Текст книги "Кровь за кровь"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

И был опасен. Очень опасен.

– Значит, по-прежнему хитрим… – Храпов мою просьбу проигнорировал напрочь. – Мне очень не хотелось бы применять к вам некоторые очень действенные методы, развязывающие язык, но вы не оставляете выбора…

Заметив вопросительный взгляд "горячего восточного человека", он молча кивнул и быки принялись за привычное, судя по сноровке, дело. Мои руки привязали к деревянному брусу, а к ногам прицепили две металлические болванки, и я с помощью электротали вознесся над полом на целых полметра. Мне хотелось бы и дальше, через крышу и, как любимый детворой Карлсон, по воздуху домой, но уж больно тяжелыми были железяки, да и моторчик папа с мамой почему-то забыли приделать к моей многострадальной заднице.

– Все, амбец, – резко сказал Храпов. – Повыделывался – и будет. Мне нужны конкретные ответы на не менее конкретные вопросы. Твое удостоверение – "липа", притом с чужой фамилией, детский лепет о причинах появления в гараже – брехня, попытка изобразить из себя пай-мальчика, эдакого хронического интеллигента – чушь собачья. Ты Стас Сильверстов, бывший спецназовец, а нынче – сотрудник какого-то вшивого детективного агентства. Попробуй возразить, если сможешь.

Не скажу, что я не был поражен до глубины души. Так быстро разобраться в моей подноготной – по одной фотографии! – это показалось мне просто фантастикой. Неужто Жердин заложил? – мелькнула мыслишка, но здравый смысл тут же подсказал, что в моих домыслах реальность и не ночевала. Я ведь никому не говорил, что пойду в "разведку", а уж капитан тем более не мог об этом знать. Оставалось единственное – за мной следили.

Притом настолько профессионально, что я даже ничего не заподозрил.

Нет, не может быть! Выйдя из дому, я полчаса проверялся на наличие "хвоста", но так никого и не вычислил. Конечно, академий шпионажа я не проходил, но топтунов чуял как легавый пес дичь. И даже не потому, что нас хорошо натаскивали в учебке. Просто у меня с детства как-то неожиданно прорезался талант следопыта. Чем я и пользовался, играя со сверстниками в войну или прятки. Это были какие-то неосознанные моменты озарения, когда голова еще ничего не соображает, а ноги несут туда, куда нужно. И в армии я не раз убеждался в своей нестандартности, когда ни с того ни с сего менял маршрут поиска, тем самым избегая засад. Парни из моего отделения по гроб жизни должны быть мне обязаны, что вернулись домой пусть и немного покарябанные, но на своих двоих и даже со всеми мужскими принадлежностями. Под конец службы я начал подозревать, что в нашем штабе сидит какая-то сука, качающая секретные сведения чеченам, но то были не мои заботы; каждый должен есть свой хлеб, в том числе и военная контрразведка.

И все-таки, откуда у Храпова такие сведения?! Как он узнал мою настоящую фамилию!?

– Допустим, – сказал я уже нормальным, не блеющим голосом. – И что с того?

– А то, что мы сейчас добавим до твоего роста еще сантиметров десять. Если, конечно, ты не будешь с нами откровенен. – Храпов подал знак, и "восточный человек", державший в руках пульт, нажал на кнопку.

Теперь уже я висел как больной радикулитом на растяжках. Груз на ногах был таким тяжелым, что у меня даже мышцы затрещали.

– Между прочим, мне больно, – сдержав невольный крик, ответил я сквозь зубы. – В таком положении я могу лишь описаться, но не членораздельно говорить.

– Опусти, – приказал Храпов быку с пультом, и я почувствовал облегчение, когда груз коснулся пола. – Что ты искал в "газоне"? Только не вешай нам больше лапшу на уши!

Иначе через пять минут у тебя порвутся не только мышцы и сухожилия. Мы твою кожу порежем на ремни, а раны присыплем солью. Тебя устраивает такой вариант?

– Очень убедительно, – согласился я. – Твои доводы действуют на меня неотразимо.

Потому темнить мне как-то не с руки. Я искал в машине тайник.

Мои палачи быстро переглянулись. Храпов нахмурился.

– Что за тайник и почему ты его искал? – резко спросил он.

– Мой шеф дал мне такое задание. В нашем агентстве я человек маленький… – попытался я схитрить.

– Ты опять за свое!? Ну-ка, вздерни его… – Храпов посмотрел на быка с пультом.

– Стоп! – крикнул я. – Не нужно. Я и впрямь мало что знаю. Мне известно лишь то, что к нам обратился какой-то человек с просьбой найти похищенные из его квартиры антикварные ценности. Наш сотрудник проанализировал данные, которые удалось раскопать, и ваша машина попала под подозрение. Дело в том, что кража состоялась среди бела дня, а "газон" как раз находился возле дома потерпевшего. Может, мы и не обратили бы на будку никакого внимания, но у этого человека украли несколько картин вместе с рамами, а поскольку их в руках не унесешь, значит воры имели транспорт, притом с тайником. Вы ведь сами знаете, что гаишники проверяют почти каждый грузовик…

– Ну и что, нашел тайник? – с нервным смешком спросил Храпов.

– Нет. Теперь я вижу, что мы ошибались. – Я сделал такие честные глаза, что даже сам себе поверил.

– Вот брехливая падла… – проворчал плешивый дуболом.

– Врет, козел, – с нехорошим выражение лица поддержал его и второй бык. – Нужно его немного бритвой расписать, может, поумнеет.

– Твоя правда, – согласился Храпов. – Поднимай…

Электромотор тали противно взвыл, и я снова ощутил неимоверную тяжесть, буквально расчленяющую мое тело.

– Мужики, вы что, в натуре!!! – заорал я благим матом. – Я выложил все, как на духу!

Отвяжите руки, перекрещусь!

Я не был лохом и знал, что живым они меня не отпустят. В любом случае. Но надежда всегда теплится в человеке, даже в самых критических, безвыходных ситуациях, а потому мне ничего иного не оставалось как играть свою роль до конца. Вдруг я ошибаюсь…

"Восточный человек" достал из кармана опасную бритву и вопросительно посмотрел на Храпова. Тот стоял потупясь, о чем-то размышляя.

– Парни, я не соврал! – продолжил я свою волынку. – Ну что вы в самом деле!?

– Заткнись! – рявкнул бас. – Еще успеешь накричаться.

Храпов поднял голову и испытующе взглянул на меня. Я изо всех сил пытался выжать слезу, но мои артистические способности достигли своего предела. К тому же я готовился к боли, страшной боли, которая мне уготована. Я совершенно не сомневался в участи, которая мне предстоит. Воюя с чеченами и зная их кровожадность к пленным контрактникам, я всегда носил в кармане гранату, чтобы в случае чего отправиться на небо, минуя пыточный полустанок. Мне, конечно, приходилось испытывать боль – я был три раза ранен – однако она не шла ни в какое сравнение с теми муками, что испытали буквально расчлененные русские парни, которых мы находили в подвалах разрушенных домов Грозного и в горах. И вот теперь у меня даже нет моей смертоносной палочкивыручалочки, последнего прибежища пусть и не храбрых, но отчаявшихся – это точно.

Держись, Сильвер, держись…

– Начинай… – тихо и буднично приказал Храпов и отошел в сторону – чтобы его не обрызгало кровью.

Я сцепил зубы и обречено закрыл глаза. Господи, прости меня грешного…

И в это время среди воцарившейся тишины неожиданно громко и нагло подал голос мобильный телефон.

– Алло! – это Храпов. – Да, конечно… Взяли. Как договаривались… Нет, пока нет. Почему!?

Понял, извините… Слушаюсь. Когда? Хорошо, ждем…

Я потихоньку поднял непослушные веки и посмотрел на палачей. "Восточный человек", матерясь под нос, с явным сожалением прятал свое страшное орудие в карман. Его напарник тоже был не в лучшем расположении духа. Но никто из них даже не заикнулся, чтобы убедить Храпова продолжить экзекуцию. А то, что ее почему-то отменили, и скорее всего начальники Храпова, я понял мгновенно. Господи, спаси меня! Если меня минует чаша сия, пойду в церковь и поставлю всем святым столько свечей, сколько они никогда еще не видели.

Меня в очередной раз опустили на грешную землю. Вернее, мой груз. Я по-прежнему висел распятый и недоумевающий. Что стряслось? Похоже, мои палачи кого-то ждут. Для чего? Чтобы продолжить начатое в присутствии какого-нибудь мафиозного босса? Может, у него такое хобби – смотреть на пытки. Совсем эти новые русские озверели.

Верхний свет в складе потушили. Зато включили прожектор, бьющий мне прямо в глаза.

Так прошло добрых полчаса.

Наконец я услышал, как к моему узилищу подъехала машина – судя по тихому, воркующему звуку мотора, импортная и наверное очень дорогая. Возле двери склада наметилось какое-то движение, но я ничего, кроме обжигающе яркого света, не видел – этот подлый прожектор находился где-то в пяти-шести метрах от меня и имел лампу мощностью не ниже киловатта.

Меня созерцали минуты две. Я весь сжался, ожидая продолжения спектакля с бритвой, но мои страхи оказались напрасными. Послышался тихий говор, затем мягко хлопнула дверка машины и босс моих палачей отбыл. Спустя некоторое время прожектор потушили и я оказался в кромешной мгле, в которой катались радужные круги – "записанные" на глазную сетчатку прожекторные лучи. Кто-то невидимый подошел ко мне и грубо залепил мой рот клейкой лентой. Вскоре громыхнул засов на двери склада и я очутился в полной тишине.

Я попытался трепыхнуться, чтобы освободить руки. Но груз на ногах не дал мне возможности поджаться даже на сантиметр. Безнадежно вздохнув, я покорно сдался на милость судьбы. Мне даже не хотелось думать, что будет дальше и почему меня оставили в покое. Может, босс этих негодяев – людоед /мало ли какие бывают бзики у богатых/ и решил мною пообедать, а его шестерки ждут, пока мое мясо не станет достаточно нежным и мягким. Мне рассказывали, что так поступают корейцы для получения своего самого излюбленного деликатеса – собачьей вырезкой. У специально откормленных псов выворачивают лапы и привязывают на ночь к столбам. Бедные животные воют от боли до самого утра, тем самым очищая мясо от лишней крови – она скапливается поближе к сердцу. Поутру, сделав собачкам секир башка, корейские гурманы жарят или парят – хрен его знает – вкусный, выдержанный и натуральный продукт вместе с приправами, а потом трескают, поливая соевым соусом. Так это, или не так – утверждать не берусь. Но в данный момент, в отличие от псов, я даже лишен был удовольствия всласть покудахтать по причине заклеенного рта.

Уже начало светать, когда вновь появились мои истязатели; за исключением Храпова. Он, похоже, и впрямь был настоящим бригадиром – только мафиозного клана, и теперь сладко почивал, предоставив двум своим подручным самим закончить начатое. Но ко мне даже пальцем не коснулись, если не считать укола, который всадил мне "восточный человек", особо не целясь, прямо в мягкое место. Наверное, этот козел имел некоторые медицинские познания; правда, весьма специфические.

Балдеж начался спустя минуту. Я не знал, какой препарат мне вкололи, но очень хотел, чтобы "медик" не рассчитал дозу. Вдруг бедолаге Сильверу повезет и он вознесется на небеса в первозданном виде и со скоростью ракеты?

С мыслью о возможности нечаянной легкой смерти я и отрубился. Это было прекрасное чувство…

Глава 12. ТЮРЬМА

Мое пробуждение оказалось наполненным чудесами. Первой мыслью, после того как я осознал себя бурно размножающейся и быстро эволюционирующей инфузорией туфелькой, стало ежесекундно крепнувшее убеждение, что я почему-то лежу в хлеву и подвергаюсь газовой атаке со стороны по меньшей мере десятка свиней. Они даже похрюкивали от удовольствия, но я их пока не видел, так как мои веки окаменели и мне никак не удавалось открыть глаза.

Прошло еще какое-то время и я наконец обрел способность шевелить своими закостеневшими конечностями. Придерживаясь руками непонятно за что, я сел и открыл свои диафрагмы. Картина, которую я увидел, сразила меня наповал. Судя по нарам, набитым по самое некуда мужиками, я попал или в небесное чистилище, или в самую обычную тюрьму, что подтверждала и параша, возле которой я сидел. Шлепнув несколько раз сухими губами и подвигав языком, я попробовал говорить, хотя и не очень надеялся быть услышанным:

– Где я, люди добрые?

– У хозяина на киче, соколик, – осклабился старик, сидевший неподалеку.

Был он весь сморщенный, сутулый и какой-то дерганный, несмотря на почтенный возраст.

Его руки и грудь украшали татуировки, что выдавало в нем человека бывалого, имеющего не одну "ходку" в зону. Но место, которое старик занимал в камере – почти возле двери; крайними были лишь я и параша – как-то не вязалось с его "стажем" и возрастом.

Так, понятно, подумал я. Кича – это казенный дом, хозяин – по-моему, начальник тюряги.

Но что я здесь делаю? Как сюда попал? Когда меня успели осудить? И за что?!

– Какое сегодня число? – отважился спросить я старика, начиная чувствовать себя бедным Эдмоном Дантесом, заживо похороненным в подземельях замка Иф.

Подумав, старый урка ответил. Я напряг все свои мозговые извилины – и ахнул. Твою мать!.. Это что, я торчу в камере почти неделю!? И все время в бессознательном состоянии!? Чудеса…

– Когда меня сюда… – Я запнулся, подыскивая нужное слово. – Ну, в общем, доставили.

– Ночью. Ты так набухался, что лыка не вязал.

– Так это вытрезвитель? – обрадовался я.

– Бери повыше, – снова заулыбался старик. – Ты попал в стойло.[2]2
  Стойло – ИВС – изолятор временного содержания (жарг.)


[Закрыть]

– А я думал, что в свинарник, – не сдержался я, чтобы не объяснить свое видение проблемы.

Старик рассмеялся. С виду он казался добрым дедушкой, но его холодные оценивающие глаза почему-то не вызывали у меня желания побеседовать с ним по душам.

– Мне бы попить… – вспомнил я о своей жажде, царапающей горло мелкими коготками.

– Вон, с другой стороны двери, бак с водой. Что, сушит?

– Угу… – собравшись с силами, я встал и подыбал к вожделенному источнику с прикованной к цепи алюминиевой кружкой.

Я выпил не меньше чем полведра. И с каждым глотком мои силы умножались, а гогольмоголь в голове постепенно превращался в нормальные мозги с пока еще только зарождающимся мыслительным процессом.

– Гля, мужики, наш ханурик очухался!

Я обернулся на голос и понял, что в мою сторону смотрят почти все сокамерники. До этого они играли в карты, о чем-то довольно шумно болтали и портили воздух, совершенно не обращая внимания ни на старика, ни на меня.

В ответ я приветливо улыбнулся и развел руками – мол, что поделаешь, со всяким может такое случиться.

Но мое демонстративное миролюбие не дало ожидаемого эффекта. Я уже понял, с кем меня угораздило столкнуться в этом клоповнике. И сообразил, почему старый урка, по воровским понятиям просто обязанный занять самое лучшее место – возле окна, расположился на отшибе, где обычно отираются салаги-"первопроходцы".

Камеру оккупировала молодая "поросль" – коротко подстриженные бычки и отморозки.

Среди них не было уникальных личностей – дуболомов эдак килограмм на сто тридцать – но и эти вонючие хорьки представляли собой грозную, жестокую силу, с которой не захотел связываться даже старый урка; возможно, вор в "законе". Молодняк брал наглостью, нахрапом, особенно в ИВС, где не было, как в зоне, устоявшейся иерархии.

– Кто такой и по какой статье катишь? – солидно спросил меня один из них, наверное, самый тупой, но отнюдь не самый хилый; похоже, он в этом хлеву был за бугра.

– Понятия не имею, – признался я вполне откровенно. – Ей Богу, ничего не помню. За что присел, кто меня сюда воткнул… – полный абзац. А зовут меня Стас.

– Законы наши знаешь? – мини-бугор показал в щербатой ухмылке редкие желтые зубы.

– Как-то не приходилось изучать… – Меня этот хмырь уже начал раздражать.

– Не знаешь – научим, не хочешь – заставим… гы-гы-гы… – изрек он прописную армейскую истину – наверное, единственное, что вдолбили в его квадратную башку ретивые сержанты.

Я промолчал. А что скажешь? Дерзить было опасно, но и поддаваться нельзя – затопчут.

Конечно, в основном морально, но от этого в тюрьме, судя по рассказам бывалых людей, все равно не становится легче. Оставалось единственное – помалкивать и ждать прояснения ситуации.

Бугор, видимо еще не прошедший в полном объеме тюремные университеты, а потому не ожесточившийся до упора, глубокомысленно кивнул, признавая за мной право держать язык на привязи, и отвалил в свой угол, чтобы продолжить картежную игру. Я облегченно вздохнул, радуясь, что мой первый контакт с "коллегами" по стойлу, как выразился старый урка, закончился миром, нашел себе свободное место на нарах и аккуратно присел на краешек. Мне нужно было здорово поразмыслить.

Но, как говорится, напрасно музыка играла, напрасно фраер танцевал. В молодости я бывал в разных переделках, иногда драться приходилось через день: и в школе, и на улице, и микрорайон на микрорайон, и на танцплощадке… – в общем, пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать мелкие и крупные стычки подрастающих балбесов, занимающихся самоутверждением. В принципе я не был записным драчуном, однако както так получалось, что меня будто магнитом тянуло туда, где намечалась очередная свара.

И всегда в критических ситуациях, когда пацаны сталкивались лбами, но еще колебались, размышляя – драться или пойти на мировую, находился маленький задиристый шкет, без раздумья бросающийся на противника и бьющий первым. Потом он потихоньку исчезал с поля битвы и, наверное, наблюдал с безопасного расстояния как мутузят его приятелей и посмеивался. Мы не любили этих хорьков, однако всегда признавали их право быть членами нашей команды.

К моему глубокому сожалению, такая вонючка, выросшая в шакала, оказалась и среди старожилов камеры. Я его сразу распознал и постарался не встречаться с ним взглядом, но злые импульсы, будоражившие нервную систему худого и проворного отморозка, не давали ему покоя ни на воле, ни в тюрьме.

Он подошел к мне с очень нехорошей ухмылкой и сказал:

– Это мое место.

Будешь приставать, подумал я, наливаясь желчью, мне придется оборудовать тебе местечко на кладбище, притом без пересадок и остановок в реанимации. Но ответил миролюбиво:

– О чем базар? Садись рядом, я подвинусь.

– Ты не понял? Я сказал – это мое место.

Ах, как хорошо я изучил таких хитрованов! Он говорил совершенно спокойно, не повышая голоса, как будто беззлобно, но я знал, что решение им уже принято и драки не миновать. Хмырек лишь выжидал удобный момент, заговаривая мне зубы.

– Ты прежде хорошо подумай, а потом начинай… – Я сказал это очень тихо, но серьезно, глядя ему прямо в глаза.

Сказал и понял, что в камере вдруг стало тихо как в могиле.

Заводила понял, что я разгадал его намерения. Будь это в другом месте, не в ИВС, скорее всего, он дал бы задний ход. Ему тоже приходилось драться, и не один раз, а потому он сразу понял, что я вовсе не мальчик для битья. Но отступать уже было поздно – позади тихо урчала свора, ожидающая жестоких развлечений.

Он ударил так, как привык: быстро, коварно и в одно из самых уязвимых мест – в нос, снизу вверх, тычком, открытой ладонью. Это был удар из разряда слепящих, когда мгновенные слезы на какой-то миг делают человека беспомощным, так как он почти ничего не видит, а потому теряет ориентацию. В подобных случаях дело остается за малым – добить лоха, набросившись на него толпой.

Я поймал его руку в нескольких сантиметрах от своего лица. Все получилось просто и элегантно: захват за пальцы, рывок вниз и хмырек завизжал от страшной боли как раненное животное. Я мог бы сломать ему все пальцы – вместе или, для большего кайфа, по одному, без разницы – но он не был моим личным врагом и злобы к нему я не испытывал.

– Все назад! – сказал я внушительно обалдевшей своре, на миг оцепеневшей от неожиданности. – Я люблю хорошие шутки, но не на столько, чтобы позволить кому-либо дать мне за здорово живешь по сопатке. Есть предложение разойтись мирно.

– Ты… ты чего!? – Словарный запас у мини-бугра явно подкачал. – На кого прешь!?

– Я на рожон не лезу. И не я первый начал. А потому давайте не будем усугублять ситуацию.

Я видел, что бугор на миг заколебался. И мне было понятно почему. Похоже, в его рэкетирской практике еще не встречались люди, способные дать ему достойный отпор. А безнаказанность порождает самоуверенность и прямолинейность суждений. Он оказался не готов принять разумное решение – момент был абсолютно не стандартный.

Однако, я не заблуждался насчет дальнейшего развития событий. Положение обязывает. А он как-никак считал себя главарем, хозяином камеры. И от него ждали только жестокого подавления бунта на "корабле" – чтобы другим было неповадно.

Краем глаза я видел старого урку. Он сидел, не шевелясь, но его острые глаза-бритвы зорко следили за мною и окружающими. И в них поблескивал какой-то странный огонек – словно ситуация не только вызывала интерес, но и возбуждала, радовала. Сукин сын…

Я так и знал. Бугор и впрямь был тупым. Окажись на его месте кто поумней, все можно было спустить на тормозах, не роняя достоинства. Но он все-таки пошел на абордаж, как говорится, без страха и упрека.

Теперь я уже не сдерживался. Их насчитывалось шестеро, камера тесная, узкая, а потому массу, которая хлынула на меня во главе с бугром, можно было сдержать лишь одним способом – валить всех подряд и до упора.

Главного "быка" я встретил прямым в лоб. Он завалился под ноги остальным и впрямь как скотина на бойне – только хрюкнул. Но мне было недосуг рассматривать дело своих рук – свалка пошла нешуточная. Я отмахивался, меня молотили – только кости трещали. К сожалению, я был лишен маневра из-за тесноты и меня едва не затоптали, когда кто-то сделал мне подсечку. Лишь с детства выработанная привычка любой ценой держаться на ногах заставила меня ценой невероятного усилия сначала встать на колени, а затем стряхнуть пенящуюся от злобы свору с загривка.

Драка закончилась прозаически: лязгнули засовы, заскрипела дверь и в камеру вошли два охранника.

– Брэк! – резко скомандовал один из них, с поломанным носом; похоже, бывший боксер. – Все по местам!

Мои супротивники повиновались беспрекословно и быстро. Наверное, этот охранник имел немалый авторитет среди подследственных, обретающихся в ИВС.

– Ты снова за свое, Дерюга? – с ленцой спросил он мини-бугра, только-только очухавшегося после моей примочки. – Нехорошо. Помнишь мое обещание? Лады. На выход. Посидишь несколько дней в карцере – остынешь. А вас, – охранник посмотрел на остальных, – предупреждаю в последний раз. Ведите себя тихо.

Свора ответила тихим покорным шелестом.

Наконец он обратил свой взгляд и на меня.

– Ты новенький?

– Похоже, что так.

Мне почему-то показалось, что охраннику я понравился. Он смотрел на меня с легким удивлением и благосклонностью. Наверное, охранник узнал во мне бывшего спортсмена, коллегу, и в его душе проснулось корпоративное чувство.

– Ну-ну… – сказал он неопределенно – и был таков, уводя смурного бугра.

В камере воцарилось напряженное ожидание. И я знал чего. Увы, таков закон подобных сообществ – кулак стоит выше мозгов. Мне приходилось бывать в разных компаниях, но нравы в них не отличались разнообразностью.

Я спокойно прошел к окну и сел на "престижную" койку. Никто из моих бывших противников даже не пискнул; все сделали вид, что так оно и должно быть. Я их понимал – шобла лишилась вожака, а потому была морально сломлена.

– Отец! – позвал я старого урку. – Переселяйся.

Мне показалось, что он даже стал выше ростом и значимей. Старик не спеша протопал вслед за мной и занял шконку напротив; я уступил ему лучшее место. Он поблагодарил меня взглядом и жестом фокусника достал из своей одежды две сигареты.

– Куришь? – спросил он, не обращая ни малейшего внимания на остальных.

– Не откажусь, – ответил я и тут же почувствовал, что зверски голоден.

Мы возлегли, как римские патриции, на свои "ложа" и молча задымили. Наши сокамерники тем временем стали умывать сопли и приводить в порядок одежду.

Наконец настало время все обдумать. Я даже не пытался, как в кино, когда невинного человека бросают за решетку, бросаться на дверь камеры, стучать и требовать объяснений у охранников, просить, чтобы отвели к следователю и тому подобное. Не знаю, как там за бугром, а у нас такие номера не катят. Единственное, чего я мог добиться своим буйством, так это поссориться с надзирателями, что могло принести мне большие неприятности. А их у меня и так хватало.

Итак, кто-то запихнул меня в клетку на съедение органам нашего самого справедливого в мире правосудия. Мало того, моя одежда исчезла и я был одет в дерюжку с чужого плеча.

Зачем этот маскарад? Кто это сделал? Неужто Храпов? Нет, такой фортель был ему не по плечу. Тут чувствовалась рука опытная, жестокая и имеющая власть. И о ней я не имею ни малейшего представления. Потому оставим ее за кадром – всему свое время. Меня явно все эти дни держали на уколах – что-то наркотическое или снотворное. Зачем? Ответ напрашивался сам по себе – чтобы выиграть время. Но не проще ли было отправить меня на дно к ракам? Кто-то не захотел такого поворота ситуации. Пожалел? Ха-ха! Пожалел волк кобылу, оставив хвост и гриву.

Но что мне инкриминируют? Я был на все сто процентов уверен, что меня очень ловко подставили, а затем, обеспамятевшего, сдали ментам. И что я такого натворил? Неужто меня подвели под "мокрую" статью? Свят, свят… Постучи по дереву, Сильвер. Не дай Бог… Тогда мне точно крышка – тот, кто задумал спектакль со мной в главной роли, не позволит мне выйти сухим из воды. Деньги могут все, а большие деньги – тем более.

Единственное, что меня утешало в моем незавидном положении, так это удовлетворение от хорошо сделанной работы. Я вышел на горячий след! Он прямо обжигал, был свежим и надежным. Но меня сняли со следа как глупую букашку. Сильвер, Сильвер, как же ты, брат, лопухнулся…

– В каком мы городе? – спросил я старого урку.

Шальная мыслишка вдруг забежала в голову и заставила меня не только вздрогнуть, но и вообще задрожать осиновым листом.

Старик посмотрел на меня с недоумением и ответил. Мама родная! Ни хрена себе… Вот это компот. Меня определили на "квартиру" не менее чем за тысячу километров от родных мест. Круто.

– Что с тобой? – полюбопытствовал старый урка, глядя на меня своими холодными буркалами.

– Да так… ничего… – пробормотал я, стараясь прийти в себя; новость и впрямь была сногсшибательной. – Как вас зовут?

– Хе… – показал вставные зубы старик. – По разному. Но для тебя я Степан Ильич.

– Как вы думаете, Степан Ильич, когда меня поведут на допрос?

– Не скоро, – коротко ответил старый урка. – Смотря что ты натворил. Если крупняк – то могут и сегодня выдернуть к следаку. А если на тебе висит мелочевка – тогда рассчитывай на месяц или два.

– Не может быть!

– Еще как может. У них запарка, – он снова показал свои фиксы. – Кича переполнена и народ продолжает прибывать не по дням, а по часам. Некоторые кантуются здесь по полгода. Притом, за сущие пустяки. Вертанул мешок картошки из соседского подвала – и приехали. Дело пустяшное, яйца выеденного не стоит – а мужик ждет разбирательства уже седьмой месяц. Есть тут такой, в соседнем каземате. Пытался права качать – попал под каток. Теперь ребра лечит. Чухонца видел?

– Кто это?

– Попка. Тот, который только что забрал Дерюгу. Бывший боксер. Зверь… – В голосе старого урки послышались уважительные нотки. – Любит порядок. Посадили – сиди и не дергайся. Начальство разберется. Ежели в камерах что не так, с кого спрос? С Чухонца.

Он тут за бугра. Потому и не дает спуску разным сявкам, которые что-то там требуют, а еще хуже – устраивают кипиш. Не завидую я Дерюге – Чухонец предупреждал его уже раза два.

– Понял… – Я задумался.

Значит я буду торчать здесь до новых веников. Плат, даже если поставит на уши весь город, меня, естественно, не найдет. Не думаю, что он догадается про мою одиссею. Как ему сообщить где я и что со мной? Как!? Надежда только на его связи, но поди докричись за тысячу верст…

– Степан Ильич, у меня вопрос… – я понизил голос до шепота.

– Ну? – Старый урка смотрел на меня выжидающе.

– Как связаться с волей?

– Хочешь послать маляву?

– Да. Иначе мне амбец.

– Дело непростое… – Старик хитро прищурился. – Но возможное.

– Помогите, пожалуйста. Тому, кто передаст записку по назначению, хорошо заплатят. А я, если выйду отсюда, постараюсь и вам помочь.

– Хе… Ну, скажем, в помощниках я не нуждаюсь. Но ты мне нравишься. На тебя можно положиться. И я выполню твою просьбу. За мною, сам понимаешь, должок… – Он остро взглянул на притихших бузотеров. – Я бы и сам с ними разобрался… со временем, но ты подсуетился в самый раз. А потому рисуй свою маляву и завтра она уйдет по назначению.

– Это в другом городе.

– Без разницы. Я сказал – доставят, значит так оно и будет…

Последующие четыре дня тянулись как резиновые. В камере царило напряженное перемирие – шестерки ждали бугра. Но ему, похоже, приходилось несладко и присел он в карцер надолго. Старый урка большей частью кемарил или дымил сигаретой. Где он доставал курево, какими путями оно к нему попадало – я даже представить себе не мог.

Судя по моим подсчетам, за день он выкуривал не менее пачки и даже меня угощал, хотя я мужественно и отказывался, не желая попасть к нему в полную зависимость. И тем не менее запас сигарет не иссякал. Прямо тебе чудеса из волшебной лампы Аладдина. Но самое интересное было тогда, когда начинался всеобщий шмон – старик, которого едва не раздевали догола, оказывался чистым словно стеклышко. Мистика…

За мною пришли к обеду пятого дня. Удивительно вежливый и дружелюбный Чухонец / в свете того, что я о нем слышал/ передал меня из рук в руки менту с четырьмя звездочками на погонах, и, подмигнув, возвратился в свою дежурку. Капитан молча состыковался со мной при помощи наручников, и мы, миновав КПП, вышли на свет ясный. Там нас уже ждала машина, почему-то частное такси, но я не стал разводить базар-вокзал – если ты в "браслетах", то лучше придержать язык, особенно когда на переднем сидении машины торчат большие розовые уши. Так мы в полном молчании доехали до самого аэропорта и поспешили на посадку – тем же макаром, в прикованном состоянии, и через служебный выход. Правда, неразговорчивый мент, во избежание излишнего внимания со стороны пассажиров к моей персоне, повесил на наши окольцованные руки пиджак, и мы благополучно добрались до своих мест.

Едва самолет взлетел, капитан отстегнул наручники и я обрел относительную свободу.

– Куда летим? – спросил я серьезного мента, чтобы заполнить вакуум в наших, пока еще и не намечавшихся, отношениях.

– В теплые края, – ответил он загадочно и вдруг широко улыбнулся.

От улыбки его строгое лицо неожиданно стало приятным и добродушным. Не будь на нем мундира, я бы мог с ним даже подружиться – этот парень чем-то мне импонировал.

– Подвинься, олух царя небесного…

Голос за спиной поразил меня словно молния. Плат!? Я резко обернулся и увидел ухмыляющегося Серегу.