Текст книги "Кровь и песок (СИ)"

Автор книги: Висенте Ибаньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Гальярдо загадочно улыбался, а юнец уже рылся в своих карманах.

– Маркиз очень внимателен ко мне... Поглядите, какой портсигар привез он мне из Парижа!

И юнец с гордостью показывал Гальярдо металлический портсигар, с крышки которого улыбались голенькие эмалевые ангелочки, порхающие над сентиментальной надписью.

Надменные молодцы с дерзким взором, гордившиеся своими мужскими достоинствами, занимали Гальярдо веселыми рассказами о своих похождениях.

По утрам они выходили на охоту в тот час, когда гувернантки и бонны из богатых домов выводят детей на прогулку по бульвару Кастельяна. Недавно приехавшие в Мадрид английские мисс или немецкие фрейлейн, напичканные фантастическими бреднями об этой легендарной стране, завидев молодца с бритым лицом под широкополой фетровой шляпой, доверчиво принимали его за тореро... Поклонник – тореро!

– Девицы эти – ну, ровно хлеб без соли, такие пресные!

Большие ножищи, льняные волосы, но знаете, маэстро, все у них  на месте, это уж будьте уверены!.. Они едва кумекают, что им говорят, и в ответ на все лишь заливаются смехом, тараща глазищи и показывая зубы,– а зубы у них белые, как сахар. По-испански они не говорят, зато отлично понимают, чего от них ждешь. Ну, тут, слава богу, мы в грязь лицом не ударим, вот и получишь на табак да на все прочее. У меня их сейчас целых три.

Рассказчик гордился своей неутомимостью в любовных делах и умением пожирать сбережения гувернанток.

Иные посвящали свое время танцовщицам и певичкам из мюзик-холла, которые, приехав из разных стран в Испанию, торопились познать все наслаждения, которые может дать «поклонник тогего». То были пылкие француженки с вздернутыми носиками, плоскогрудые и такие воздушные, что казались совсем бестелесными под своими пышными, надушенными и шуршащими юбочками; тяжеловесные, упитанные немки – мощные и белокурые валькирии; оливково-смуглые итальянки с черными напомаженными волосами и трагическим взором.

Юные тореро со смехом вспоминали первое любовное свидание с этими почитательницами. Озадаченная тем, что легендарный герой ничем не отличается от остальных людей, иностранка недоверчиво вопрошала, в самом ли деле он «тореро»?.. И спешила отыскать на макушке длинную прядь волос, с удовлетворением смеясь своей хитрости,– колета в ее глазах заменяла удостоверение личности.

– Вы не знаете, маэстро, какие это чудачки! Они готовы всю ночь покрывать поцелуями косичку, словно нет ничего получше.

А что за причуды! В угоду им приходится вставать с постели и посреди спальни показывать все приемы боя быков – опрокидывать стул, размахивать простыней, точно плащом, и пальцами заменять бандерильи. Чудеса да и только! А потом, привыкнув в своих шатаниях по свету взимать дань с каждого ухажера, они принимаются клянчить подарки на своем ломаном языке, которого сам бог не разберет: «Дружок тореро, подарил мне один из своих золотых плащей, я накину его, когда выйду танцевать». Видали вы, маэстро, таких дур? Можно подумать, мы плащи как газеты покупаем.

Ну, точно они у нас десятками водятся.

Юный тореро великодушно обещает подарить подруге плащ.

Ведь все тореро богачи. А пообещав ценный подарок, «жених» тем временем под предлогом тесной дружбы просит у «невесты» в долг; если же у нее не оказывается денег, он несет в заклад ее драгоценности и понемногу прибирает к рукам все что возможно; когда же подруга, очнувшись от любовного угара, пытается защитить свои права, молодец на деле доказывает свою пылкую страсть и, встав в позу легендарного героя, задает красотке хорошую взбучку.

Гальярдо с увлечением слушал подобные рассказы, приходя в восторг от развязки.

– Правильно! Отлично делаешь! – восклицал он с радостью дикаря.– Нечего с ними стесняться! Знаем мы их! После побоев они только крепче полюбят. Хуже нет, как робеть перед ними.

Мужчина должен заставить уважать себя.

Наивно восторгаясь беспринципностью этих молодцов, которые пользовалпсь доверчивостью приезжих чужеземок, Гальярдо горько каялся в своей слабости к одной женщине.

Кроме этих забавных юнцов, у Гальярдо появился назойливый почитатель, который досаждал ему своими просьбами. Это был кабатчик из Вентас, крепкий и мускулистый уроженец Галисии, с жирным затылком и румяным лицом; он сбил себе небольшой капиталец, содержа таверну, где по воскресеньям отплясывали солдаты со служанками.

Его единственному сыну, малорослому и тщедушному пареньку, предстояло по воле отца стать одним из главных персонажей тавромахии. Так решил трактирщик, страстный поклонник Гальярдо и всех прославленных тореро.

– Мальчишка вполне годится,– говаривал отец.– Как вы знаете, сеньор Хуан, я кое-что смыслю в этих делах. Я не отступлю от моего плана и уже немало потратился для будущей карьеры сына; но без покровителя ему не выдвинуться, а более подходящего, чем вы, нет никого. Если б вы только пожелали взять на себя труд по руководству новильядой, где мальчишка выступит матадором. Люди пойдут толпами, а все расходы я беру на себя.

Эта готовность «взять на себя все расходы», лишь бы помочь сыну составить себе карьеру, нанесла трактирщику немалый ущерб. Но, вдохновляемый коммерческими соображениями, он не отступал, в надежде возместить все настоящие потери солидными заработками в будущем, когда его сын достигнет славы.

Бедный мальчуган, проявлявший в детстве, как и большинство его сверстников, пристрастие к бою быков, стал жертвой отцовского энтузиазма. Отец и вправду верил в призвание сына, ежедневно открывая у него новые таланты. Малодушие паренька кабатчик принимал за лень; его страх перед быками объяснял отсутствием профессиональной совести. Тучи паразитов, любителей-дплетаптов, безыменных тореро, сохранивших от геройского прошлого одну лишь косичку, кружились вокруг кабатчика, выпрашивая бесплатное угощение и другие подачки в обмен на свои советы.

Вместе с отцом они составляли совещательный орган с целью оповестить мир о том, что в предместье Вентас пи за что пропадает «звезда» тавромахии.

Кабатчик занимался устройством коррид на аренах Тетуапа  и Вальекаса, не спрашивая согласия сына и неизменно «беря па себя расходы». Эти арены были открыты для всех охотников познакомиться на виду у сотен зрителей с бычьими рогами и копытами. Но за удары полагалось платить. За честь замертво упасть на арене в разодранных штанах, испачканных кровью и навозом, требовалось возместить стоимость всех мест в цирке и позаботиться лично или через доверенного о распространении даровых билетов.

Увлеченный своей идеей, кабатчик раздавал билеты приятелям, собратьям по ремеслу и неимущим «любителям». Кроме того, он щедро оплачивал квадрилью сына – всех пеонов и бандерильеро, набранных из обладателей косичек, слонявшихся по Пуэртадель-Соль; квадрилья выступала в обычных костюмах, а «маэстро» ослеплял публику роскошным нарядом профессионала.

Все для карьеры мальчика!

– Я заказал сыну прекрасный новый наряд у лучшего портного, который шьет на Гальярдо и других матадоров. Выложил семь тысяч реалов! Мне думается, в таком костюме любой тореро произведет впечатление. Каждый бы не прочь иметь такого родителя. Ведь ради карьеры сына я готов отдать все, до последнего гроша!

Во время корриды кабатчик не отходил от барьера, воодушевляя тореро своим присутствием и размахивая толстой, крепкой палкой, с которой он никогда не расставался. Едва юноша решался сделать передышку у загородки, как перед ним, подобно страшному видению, вырастал отец с толстощеким румяным лицом, и у самого носа мелькал набалдашник крепкой палки.

– Спрашивается, для чего я трачу деньги? Чтобы ты наслаждался отдыхом, как сеньорита? Разбойник, где твоя профессиональная совесть? Марш на середину арены, красуйся перед публикой.

Ах, мне бы твои годы да малость жиру скинуть!

Когда, держа в одной руке мулету, а в другой шпагу, помертвевший от страха юноша оказывался лицом к лицу с молодым бычком, отец как тень следовал за сыном позади барьера. Он был всегда рядом с ним, подобно грозному учителю, готовому поправить ученика при малейшей оплошности.

Матадор поневоле, затянутый в красный шелк, щедро расшитый-золотом, больше всего на свете боялся возвращения домой, где, нахмурив брови, его поджидал рассерженный отец.

Невыносимо ныло тело, побывавшее под копытами бычка.

Прикрывая роскошным плащом клочья рубахи, свисавшие из разодранных штанов, бедняга входил в таверну. Мать, некрасивая, но крепкая женщина, раскрыв объятья, бросалась к сыну, измученная долгим и томительным ожиданием.

 – Вот твой олух! – рычал кабатчик.– Вконец осрамился!

Зачем я только деньги трачу!

В гневе он замахивался грозной палкой, и юнец, одетый в шелк и золото, которому незадолго перед тем удалось прикончить двух молодых бычков, обращался в бегство, прикрыв голову руками, меж тем как мать вступалась за него:

– Ты разве не видишь, что сын ранен?

– Как же, ранен! – с горечью восклицал отец, досадуя, что до этого дело не дошло.– Только настоящие тореро бывают ранены. Зашей да постирай ему штаны. Погляди, как разделал их этот разбойник!

Но спустя несколько дней в душе кабатчика снова воскресала вера в сына. С кем не бывает! Знаменитым матадорам – и тем случалось осрамиться на арене. Главное, не унывать. Мы своего добьемся! И кабатчик вновь затевал корриды на аренах Толедо или Гуадалахары, поручая все заботы доверенному из числа своих друзей и, как обычно, «беря на себя расходы».

Новильяда на большой арене Мадрида была, по словам кабатчика, не виданным до сих пор зрелищем. На этот раз молодцу удалось недурно справиться с двумя бычками, и зрители, получившие в большинстве своем бесплатные билеты, вовсю хлопали сыну кабатчика.

У выхода появился отец во главе шумной ватаги маленьких бродяг. Он собрал в кучу всех парнишек, слонявшихся близ цирка и поджидавших удобного случая прошмыгнуть в ворота. Кабатчик умел устраивать дела. По пятьдесят сантимов на брата, с условием до хрипоты кричать: «Да здравствует Манитас!»—и подхватить на плечи славного новильеро, едва он покажется из ворот.

Манитас, все еще трепещущий после пережитых волнений, был вмиг окружен, стиснут и поднят на руки ревущей ватагой мальчишек; в таком виде он и совершил победоносное шествие от арены до Вентас по всей улице Алькала, провожаемый любопытными взглядами из трамваев, которые непочтительно продолжали свой путь, преграждая дорогу славной процессии, Следом шел удовлетворенный отец, держа под мышкой свою толстую палку и делая вид, будто не имеет никакого отношения к возгласам восторга; но едва крики затихали, как, забыв об осторожности и обуреваемый яростью торговца, который не получил сполна за уплаченные деньги, он спешил вперед и сам давал сигнал: «Да здравствует Манитас!» Тут рев возобновлялся с прежней силой.

С тех пор прошло немало времени, а кабатчик все еще приходил в волнение, вспоминая великое событие.

– Мне принесли его в дом на руках, сеньор Хуан, точь-в-точь как это частенько случалось с вами, прошу простить за смелое  сравнение. Вы сами убедитесь, мальчик стоящий... Ему не хватает лишь одного: чтобы вы дали ему толчок.

Желая как-нибудь отвязаться от кабатчика, Гальярдо отвечал уклончиво. Что ж, пожалуй, он согласится руководить новильядой. Посмотрим, торопиться пока некуда, до начала зимы еще много времени.

Однажды под вечер, дойдя по улице Алькала до Пуэрта-дельСоль, Гальярдо остановился как вкопанный: у гостиницы «Париж» из кареты вышла белокурая дама... Донья Соль! Мужчина, с виду иностранец, подал ей руку, чтобы помочь, и, сказав несколько слов, удалился, в то время как дама исчезла за дверью отеля.

То была донья Соль. Тореро ни минуты не сомневался в этом.

Не сомневался он и в характере ее отношений с иностранцем, уловив взгляд, которым они обменялись, и улыбку при прощании.

Именно так смотрела она и улыбалась ему в былые счастливые времена, когда они вместе скакали верхом по безлюдным окрестностям, залитым мягким пурпуром угасающего солнца. Проклятие!..

Вечером, встретившись с друзьями, он хмурился, а ночью беспокойно спал, отравленный ожившими воспоминаниями. Когда он поднялся, комнату сквозь стекла балкона заливал мутный и мертвенный свет пасмурного дня. Шел дождь вперемежку с хлопьями снега. Все было мрачным: небо, стены дома напротив, навес соседней крыши, с которой стекали капли дождя, грязная мостовая, блестящий, как зеркало, верх экипажа и раскрытые купола зонтиков на тротуарах.

Одиннадцать часов. Что, если он отправится сейчас к донье Соль? Почему бы и нет? Вчера Гальярдо с досадой прогнал эту мысль. Не станет он унижаться. Ведь она скрылась без всяких объяснений, а потом, зная, что он на пороге смерти, даже не поинтересовалась его здоровьем. Всего-навсего одна телеграмма в первый момент, и больше ничего; даже десятка строк не прислала, и это она, которая так охотно вела обширную переписку с подругами. Нет, он не пойдет к ней. Настоящий мужчина не должен...

Но наутро после беспокойной ночи воля его ослабела. «Почему бы .и нет?» – спрашивал он себя снова. Он хотел ее видеть.

Среди всех женщин, которых он знал в своей жизни, донья Соль была для него единственной; она влекла его с непонятной силой, как еще ни одна из тех, кого он любил. «Не могу ее забыть»,повторял тореро, признаваясь в своей слабости... Ах, как он страдал от этой неожиданной разлуки!

Тяжелое ранение на арене Севильи и невыносимые физические страдания заглушали любовную досаду.-Болезнь, потом новое 593 сближение с Кармен помогли ему примириться с потерей. Но забыть? Никогда! Он делал нечеловеческие усилия, чтобы не вспоминать прошлого; но порой незначительное обстоятельство, улица, где он, бывало, скакал рядом с прекрасной амазонкой, случайная встреча с белокурой англичанкой, общение с молодыми сеньоритой в Севилье, которых оп считал своими родственниками,– все воскрешало в его памяти образ доньи Соль. Ах, что за женщина! Другой такой не найти. Потеря доньи Соль умаляла его достоинство.

Он уже не чувствовал себя прежним Гальярдо. Ему даже казалось, что теперь он стоит на несколько ступенек ниже в глазах общества. Не этим ли объясняются его неудачи на арене? Он был отважен, пока донья Соль принадлежала ему. Когда же эта белокурая женщина покинула его, начались все беды. Если донья Соль вернется, с ней придет и прежняя слава. То падая духом, то вновь воскресая, Гальярдо наивно предавался суеверным иллюзиям.

Может быть, его желание видеть ее было тем вдохновенным порывом, который так часто спасал его на арене. Почему бы и нет?.. Он был уверен в своих силах. Легкие победы над женщинами, ослепленными его успехом, заставляли его верить в свою неотразимость. Может быть, после долгой разлуки... кто знает! Ведь именно так случилось при первой их встрече.

Веря в свою счастливую звезду с дерзкой самонадеянностью мужчины, который считает, что любая женщина готова упасть в его объятья, если он обратит на нее внимание, Гальярдо отправился в гостиницу «Париж», расположенную поблизости от его отеля.

Ему пришлось более получаса провести в холле на диване под любопытными взглядами служащих и постояльцев, которые оборачивались, едва услышав его имя.

Наконец слуга предложил ему подняться на лифте в маленькую гостиную на втором этаже, через окна которой виднелась потемневшая от дождя Пуэрта-дель-Соль с черными крышами домов: сверкающий асфальт тротуаров скрывался под вереницами раскрытых зонтиков, мчались, словно подгоняемые дождем, экипажи, сновали взад и вперед трамваи, пронзительным трезвоном предупреждая об опасности пешеходов, которые, казалось, оглохли под куполами своих зонтов.

Открылась небольшая дверь, незаметная под обоями, и, шурша шелками, появилась донья Соль, распространяя вокруг себя аромат молодого свежего тела в полном расцвете своего пышного лета.

Гальярдо окинул ее с ног до головы жадным взглядом знатока, который не упустит ни одной подробности. Такая же, как  в Севилье! Нет, пожалуй, еще прекраснее и желаннее после долгой разлуки.

Одетая с чарующей небрежностью в экзотическую тунику с диковинными драгоценностями, она предстала перед тореро точь-в-точь такой, как в тот день, когда он впервые перешагнул порог ее дома в Севилье. Обутая в туфли без задников, сплошь расшитые золотом, она села и закинула ногу на ногу; туфелька соскользнула и, покачиваясь, удержалась на кончике маленькой ножки.

Донья Соль протянула руку с холодной любезностью.

– Как поживаете, Гальярдо?.. Я знала, что вы в Мадриде, и уже видела вас.

Вас! Она больше не говорила ему «ты» тоном светской женщины, обращавшейся к почтительному, стоящему ниже ее любовнику. Это «вы», которое как будто равняло их, привело Гальярдо в отчаяние. Он жаждал оставаться рабом, которому любовь дает право заключить в объятья светскую даму, а она обращается к нему с холодной вежливостью, точно разговаривает с одним из добрых знакомых.

Донья Соль была на бое быков в Мадриде лишь раз и видела Гальярдо. Она пошла на корриду в сопровождении одного иностранца, жаждавшего познакомиться с нравами Испании, ее приятеля и спутника по путешествию, который остановился в другом отеле.

Гальярдо ответил кивком головы. Он уже знал этого иностранца; он видел его рядом с доньей Соль.

Наступила длительная пауза, оба они не знали, о чем говорить. Донья Соль первая нарушила молчание.

Она находила, что у тореро отличный вид; не правда ли, он был сильно ранен, и, кажется, она даже телеграфировала в Севилью с просьбой сообщить о его здоровье. В той кочевой жизни, которую ей приходится вести, при вечной смене стран и друзей мудрено сохранить свежесть воспоминаний. Но вот он снова перед ней, и на арене он показался ей таким же отважным и сильным, хотя, пожалуй, не вполне удачливым. Впрочем, что она понимает в корридах!

– Ранение не было серьёзным?

Гальярдо кипел, слушая безразличный тон этих вопросов.

Ведь, находясь между жизнью и смертью, он думал только о пей!

Сухо, едва скрывая досаду, он рассказал о полученных ранах и о выздоровлении, затянувшемся на целую зиму...

Донья Соль слушала с притворным вниманием, глаза ее выражали полное безразличие. Что ей за дело до всех бед этого тореро? Несчастные случаи так обычны для его ремесла,– кого же они могли интересовать, кроме самого пострадавшего.

Рассказав об усадьбе, куда он уехал на поправку, Гальярдо невольно вспомнил человека, которого они принимали вместе – он и донья Соль.

– Помните Плюмитаса? Беднягу убили. Не знаю, слыхали ли вы об этом.

И о нем донья Соль вспоминала лишь смутно. Возможно, она и читала о его конце в парижских газетах, уделявших немало внимания разбойнику, этому колоритному персонажу легендарной Испании.

– Бедняга,– безучастно проговорила донья Соль.– Я довольно смутно припоминаю этого грубоватого, неотесанного крестьянина. Только издали видишь вещи в их настоящем свете.

Единственное, что я помню, это наш совместный завтрак в усадьбе.

Гальярдо ухватился за эти слова. Бедный Плюмитас! Как он был растроган, когда донья Соль подарила ему цветок. Ведь она дала разбойнику на прощание розу... Неужто она не помнит?

В глазах доньи Соль отразилось непритворное изумление.

– В самом деле? – переспросила она.– Вы уверены?.. Клянусь, я все позабыла. Ах, страна солнца! Живописная Испания, где так легко теряешь голову! Сколько глупостей можно наделать!..

В ее тоне звучало раскаяние. Внезапно она залилась смехом.

– Кто знает, не сохранил ли бедняга до последней минуты подаренный ему цветок, не правда ли, Гальярдо? Не вздумайте отрицать. Ведь разбойнику за всю его жизнь никто не дарил цветов... И, может быть, на трупе бедняги нашли засохшую розу, неведомый, таинственный дар... Вы не слыхали, Гальярдо? Газеты ничего не писали об этом? Молчите, не смейте отрицать, не разочаровывайте меня. Так должно быть, я хочу, чтобы так было. Бедный Плюмитас! Как это интересно! А ведь я совсем позабыла о цветке! Непременно расскажу об этом случае моему другу, он собирается писать об Испании.

Вторичное напоминание о новом друге в коротком разговоре опечалило тореро. Не отрываясь глядел он на красивую женщину, и его грустные, подернутые влагой африканские глаза, казалось, молили о сострадании.

– Донья Соль!.. Донья Соль!..– прошептал он с отчаянием, словно сетуя на ее жестокость.

– В чем дело, друг мой? – спросила она с улыбкой.– Что с вами?

Не отвечая, Гальярдо поник головой, смущенный насмешливым блеском светлых глаз с пляшущими золотыми искорками.

Потом выпрямился, как человек, принявший решение.

– Где вы были все это время, донья Соль?

– Шаталась по свету,– просто ответила она.– Я перелетная птица. Побывала в бесконечном количестве городов, вы о них, пожалуй, никогда и не слыхали.

– А этот иностранец, который вас теперь сопровождает, он... он.., – Мой друг,– холодно ответила донья Соль.– Мой друг, который любезно согласился сопровождать меня и, пользуясь случаем, желает познакомиться с Испанией; человек больших достоинств и отличного происхождения. После того как он осмотрит мадридские музеи, мы поедем в Андалузию. Что вы хотите еще знать?

В холодном высокомерии дамы сквозило явное желание держать тореро на известном расстоянии, подчеркнуть социальное неравенство. Гальярдо растерялся.

– Донья Соль! – простонал он в порыве наивной искренности.– Бог не простит вам того, что вы со мной сделали. Вы поступили со мной дурно, очень дурно... Зачем вы скрылись, не сказав мне ни слова?

Слезы выступили на его глазах, руки судорожно сжались в кулаки.

– Не надо, Гальярдо. Мой поступок вам же на пользу. Разве вы недостаточно знаете меня? Разве не устали находиться подле меня? Будь я мужчиной, я бежала бы от женщин с таким характером. Влюбиться в меня – все равно что покончить самоубийством.

– Но почему вы уехали? – настаивал Гальярдо.

– Потому что мне стало скучно. Понятно? А соскучившись, каждый имеет право бежать в поисках новых приключений. Всюду я смертельно скучаю – так пожалейте же меня.

– Но я люблю вас всей душой! – воскликнул тореро с простодушным отчаянием, которое в устах другого человека прозвучало бы смехотворно.

– Люблю вас всей душой! – передразнила донья Соль, подражая тону и жестам тореро.– Ну, и что из этого? Ах, до чего вы все эгоистичны: если вам рукоплещут, так вы уже воображаете, будто все создано для вас. «Я люблю тебя всей душой, и этого достаточно, чтобы ты тоже меня любила...» Но этого нет, сеньор.

Я не люблю вас, Гальярдо. Вы для меня добрый знакомый, и только. То, что было в Севилье, прошло как сон, как вздорная прихоть, о которой я едва вспоминаю; вам следует забыть о прошлом.

Тореро поднялся и с протянутыми руками подошел к донье Соль. В своем невежестве он не знал, что сказать ей, смутно догадываясь, что неловкими словами ему не убедить эту женщину.

Он больше надеялся на силу действий, пытаясь в порыве страстного желания овладеть ею, привлечь к себе, смести ледяную преграду вежливости.

– Донья Соль! – молил он, протягивая к ней руки.

Решительным и проворным жестом она оттолкнула руки тореро. Глаза ее сверкнули гордостью и гневом; оскорбленная, она угрожающе подалась вперед.

– Спокойно, Гальярдо!.. Если вы будете настаивать, я вычеркну вас из числа моих друзей и выставлю за дверь.

Пристыженный, тореро разом упал духом. Наступило долгое молчание; наконец донья Соль сжалилась над Гальярдо.

– Не будьте ребенком,– сказала она.– К чему вспоминать то, чего не вернуть? Зачем думать обо мне? У вас есть жена, а я слыхала, что она мила и красива. Если ж не она, так есть другие.

В Севилье много красивых девушек с цветком в волосах и шалью, тех девушек, что мне так нравились когда-то: они будут счастливы, если Гальярдо подарит их своей любовью. А со мной все кончено. Возможно, что ваша гордость знаменитого тореро, привыкшего к успеху, задета, но ничего не поделаешь: вы для меня добрый знакомый, не больше. Я не похожа на вас. Что мне однажды наскучит, к тому я больше не возвращаюсь. Иллюзии владеют мной недолго и проходят, не оставляя следа. Поверьте, я достойна сожаления.

Она смотрела на тореро с состраданием и тайным любопытством, словно внезапно увидела все его недостатки, всю неотесанность.

– Мне приходят в голову мысли, которых вы никогда не поймете,– продолжала она.– Вы кажетесь мне совсем иным человеком. Гальярдо в Севилье непохож на Гальярдо в Мадриде. Верю, что вы остались прежним, но только не для меня. Не знаю, как бы объяснить вам... В Лондоне я познакомилась с раджей... Знаете ли вы, кто такой раджа?

Гальярдо отрицательно покачал головой и покраснел, стыдясь своего невежества.

– Это индийский принц.

Вдове посланника припомнился магнат из Индостана, его смуглое лицо, оттененное черными усами, огромный белый тюрбан с крупным бриллиантом, сиявшим на лбу, и белое одеяние – множество тонких покрывал, похожих на лепестки цветков.

– Он был красив, молод, он пожирал меня таинственно мерцавшими глазами газели, но он был смешон с его восточными комплиментами на английском языке. Бедняга дрожал от холода, кашлял среди лондонских туманов, ежился под дождем, как нахохлившаяся птица, и взмахивал своими покрывалами, точно намокшими крыльями... Когда он лепетал слова любви, не сводя с меня темных глаз газели, у меня возникало желание пойти купить ему пальто и шапку, чтобы он перестал дрожать от холода. И тем пе менее он был очень хорош собой и мог на несколько месяцев осчастливить любую женщину, жаждущую экзотики. Видите ли, все дело в обстановке. Вы, Гальярдо, этого не поймете.

И донья Соль задумалась, вспоминая бедного раджу, дрожавшего от холода в своих смешных одеяниях среди лондонских туманов. Она мысленно представляла себе восточного принца в родном краю, в ореоле власти, в блеске солнечных лучей. Его медная кожа с зеленоватым отблеском тропической растительности преобразилась, приняв оттенок художественной бронзы. Он торжественно восседал на слоне, покрытом золотой попоной, спускающейся до самой земли, среди воинственных всадников и рабов, несущих курильницы с ароматическими травами; на нем пышный тюрбан, сверкающий драгоценными камнями и увенчанный каскадом реющих белых перьев, на груди – бриллианты, стан перехвачен кушаком, усыпанным изумрудами, с золотым ятаганом; а вокруг – баядерки с подведенными глазами и упругой девичьей грудью; ручные тигры; целый лес копий; вдали – пагоды с уступами крыш и колокольчиками, поющими нежные мелодии под легким дуновением ветра, свежий сумрак дворцов, зеленые кущи, под сенью которых притаились хищники. Ах, окружающая атмосфера! Повстречайся она с раджей, величественным как божество, под глубокой, точно застывшей синевой неба на его родине, сгорающей в блеске солнечных лучей, ей не пришла бы в голову мысль о теплом пальто. Она, наверное, первая бросилась бы в его объятья и отдалась бы ему, как рабыня любви.

– Вы напоминаете мне раджу, милый Гальярдо. Там, в Севилье, в национальном костюме, с гаррочей на плече вы дополняли пейзаж и были прекрасны. Но здесь!.. Мадрид —увы! – стал европейским городом. Не видно больше народных костюмов. Манильская шаль мелькнет теперь разве что на подмостках. Не обижайтесь, Гальярдо, я сама не знаю почему, по вы мне напоминаете этого индуса.

Донья Соль смотрела через окно на хмурое, затянутое тучами небо, мокрую площадь, редкие хлопья снега, на прохожих, спешивших куда-то под своими зонтиками; потом перевела взгляд на тореро и с удивлением уставилась на прядь волос, уложенную на макушке, на его прическу и шляпу,– все говорило о профессии тореро и так противоречило его современному элегантному костюму.

В глазах доньи Соль тореро был вырван из своего привычного «обрамления». Ах, этот грустный, дождливый Мадрид!.. Ее друг, приехавший сюда с мечтой о стране вечно лазурного неба, очень разочарован. Да и сама она при виде живописных групп тореро, стоящих на тротуаре против гостиницы, вспоминает редкостных животных, привезенных из солнечного края в зоологический сад, окутанный туманным светом дождливого дня. Там, в Андалузии, Гальярдо был героем, чистокровным представителем страны скотоводства. Здесь, со своим бритым лицом, он выглядит нелепым персонажем, паяцем, привыкшим к аплодисментам толпы, заурядным комедиантом с театральных подмостков, только вместо того чтобы развлекать толпу забавными репликами, он вызывает в ней дрожь, вступая в единоборство со зверем.

О, сладостный мираж солнечных стран! Обманчивое опьянение света и красок! Она могла в течение нескольких месяцев любить этого неотесанного и грубого парня, восхищаться его тупой невежественностью и требовать, чтобы он не заглушал духами привычный запах арены и конюшни, всей атмосферы цирка, насквозь пропитавшей его кожу! Да, обстановка! На какие безумства толкает она женщин!

Донье Соль припомнился день, когда ей грозила опасность быть растерзанной рогами быка. Потом завтрак за одним столом с разбойником, которого она слушала с восторженным удивлением, кому на прощание подарила розу. Какое безумство! И как далеко все это теперь!

Из прошлых переживаний, в которых она раскаивается, сознавая их смешную сторону, остался всего лишь этот парень, не спускающий с нее умоляющего взгляда в ребяческой попытке воскресить былое счастье. Бедняга! Разве можно холодно и без иллюзий повторить безумства, навеянные волшебной властью жизни!..

– Все кончилось! – сказала донья Соль.– Надо забыть прошлое – ведь когда мы оглядываемся на него, оно представляется нам совсем в иных красках! Вернувшись в Испанию, я не узнаю ее. И вы уже не тот, что прежде. Мне даже последний раз в цирке почудилось, будто вы уже не так отважны... и будто толпа уже не так восторгается вами...

Донья Соль сказала это просто, без задней мысли, но Гальярдо послышалась в ее тоне насмешка, и, опустив голову, он покраснел.

Проклятие! Им снова овладели профессиональные заботы.

Вся беда в том, что теперь он уже не подходит вплотную к быку.

Донья Соль дала ему ясно понять... В ее глазах он уже не тот, что прежде. Будь он прежним Гальярдо, она, наверно, лучше приняла бы его. Женщины любят смельчаков.

Тореро обманывал сам себя, принимая полное забвение былой прихоти за временное охлаждение, над которым он может восторжествовать, совершив подвиг.

Донья Соль поднялась. Визит затянулся; тореро, казалось не сознавал, что пора уходить; завороженный ее красотой, но надеялся на счастливый случай, который вновь сблизит их. Матадору пришлось последовать примеру доньи Соль и она сослалась на необходимость распрощаться с ним. Она ждет своего друга, чтобы вместе отправиться в музей Прадо.

Донья Соль пригласит Гальярдо как-нибудь вместе позавтракать в тесном кругу у нее в номере. Ее другу будет, несомненно' интересно увидеть вблизи тореро. Он едва говорит по-испански» но рад будет познакомиться с Гальярдо.