте, который первым пришёл ему на ум:

  – Мы с тобою незнаем, каким образом эти люди здесь оказались. Вдруг их неволили? Да и пока мы будем здесь вести дорожную битву: нам нужна будет провизия, да и в рядом расположенных деревнях лишние глаза, и уши не помешают. Вот и начнём прямо сейчас с местным населением контакты налаживать.

  – Да мы сюда не немцам помогать пришли. – Затараторил скороговоркой пожилой мужичок, чья чёрная с проседью окладистая борода начинала свой рост чуть ли не возле глубоко посаженных карих глаз. – Поверьте братцы. Здесь только что бои прошли, да и вы: тобишь РККА ушли – оставив нас на произвол судьбы, а оружие и боеприпасы остались на поле боя. Ну, мы и это... решили его подобрать да схоронить. Мало ли что. Вот хотя бы для охоты на зверя пригодится – когда он снова вернётся. Или если немцы сильно залютуют. Будет чем им ответить.

  – И ты им веришь? – Шёпотом – чтобы слышал только Иван, поинтересовался старшина, по-прежнему держа под прицелом своего ТТ лежащих перед ним людей.

  – А у нас другого выбора нет. Без поддержки местных, мы быстро с голоду подохнем. – Также тихо ответил Непомнящий.

  – И что ты предлагаешь?

  – Пусть помогут собрать всё необходимое для нас, да сделать надёжные схороны – это у них намного лучше чем у нас получится. А в плату за услуги пусть заберут часть винтовок с боеприпасом да инструмент, который здесь найдут. Словом всё что может пригодится в их хозяйстве.

  – Только после того, как я лично отберу все, что может нам понадобиться. – Уточнил Дзюба: не сильно довольный тем, что придётся отдавать часть имущества, которое он уже считал своим.

  – Разумеется.

   Селяне и сапёры, всё-таки услышавшие эти переговоры, начали успокаиваться, заулыбались, в глазах у людей которые недавно прощались с жизнью, затеплилась надежда: а один из молодых мужичков тихо и немного заискивающе залепетал:

  – Спаси вас господь дядечки. Мы что, да мы вам с превеликой радостью поможем – даже с очень превеликой радостью.... Поверьте, я то всей душой за советскую власть..., а у меня дома ждёт молодая жинка, детки малые, их кормить надобно....

   Смотря на всё ещё боявшихся встать людей и поняв, что Дзюба никого убивать не будет. Да и заподозрив, что помимо своей воли стал участником не очень приятного 'спектакля‟ устроенного старшиной для воспитания сапёров и местных мужиков, Иван подумал:

  – А как Григорий Иванович собирался выкручиваться, если б я не помчался заступаться за этих несчастных. А кинься я к примеру к спасённой от казни девчонке, которую фашисты как раз собирались повесить. Стоп. А как она...

   Ругая себя за то, что позабыл о военнослужащей, а девушка может нуждаться в неотложной помощи, Непомнящий оглянулся: устремив взгляд к берёзе, и выдохнул с чувством большого облегчения. Она стояла и немного отрешённо наблюдала за тем как Григорий и Иван решали судьбу отбитых ими у немцев людей. А они были настолько окрылены лёгкой победой, что никто из них не задумался, почему по крупной автодороге не идут немецкие колонны, и как так вышло, что на устроенную ими стрельбу никто не отреагировал...

  Глава 10

   Настасья Смирнова впервые увидела что такое война: нет, теоретически она знала про неё многое и считала что она ко всему готова. Однако в действительности это оказалась намного страшнее и ужасней чем она могла себе представить. По своей молодой горячности она не оробела даже тогда, когда комбат отбирал добровольцев, которые должны были выйти вперёд и самостоятельно удерживать рубеж на стратегически важной дороге ведущей к переправе через Щару. Вдобавок к тому, она потратила много времени и нервов, убеждая его в необходимости её присутствия в штате этой сводной роты: как заклинание твердила о 'золотом часе‟, про её долг как медика и прочее, прочее, прочее. В конце концов, Фёдор Семёнович пробубнил что-то вроде того, что никогда не простит себе этого решения – но вынужден уступить её настойчивости.

   И вот они прибыли на выбранный рубеж, после чего потекли дни томительного ожидания, временами высоко над их головами летали немецкие самолёты – которые казалось не обращали внимания на окапывающееся советское подразделение. Тем временем где-то вдали зловеще грохотала канонада, а солдаты всё сильнее и сильнее вгрызались в землю, копая и укрепляя разветвлённую систему траншей. Веснушчатый, с девичьим лицом старший лейтенант Любушкин, строго контролировал эту подготовку, заодно рекрутировал бойцов – группами выходящих на их позиции. Была среди подошедших людей и коротко стриженная молодая Еврейка Кац Фаина Иосифовна, – по образованию она была врачом и практически без уговоров согласилась остаться для оказания посильной помощи. Солдаты, смекнув что новой врачице будет неудобно перемещаться по позициям в лёгком ситцевом платьице, сразу кинули клич, и умудрились собрать ей комплект формы красноармейца: единственное что не соответствовало уставной форме, так это гражданские туфельки без каблуков – лишних сапог ни у кого не нашлось. А на второй день после этого, молодой командир реквизировал четыре гружённых телеги: они принадлежали шестерым отступающим сапёрам – которые по началу не желали подчиняться незнакомому им командиру. В ответ на это старлей с пистолетом в руках – не стесняясь в выражениях накинулся на них, и всё-таки подчинил себе этих бойцов, и той же ночью заставил поставить перед своими позициями минные заграждения: – 'Если вам ... так и не довели приказ на минирование, так это сделаю я! А в случае саботажа моих распоряжений – пристрелю ... как врагов народа и подлых вредителей! Мне необходимо здесь продержаться до подхода наших основных сил, и я сделаю все, что необходимое для выполнения полученного мной приказа‟! ...

   Время шло, заканчивалась полученная провизия, а немцы всё не появлялись. Ни старший лейтенант, ни Настасья, ни остальные солдаты даже не догадывались, что они уже давно стали окруженцами. К тому же, так получилось, что по причине нарушенных коммуникаций, и возникшей неразберихи: не владеющие полной информацией штабные управленцы, решили хоть каким-то способом задержать врага на опасном направлении и приказали устроить на дороге – которую уже перекрыли люди Любушкина непроходимые завалы. Летающая на штурмовку и бомбёжку немецкая авиация заметила все эти приготовления и оперативно оповестила об этом своё командование, а когда про это стало известно и в штабе вермахта, то его генералы попросту перенаправили свои наступающие войска в обход.

   Далее всё шло как по накатанному: наступающие немецкие войска, не отвлекаясь на окруженцев ушли вперёд, а окапавшейся у дороги ротой вскорости должны были заняться те, в чьи обязанности входило уничтожение отрезанных от основных сил советских подразделений.

   Также как уже было двадцать второго числа, утро для ещё не имеющей боевого опыта сводной роты Любушкина началось с артналёта: первый – пристрелочный снаряд с жутким скрежетом разрезал воздух и взорвался в лесу с некоторым перелётом. Бойцы – спросонья не понявшие что произошло, повыскакивали из своих сырых землянок и вместе со всеми удивлённо озирались по сторонам. Но вокруг была тишина – если не принимать в расчёт гомон испуганно разлетающихся птиц.

  – Что стоите?! – Закричал Алексей Любушкин: он уже понял что последует дальше. – Живо отходим по ходам сообщения в лес! И там переждём обстрел!

   Ему эхом вторили младшие командиры, но всё равно, не все успели даже укрыться в траншеях. Видимо фашистские корректировщики и наводчики были опытными бойцами, поэтому вскоре земля содрогнулась от разрывов, застонала выкидывая в небо свои комья. А Настя, только что спрыгнувшая в окоп и сразу присела на самое его дно: совсем рядом прогремел взрыв, немного поодаль другой и в узкую траншею, вместе с землёй и гадким запахом отработанной взрывчатки упала чья-то рука – ошмётки одежды придали ей более зловещий вид.

  – А – а – а.... – Застонала шокированная девушка, не в силах отвернуться от лежащей перед ней частицы зловещей реальности войны: спазм сжал её горло, а разум отказывался верить в реальность происходящего.

  – Сестра! Кто ни будь – помогите!...

   Близкий крик – мольба о помощи заставил Смирнову вспомнить о том, кто она и что для выполнения своих обязанностей ей необходимо наличие санитарной сумки. Рука машинально дёрнулась и ощупала бок – дабы убедиться, что сумка с медикаментами на месте: так уж получилось, что это движение сняло оцепенение завладевшее телом девушки. Боясь подняться в полный рост, до раненого бойца фельдшер добиралась на четвереньках: ориентируясь только на его зов. Зовущим оказался молодой артиллерист – из тех, кого самовольно мобилизовал старший лейтенант Алексей. Парнишка вопил, сидя на утоптанном полу траншеи; рядом с ним стояли ещё двое солдатиков и растерянно смотрели на страшную рану бойца. А он, бледный от шока и потери крови, раскачиваясь и воя, смотрел на свою левую руку – которая была перебита большим осколком чуть выше локтя, и держалась на тоненьком лоскутке плоти. А здоровой рукой он пытался пережать культю, из которой пульсируя истекала кровь.

   Настя сообразив о несуразности своего необычного способа передвижения по окопу, поднялась на ноги, и решительно отстранив мешающего ей пройти красноармейца, сделала последний шаг к раненному. Склонившись над ним, обтерев прямо о подол синей юбки и обработав руки спиртом, она приступила к наложения жгута на рану и сквозь свои слёзы и всхлипы девушка говорила обращаясь к солдату:

  – Потерпи миленький..., потерпи хорошенький. Я сейчас, я всё сделаю, я сейчас ... – главное что ты живой.... Понимаешь?

   Когда кровотечение удалось остановить, Настя абсолютно позабыв, что в её сумке лежит хорошо отточенный садовый нож с изогнутым лезвием. Не оборачиваясь к стоявшим за её спиной бойцам, протянула в их направлении руку с раскрытой ладонью и твёрдо произнесла только одно слово:

  – Нож!

   Сказано это было так твёрдо, что красноармейцы засуетились в поисках потребованного инструмента. И когда фельдшер почувствовала в руке его холодную тяжесть: она снова обратилась к раненному. Девушка снова заговорила нежно и ласково – как обычно разговаривает любящая мать со своим плачущим ребёнком:

  – Не смотри родненький – отвернись. Вот так, вот так. Потерпи мой хороший.

   Единым движением, как будто всю жизнь только этим и занималась; девушка отрезала остаток плоти, соединявший культю и ампутированную осколком руку. Она закричала так, как будто этот нож резал её тело: этот стон души заглушил и частые разрывы, и крик раненного бойца. Даже после этого самообладание не оставило Анастасию, она сноровисто наложила повязку и дала распоряжение бойцам, – которые с ужасом во взглядах наблюдали за всеми её манипуляциями:

  – Отнесите его в безопасное место и давайте ему почаще пить.

   Дальше всё слилось в единое и неразделимое целое. Настасья бегала по окопам, делая перевязки. Пару раз заскакивали в землянку, в которой хранились медикаменты: трижды кто-то старался её остановить – когда она покидала окоп и ползла по открытой местности к зовущему её раненному воину:

   – Ты куда девка?! ... Жизнь надоела?! ... Пойми, там смерть, там слишком густо летят осколки! ... – Кричали ей.

   Но Смирнова всё равно вырывалась из удерживающих её рук – и откуда только сила бралась, и ползла, ползла, перевязывала, вытаскивала. Последний раз в руках бойца старавшегося её удержать от рискованных действий остался её сапог: правда его ей вернули, когда она, кряхтя и плача – из последних сил подтащила к траншее тяжелораненого солдата.

   Страх завладел сознанием девушки намного позднее. Он настиг Настю когда артналёт и сменивший его бомбовый удар окончились: тогда Анастасия окончив все перевязки, испытывая сильную усталость зашла в свою сырую землянку, облокотилась спиной на бревенчатую стену и сползла по ней на мокрый глиняный пол. Всё её тело затряслось частой дрожью, неудержимо хлынули слёзы и, началась истерика – девушка навзрыд что-то причитала в голос; выла сидя на полу, и била своими маленькими кулачками по тщательно утоптанному грунту. Зашедшая вслед за ней Кац – за эти дни ставшая для девушки хорошей подружкой. Сразу – без долгих раздумий поняла что произошло с Настасьей; извлекла из сумки свою заветную фляжку, и, подойдя к Смирновой протянула её со словами:

  – Пей подруга. Сейчас для тебя это наилучшее лекарство. И поплачь маленько, поплачь.

   Фаина видя душевное состояние штатного военфельдшера, не стала рассказывать подруге, что один из последних немецких пикирующих бомбардировщиков скинул свой смертоносный груз прямо на землянку с ранеными – погибли все, включая двух санитаров: она сама еле сдерживалась чтобы также не разреветься. А приняв назад ёмкость с разведённым спиртом – сама припала к горлышку губами. Вот так: обе девушки в полном молчании, флегматично сделали по паре глотков – даже не ощутив спиртового вкуса, и сидели, каждая отрешённо смотря перед собой. Но даже такого отдыха им не дали – незаметно вышедшие на позиции немцы пошли в атаку.

  – Тревога! Тревога! Немцы идут! – Мимоходом крикнул кто-то из бойцов, слегка отодвинув брезентовый полог закрывавший вход в их землянку.

  – Таки неймётся этим гадам! Фашисты проклятые! – В сердцах выругалась Кац: говор свойственный её народу в этот момент прозвучал особенно различимо. – Ну шо подруга, я имею мудрую мысль что нам таки пора пополнять свои носимые запасы медикаментов. У нас таки предвидится жуткий аврал....

   Не оглядываясь на подругу – дабы та не увидела отголосков страха в её глазах, Фаина поднялась с деревянной лежанки и тяжело ступая, направилась к стеллажу с бинтами, лекарством и прочим материалом. Ну а Насте было не до рассматривания своей товарки: она молча поднялась с пола и поспешно оправила свою промокшую от просочившейся в землянку грунтовой воды и в двух местах порванную от постоянного ползания юбку, и кое как справившись с этой задачей, не говоря ни слова, сделала шаг к полке где уже хозяйничала прибившаяся к её роте врач. Однако Кац, как будто о чём-то вспомнив, оглянулась и, протягивая руку проговорила:

  – Послушай меня подруга – мне есть что тебе сказать, а я тебе плохого не посоветую. Дай мне свою сумку, а сама, по-быстрому переодень эту подранную юбку на солдатский галифе: запасной комплект у меня вон он – на топчане поверх шинелек лежит. Иначе у наших солдат скоро разовьётся косоглазие и кривошея – так они усердно на тебя косятся. Да и попорченные чулки прикрыть надобно: на коленях уже даже кожа в кровь разодрана. – И как-то безрадостно усмехнувшись, продолжила. – А я, так уж и быть, тем временем, наши сумы всем что необходимо пополню.

   Сказано – сделано. В скором времени обе подруги шли по окопам немного перекосившись под тяжестью несомых ими санитарных сумок: они расходились по ходам сообщения в разные стороны для выполнения своих основных обязанностей – спасения раненых. Выбрав себе наиболее на её взгляд удобную позицию, и продублировав по цепи приказ, что без команды не стрелять, Настя отважилась выглянуть за бруствер. Фашисты не спешили. Они выкатили свои лёгкие пушки на прямую наводку и в данный момент неспешно подносили к ним боеприпасы. Несколько фрицев сноровисто расстилали на земле красные полотнища: Настасья была уверена что на этих флагах была фашистская символика. А рядом с ними: распределившись во фронт советским окопам, урчали моторами несколько бронетранспортёров и пулемётных танкеток. От вида этой показной, основательно-деловой подготовки по всему нутру девушки пробежал неприятный холодок. Логическим довершением этой неприятной подготовки к бойне, в воздухе появилась группа германских пикирующих бомбардировщиков, и с ходу атакуя, они завыли своими мерзкими сиренами.

   Снова взрывы, стоны и судорожная дрожь земли: смертельная вакханалия кружила, выхватывая своей 'костлявой рукой‟ всё новые и новые жертвы. Впрочем, в этот раз налёт продлился недолго, и его сменили частые выстрелы немецких полевых пушек. Натужно взвыли двигатели немецкой техники бронетехники.

   И почти сразу по врагу открыли огонь замаскированные в леске сорокапятки. Настя как раз закончила перевязку очередного раненого и осторожно выглянула из окопа. Советские артиллеристы с первых же выстрелов заставили замолчать немецкие пушки – одна из них потеряв от взрыва колесо, лежала на боку. Расчёты других залегли: боясь даже поднять голову. Но вместо них, по русским позициям заработали пулемёты лёгких танкеток.

  – Вжик, вжик, фью-ють... – Мерзко засвистели пули густо заполнив собой всё пространство.

   – Вжик, бам. – Пуля пролетевшая справа от Анастасии, со звоном ударилась обо что-то железное.

   Повернувшись на звук, Смирнова увидела, как по задней стене траншеи медленно, беспомощно сползал молодой солдатик. Его лицо было спокойно безмятежное – не выражало даже удивления. А на каске – рядом с большой нарисованной красной краской звездой виднелась небольшая дырочка. Ринувшись к нему, и склонившись над ним, Настя поняла, что бойцу уже ничем не поможешь и ей осталось только закрыть его глаза: всё ещё продолжавшие бесстрастно и незряче смотреть на этот мир. Неистовая мольба о помощи отвлекла девушку от ненужных мыслей и она без остатка растворилась в исполнении своих обязанностей. На сей раз – в результате ожесточённой перестрелки, раненых и убитых было намного больше, чем во время первого налёта. И, бегая по траншеям, Настасья потеряла счёт времени, количеству раненых, калеченых, погибших.... Она старалась везде успеть и жутко злилась на себя, понимая, что этого у неё не получается.

  – Ура! Сестрёнка, мы отбили их атаку! – Закричал незнакомый Насте боец, когда она перевязывала голову легкораненому сержанту, который в пылу боя даже не обратил на рану внимания: посчитав её царапиной. – Они потеряли два своих бронетранспортёра и одну танкетку, и все они подорвались на нашем минном поле! Ура! ... Ай да наш командир, классно он придумал!...

   Несмотря на понесённые потери люди, всё равно радовались своей победе. Ликовали и кричали все – кроме Любушкина, он осматривался вокруг, хмурил брови и нервно покусывал губу. А заметив Кац и Смирнову – которые несмотря на сильную физическую и эмоциональную усталость, контролировали перенос раненых в лес, слегка прихрамывая на некстати подвёрнутую ногу, подошёл к ним.

  – Настя и Фая, загружайте все имеющиеся у нас подводы; соберите на них всех раненых и как можно скорее доставьте их в ближайший госпиталь.

  – С сопровождением санитарного обоза справится и одна из нас. – С молодой горячностью возразила Фаина.

   Старший лейтенант устало посмотрел на молодого врача и, добавив в голос твёрдости проговорил:

  – Обоз сопровождать будете обе! Это приказ! – И уже немного помягче продолжил. – Одна может и не справиться: поймите девчата, у вас в обозе слишком много тяжелораненых бойцов.

   Алексей понимал, что не имея флангового прикрытия, его подразделение было обречено на скорую героическую гибель. И ему не хотелось, чтобы эти молодых девчонки пополнили списки безвозвратных потерь. Старший лейтенант был искренне убеждён, что женщина должна рожать здоровых и крепких детей: а отдавать свою жизнь за родину и спокойствие своих семей, удел мужчин. И поэтому на него никак не подействовали доводы медиков и в конце затянувшихся пререканий, прибёг к последнему – вескому аргументу: он пообещал расстрелять их за саботаж его приказов. Не смогли на него повлиять и слёзные мольбы Анастасии. И когда за поворотом исчезла последняя санитарная телега, он облегчённо вздохнул и, привычно развернувшись кругом, с 'лёгким‟ сердцем пошёл через лесок по направлению к окопам. Боже как же он был прав: через полчаса состоялся непродолжительный авианалёт; после чего снова взревели двигатели немецкой бронетехники и после этого, в тыл ударили обошедшие защитников немецкие пехотно-штурмовые группы, поддержанные снайперским огнём. На сей раз, победа в сражении была на стороне оккупантов.

   Уже вечерело, когда неопытные возницы достигли непроходимых лесных завалов перегородивших их дорогу. К этому моменту у них умерло шестеро 'тяжёлых‟ бойцов, а двое – видимо от рождения являлись крепкими, здоровыми людьми, были без сознания, и каким-то невообразимым образом, наперекор полученным ранам, продолжали жить.

  – Нет, нет, нет! Этого не может быть! Такого не должно быть! – Закричала Фаина которая вела под уздцы лошадь передней повозки и первой заметившая непреодолимую преграду. – Как же так?? Ведь нам такое не объехать, не обойти! ...

   Раненые красноармейцы – те, кому было это посильно, старались приподняться и рассмотреть: их интересовало, что там такое произошло, и почему так эмоционально возмутился их доктор. Те, кто смог рассмотреть поваленные в навал деревья перегородившие дорогу, мрачнели, но ничего не говорили своим товарищам по несчастью: впрочем, последние были настолько слабы, что не проявляли к происходящему не какого интереса.

  – Фая, ты чего голосишь? – Строго оборвала подругу Настя: подбежав к ней из самого конца обоза. – Людям и без того тяжело, а ты орёшь как скажённая.

  – Так как же нам быть? Неужто придётся возвращаться?

  – Значит придётся. – Настя сама была на грани нервного срыва, и от необдуманных, эмоциональных высказывания на эту тему её удерживало только то, что проявление её слабости и растерянности, отрицательно скажется на состоянии раненых бойцов.

  – Но мы и так потеряли слишком много времени. И у нас уже столько умерших...

  – А что ты предлагаешь? – Зло: на самое ухо своей подруги прошептала Настя. – Завал мы с тобой не разберём. А останемся здесь, так считай всех наших ребят на смерть обречём: даже тех, кто относительно легкоранен – осколки и пули в плоти застряли. Те, что лёжа на подводах, превозмогая боль, помогают нам повозками править.

  – Ну почему жизнь так не справедлива?

  – Это не жизнь такая несправедливая, а война такая – как 'паскудная баба‟. – Уже намного спокойней подытожила Анастасия. – А пока Фаина, давай позаботимся о мёртвых: вон, воронка у дороги, в ней и прихороним наших умерших ребят. Не дело мёртвым среди раненых лежать: сама врач – должна понимать. ...

   Ночь пришлось провести у лесного завала: покалеченные бойцы нуждались в отдыхе после мучительной поездки в скрипучих телегах, да девушки не решились вести обоз во тьме. Покончив с похоронами, они развели костёр, нашли и вскипятили воды, после чего были вынуждены заняться ранеными, – особенно теми, у кого от дневной тряски открылись раны. В общем, забот у них хватило на всю ночь. Поэтому к покинутым ими позициям санитарный обоз вернулся только в полдень. Где их и пленили немцы из работавшей там трофейной команды. Подводы выехали прямиком на группу фрицев выкатывавших из капонира трофейную сорокапятку: так что разворачиваться и уходить в лес было поздно – фрицы сразу заметили появившуюся из-за поворота подводу, и, оставив пушку, схватились за карабины висевшие у них за спиной. Держа на прицеле не только Настасью, но и тех, кто находился на подводах, трофейщики закричали и стали осторожно к ним приближаться.

  – Ну вот. – Устало подумала Настя: без каких либо эмоций, смотря на подходящих к ней солдат вермахта. – Стоило столько колесить, понести из-за этого потери среди раненых и в результате так глупо попасться в плен.

   Смирнова также отрешённо посмотрела на спящих в телеге раненых: они настолько вымотались от дорожной тряски, что часть из них забылись спасительным сном, а другие были настолько плохи, что лежали в беспамятстве.

   Отсутствие привычного скрипа колёс; чувствительных толчков возникающих из-за дорожных неровностей; громкое звучания немецкой речи: привело к тому, что со стоном проснулся младший сержант – Настин однофамилец. Быстро сообразив что происходит, он встрепенулся, чем причинил боль как себе, так и лежащим рядом с ним товарищам по несчастью.

   – У-у-у... и почему нам не разрешили взять с собой оружие? – Глухо простонал он, с ненавистью смотря на окруживших телеги немецких солдат. – Как это глупо... это же надо так нелепо вляпаться. Даже застрелиться не из чего.

   От галдежа устроенного фрицами, пробуждались и другие, они с послесонья не могли сразу всего понять и беспомощно озирались. Добровольный помощник – раненый в обе ноги красноармеец, управлявший третьей подводой, после недолгих раздумий решился на отчаянный шаг, он неожиданно вытянул руку в направлении приближающихся к нему фашистов: в его руке оказался наган, однако нечего большего боец не успел. По округе разнеслись хлёсткие звуки нескольких ружейных выстрелов, и советский солдат: уже мёртвым откинулся назад – на телегу. Рядом с ним, получив смертоносную 'порцию свинца‟, забились в предсмертных конвульсиях ещё двое бойцов.

  – Не стреляйте! Неужели вы не видите, что мы везём раненых! – С сильным надрывом в голосе выкрикнула Фаина: она как раз стояла возле последней – четвёртой подводы и прекрасно всё видела.

   На эти выстрелы спешно сбежались ещё немцы, среди которых был унтер-офицер без портупеи: он быстро оценив обстановку, указал на Кац рукою и приказал:

  – Эту унтерменшу – отведите к оберфельдфебелю Краузе!

   Двое солдат весьма шустро подбежали к Фаине и грубо схватив её за руки – силком потащили к вышеуказанному Краузе: стоявшему возле пулемётного гнезда на противоположной стороне недавнего поля боя.

   Настя как заворожённая наблюдала, как её подругу подвели к оберфельдфебелю; как он недолго с ней пообщавшись, указал рукой на берёзу, и с каким проворством немцы нашли верёвку, сделали петлю, и повесили врача. К моменту когда из под Фаиных ног выбивали ящик из под снарядов, вернулся один из двоих немцев конвоировавших молодую Еврейку.