Текст книги "И корабли штурмовали Берлин"

Автор книги: Виссарион Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Готовность к бою

Как теперь известно, на подготовку к надвигавшейся войне у нас оставалось одиннадцать месяцев. Флотилия осваивала театр, отрабатывала учебные задачи. Воодушевленность, с которой пришли дунайцы на передовой рубеж, не оставляла их и помогала делу.

Эту воодушевленность поддерживало все происходившее вокруг. У нас на глазах приобщались к новой жизни города и села, которые мы застали такими, каким представлялось русское дореволюционное захолустье. Подчас приходилось сталкиваться с тем, чему не сразу и поверишь. Обыкновенными спичками крестьяне дорожили так, что ухитрялись расщеплять каждую на четыре части. Огромной ценностью считалась простая иголка.

Еще от первой поездки в Болград остались впечатления об одном растянувшемся вдоль дороги селе. По случаю местного праздника весь народ был на улице. Крестьяне принарядились: женщины в ярких платочках, мужчины в вышитых безрукавках, подпоясанных красными кушаками. Вся одежда самодельная, домотканая. И все – от мала до велика – босые: обувь стоила дорого, никто в деревнях ее летом не носил.

Памятна и первая встреча с жителями Вилкова, маленькой «дунайской Венеции». В этом удивительном городке (вблизи него устанавливалась одна из наших батарей), где вместо улиц каналы и к каждому крыльцу привязаны лодки, жили потомственные рыбаки – русские люди, переселившиеся сюда в XVIII веке. Они и выглядели по-старинному: даже у молодых окладистые русые бороды, и все рослые, широкоплечие.

Измаил был тихим, в основном одноэтажным городом с множеством садов. Из-за недостатка крупных зданий отделения штаба и службы флотилии пришлось разместить в разных концах города. К нашим нуждам очень внимательно относился молодой деятельный секретарь Измаильского обкома партии М. Г. Кузнецов (в будущем член Военного совета Приморской армии, оборонявшей Одессу и Севастополь). Для ближних разъездов у штаба завелся мотоцикл с коляской, который водил краснофлотец Грицко Задемитько, добродушный великан, забавно выглядевший в седле миниатюрной машины.

Часто приходилось бывать у армейцев. Флотилия перешла в оперативное подчинение командиру 14-го корпуса, и в планах боевой подготовки отводилось большое место отработке взаимодействия с его частями. Проигрывалась на картах и высадка десантов. Очень серьезно относился к этому начальник штаба корпуса полковник Ф. Т. Рыбальченко.

Проводились также совместные учения с пограничниками – и с сухопутным 79-м погранотрядом майора С. И. Грачева, и с переведенным на Дунай 4-м Черноморским отрядом пограничных судов (сокращенно – ЧОПС) капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина. Катера последнего были нашим резервом: в случае войны ЧОПС включался в состав флотилии.

Укомплектовывался наш штаб. На должность начальника оперативного отделения прибыл мой товарищ по академии капитан-лейтенант Ф. В. Тетюркин, обладавший большими способностями именно к штабной службе. Начальником отделения боевой подготовки стал капитан 2 ранга И. В. Фроликов, которого я помнил еще по военно-морскому училищу – он был со старшего курса и командовал у нас взводом. Иметь лучших, чем они оба, помощников я не мог и мечтать.

Прекрасными специалистами были начальник связи подполковник Ф. И. Малец, флагманский механик инженер-капитан 3 ранга Н. В. Богомолов, начальник техотделения инженер-капитан 3 ранга Н. А. Мунаев. Налаживание многого заново, освоение незнакомой реки требовали от всех напряженной работы, и в этих условиях быстро набирались опыта наши более молодые товарищи, такие, как флагманский артиллерист старший лейтенант Н. К. Подколзин.

Военный совет Черноморского флота и Наркомат ВМФ уделяли флотилии много внимания. Неоднократно бывал у нас командующий флотом контр-адмирал Ф. С. Октябрьский.

Помню, в первый раз он пришел вместе с членом Военного совета дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым на сторожевом катере. Как положено, Абрамов, Серебрянников и я встретили старших начальников на причале. В штабе они прошли к командующему флотилией, а я, имея наготове все, что могло понадобиться, сидел у себя, ожидая вызова. И вдруг вместо рассыльного входит сам Филипп Сергеевич Октябрьский. Он расспросил, как работается, дал важные для начинающего начальника штаба советы. Товарищеский тон, в котором вел командующий беседу, произвел на меня сильное впечатление, подействовал окрыляюще.

А дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков, еще очень молодой, темпераментный, полный кипучей энергии, остался в памяти политработником фурмановского типа, способным дойти до сердца каждого и воодушевить, зажечь всех.

В указаниях, которые мы получали от командующего флотом, красной нитью проходило требование поддерживать высокую боеготовность, настойчиво искать наиболее эффективные способы и приемы боевых действий.

– Если дойдет до войны, – говорил Филипп Сергеевич, – то, по всей вероятности, первым из черноморцев предстоит принять удар врага вам на Дунае.

Все зависевшее от него Ф. С. Октябрьский решал быстро. Наши соображения о том, как обеспечить в военное время более благоприятный для флотилии оперативный режим, командующий флотом признал правильными. А армейцев, говорил он, нужно понять: у них хватает своих забот, да и сил на южном участке немного.

– Но думать о десанте на правый берег надо, – говорил Октябрьский. – Обстановка может сделать его необходимым.

В январе 1941 года парторганизация штаба флотилии приняла меня в члены ВКП(б). Не знал я, что становлюсь коммунистом почти перед самой войной. Но запомнилось, как начальник отдела политической пропаганды бригадный комиссар Владимир Кондратьевич Беленков (в конце августа, при перестройке политорганов, он сменил Л. В. Серебрянникова), поздравляя меня после собрания, сказал, что живем мы в такое время, когда быть в рядах партии особенно ответственно.

На исходе зимы начальников штабов всех флотов и флотилий вызвали в Москву на совещание. В нем участвовали и руководящие работники центральных управлений ВМФ. Совещание открыл нарком Н. Г. Кузнецов, а затем вел начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Согласно повестке дня обсуждению подлежали итоги боевой подготовки в минувшем году и задачи штабов на ближайший период. По существу же, речь шла о том, насколько готовы флоты и флотилии к возможной войне и что надо безотлагательно сделать, чтобы быть готовыми к ней в полной мере.

В Измаиле, выслушав мой доклад о совещании, командующий флотилией, хмурясь, сообщил местные новости. Над нашим берегом несколько раз появлялись иностранные самолеты, явно разведчики. С береговых постов СНиС (службы наблюдения и связи) доносили, что на проходящих мимо румынских катерах замечены офицеры в немецкой форме.

Через день или два я прошел на катере по фарватеру от устья Прута до устья Дуная и разглядел немецких офицеров на румынских катерах собственными глазами. Проверяя прежние свои наблюдения, мысленно отмечал: да, под Исакчинскими высотами, где уже давно стояли тяжелые батареи, наши корабли при надобности, очевидно, смогли бы, прижимаясь к правому берегу, войти в недосягаемое для этих батарей «мертвое пространство» – глубины там подходящие. А на левом берегу, ниже Рени, заросли нависающего над водой ивняка, пожалуй, достаточно густы, чтобы замаскировать в них даже мониторы.

Еще полгода назад все это фиксировалось как бы про запас, на всякий случай. Теперь стало думаться, что, пожалуй, действительно может понадобиться. Приближалась весна. Ремонт кораблей шел неплохо, но мы приняли меры, чтобы его ускорить.

В марте командование округа организовало штабное учение с выездом в поле на четыре дня. Рубеж Днестра условно принимался за Дунай. От штаба флотилии участвовали двенадцать человек на четырех машинах с радиосвязью. На разборе в Кишиневе, очень поучительном, выступил начальник Оперативного управления Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин.

Тем временем жертвой гитлеровской агрессии стала Югославия, и международная обстановка сделалась еще более напряженной. А нам надо было принять к сведению, в частности, то, что фашистская Германия завладела четырьмя югославскими мониторами, которые теперь могли в любой момент присоединиться к румынской речной дивизии (они были схожи с ее кораблями и тоже входили в свое время в австро-венгерскую флотилию).

К началу лета прибавилось кораблей и у нас, правда не столь крупных. Дунайской флотилии передали 18 бронекатеров из шхерного отряда Балтфлота. Доставленные по железной дороге в Одессу, они пришли оттуда своим ходом. На каждом стояло по трехдюймовой танковой пушке. А 18 добавочных орудий значили немало. Катера прибыли с отличными, сплававшимися экипажами. Вместо маленького отряда бронекатеров на флотилии появился (как оказалось – за двенадцать дней до войны) нормальный дивизион.

17 июня Черноморский флот начал большие отрядные учения, в которых участвовали и дунайцы. Проводившиеся всегда в конце летней кампании, они проходили в том году необычно рано. По окончании учений флотилии было приказано оставаться в оперативной готовности номер два, которая предусматривала, в частности, рассредоточение кораблей по плану оперативного развертывания.

Три монитора, четыре бронекатера и два катерных тральщика поднялись к устью Прута, в район Рени. Ренийская группа кораблей рассматривалась нами как передовой отряд флотилии – она сразу же вступила бы в соприкосновение с речным противником, появись он со стороны Галаца. Заблаговременный выход этой группы в назначенный район имел особый смысл: после начала боевых действий туда пришлось бы прорываться под огнем неприятельских батарей. Возглавлял ренийскую группу командир дивизиона мониторов капитан-лейтенант В. А. Кринов. С его кораблями могли взаимодействовать соседняя 724-я береговая батарея и два артполка Чапаевской дивизии.

Два других монитора, включая флагманский «Ударный», с основной частью бронекатеров и тральщиков были укрыты в Кислицкой протоке, а управление этой группой взял на себя непосредственно командующий флотилией. Остальные бронекатера ушли к дунайскому устью, в район Килии Новой и Вилкова. В Измаиле не осталось к 21 июня ни одного корабля.

Все это делалось пока в учебно-боевом порядке, являлось как бы репетицией развертывания по настоящей боевой тревоге. Вышло же так, что мы развернули флотилию уже для боевых действий.

На первый взгляд все вокруг было как обычно. По Дунаю проплывали грузовые суда под флагами соседних стран. Шли летние работы на полях и виноградниках. В Измаиле готовились отметить первую годовщину восстановления власти Советов.

Но в городе упорно распространялись слухи о войне. Пограничники сообщали показания перебежчиков о подготовке к ней на том берегу. Имелись сведения, что на некоторых стоящих там батареях румынские артиллеристы заменены немецкими. В Сулинский рукав, ответвлявшийся вправо немного выше Измаила, вошли и не вышли обратно два монитора. Все учащались случаи нарушения границы чужими самолетами.

В штабе 14-го корпуса я бывал теперь ежедневно. 20 июня полковник Ф. Т. Рыбальченко доверительно сообщил: по приказу командования округа части корпуса выдвигаются ближе к границе. При следующей нашей встрече, на исходе дня 21-го, Рыбальченко передал, чтобы я зашел к командиру корпуса.

Генерал-майор Д. Г. Егоров выглядел озабоченным.

– Вот что, товарищ Григорьев, – сказал он, усадив меня у своего стола. – Новые перебежчики уверяют, что румыны и немцы могут полезть к нам не сегодня, так завтра. Есть и другие признаки… Готовы ваши моряки встретить врага?

Я ответил, что флотилия в повышенной оперативной готовности, боезапас имеется и любой боевой приказ моряки выполнят.

Всю обратную дорогу был под впечатлением этого разговора. Мысли о войне, давно уже неотвязные, но все еще какие-то отвлеченные, переходили в плоскость практическую. Когда это может начаться? Где попытается противник форсировать Дунай? Двинет ли сразу же к Измаилу свою речную дивизию? И как все-таки обеспечить свободу маневра нашим кораблям, сохранить действующим Измаильский порт?..

На последний вопрос я находил лишь один ответ: с началом войны взять под контроль определенный участок правого берега. Имелся у нас и план (никем, правда, не утвержденный) высадки, прикрытия и поддержки десанта, в разработку которого вложил много труда мой заместитель – начальник оперативного отделения штаба Филипп Васильевич Тетюркин. Но какими силами занять и удержать плацдарм на том берегу, оставалось неясным.

Заехал попутно домой, но пробыл там несколько минут. Выяснилось, что полчаса назад из штаба прибегал краснофлотец-оповеститель. Это не удивило – командующий нередко объявлял учебно-боевую тревогу именно вечером под воскресенье.

А в ту субботу из штаба почти никто и не уходил по окончании рабочего дня. Контр-адмирал Абрамов молча выслушал мой доклад о разговоре с командиром корпуса. Удостоверившись, что связь в порядке и ничего особенного пока не происходит, я вышел на балкон покурить. На Измаил опустилась теплая июньская ночь, но город еще не уснул. Светились распахнутые окна, по улице проходили веселые компании молодежи…

Около двух часов ночи у меня на столе зазвонил телефон. Командующий вызывал к себе. Минуту спустя я читал экстренную телеграмму из Севастополя: «Дунайской флотилии немедленно перейти оперативную готовность номер один. Октябрьский. Кулаков».

Ни на какие новые учения это не походило. Но Николай Осипович Абрамов, верный своей натуре, передал мне депешу безмолвно. Впрочем, что-то говорить было необязательно – все мы знали, что надо делать по такому приказу.

Переход на полную готовность из того состояния, в каком флотилия уже находилась, требовал минимального времени. Через десять минут из корабельных групп, из сектора береговой обороны, из всех частей начали поступать доклады.

Связь была уже переключена на флагманский командный пункт, заблаговременно оборудованный в подвале и неплохо оснащенный для боевого управления флотилией. Мне на ФКП предназначалось рабочее место в углу довольно просторного помещения, куда перешел также командующий. Рядом со мной расположились капитан-лейтенант Тетюркин и операторы. Тут же аппараты прямой связи с кораблями и частями, с пограничниками и соседями-армейцами, со штабом округа.

Разговаривали вполголоса, невольно прислушиваясь к едва доносившимся внешним звукам. Сидеть в подвале, не имея возможности ничего увидеть собственными глазами, было на первых порах тягостно. Но с постов СНиС вновь и вновь докладывали, что на Дунае и на той стороне все спокойно.

Серьезность положения подтвердила принятая в 02.40 телеграмма Наркома ВМФ. Он предупреждал флоты и флотилии: 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников – и требовал не поддаваться на провокации, но быть готовыми к отражению ударов.

Еще через час, прошедший в настороженном ожидании, связисты приняли короткую радиограмму из Севастополя – одно незашифрованное слово: «Ураган». Условный сигнал, адресованный всему флоту, означал, что где-то на Черном море завязались боевые действия. Как стало потом известно, в это время – в четвертом часу утра – Севастополь отражал первый налет фашистских самолетов.

А над Дунаем еще царила тишина. Она оборвалась в 4 часа 15 минут. В подвальное помещение ФКП донеслись приглушенные звуки орудийных выстрелов, а затем гораздо более громкий грохот разрывов: снаряды ложились где-то поблизости. Последующие выстрелы и разрывы слились в грозный гул.

Сразу зазвонили все телефоны. Кринов докладывал, что стоянки ренийской группы кораблей обстреливаются из района Галаца. Об обстреле берега доносили из Килии Новой, Вилкова, с постов в других пунктах. За две-три минуты стало ясно, что введены в действие все известные нам на правом берегу батареи. Измаил обстреливали также два монитора, вышедшие из Сулинского рукава в Килийский, однако вниз по нему не спускавшиеся.

Ответного огня с нашей стороны никто не открывал – на это ждали особого приказа. Каждый командир еще мог считать происходящее на его участке какой-то местной провокацией, о которых не раз предупреждали. Только мы на ФКП уже знали – под огнем весь советский берег Дуная.

Но ведь и это – лишь полтораста километров. А кому известно, каких масштабов может быть пограничная провокация? Наверное, об этом и думал контр-адмирал Абрамов, склонив седеющую голову над картой, на которую операторы нанесли имевшиеся данные об обстановке. Мы с Тетюркиным, горячо изложив командующему наше общее мнение – немедленно наносить ответный удар по открывшим огонь батареям, стояли рядом, ожидая его решения.

Казалось, Абрамов думает слишком долго. Но это были такие минуты, когда не верилось и стрелкам часов, будто переставшим двигаться.

Распрямившись, командующий громко произнес:

– Начальник штаба! Всем кораблям и батареям открыть огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота. Исполняйте!

Журнал боевых действий свидетельствует: контр-адмирал Н. О. Абрамов отдал это приказание в 4 часа 20 минут, через пять минут после того, как начался обстрел с румынского берега. И сейчас я считаю: не так уж много времени понадобилось нашему командующему, чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников и не имея сведений об объявлении нам войны, принять решение, которым флотилия вводилась в бой.

Огонь был открыт незамедлительно. И не остался безрезультатным; кое-где обстрел с того берега стал слабее. Но тяжелые батареи, которые били издалека, подавить было не так-то просто.

Артиллерийская дуэль разгоралась. Наши корабли повреждений не имели, однако Измаильский порт, обстреливаемый почти в упор, действовать уже не мог. Начали поступать донесения о том, что к нашему берегу в нескольких местах движутся под прикрытием артогня катера, буксирующие лодки с солдатами. Батареи флотилии, корабли и полевая артиллерия не подпускали их к берегу, но попытки форсировать Дунай предпринимались вновь и вновь.

Скоро данных об обстановке стало достаточно, чтобы понять, где стремится агрессор нанести основной на дунайском участке удар. Сильнее всего обстреливался район прибрежного селения Карт ал и кордона Раздельный – между Измаилом и Рени, и именно там противник особенно настойчиво пытался осуществить высадку.

На ФКП каждый делал свое дело, налаживалось практическое управление боевыми действиями. Но все еще возникали мучительные сомнения: то ли мы делаем, действительно ли началась настоящая война?..

Ответ из Севастополя на наше донесение об открытии огня пришел в 5.00. Заметно было, как волнуется контр-адмирал Абрамов, пробегая глазами телеграмму.

– От командующего флотом, – объявил Николай Осипович, и все мы встали. Абрамов громко прочел короткий текст: – «Молодцы, дунайцы, бейте врага по-черноморски. Октябрьский».

Самый первый десант

К полудню, когда о нападении гитлеровской Германии и ее союзников, об идущей уже войне вся страна узнала из заявления Советского правительства по радио, обстановка на Дунае определялась прежде всего тем, что противнику не удалось закрепиться где-либо на левом берегу (хотя отдельные группы солдат до него и добирались). Враг предпринял первый воздушный налет на Измаил, но наши зенитчики и эскадрилья капитана Коробицына, вступившая в бой в полном составе, пресекли бомбежку города. Из двенадцати разнотипных бомбардировщиков, дерзнувших налететь без сопровождения истребителей, пять оказались сбитыми. У нас один самолет был поврежден, но дотянул до аэродрома.

Атмосфера была тревожной, многое оставалось неясным, сведения о противнике поступали подчас противоречивые, связь с соседями и некоторыми береговыми постами не раз прерывалась. Но урона, кроме разрушений в порту, флотилия пока не понесла. Артиллеристы береговых батарей и мониторов действовали отлично.

Однако в создавшихся условиях не могло быть и речи, например, о том, чтобы вывести мониторы из Кислицкой протоки на более выгодные огневые позиции, – во всяком случае, до наступления темноты. Неясно стало, как будем получать боеприпасы и все прочее. До сих пор снабжение флотилии шло из Черного моря по Дунаю, перекрываемому теперь вражеским огнем.

Надо было что-то предпринимать для изменения обстановки в нашу пользу, и я сознавал, что обязан активно помогать командующему в поиске возможных решений. Однако прежде всего следовало, не полагаясь на одни донесения, побольше увидеть собственными глазами.

Командующий, склонившийся над картой, кажется, прочел мои мысли или сам подумал о том же.

– Хотите осмотреться? Правильно. Поезжайте на НП семьсот двадцать пятой. По пути поглядите, что творится в порту. На рожон не лезьте и особенно не задерживайтесь.

Наверху такой же солнечный летний день, как и вчера, но Измаил словно вымер: на улицах ни души. Новенькая, защитного цвета эмка, недавно полученная штабом, объезжает воронки на мостовой. Видны и поврежденные дома. Обстрел сейчас довольно редкий, методический, и отчетливо слышен свист каждого пролетающего снаряда. Один разорвался недалеко, по кабине ударило комьями земли.

С приближением к порту все громче слышна пулеметно-ружейная перестрелка, ведущаяся через Дунай. За стеной крепкого здания встречаемся с командиром военного порта интендантом 1 ранга Жуковым. Он докладывает о состоянии порта, где за несколько часов обстрела повреждено уже многое, о том, что личный состав, включая вольнонаемных, в сборе, укрыт в убежищах и ждет распоряжений, раненые эвакуированы. Говорю Жукову, что порт в недалеком будущем понадобится и сможет работать. Твердо верю – мы сумеем это обеспечить.

Теперь на 725-ю. Пока можно на машине, дальше, на выдвинутый к Дунаю наблюдательный пункт, по траншее. На НП застаю коменданта сектора береговой обороны полковника Просянова – отсюда виднее, чем откуда-либо еще, боевая работа его артиллеристов.

От их огня агрессору уже досталось, на том берегу что-то горит. Но обстрел нашего берега продолжается. В Измаиле особенно ощутим огонь не тяжелых дальних батарей, а самых ближних, стреляющих прицельно.

С НП можно окинуть взглядом довольно большой участок Дуная. Чем дольше осматриваюсь, тем сильнее убеждаюсь: брать Сату-Ноу необходимо. А если промедлить, можно потерять корабли и на нынешних замаскированных позициях.

Вернувшись на ФКП, доложил – наверное, излишне горячо – все это командующему. Он слушал с явным удовлетворением, очевидно утверждаясь в выводах, к которым уже пришел.

Расчеты на высадку десанта у нас были практически готовы. Дело было лишь за пехотой. Мы надеялись, что теперь командование 14-го корпуса ее все-таки даст. Для начала хотя бы батальон. Как назло, прервалась связь с Болградом. Командующий приказал мне немедленно ехать туда и постараться решить вопрос на месте.

На КП корпуса узнал, что к северу от Рени дела обстояли не так благополучно, как на дунайском участке, где прочно удерживалась граница. Показав мне это на карте, генерал-майор Егоров добавил, что, возможно, придется перебросить кое-какие части на правый фланг. Идею десанта он в принципе одобрил, но в выделении батальона отказал. Осталось впечатление, что комкор, может быть, не очень верит в успех высадки на неприятельскую территорию – до того ли, мол, теперь…

Что же делать практически? Ломая над этим голову на обратном пути в Измаил, я отбрасывал за неосуществимостью одно, другое, третье. И вдруг словно осенило: как это нет бойцов для десанта? А пограничники?!

Катера морского погранотряда – ЧОПСа – с началом войны стали составной частью Дунайской флотилии, его командир капитан-лейтенант И. К. Кубышкин возглавил нашу килийско-вилковскую группу кораблей. Но существовал еще сухопутный погранотряд, и он, насколько я знал, еще никуда не влит и не отведен. Людей там немного, зато это кадровые пограничники – один стоит иных пятерых.

Не заезжая на ФКП, отправился в штаб 79-го погранотряда, к майору Савве Игнатьевичу Грачеву, и напрямик выложил, что флотилии нужно. Подумав, Грачев сказал:

– У меня меньше двухсот бойцов. Кто еще будет участвовать в этом деле?

Я ответил, что, конечно, в десант пойдут и моряки, объяснил, как думаем организовать его прикрытие и поддержку.

Майор Грачев снова задумался. Потом твердо заверил:

– Если решите действовать, людей дам. Командовать будет лейтенант Бодрунов.

Так что на ФКП я вернулся не с пустыми руками. Однако идти в десант могло все же значительно меньше бойцов, чем предусматривалось нашими расчетами. Решение, которое предстояло принять контр-адмиралу Абрамову, было нелегким.

– Вода спадать не начала? – спросил командующий. – Какие у гидрографов прогнозы?

– Вода продолжает прибывать, – доложил я. – Начальник гидрорайона считает, что так будет и в ближайшие дни.

Подъем уровня воды в середине лета – характерная особенность Дуная. Он вызывается происходящим в это время интенсивным таянием альпийских ледников, питающих истоки реки. Летний паводок как раз набирал силу, и это был весьма существенный для нас фактор. Как уже говорилось, за кромкой правого берега Килийского рукава тянулись к Сулинскому обширные плавни. Паводок превращал их в болотистое озеро, а приподнятая полоска берега с несколькими населенными пунктами от Сату-Ноу до Килии Старой стала чем-то вроде длинного, узкого острова или даже гряды островов (твердый берег уже не был сплошным), протянувшейся на десятки километров.

В таких условиях противник вряд ли сможет быстро подтянуть крупные подкрепления. А местные гарнизоны на этой полоске берега были пока невелики. В Сату-Ноу, о котором прежде всего шла речь, по данным нашей разведки, кроме двух артиллерийских батарей находилось до батальона пехоты, небольшие подразделения греничар (пограничников) и жандармов.

Словом, подъем воды работал на нас, давая шанс обойтись меньшими силами. Во всяком случае, на первых порах.

Взвесив все обстоятельства, командующий флотилией принял окончательное решение: проводить десант теми силами, какие есть.

Отряду пограничников, составлявшему основу десанта, придавался – в качестве группы первого броска – взвод морских пехотинцев (командовал им лейтенант Андрей Кощей). Для высадки выделялись четыре бронекатера, для артподготовки и поддержки десанта – мониторы «Ударный» и «Мартынов», стоявшие в Кислицкой протоке, береговая батарея № 725 и две батареи зенитного дивизиона. Высадка назначалась в ночь на 24 июня.

О наших планах мы донесли Военному совету Черноморского флота. И через час, в 23.35 22 июня, получили на десант «добро».

На ФКП подвели итоги первого дня боевых действий. Общими усилиями армейских частей и флотилии были отражены шесть попыток противника переправиться через Дунай в районе Картал, Раздельный, три – у Килии Новой, две – у Вилкова, четыре попытки вброд форсировать Прут близ Рени. Добравшиеся до нашего берега разрозненные группы румынских солдат вылавливались в плавнях. Агрессор понес немалые потери на Дунае, в воздухе, да и на своем берегу. Наши корабли и батареи выпустили за день свыше 1600 снарядов (эта цифра, кстати, заставила подумать о более расчетливом расходовании боеприпасов, поскольку пополнение их могло осложниться).

Настроение было приподнятое – границу удерживаем, врага бьем!.. О положении на остальном фронте мы знали еще мало, но, конечно, понимали, что наш участок границы не самое горячее место и где-то натиск агрессора неизмеримо сильнее.

Ночью началась подготовка к десанту. В остальном второй день войны мало чем отличался на Дунае от первого. Продолжался обстрел нашего берега, в том числе тяжелой артиллерией из Тулчи, Исакчи, Галаца. Под огнем находились Измаильский порт и сам город, позиции кораблей близ Рени. Противник предпринимал новые попытки переправиться через Дунай, но, как и накануне, они были сорваны.

А вода все прибывала. По нашей оценке, условия для высадки десанта оставались благоприятными. В светлое время была проведена предварительная артподготовка. Не показывая, что этому участку уделяется особое внимание, перенося сюда огонь с других целей и вновь к ним возвращаясь, два монитора и береговая батарея в несколько приемов подвергли мыс Сату-Ноу сосредоточенному обстрелу с расчетом на подавление огневых точек, близких к урезу воды.

За войну мне довелось быть причастным ко многим десантам, в том числе к значительно более сложным, но десант на румынский берег Дуная в ночь на 24 июня 1941 года, на исходе вторых суток войны, был первым для всех, кто в него шел, кто участвовал в его подготовке. Потом оказалось, что он был вообще первым морским десантом Великой Отечественной войны.

Контр-адмирал Абрамов, осуществлявший с ФКП общее руководство боем, приказал мне быть на НП командира 725-й батареи. Этот НП фактически становился наблюдательным пунктом командования флотилии, обеспечивая возможность визуально контролировать ход событий. Отсюда же полковник Просянов управлял огневыми средствами береговой обороны.

Наш план не мог предусмотреть всех изменений обстановки, и возникало немало разных опасений. Что будем делать, если на перехват кораблей с десантом выйдут мониторы, укрывавшиеся в Сулинском рукаве? Чем и как задержать речную дивизию противника, если она двинется в это время из Галаца к Измаилу?..

Пока на Дунае, после интенсивной дневной перестрелки, стояла почти полная тишина. Темнота скрывала очертания берегов. Но июньская ночь коротка. Высадку назначили на 2.50, когда только-только начинает светать и бронекатера еще не очень заметны издали, а десантникам уже легче ориентироваться на незнакомом берегу. На переход катерам требовалось около 20 минут. Это время отводилось на артподготовку.

Представители штаба, политработники, посланные на корабли и в части, следили за тем, чтобы все было готово в срок и никаких заминок не произошло. Орудия двух мониторов из Кислицкой протоки и 725-я батарея ударили почти разом. На том берегу сверкнули первые разрывы и заклубился уже различимый в предутренних сумерках черный дым. Тотчас же доложили по телефону, что бронекатера с десантом пошли.

Противник всполошился. Дальнобойные батареи в районе Тулчи открыли огонь по Измаилу. Беспорядочная стрельба поднялась в Сату-Ноу. Но заградительного огня на пути катеров не встало – их пока не видели с того берега.

Скоро бронекатера, шедшие полным ходом, стали видны с нашего НП. Заметил их и противник, но слишком поздно, и задержать не смог. В 2.45 наша артиллерия перенесла огонь в глубину берега. По целям на участках высадки били на ходу из пушек и пулеметов сами бронекатера. И вот через стереотрубу стало видно, как десантники прыгали с катеров в мелкую воду, выбирались на берег. Ни минных, ни проволочных заграждений перед ними не было. Не ждал тут нас враг, не ждал!