Текст книги "И корабли штурмовали Берлин"

Автор книги: Виссарион Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Пристыдив таким способом незадачливых стрелков, нарком повел речь об огневой подготовке в широком смысле слова, о необходимости мастерски владеть всем имеющимся у нас оружием – от нагана до корабельных пушек. Этот разговор, надолго запомнившийся, заставил о многом задуматься. И прежде всего о том, что боевой выучки, хватившей, чтобы разделаться с таким врагом, какого флотилия громила в двадцать девятом году, может оказаться недостаточно, если придется иметь дело с противником более сильным и опытным.

В устье Амура Ворошилов перешел на корабль морпогранохраны, взявший курс к Владивостоку, вдоль побережья, где надо было выбирать места для будущих постов, батарей, баз.

А для укрепления обороны на амурской «голубой границе» было решено, в частности, усилить нашу флотилию. По указанию наркома началось восстановление трех мониторов и канлодки, стоявших долгие годы в консервации. Потом стало прибывать корабельное пополнение из европейской части страны – новый монитор в разобранном виде, бронекатера.

Посещение флотилии наркомом помогло решить также наболевшие вопросы хозяйственного порядка. Ворошилов решал их, как и многое другое, смело, быстро.

Снабжалась флотилия централизованно. Издалека, за тысячи километров, везли даже мясо, причем не консервы, которых производилось еще мало, и не замороженные туши (вагонов-холодильников тоже не хватало), а солонину в деревянных бочках.

Малонаселенность Дальнего Востока, недостаточная развитость его хозяйства, очевидно, не позволяли рассчитывать на местные заготовки. Однако продовольственные резервы тут все же имелись. Не знаю, что докладывалось об этом Ворошилову, во, выступая в конце похода перед командирами и политработниками, собранными на флагманском мониторе, он связал свои выводы с забавным случаем.

Нарком стоял на носу монитора, возглавлявшего колонну кораблей. И вдруг из рассекаемой форштевнем амурской волны взлетел в воздух и шлепнулся на палубу, к ногам Ворошилова, крупный муксун – весьма ценной породы рыба.

– Где еще увидишь, чтобы такая рыбина сама в котел просилась?! – говорил Климент Ефремович. – А в тайге вокруг вас полно дичи. Следовательно, вы можете обеспечить себя и свежайшим мясом. Почему же это не наладить? Что мешает?

Как богат Амур рыбой, моряки, конечно, знали. Но рыбачили, когда выдавалось свободное время, больше ради удовольствия. Для «промыслового» лова недоставало снастей. Да и не поощрялось увлечение такими занятиями при тогдашней обстановке на границе. А какой командир решился бы отпустить людей в тайгу за зверем, если в любой момент могли объявить повышенную боевую готовность?

Однако народный комиссар смотрел на вещи шире. Потребовав улучшить питание за счет местных ресурсов, он доказывал, что боевая служба не должна пострадать, если отнестись к делу продуманно, наладить большую взаимозаменяемость. Было приказано организовать команды охотников (коренные приамурцы, знатоки тайги, нашлись на каждом корабле), а также рыбаков, выделить ружья и боеприпасы, закупить сети.

Вскоре в рацион амурцев начали входить мясо изюбра, кабана, медведя, жареные глухари, тетерева. Из медвежатины научились делать и колбасу, кстати очень вкусную. Богатой бывала добыча у наших рыболовов, получивших тридцатисаженные невода. Добытой в конце лета кеты хватало на балык, которым обеспечивались на зиму также семьи комсостава и сверхсрочников.

Охотой и ловлей рыбы занималось строго ограниченное число людей, и, конечно, не все время. Организовать замену их на корабельных постах действительно оказалось возможным. Словом, дело себя оправдало. Мясо и рыба, добываемые своими силами, оставались для амурцев ощутимым подспорьем и потом, когда централизованное снабжение улучшилось.

Осенью 1931 года лежащую за Амуром Маньчжурию оккупировали японцы. Все намеченные меры по укреплению обороны дальневосточных рубежей стали еще более неотложными.

Стоявшие вдоль Амура войска ОКДВА, до того немногочисленные, получали подкрепления. Некоторые части размещались на первых порах в землянках, в утепленных палатках. Амурцы устанавливали контакт с новыми соседями, отрабатывались планы боевого взаимодействия.

Форсировались работы на кораблях, возвращаемых из консервации в строй. Ремонтировали их в основном силами самих моряков. Водолазы флотилии в зимних условиях поднимали с монитора, затопленного в гражданскую войну, броневые плиты, понадобившиеся для другого корабля. Над восстановлением одного из мониторов (его назвали «Дальневосточный комсомолец») шефствовала краевая организация ВЛКСМ. Вместе с моряками его ремонтировали хабаровские комсомольцы.

Введение в строй новых кораблей означало для многих амурцев повышение в должности. Вернувшись в марте 1932 года из отпуска, я узнал, что назначен старшим помощником командира флагманского монитора «Ленин».

Вооружение амурских мониторов было неодинаковым. На некоторых кораблях стояли 130– и даже 152-миллиметровые орудия. На «Ленине» они были 120-миллиметровыми, но зато этот монитор, как и еще два – «Сун Ят-сен» и «Красный Восток», имел (при водоизмещении меньше тысячи тонн) не четыре и не шесть, а восемь пушек главного калибра в четырех башнях. Надо ли объяснять, что значило оказаться на таком корабле при моем пристрастии к артиллерии!

Командовал флагманским монитором старый амурец Юрий Петрович Бирин. Как и Сюбаев, он служил в царском флоте артиллерийским унтер-офицером – на балтийском крейсере «Россия». И так же самозабвенно любил корабль, которым управлял виртуозно и лихо. С командой был так же близок и прост, мог просидеть в кубрике целый вечер, мог азартно «забить козла» с краснофлотцами, что не мешало ему строго спрашивать по службе.

Под стать командиру по флотскому и житейскому опыту, по приверженности ко всему корабельному был комиссар монитора Никита Алексеевич Шульков – один из балтийцев, начавших прибывать на флотилию после посещения ее Ворошиловым. Шульков был типичнейший комиссар тех лет – горячий и упорный, умевший смотреть в корень вещей и самыми простыми словами объяснять людям главное, зорко стоявший на страже интересов партии, революции.

Людей на мониторе вдвое больше, чем на канлодке. Экипаж на «Ленине» славился сплоченностью, рвением к службе, и я старался перенимать у командира и комиссара все, чем это поддерживалось.

Всех подтягивала нараставшая напряженность обстановки за нашими рубежами. И мы ощущали, как усиливается внимание всей страны к дальневосточникам. В тот год проходил обмен комсомольских билетов, и комсомольцам Амурской флотилии, в том числе и мне, их вручал генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А. В. Косарев. Сам он получал новый билет также на борту нашего монитора.

В том же тридцать втором году родился Комсомольск-на-Амуре, призванный стать и ставший крупным индустриальным и культурным центром края. В торжестве закладки города участвовала и флотилия. На рейде у бывшего села Пермского корабли подняли праздничные флаги расцвечивания. Сводный батальон моряков, командовать которым поручили мне, участвовал в параде вместе с отрядами молодых строителей. Парад принимали руководители края и командующий ОКДВА В. К. Блюхер. Подходя к трибуне, мы запели его любимую «По долинам и по взгорьям…».

Блюхер положил первый камень в основание закладывавшегося одновременно с городом завода. Вслед за краевыми и городскими руководителями клали по камню и командиры участвовавших в параде подразделений.

– Ваш двадцать четвертый, – сказал мне товарищ, отсчитывавший кирпичины, – Когда-нибудь будете вспоминать…

Снова побывать у строителей Комсомольска привелось месяца через три, когда Амур уже сковывало льдом. Стройка почему-то оказалась без запаса горючего для движков временных электростанций, – вероятно, не имели его раньше снабжающие базы. На монитор, уже вставший на зимнюю стоянку, поступил приказ: доставить в Комсомольск дизельное топливо. Наши бункера вмещали 200 тонн, и, очевидно, это могло выручить молодой город. А никакое другое судно туда не дошло бы.

Даже для монитора с его бронированным корпусом рейс был тяжелейшим. Пробиваться через сплошной лед, еще не окрепший, но уже толстый, пришлось на протяжении 250 километров. Еще труднее дался обратный путь – лед быстро креп, а в местах подвижки и сжатий успел образовать барьеры, по-местному «сморози». Шли до Хабаровска четыре дня. И сколько раз думали: вот тут и застрянем… Избежать этого помогло, наверное, лишь судоводительское мастерство нашего командира, знание им возможностей корабля. Корпус монитора выдержал небывалое испытание. Но когда осмотрели в базе то, что осталось от гребных винтов, подивился и сам Бирин – на чем дошли!

Дивизионом мониторов командовал в то время Владимир Иванович Толстик, Примерно ровесник Сюбаева и Бирина, он тоже служил в старом флоте, однако не матросом или унтером, а офицером, правда в очень небольшом чине. В гражданскую войну стал красным командиром, потом вступил в партию большевиков. Невысокий и худенький, наш комдив обладал огромной энергией и выделялся среди амурцев старшего поколения образованностью.

Командиры мониторов были тогда солидного возраста, с большим опытом, а старпомы – сплошь юнцы, годившиеся им чуть не в сыновья, но зато с образованием – все фрунзевцы. Конечно, мы очень многому учились у командиров. Однако комдив и сам занимался со старпомами. Иногда собирал нас, сверх всяких учебных планов, по вечерам. И учил главным образом тому, что должно было понадобиться, когда станем командирами кораблей.

Сколько задач, требовавших быстрых решений и действий, придумывал он для нас на играх и учениях! Однажды в Амурском лимане я получил в свое распоряжение несколько корабельных моторных катеров и должен был, считая их торпедными, ночью, при свежей погоде, используя по своему разумению нехоженые протоки, обойти с тыла и «атаковать» замаскированные мониторы. Практические уроки комдива я с благодарностью вспомнил потом на войне.

Немало заботился о нашем командирском становлении и новый начальник штаба флотилии Александр Петрович Куприянов, прибывший с Балтики. Он и сам был вовсе не старик, но выглядел немолодо – мрачноватый, как будто всегда чем-то недовольный. Призванный на флот в конце первой мировой войны, Куприянов участвовал в штурме Зимнего, воевал с колчаковцами, в двадцатые годы был уже комиссаром линкора, а после учебы в Военно-морской академии – помощником начальника штаба Балтфлота.

Куприянов заинтересовался мною на одной тактической игре, к которой вместе с командирами мониторов привлекли и старпомов. Я высказал по частному вопросу соображения, расходившиеся с мнением других, и тут же пожалел об этом: мне не раз доставалось на разборах за поспешные суждения, выложенные сгоряча. Начальник штаба, казалось, не обратил внимания на сказанное мною, но после игры попросил задержаться.

– Вы высказали интересную, хотя, может быть, и спорную точку зрения, – начал он, когда мы остались вдвоем. – Давайте-ка попробуем разобраться…

И пошел довольно долгий, чрезвычайно поучительный для меня разговор. Начальник штаба побуждал меня развивать свои соображения, додумывать до конца, чтобы самому понять, что правильно, а что нет, приходя на помощь лишь при явной необходимости. И главное – я чувствовал, что при всей разнице в его и моих знаниях, опыте мое мнение ему небезразлично.

Разговор этот не остался единственным. Время от времени по разным поводам Александр Петрович вновь и вновь заводил со мной (и, разумеется, не только со мной) беседы по вопросам оперативного искусства, тактики речного боя, боевой подготовки. Эти беседы давали очень много.

Еще больше смог я почерпнуть из общения с А. П. Куприяновым, когда он стал командиром сформированной на Амуре бригады мониторов, а я уже командовал входившим в ее состав «Красным Востоком».

Монитор «Красный Восток»

Плавал я на многих кораблях, но командовал только одним. Поэтому амурский монитор «Красный Восток» занимает в моей жизни особое место. Вспоминаю его как одушевленное существо, бесконечно дорогое.

Меня назначили его командиром после летней кампании 1933 года. Монитор – корабль второго ранга, командиру полагалось по должности (званий еще не было) четыре «средних» нашивки, что соответствовало должности командира полка. Командиры остальных кораблей бригады были намного старше меня, 26-летнего комсомольца. Да только ли они! Я знал, что на своем корабле буду, как и на тех, где служил до сих пор, моложе большинства старшин.

Нетрудно представить мои переживания. Были, конечно, и гордость, и огромное желание не оплошать. Но были и сомнения. Не рано ли? Вдруг осрамлюсь… Отвечать за такой корабль – дело не шуточное.

Монитор, с которого я переходил и который хорошо знал, как положено старпому, был точно таким же. Но теперь даже виделось все будто новыми глазами – и громоздящиеся над покатой палубой орудийные башни, и возвышающаяся между ними рубка, и трехногая мачта с ярусами мостиков, увенчанная боевым марсом. Привычные очертания монитора казались еще более внушительными – чудо-корабль, да и только! И отныне лично с меня спрос за то, чтобы этот речной богатырь всегда был готов проявить заложенную в нем силу, чтобы умело и дружно действовал его экипаж, безотказно работали машины, метко били орудия…

До меня «Красным Востоком» командовал старый амурец, переводившийся теперь на Балтику, Роберт Яковлевич Яунзем – красный латышский стрелок в гражданскую войну и краснознаменец за двадцать девятый год, отличившийся на Сунгари. Закончив сдачу-приемку корабля, мы сидели с ним в командирской каютке, и Роберт Яковлевич давал на прощание краткие, ясные характеристики моим новым подчиненным и сослуживцам:

– Механик Иван Смирнов вполне на месте. Он практик, из старшин, но технику знает безупречно, и командирская струнка есть, можешь на него положиться… Артиллерист Петр Хван специалист отличный, управлять огнем мастер, а вот от краснофлотцев далек. Что касается работы с людьми, то артиллерийская боевая часть держится на главном старшине Алферове…

Охарактеризовав остальной комсостав, Яунзем сказал:

– Ну а с комиссаром познакомишься сам. Его только что перевели с «Сун Ят-сена». Там они с командиром что-то не очень ладили, но это еще ничего не значит. Комиссар – армеец, конник, ему к кораблю еще привыкнуть надо. Это я по себе знаю…

Комиссар монитора Василий Спиридонович Кондряков недавно окончил Военно-политическую академию. Учился на общевойсковом факультете, но месяца за два до выпуска группе слушателей, и ему в том числе, приказали переодеться в морскую форму. Всех их направили на Тихий океан, где вступали в строй новые подводные лодки, а Кондрякова – на речную флотилию.

Вся прежняя служба Кондрякова, начиная с гражданской войны, прошла в кавалерии. К флотским порядкам он действительно еще не привык. Но никакой скованности у Василия Спиридоновича не чувствовалось, энергии и настойчивости ему было не занимать, а тем более житейского и партийного опыта. В том, что комиссар скоро вполне освоится на корабле, сомневаться не приходилось. Сработались мы с Василием Спиридоновичем быстро и прочно – четыре без малого года совместной службы это подтвердили.

От своих первых командиров я усвоил: главное на корабле – работа с людьми. Сумеешь их узнать, сплотить, найти в них опору, и экипаж одолеет что угодно, свернет горы. Случалось, мы с Кондряковым спорили, подчас горячо, – без этого вряд ли и возможна по-настоящему дружная работа. Спорили чаще всего, пожалуй, о том, как на кого воздействовать, чтобы человек отдавал службе все, на что способен. В решениях, к которым сообща приходили, как правило, не раскаивались.

Активной силой на корабле выступала партийная организация, деятельность которой умело направлял комиссар. Коммунисты во всем показывали личный пример, идейно сплачивали экипаж. В политико-массовой работе большое внимание обращалось на воспитание у личного состава советского патриотизма и политической бдительности, постоянной готовности к защите Родины.

Осенью уволились в запас некоторые сверхсрочники. Решили не искать замену этим маститым старшинам на других кораблях, а вверить команды электриков и мотористов достойным младшим командирам срочной службы. Тогда это было еще необычно, но молодые старшины Свиньин и Лысенко, рекомендованные механиком Смирновым, не подвели.

Только боцмана, взамен уходившего в запас, все-таки взяли «со стороны». Сюбаев согласился отпустить на монитор с канлодки «Пролетарий» многоопытного Трофима Степановича Бубнова, который давно заслуживал повышения. На мониторе он, в соответствии со штатом, стал главным боцманом и сменил фланелевку на китель. Бубнов знал свое дело безукоризненно; рачительное, хозяйское отношение ко всему на корабле вошло у него в плоть и кровь. Перевод его к нам означал также, что парторганизация корабля пополнилась активнейшим коммунистом.

Т. С. Бубнова не раз избирали в состав партийной комиссии флотилии. Впоследствии, когда я служил уже не на Амуре, приятно было узнать, что бывший боцман «Пролетария» и «Красного Востока» возглавляет парткомиссию в звании батальонного комиссара.

Вообще сверхсрочники на Амурской флотилии были замечательные. Хотя во главе отдельных команд и ставились старшины срочной службы, большинство младших командиров плавало по семь-восемь лет.

В 1934 году «Красный Восток» занял первое на флотилии место по огневой подготовке, которое оставалось за нами и в трех последующих кампаниях. Конечно, это в большей мере зависело от мастерства управляющих огнем – Петра Хвана, а затем Михаила Патрикейцева. И все же трудно было рассчитывать на столь высокие и устойчивые результаты стрельб, не имей мы таких артиллерийских старшин, как упоминавшийся уже Алферов.

Зачисление на сверхсрочную службу – и в первый раз, и для продолжения ее – производилось тогда на один год. Вербовкам на сверхсрочную, проходившим по окончании летней кампании, придавалось большое значение. И я помню годы, когда до 80–90 процентов моряков, имевших право уехать домой, изъявляли желание остаться на корабле. Огромную гордость за наших людей вызывала их готовность продолжать службу.

Конечно, мы с комиссаром старались, чтобы жизнь на корабле была интересной. Быту моряков, культуре их досуга уделялось много внимания на всей флотилии, а уж Василий Спиридонович Кондряков умел об этом позаботиться как мало кто еще. На мониторе увлекались спортом. Существовали струнный оркестр и хор, работали разные кружки, вплоть до литературного. Все это не угасало даже в разгар летних плаваний.

А зимними вечерами была в почете общеобразовательная учеба. Немало старшин и краснофлотцев готовились к поступлению в военные училища или в гражданские вузы, и им помогали все командиры, имевшие достаточное образование.

Вскоре после того как я принял «Красный Восток», на флотилию прибыл новый командующий.

После Я. И. Озолина ее возглавлял бывший матрос старого Балтфлота Д. П. Исаков, который, чувствовалось, нелегко привыкал к речному бассейну, где не все можно делать так, как на море. Теперь вместо него был назначен И. Н. Кадацкий-Руднев. Перевели его тоже с Балтики, но больше всего он служил на Черном море, командовал там в двадцатые и начале тридцатых годов крейсером, линкором, бригадой крейсеров. А до революции – маленьким тральщиком, действовавшим на Дунае (в чине прапорщика, полученном в военное время: он окончил «мореходку» торгового флота).

Амурскую флотилию возглавляли впоследствии такие известные советские адмиралы, как Ф, С. Октябрьский, А. Г. Головко. Но памятно амурцам и командование Ивана Никитича Кадацкого-Руднева: при нем было осуществлено – и притом быстро, решительно – немало такого, от чего зависело повышение боеспособности и боевой готовности флотилии.

«Когда он сам-то спит?» – ворчали иной раз командиры в летах. Командующему тоже было под пятьдесят, но его силы казались неистощимыми. Он любил и успевал многое проверять лично, причем на обнаруженные недостатки, упущения реагировал подчас весьма горячо. Однако это никогда не было придирками. За всем, чего командующий добивался, что придумывал нового (на это он был горазд), виделось стремление расширить наши боевые возможности.

Из боевой подготовки исключалось все искусственное, не соответствовавшее условиям нашего театра. Так, был отменен строй кильватера при совместном плавании. В то же время Кадацкий-Руднев потребовал от всех нас овладеть лоцманскими навыками кораблевождения.

Такая задача ставилась и раньше, однако далеко не все командиры и штурманы знали Амур так, как Сюбаев или Бирин. Кое-кто просто привык иметь под рукой лоцмана-речника, который вовремя подскажет: «Здесь надо держать вон на то сухое дерево» – или даст другой местный ориентир, – так было спокойнее. А уж при совместных плаваниях, особенно всей флотилией, принималось как должное, что на мостике головного монитора рядом с командиром стоял хромой старик Казанцев – отставной матрос, служивший при штабе лоцманом по вольному найму.

Новый командующий положил таким привычкам конец. Вспоминается в связи с этим, как командир монитора, которому предстояло идти головным под флагом командующего, решил все же взять с собой Казанцева, но, разумеется, не на мостик. При приближении к особо трудному участку реки лоцмана посадили на палубе около шпиля и дали ему, благо приближалось обеденное время, миску с кашей. По уговору старик должен был, не оглядываясь на мостик, незаметно показывать ложкой, где надо отвернуть вправо, где взять левее. Но Кадацкий-Руднев разгадал эту хитрость мгновенно, и командир был пристыжен.

Досконального, лоцманского, знания Амура всеми командирами командующий добился. Он сделал это вопросом командирской чести, предметом товарищеского соперничества – кто искуснее сманеврирует на трудных перекатах.

Расширялись связи с соседями-армейцами. Эти связи всегда были тесными, особенно с частями дивизии, прикрывавшей границу к западу и к востоку от Хабаровска. Но теперь к совместным учениям, штабным играм добавился – армейское командование охотно на это пошло – регулярный обмен стажерами.

Полезность взаимных стажировок я знал по собственному опыту. Несколько раньше, когда они еще не вошли в систему (а я еще не командовал кораблем), мне довелось пройти практику в артиллерийском полку, управлять огнем полевой батареи трехдюймовок, стрелявшей с закрытой позиции. То, о чем получил тогда представление, пошло впрок надолго, оказалось полезным и на войне.

Решена была и давнишняя проблема водоснабжения военного городка – людей в нем прибавлялось, и обеспечивать их водой, доставляемой в бочках, стало невозможно.

А однажды командующий вызвал меня и без всяких предисловий объявил:

– Назначаетесь начальником строительства новой бани на Волчьем острове. Разумеется, без освобождения от командования кораблем.

Я счел нужным доложить, что еще никогда ничего не строил.

– Ничего, научишься. Кавторангу полагается уметь все, – ответил Кадацкий-Руднев, переходя на «ты» и называя меня по чину, соответствовавшему моим нашивкам в старом флоте, что означало у него отход от официального тона. – А с кем посоветоваться, найдешь. Разузнай, кто из краснофлотцев был раньше плотником. Слесарей и искать не надо: каждый моторист – слесарь. С кораблей бери кого угодно – сейчас не плаваем. Политотдел даст в строительную команду хорошего политрука.

В то время на Дальнем Востоке в гарнизонах многое сооружалось своими силами. Справилась с задачей и наша сборная команда. Котел для бани взяли со списанной канлодки, подходящие трубы нашлись в портовых складах. С бревнами особых трудностей в таежном краю быть не могло. Деревом покрыли и крышу, поскольку кровельного железа не нашлось. И баня получилась что надо – с парным отделением, с помещением для стирки белья. Старая корабельная донка исправно качала глубинную, чистейшую амурскую воду.

После летней кампании 1935 года переселение плавсостава на зиму в береговые казармы было отменено. И не только потому, что там становилось тесновато, а прежде всего из-за обстановки на границе, Пусть корабли плавать до весны не могли, однако их огневые средства требовалось держать наготове, особенно зенитные. По-новому, о учетом возможности воздушных налетов, расставлялись корабли и в затоне.

Палубу монитора засыпали толстым слоем опилок и обшили тесом, над люками поставили утепленные тамбуры (при сильных холодах они служили и помещениями для боевой учебы). В кубриках и каютах теперь никто не мерз даже в самые лютые морозы.

Конечно, береговое жилье давало больше бытовых удобств. Но то, что люди не расставались с кораблем на зиму и не должны были вновь привыкать к нему весной, пошло на пользу службе.

Японские милитаристы, хозяйничавшие в Маньчжурии, начали заявлять претензии на принадлежавшие Советскому Союзу острова на Амуре и Уссури. Японцы уже имели на Сунгари довольно сильную флотилию, в состав которой входили новейшие канлодки, вооруженные 120-миллиметровыми орудиями. Вторжения их в наши воды, прорыва к островам или иных провокаций можно было ожидать в любое время.

На подступах к Хабаровску считалось необходимым бдительно охранять, в частности, протоку Казакевича, соединяющую Амур с Уссури и расположенную не очень далеко от устья Сунгари. В этом районе было установлено боевое дежурство кораблей, скромно именовавшееся брандвахтой.

У входа в протоку и у выхода из нее стояло по монитору в боевой готовности номер два. Орудийные расчеты по ночам спали, не раздеваясь, у заряженных пушек. Командиры, тоже одетые, находились в боевых рубках или на мостиках. На брандвахту посылали на месяц, а иногда и на больший срок. Затем приходила на смену другая пара кораблей.

На первое дежурство с нами пошел командир бригады мониторов А. П. Куприянов. Вот тогда я и узнал Александра Петровича особенно близко, понял, сколько душевности, доброжелательности скрывалось за его внешней суровостью. Длительное дежурство на границе в повышенной готовности к бою ставило весьма непростые вопросы, и комбриг учил, как подходить к их решению, как оценивать обстановку.

Много сделав для того, чтобы амурская бригада мониторов стала высоко-боеспособным соединением, капитан 1 ранга Куприянов вернулся на Балтику начальником штаба дивизии линкоров. Встретиться с ним мне больше не пришлось.

Дежурство на брандвахте оставалось нашей постоянной задачей до конца моей службы на Амуре. К середине тридцатых годов почти всеми мониторами командовали недавние старпомы, и я уже оказался старшим в бригаде по командирскому стажу, а затем и по званию – после введения их в 1935 году стал капитаном 3 ранга. На брандвахте мое старшинство означало, что монитор, выходивший сюда в паре с «Красным Востоком», должен был действовать по моим командам и сигналам.

А как действовать, надо было решать, исходя из конкретных обстоятельств. Задача сводилась к тому, чтобы на провокации не поддаваться, однако в наши воды, к нашему берегу и островам чужие корабли не пускать. Но сумею ли отличить провокацию от чего-то более серьезного, если на раздумья будут считанные мгновения? Вот это беспокоило больше всего.

Выходил «Красный Восток» на брандвахту и вместе со вступившим в строй монитором «Дальневосточный комсомолец», командиром которого стал капитан-лейтенант Н. Д. Сергеев, окончивший училище на год позже меня. Ныне Николай Дмитриевич – адмирал флота. Встречаясь, мы вспоминаем, как несли боевое дежурство на Амуре почти полвека назад.

Амур в тех местах не очень широк, за какие-нибудь сотни метров от нашей стоянки – уже чужие воды, и японские корабли, выходящие из Сунгари, почти всегда можно разглядеть даже ночью. Видно, что на палубах приближающихся канлодок нет ни одного человека, как бывает, когда корабли изготовлены к бою. Видно, что стволы орудий развернуты в нашу сторону…

У нас тоже «на товсь». Команда на боевых постах, орудия заряжены. Наблюдатели на марсе непрерывно следят за положением чужих кораблей по отношению к невидимой, но точно известной линии, пересекать которую им не положено. А я держу в уме слова боевой команды, которую, может быть, понадобится подать.

Японские канлодки скользят мимо, следуя у кромки тех вод, где им плавать не запретишь. Похоже, и сегодня ничего необычного не произойдет – просто держат нас в напряжении. Но тут же возникают новые опасения: не отвлекают ли канлодки наше внимание от чего-то другого? Под перестук их машин могут где-нибудь рядом бесшумно двигаться в темноте гребные шлюпки, предназначенные для диверсии, и не исключено – против наших кораблей…

На следующую ночь все повторяется. А если днем поступит сообщение, что на другом участке амурской границы японцы обстреляли наш катер или произошел какой-нибудь иной инцидент, напряжение на брандвахте еще более возрастает.

Я знал, что второй монитор тоже готов к бою, был уверен, что в критический момент его командир точно выполнит мой сигнал, И все же возникала подчас неодолимая потребность встретиться с товарищем, которого много дней видел лишь издалека, в бинокль, – корабли стояли в километре с небольшим один от другого, но командиры, как правило, неотлучно находились на борту.

Мы выбрали местом для своих редких встреч большой камень на берегу, примерно на полпути между позициями мониторов. Посидим там, на виду у корабельных сигнальщиков, не спуская с них глаз, обменяемся впечатлениями о событиях последних ночей, обсудим еще раз варианты боя, который, может быть, придется принять сегодня или завтра, – и от этого товарищеского разговора на душе становится веселее.

Самым трудным, что могло выпасть на нашу долю, было бы решение открыть огонь. Если бой неминуем, с этим опасно опоздать, необоснованно промедлить – агрессор сразу получит преимущество. Но нельзя подать боевую команду хоть на миг раньше, чем она сделается совершенно необходимой. Войны-то ведь не было, время считалось мирным.

– Если решишь, что надо стрелять, я не отстану ни на секунду, – говорил Николай Дмитриевич. Крепко пожав друг другу руку, мы возвращались на свои корабли.

Открывать огонь нам не пришлось. И, полагаю, не пришлось именно потому, что японцы понимали: советские воины-дальневосточники к этому готовы.

Дежурства на брандвахте были большой школой боевой готовности. Да и вся служба на флотилии помогала приобретать навыки, привычки, а в конечном счете и постоянные качества, нужные на войне.

Преобразилась на моих глазах сама флотилия, и не только в том отношении, что она выросла, пополнилась новыми кораблями. Иным стал уровень боевой и политической подготовки, возросла боеспособность.