Текст книги "Наперегонки со смертью"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Сон пришел ко мне внезапно и тихо. Он приятно охладил измученный терзаниями мозг и понес на своих невидимых крыльях в райские кущи сновидений. Там было светло, радостно и царили полная безмятежность и неземная умиротворенность…

Утром я проснулся бодрый и хорошо отдохнувший. Еще не успев как следует продрать глаза, я уже знал, с чего нужно начать свой крестовый поход против пока тайного врага.

Это знание появилось чисто интуитивно, и тем не менее я был уверен, что мой план сработает. Хотя эта уверенность, скорее всего, зиждилась на безысходности, однако я старался об этом не думать. Потерявши голову, о волосах не плачут.

Удивительная штука городское "дно". Оно есть практически в каждом городе, независимо от времени его основания и региона. Чаще всего "дно" представляет собой слоистую структуру: в самом низу – потерявшие человеческий облик личности; чуть выше – наркоманы, не совсем законченные алкоголики и ворье всех "мастей"; еще выше – разнообразные крутые и отморозки; правда, они считают себя пупом земли, но даже не подозревают, что этот "пуп" находится в районе заднего прохода; и наконец слой с фальшивой позолотой, где спрессованы скороспелые нувориши, которых почему-то называют новыми русскими, хотя это не совсем верно, и чиновная рать, вскормленная и вспоенная взятками до неприличных размеров.

Границы между слоями весьма зыбкие и расплывчатые. Они приобретают четкие очертания лишь в части финансовых возможностей. Однако, обитателей "дна" роднит главное – абсолютная бездуховность и патологическая жадность, толкающая их на самые страшные преступления. Они никогда и ни в чем не раскаиваются, свой образ жизни считают единственно правильным, а в ранг закона у них введено полное беззаконие.

Цинизм у обитателей "дна" считается главной добродетелью, презрение к окружающим возведено в принцип, жестокость к себе подобным является критерием истины.

И тем не менее каждый слой "дна" при острой необходимости может превратить свою рыхлую, насквозь прогнившую субстанцию в стальную оболочку самодельного взрывного устройства, начиненную гвоздями, металлическими шариками и обломками абразивных кругов. Горе тому неразумному, который попытается самовольно, без надлежащих основание и даже рекомендаций, проникнуть в какой-нибудь из слоев. Его немедленно взорвут, сокрушат, размажут по асфальту, сотрут в порошок и развеют по ветру. Слой городского "дна" – это государство в государстве. Не зная обычаев этого удивительного и очень стойкого по отношению к любым переменам в обществе образования, не стоит в него и соваться. Будь ты даже гениальным актером и мистификатором, вырядись в любые одежды и выучи наизусть язык и правила поведения обитателей исследуемого слоя, все равно тебя сразу раскусят. У граждан этих мини-государств поистине звериный нюх и не менее звериные традиции.

Я направил свои стопы как раз в один из таких слоев. Однажды, на хорошем подпитии, Лычков повел меня на "экскурсию" в Гнилушки. Будя я потрезвее, меня туда не затащили бы и на аркане. Но пьяному море по колено, а потому я попер за ним без страха и упрека.

Впрочем, Сева обмолвился, что там у него есть друг, который при необходимости предоставит нам свою "крышу".

Гнилушки – это своего рода раковая опухоль почти в центре города: в основном одноэтажные строения, разнообразные мастерские и маленькие заводики, ныне в основном бездействующие, окруженные высотными домами. Как-то так случилось, что генеральный план застройки не учел некоторых особенностей этого весьма примечательного места. Когда-то здесь жили люди среднего достатка – я имею ввиду дореволюционное время. В войну немцы здорово проредили еще добротные особняки, и на месте расчищенных развалин выросли уродливые строения, похожие на курятники. Но каждый из этих уродцев гордо именовался домом, имел свой номер и соответствующие регистрационные документы в бюро инвентаризации.

До поры до времени власти не обращали почти никакого внимания на форменное безобразие, портившее вид центральной части города. Им было не до того. То вождя всех времен и народов Сталина меняли на гениального агрария-кукурузовода Хрущова, то главный гэбист Берия вдруг оказался очередным врагом народа, то красавец мужчина и душка Брежнев совершал крутой поворот от авантюрного социализма к временам застоя.

И лишь когда в кармане государства зашелестели нефтедоллары, и их стало гораздо больше, чем могли сожрать все наши зарубежные друзья по соцлагерю и прочие, в основном на словах исповедующие коммунистические идеи, дошло дело до реконструкции и перепланировки городов.

Гнилушки решили снести в первую очередь. Но когда подняли поименные списки жильцов этих трущоб, то схватились за головы. Оказалось, что в одном доме-курятнике прописано как минимум три-четыре семьи – примерно пятнадцать-двадцать человек, по одной живой душе на два квадратных метра общей площади. Выходило на то, что для обеспечения аборигенов Гнилушек жильем требовалось построить не менее трех новых микрорайонов. Жильцы трущоб радовались, потому что им поторопились объявить о грядущем счастье, заключающееся в получении новых долгожданных квартир, а ученые и чиновные мужи ломали головы – как бы и яблочко съесть и на дрын не сесть.

Решение было принято мудрое и в духе времени. О Гнилушках просто забыли. А чтобы они не портили настроение ни городским властям, ни приезжим, дома-курятники отгородили от улицы трехметровой высоты забором, покрасили его в веселенький цвет и оклеили транспарантами и афишами.

Постепенно Гнилушки стали превращаться в большую многоквартирную "малину" для босоты. Очень удачное расположение – в самом центре города, где оживленные транспортные потоки (сплошной кайф для карманников), богатые квартиры (мечта воровдомушников), и шумные рестораны, в которых можно преспокойно спустить награбленное и, в случае перебора, на карачках доползти до своей близкой хазы – влекло в Гнилушки людей определенного толка с неодолимой силой. Здесь сбывали краденное, гнали самогон, курили наркоту, устраивали "дома свиданий", без особых опасений попасть на скамью подсудимых сводили кровавые счеты, торговали заграничным барахлом, укрывали преступников… трудно перечислить все "возможности" этих центровых трущоб, куда даже самые ушлые и смелые оперативники угрозыска не решались в одиночку совать нос.

Перестройка, постепенно превратившаяся в сплошную перестрелку, лишь добавила криминального "аромату" печально известным Гнилушкам. Больше половины городских рэкэтиров и отморозков имели честь быть выходцами из этой клоаки. Теперь опухоль, именуемую Гнилушками, можно было устранить только облив напалмом.

Вот в такое примечательное место я шагал ясным осенним утром, надеясь, что мне удастся и выполнить задуманное, и унести ноги подобру-поздорову.

Глава 11. ПАХАН В ОТСТАВКЕ

Петр Дубов оправдывал свою фамилию на все сто. Это был кряжистый мужик с пудовыми кулачищами, каменным невозмутимым лицом и непокорными вихрастыми волосами, чуть тронутыми сединой. Он держал в Гнилушках странное заведение, гибрид современного ресторана с дореволюционным трактиром, под названием «Охотничий домик». История жизни Дубова, которую рассказал мне Лычков, весьма примечательна.

Он работал водителем грузовика, слыл передовиком производства и вообще надежным мужиком во всех смыслах этого слова. Дубов был трудягой, каких поискать. Но в один воистину черный день всемогущий случай поставил все с ног на голову. Какой-то пьяный хмырь в хмельном кураже вышивал по проезжей части дороги и угодил в аккурат под колеса машины Дубова. Дело, в общем, обычное и вины водителя в трагическом происшествии не было. Собственно, следствие дало именно такое определение случившегося. Но при всем том присутствовал один, очень неприятный, нюанс, который в конечном итоге повлиял на приговор суда и круто изменил судьбу Дубова – экспертиза определила наличие в крови обвиняемого алкоголя. Совсем немного, но и этого количества хватило, чтобы Петр Никанорович пошел по этапу. Ему впаяли пять лет.

В зоне он по-прежнему выполнял план на сто пятьдесят процентов и какое-то время был первым претендентом на досрочное освобождение. Однако судьба-злодейка распорядилась по-иному. Однажды отличающийся независимым характером Дубов повздорил с паханом зоны, вором "в законе", а когда тот послал свою шестерку разрешить конфликт с помощью заточки, Петр Никанорович просто вышиб этому мелкому хмырьку голым кулаком мозги.

Дубову накинули еще три года и оставили в той же ИТК. Могли дать и больше, но начальство написало ему уж больно хорошую характеристику.

С той поры Дубова будто кто подменил. Петра Никаноровича можно было понять – у него отобрали надежду на скорое освобождение. Во-первых, он раз и навсегда разобрался с паханом и его прихлебателями, после чего пришлось вызывать две "скорых" – в одну попавшее под кулак Дубова ворье не поместилось. А во-вторых, Петра Никаноровича "короновали" на бугра зоны и он напрочь перестал работать. Физически. Дубов обладал поистине медвежьей силой и, когда его доставали, первобытной свирепостью, потому вскоре все "мужики" и "деловые" ходили перед ним по струнке. Во избежание ненужного конфликта начальство зоны пристроило Дубова в библиотеку, самое кайфовое место в ИТК, а в ответ получило полный порядок и небывалое смирение своих подопечных.

Так неожиданно не очень грамотный водила и зэк оказался в окружении великих мыслителей и вообще умных людей, материализовавшихся в написанных ими книгах. От нечего делать Дубов начал читать запоем. И к тому времени, когда прозвенел последний звонок и его выпустили на свободу, Петр Никанорович мог заткнуть за пояс даже человека с добротным университетским образованием.

По выходу из мест заключения он где-то с полгода присматривался к гражданской жизни, очень изменившейся за время отсидки – как раз в самом разгаре была перестройка – а потом завел свое дело, получив "ссуду" у знакомого ворья с Гнилушек, которые были его родиной. Сначала Дубов держал рюмочную, а затем, оперившись, построил небольшой ресторанчик, назвав его "Охотничий домик". Это было любимое заведение местной братвы. Ресторан оправдывал свое название полностью – в любое время дня и ночи здесь можно было заказать изысканные блюда из дичи, медвежатины, оленины, полакомиться пирогом с брусникой, под стопарик употребить маринованные масленки или соленые грузди, полакомиться керченской сельдью и даже, при очень большом желании, отведать чего-нибудь экзотического. Например, черепашьего супа, омаров или филе из крокодила.

Но самое интересное заключалось в том, что все это стоило не очень дорого.

Дубов, который (на удивление) так и не получил в зоне никакого прозвища, слыл на Гнилушках третейским судьей. Или разводящим, как теперь называют посредников в спорах между братвой. С Лычковым его связывали давние приятельские отношения – они учились в одном классе, а затем работали водителями пятой автобазы…

Снаружи "Охотничий домик" представлял собой крытый тесом рубленый амбар с окнами в резных наличниках. Он имел просторный двор с пристройками, где находились вполне современные холодильные камеры, погреба, гаражи для автотранспорта, коптильня и сооружение наподобие огромного камина, в котором на вертеле можно было испечь целого быка.

Внутри ресторан не баловал изысканным, а тем более современным интерьером.

Деревянные скамьи, массивные дубовые столы, на стенах рога и шкуры разнообразных животных, под потолком две кованых люстры, в углу изразцовый камин "под старину".

На полированном сосновом полу лежали грубые домотканые дорожки, а в одну из стен были вмонтированы бочки с краниками – Дубов баловал своих клиентов отменными неподдельными винами и очень даже приличным, всегда свежим пивом.

С утра в "Охотничьем домике" было довольно пустынно. Я сел за стол и заказал жаркое из оленины и бокал пива. Степенный половой, чем-то похожий на самого хозяина – такой же крепко сбитый, немногословный и в наколках – выполнил заказ достаточно быстро.

Решив, что все дела подождут – голос голодного желудка оказался сильнее злобного охотничьего азарта – я приналег на восхитительно приготовленное мясо, отдавая должное и красному соусу, которого хватило бы на целую компанию.

Официант, пристроившись в углу, неподалеку от кухонных дверей, занимался каким-то подсчетами, но из виду меня не упускал ни на миг – посматривал исподлобья, тяжело и остро. Похоже, он думал, что я мент. Такого же мнения была и компания из шести человек, обитателей гнилушкинского "дна", которая бражничала неподалеку. От их взглядов мне становилось не по себе, но я принял отмороженный вид и налегал на оленину.

Наконец один из этой не совсем трезвой компашки не выдержал и сказал во весь голос то, о чем думали все его приятели:

– Мусор прикатил…

– Ну… – поддержал его второй.

– Не наш, – вступил в разговор третий.

– Не-а… – подтвердил четвертый, с набитым ртом.

– Пусть валит отсюда, – то ли спросил о мнении собутыльников, то ли дал установку первый.

– Пока цел, – это провякали хором.

Официант поднял от своих расчетов голову и строго посмотрел на компанию. Которая проигнорировала безмолвное предупреждение напрочь.

– Колян, товарищ не понимает…

Я делал вид, что глухой.

– Пусть пожрет, – вступился за меня какой-то "миротворец".

– И заплатит, – присоединился к нему еще один.

– А потом мы ему рога посшибаем, – весело хохотнул самый смешливый.

– От него воняет, как от козла, – не сдавался первый. – У меня аппетит пропал.

– Мусор, он и есть мусор, – согласился второй. – Пойду… – Демонстративно кряхтя, он встал и подошел к моему столу.

– Слышь, мужик! – обратился он ко мне с вызовом. – Собирай манатки и сваливай отсюда, пока цел. Ты пришел не по адресу.

– Ресторан? – Я положил перед ним меню с фирменным знаком "Охотничьего домика".

– Ну…

– Баранки гну. Я думал, ты читать не умеешь. Раз это ресторан, то я попал туда, куда нужно.

– Во! – Мой собеседник обернулся к своим приятелям, с большим интересом следившим за переговорами. – Братва, к нам приканал большой умник. Он будет учить нас грамоте.

– Слушай, мужик, не нарывайся. – Я сказал это тихо и очень внушительно. – У меня и без тебя хватает проблем.

– Ну, борзой… – С деланным восхищением сказал мой собеседник. – Думаешь, если у тебя имеется красная ксива, то ты уже в дамках?

– Я такой же мент, как ты профессор.

– Брешет? – опять обернулся задира к своей кодле.

– Брешет, – ответили ему дружно.

– Ну-ка, прекратите! – наконец вмешался и официант. – Не мешайте человеку.

– А ты, Жорик, заткнись, – отрезал мой собеседник. – Твое дело сторона. Считай свои бабки и не лезь, куда тебя не просят.

Только теперь я понял, что компания находится в состоянии опохмелки. Видимо, ночью у этой великолепной шестерки был грандиозный кутеж и скорее всего с дамами, а по утрянке их потянуло на легкий променад с посещением местных достопримечательностей.

Среди которых "Охотничий домик" занимал главенствующее место. Так что новая порция пойла смешалась со старыми дрожжами и компания постепенно входила в раж, обычно заканчивающийся мордобитием подвернувшихся под хмельную руку.

Я еще раз глянул на всех шестерых и решил, что у меня есть два варианта: рвать когти или безропотно подставлять свой фейс под молотилку. Их было чересчур много. Даже для меня. Тем более, что защищаться подручными средствами я просто не имел права – мне только и не хватало замочить кого-нибудь из этих козлов при полном наборе свидетелей.

Тогда точно придется броситься с моста в воду – чтобы долго не мучиться на допросах и чтобы мне не намотали срок на всю катушку.

– А я сказал сядь! – взревел официант, задетый за живое пренебрежительным тоном клиента. – Иначе я лично тебя уйму.

– Все, все! – Я поднял руки вверх до уровня плеч. – Если весь этот базар-вокзал только изза меня, то я сваливаю. Ради Бога, не ссорьтесь. Нервные клетки не восстанавливаются.

– Я же говорил, что он чересчур умный. По науке шпарит, лепила. – Задира смотрел на меня с лихим видом. – Ты чё моргалы вылупил!? – Он резким движением руки изобразил "козу". – Счас уроем, чтобы не шлялся где попало…

Конечно, никто из компании не думал, что я сотрудник милиции. Сюда менты заходили редко и в основном свои, местные, которых все знали как облупленных – вдоль и поперек.

Если собирались чужие, из какого-нибудь другого райотдела – как я уже говорил,

"Охотничий домик" зажил себе немалую славу; и небезосновательно – то Дубов, не желающий портить отношения с кем бы то ни было, а в особенности со слугами закона, закрывал для местной босоты ресторан на замок и обслуживал не очень желанных гостей по высшему разряду. Зона научила его быть мудрым и предусмотрительным.

Похмельная шобла просто нарывалась на скандал с разборкой. Такие уж в Гнилушках были нравы и обычаи. Они остались еще с тех пор, когда улица на улицу, район на район ходили стенкой, чтобы доказать свое превосходство и потешить ретивое, всласть помахав кулаками.

– Убери поганки, ты, чудо в перьях, – сказал я внешне спокойно, но внутри у меня все бурлило. – Иначе я их оторву и свиньям скормлю.

До чего я ненавижу вот таких отвязанных, которые смыслом жизни считают унижение слабых и беззащитных! Они никогда не станут драться, если у них не будет внушительного численного перевеса. Их любимый прием – удар исподтишка. Они способны на любую подлость, при этом совершенно не ощущая ни раскаяния, ни угрызения совести. Это даже не люди, хотя некоторые граждане и призывают проявлять к ним милосердие и не давать "вышку". Говорят, что такими их сделало общество. Ничего подобного! Они такими родились. И сдохнут моральными уродами, потому что горбатого лишь могила исправит. Именно сдохнут – смерть приходит только к людям, а не к животным в человеческом обличье.

– С-с-сука… – прошипел он змеем, резко изменившись в лице. – Понты гнешь!? Счас я те моргалы выколю!

Задира наклонился так низко, что его буркалы очутились на уровне моих глаз. Я почуял отвратный запах перегара, но не отодвинулся. Он применил известный прием блатных – подавить противника морально своей гнусной близостью, смутить его, сбить с толку, чтобы потом мгновенно нанести удар, чаще всего коварный, в наиболее уязвимую точку.

Перехватив поудобнее вилку, я хладнокровно вогнал ее в руку этого сукиного сына – в ту, которой он оперся о стол. Теперь его кисть оказалась пришпиленной к дубовой столешнице, словно бабочка в альбоме натуралиста.

От неожиданной и резкой боли он взвыл и чисто инстинктивно встал на колени. Из его мгновенно покрасневших глаз хлынули слезы. Что, падло, больно? – подумал я, но промолчал. Терпи, стервец. Это тебе за тех, кого ты измочалил вместе со своей компашкой.

Компания сначала затихла, тупо уставившись на воющего приятеля, а затем все как по команде вскочили с намерением размазать меня по стенкам.

– Ша, братва! – Я сказал это резко, с блатной хрипотцой. – Иначе я вам прямо сейчас скрою деревянные макинтоши. Всем.

Для большей убедительности и в качестве подтверждения своих слов я быстро сунул руку за пазуху – будто у меня там был шпалер. И в этот момент я здорово пожалел, что не прихватил с собой пистолет – из тех, что реквизировал во время приснопамятной командировки на завод абразивных материалов.

Компания восприняла угрозу вполне серьезно. В годы советской власти меня просто подняли бы на смех… ну и так далее, по полной программе. До потери пульса. Но сейчас, когда ствол можно купить прямо на овощном рынке, как морковку, в правдивости моих слов усомниться было трудно. К тому же я поднялся из-за стола, и моя выставленная на всеобщий обзор крепкая спортивная фигура вовсе не склоняла их к мысли, что я всего лишь чересчур борзой хиляк.

– Держи, – всучил я деньги Жорику. – Извини за бардак, – кивнул я в сторону пришпиленного к столу задиры. – У меня не было иного выбора. И мне нужен Петр Никанорович. Срочно.

– Вот он я…

Дубов возник из облака пара, вырвавшегося из кухни, как древний бог греков Зевс, спустившийся со своего трона на горе Олимп. Видимо, он слышал, а может и видел, все (или почти все) перипетии спонтанно возникшей конфронтации. Петр Никанорович был угрюм и смотрел на меня очень нехорошим взглядом. И то верно – я ведь был чужаком.

– Что тут за базар!? – резко спросил Дубов, властным взглядом успокаивая снова заволновавшуюся компанию – похмельные хмыри решили, что им пришло подкрепление.

Похоже, Дубов меня не узнал. Хотя при расставании он сказал, что я, как друг Севы, всегда могу рассчитывать на его помощь и поддержку в любом деле. А это был не тот человек, что бросает слова на ветер.

– Петр Никанорович, меня зовут Геннадий. – Я подошел к нему вплотную и говорил очень тихо, чтобы не слышали остальные. – Я приходил к вам с Севой Лычковым. Помните?

– А-а… – Скупая улыбка сгладила жесткость и угловатость черт его каменного лица. – Как же… Так что, все-таки, тут у вас стряслось?

Этот вопрос он задал не мне, а официанту.

– Снова Бондарь полез на арапа. И получил по заслугам… мудак… – сказал тот с затаенной злобой – похоже, половой был очень злопамятным человеком и его до сих пор терзала обида за пренебрежительное отношение к своей персоне со стороны пришпиленного хмыря.

– Помогите ему, – молвил Дубов, указав весьма мрачной компании на все еще подвывающего от боли задиру, который никак не мог вытащить вилку из столешницы. – И вдолбите в свои мозги – еще раз устроите скандал, ноги вашей здесь не будет. Пойдем, – обратился он ко мне, видимо, считая, что инцидент исчерпан.

Я поторопился воспользоваться приглашением, чтобы не мозолить глаза великолепной шестерке, которая готова была сожрать меня со всеми потрохами. Но авторитет Петра Никаноровича в блатной среде был настолько высок, что никто даже не пикнул.

– Так что там у тебя? – спросил меня Дубов, когда мы уединились в небольшой комнатушке, главным украшением которой являлся массивный сейф; возможно, это была касса.

– Мне нужно срочно встретиться с Полосухиным. Это который Григорий Иванович.

Надеюсь, вы знаете о ком я говорю.

– Тельняшка? – удивился Петр Никанорович. – Зачем он тебе?

– Вчера зарезали его напарника Килю. Если в ближайшее время я не переговорю с Полосухиным, то ему кранты. А может быть и мне.

– Это новость… – Дубов нахмурился. – Парни работали чисто. Кому они могли перейти дорогу?

– Вопрос, на который может ответить только Полосухин.

– А каким боком ты вписываешься в эту историю?

Я рассказал ему только часть правды. Малую толику. Чтобы легче было, когда потребуется, врать. Я никак не мог быть полностью откровенным с Дубовым. Любой человек непредсказуем, а бывший пахан зоны – тем более.

– Значит, кто-то им дал наколку на твою квартиру… – Дубов с силой потер переносицу. – Странно, что Тельняшка не знает кто именно…

– Странно, – откликнулся я словно эхо.

– И ты считаешь, что тот человек убил Килю?

– Уверен в этом. Похоже, он следил за ними. Киля сбежал первым и наводчик просто не успел его остановить для разговора. Наверное, ждал, пока появится Полос… Тельняшка. А когда дождался, то понял, что у них получился облом и я мог узнать нечто важное и опасное для него. Потому он предпринял меры незамедлительно, убрав Килю, который знал его в лицо.

– И теперь ты думаешь, что этот поганый "мокрушник" на всякий случай завалит и Тельняшку, – подхватил Дубов.

– Он просто обязан это сделать. Вдруг Киля проболтался своему напарнику?

– Не исключено… – Бывший пахан зоны задумался.

Я не мешал ему предаваться размышлениям, сидел молча и курил. Мне было весьма интересно узнать, что там варится в его очень даже неглупом котелке, но лицо Дубова было неподвижным и бесстрастным.

– Тельняшка, конечно, мелюзга… шнырь… – наконец задумчиво сказал Петр Никанорович.

– Правда, он спец каких поискать. Вот этот патентованный импортный гроб с кучей гарантий, – он кивком указал на сейф, – Тельняшка открыл за двенадцать минут. Я как-то ключи посеял… Но про то ладно. А вот что касается наводчика-"мокрушника", то это безобразие нужно пресечь. Негоже давить деловых как вшу. Пусть они и не в ладах с законом, но ножом по горлу… – Лицо Дубова вдруг сделалось свирепым. – Такое нельзя оставлять безнаказанным.

Я его мысль понял сразу. По большому счету, все мои проблемы были Дубову до лампочки. Да, в чем-то оказать помощь он всегда мог, как и обещал – скажем, дать толковый совет или рекомендацию, деньжат ссудить, накормить или еще что-нибудь в этом роде – но подставлять свою шею под топор ради совершенно чужого ему человека бывший пахан не стал бы. А вот выручить Тельняшку – это совсем другой компот. В случае удачи авторитет Дубова среди жулья только упрочится. Что и следует доказать.

Хотя он в какой-то мере и отошел от уголовной среды, но с волками жить – по волчьи выть. В таком деле, как удержание авторитета на должной высоте, важен каждый мелкий штрих.

– Я так понимаю, ты думаешь, что за наводчиком еще кто-то стоит. Который имеет на тебя большой зуб. Кто бы это мог быть? Ты даже не догадываешься? – Петр Никанорович смотрел на меня испытующе и с легким подозрением.

Понятно. И хочется, и колется, и мамка не велит. Дубов уже настроился на сотрудничество со мной, но, будучи весьма хитрым и трезвым человеком, побаивался нечаянно вступить в конфронтацию с какой-нибудь мафиозной структурой. Что ж, вполне разумно.

– Петр Никанорович, давайте будем откровенны до конца. – Я изобразил на своем лице повышенную честность и прямоту. – Я не знаю, кто против меня копает. Не знаю – и все тут. И мне не хочется, чтобы вы ненароком не угодили в неприятную историю. Дайте мне только адрес Тельняшки или подскажите, где я могу его отыскать как можно быстрее – и мы разбежимся в разные стороны. Для других ни вы меня не знаете, ни я вас. Мне не хочется подвергать вас опасности. Зачем это вам? Вы человек солидный, с положением…

Все-таки я Дубова уел. Он сразу уловил подтекст в моей речи. И, как всякий сильный и смелый человек, возмутился. Ему очень не понравилось, что весьма отдаленным намеком я предположил, будто он уже стар, оброс жирком и ни на что не годен.

– Ты говори, да не заговаривайся! – обрезал меня бывший пахан. – Я сказал помогу – значит, заметано. Тельняшку нужно выручать. В твоих делах мне разобраться трудно, но если что-то понадобится – милости прошу. Ладно, заканчиваем базар и поехали. Время не ждет. Я сам отвезу тебя куда нужно…

Сидя в шикарном "джипе" Дубова, я едва не скулил от радости. Теперь у меня появился надежный и сильный помощник. И место, где я мог, в случае чего, пересидеть лихую годину. Это было просто здорово.

На город начал опускаться мерзкий осенний туман.