Текст книги "Кровь и песок (СИ)"

Автор книги: Висенте Ибаньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Продолжая бродить по кухне, матадор подошел к Насионалю и попросил его подняться в комнату доньи Соль. Пусть не спускается вниз. Плюмитас, наверное, после завтрака уйдет. Зачем ей встречаться с этим жалким человеком?..

Бандерильеро вышел, а Плюмитас, увидев, что маэстро не участвует в разговоре, подошел к нему и начал с интересом расспрашивать о предстоящих в этом году корридах.

– Я ведь гальярдист. И хлопал вам чаще, чем вы можете думать. Видел вас и в Севилье, и в Хаэне, и в Кордове, и в других городах...

Гальярдо был поражен. Как же он мог, постоянно спасаясь от целой армии преследователей, спокойно сидеть на корриде?

Плюмитас улыбнулся с видом превосходства.

– Ба! Я бываю повсюду. Куда хочу, туда и иду.

Потом он рассказал, как случилось ему встречать матадора по дороге на ферму, иногда одного, иногда в компании. Гальярдо проезжал мимо, не обращая на него внимания, думая, наверное, что это какой-нибудь батрак скачет верхом в соседнее селение.

– Когда вы ехали из Севильи покупать те две мельницы в долине, я встретил вас на дороге. У вас было с собой пять тысяч дуро. Разве не так? Скажите по правде. Сами видите, у меня точные сведения... Другой раз вы ехали на этой чертовой скотине, которую называют автомобилем, вместе с другим сеньором из Севильи, кажется, вашим доверенным. Вы ехали из Оливар-дельКура подписывать нотариальный акт, и денег у вас было еще больше.

Гальярдо, припоминая все обстоятельства, с некоторым страхом смотрел на этого всезнающего человека. А бандит, желая подчеркнуть свое доброе отношение к тореро, продолжал уверять, что для него не существует препятствий.

– Видели вы, как мчится автомобиль? Пустяки! Вот чем я останавливаю эту гадину.– Он показал на ружье.– В Кордове мне надо было свести счеты с одним богатым сеньором, моим врагом. Поставил я свою кобылу на обочине и, как подъехала эта гадина, поднимая пыль и вонь, говорю: «Стой!» Он не захотел остановиться, я и всадил ему пулю в эту штуку на колесе.

Короче: автомобиль проехал еще самую малость и стал, а я подскакал к нему и свел свои счеты с сеньором. Человек, который может всадить пулю куда вздумается, хоть кого остановит в пути.

Пораженный Гальярдо слушал, как Плюмитас с профессиональным спокойствием рассказывает о своих подвигах на большой дороге.

– Вас мне незачем было задерживать. Вы ведь не из богачей. Вы такой же бедняк, как и я, только более удачливый, а если у вас есть деньги, то они вам не даром достались. Я вас очень уважаю, сеньор Хуан. Я люблю вас, потому что вы настоящий матадор, а у меня есть слабость к храбрым людям. Мы с вами почти товарищи. Оба живем тем, что рискуем шкурой. Вот почему, хоть вы меня и не знали, я никогда не попросил у вас даже сигареты и оберегал вас, чтобы волос не упал с вашей головы, чтобы ни один бессовестный мошенник не воспользовался моим именем и не вышел на дорогу, заявив, что он Плюмитас, как это не раз случалось...

Неожиданное появление прервало речь бандита. По лицу матадора пробежала тень досады. А, будь она проклята... Донья Соль! Разве Насиональ не предупредил ее?.. Бандерильеро шел следом, беспомощно разводя руками в знак того, что все его уговоры оказались тщетными.

Педро Антонио де Аларкон и  Донья Соль вышла в дорожном костюме, наспех расчесав и уложив узлом золотые волосы. Плюмитас на ферме! Какая удача! Полночи она думала о нем, сладко замирая от ужаса, и твердо решила наутро объехать верхом окрестные пустынные поля.

Кто знает, вдруг ей повезет и она встретит загадочного разбойника. И вот, словно мысли ее действовали на расстоянии, он, исполняя ее волю, с самого утра появился на ферме.

Плюмитас! При этом имени перед ней возникал законченный образ разбойника. Казалось, ей даже незачем знакомиться с ним, она не увидит ничего неожиданного. Донья Соль ясно представляла себе высокого, стройного человека с матово-смуглым лицом; из-под широкополой шляпы, надетой поверх красного платка, выбиваются кудри цвета воронова крыла; стройный стан, затянутый в черный бархат, опоясан алым шелковым кушаком, на ногах – кожаные сапоги шоколадного цвета. Странствующий рыцарь андалузских степей, почти столь же прекрасный, как тенор, которого она видела в «Кармен», как тот солдат, сбросивший во имя любви свой мундир и ставший контрабандистом.

Ее расширенные от волнения глаза блуждали по кухне, но не видели пи романтической шляпы, ни мушкета. Перед ней стоял незнакомый ей человек с карабином в руках, похожий на полевого сторожа, каких она не раз встречала в имении своих родственников.

– Добрый день, сеньора маркиза... Как поживает сеньор маркиз, ваш дядя?

Заметив устремленные на этого человека взгляды, она все поняла. Ах! Так это и есть Плюмитас?

Бандит, смущенный появлением сеньоры, с неуклюжей галантностью обнажил голову и стоял, держа карабин в одной руке, а истрепанную войлочную шляпу в другой.

Услышав приветствие гостя, Гальярдо насторожился. Этот человек знал всех. Он знал донью Соль и даже от избытка почтительности присвоил ей родовой титул.

Очнувшись от изумления, донья Соль знаком велела ему сесть и покрыть голову; он сел, но шляпу положил на соседний стул.

Угадав вопрос в устремленных на него глазах доньи Соль, бандит продолжал:

– Не удивляйтесь, сеньора маркиза, тому, что я вас знаю.

Я часто видел вас, когда вы с маркизом и другими сеньорами отправлялись на бои молодых бычков. И еще видел издали, как вы скакали за быком с гаррочей в руках. Сеньора – самая отважная п самая прекрасная из всех женщин, какие только есть на божьем свете. Просто залюбуешься, когда видишь ее на коне в бархатной 514 шляпе и красном поясе. Мужчины небось так и хватаются за кинжалы ради ее небесных глазок.

Плюмитас, увлеченный приступом южного красноречия, искал все новых слов для восхваления сеньоры.

Сеньора же, начиная находить этого бандита очень интересным, слегка побледнела и в радостном ужасе широко раскрыла глаза. А что, если он пришел на ферму ради нее?.. Если оп задумал похитить ее и увезти в свое лесное убежище, как голодный орел, уносящий добычу в горное гнездо?..

Тореро тоже встревожился, услышав эти бесхитростные выражения восторга. Проклятие! В его собственном доме... при нем!

Если так будет продолжаться, матадор тоже сбегает за ружьем, и там уже Плюмитас он или не Плюмитас, а посмотрим, чья возьмет.

Бандит, казалось, уловил беспокойство, вызванное его словами, и принял почтительный тон:

– Вы уж простите, сеньора маркиза. Все это пустая болтовня. У меня жена и четверо ребятишек, и бедняжка пролила из-за меня больше слез, чем пресвятая дева скорбящая. Я, говорят, нарушитель спокойствия. Несчастный, которого злая судьба довела до такой жизни.

И, словно желая доставить удовольствие донье Соль, он разразился восторженными похвалами ее семье. Маркиз Морайма – для него самый уважаемый человек.

– Если бы все богачи были такими! Мой отец работал у него и рассказывал, какой он добрый. Я как-то расхворался, и пастух с его пастбища приютил меня в шалаше. Он знал это и ничего не сказал. По всем его фермам дан приказ не трогать меня и ни в чем мне не отказывать... Такие вещи не забываются. И потом, мало ли бродяг шатается по свету! А я сколько раз встречал его одного на дороге, едет себе верхом, словно молодой, и годы ему нипочем. «Бог в помощь, сеньор маркиз!» – «Привет, парень!»

В лицо он меня не знает, а догадаться, кто я такой, не мог, ведь приятеля своего,– бандит показал на карабин,– я ношу под плащом. А мне хотелось остановить его и попросить у него руку, не для того, чтобы пожать ее, нет,– разве может такой благородный сеньор пожать руку убийцы,– а для того, чтобы поцеловать ее как руку отца и на коленях поблагодарить его за все, что оп для меня сделал.

Горячее чувство признательности, обуревавшее бандита, ничуть не тронуло допью Соль. И это знаменитый Плюмитас! Жалкий человек, полевой кролик, которого все, обманутые молвой, принимают за волка.

– Есть злые богачи,– продолжал Плюмитас.– Чего только пе терпят от них бедняки!.. Недалеко от моих мест есть один такой иуда, он дает деньги в рост. Я послал ему предупреждение, чтобы он не мучил людей, а этот мошенник, вместо того чтобы послушаться, донес на меня жандармам. В общем, сжег я у него амбар, еще там кое-что натворил, и просидел он потом полгода безвыездно в своем селении,– боялся встретиться ненароком с Плюмитасом. А другой такой же хотел выгнать из дому старушку – она, видите ли, целый год не платила ему за хибарку, в которой жили еще ее деды. Отправился я к этому сеньору вечерком, как раз когда он с семьей садился ужинать. «Вот что, хозяин, я Плюмитас, и мне нужны сто дуро». Он мне их дал, а я отнес старушке. «На, бабушка: заплати этому кровопийце, а остальные бери себе, на доброе здоровье».

Донья Соль посмотрела на бандита с несколько большим интересом.

– А мертвецы? – спросила она.– Сколько человек вы убили?..

– Об этом не надо говорить, сеньора,– строго сказал бандит.– Вы отвернетесь от меня, а я просто несчастный, обездоленный человек; за мной охотятся, вот я и защищаюсь как могу.

Наступило долгое молчание.

– Вы не знаете, как я живу, сеньора маркиза,– продолжал Плюмитас.– Дикому зверю живется лучше. Сплю, где придется, а то и вовсе не сплю. Просыпаюсь в одном конце провинции, а ложусь в другом. Нужно иметь острый глаз и твердую руку, чтобы тебя боялись и не предали. Бедняки – люди добрые, но нищета – скверная штука, иной раз она и хорошего человека обозлит.

Если бы меня так не боялись, давно бы уж выдали полиции. Единственные у меня надежные друзья – это конь да карабин. Бывает, такая тоска меня возьмет по жене и ребятишкам, что пробираюсь ночью в свою деревню, а соседи, которые уважают меня, закрывают глаза... Но когда-нибудь это плохо кончится... А иногда устанешь от одиночества и просто хочется поговорить с людьми. Мне давно уже хотелось прийти в Ринконаду. «Почему бы, думаю, мне не познакомиться с сеньором Хуаном Гальярдо? Я его уважаю и не раз ему аплодировал». Но то я встречал вас с друзьями, то на ферме были ваша жена и мать с внучатами. Я знаю, что это значит: они бы до смерти напугались при одном виде Плюмитаса. А сейчас другое дело. Сейчас вы приехали с сеньорой маркизой, и я сразу подумал: «Пойду-ка я поздороваюсь с сеньорами и побеседую с ними хоть немного».

Хитрая усмешка, пробежавшая по липу бандита при этих словах, как бы подчеркнула разницу, существующую между 516 семьей тореро и этой сеньорой, и показала, что отношения Гальярдо и доньи Соль не были для него тайной. В его крестьянской душе жило уважение к законному браку, и он полагал, что со знатной возлюбленной матадора можно вести себя более вольно, чем с простыми женщинами, принадлежащими к его семье.

Донья Соль, пропустив намек мимо ушей, продолжала осаждать бандита вопросами: она хотела узнать, что довело его до такого положения.

– Пустяк, сеньора маркиза, несправедливость. Всегда на нас, бедняков, сыплются разные беды. Дело в том, что смекалки у меня было побольше, чем у моих земляков, и работники всегда меня выбирали, когда нужно было чего-нибудь просить у богачей.

Я умею читать и писать, а в детстве даже был церковным служкой. Меня и прозвали Плюмитас, потому что я всегда таскал у кур из хвоста перья и писал ими.

Потахе хлопнул бандита по плечу.

– Вот оно что, дружище! Недаром я подумал, увидев тебя, что ты смахиваешь на церковную крысу.

Насиональ молчал, не решаясь высказать свое мнение, но исподтишка посмеивался. Церковный служка, ставший разбойником! Интересно, что скажет об этом дон Хоселито, когда узнает!..

– Я женился, у нас родился первый сынишка. Однажды ночью являются ко мне два жандарма и ведут меня на гумно, за деревню. Кто-то стрелял в дом одного богача, вот эти милые сеньоры и заявили, будто стрелял я... Я отрицал, тогда они избили меня прикладами. Я опять все отрицал, и они опять избили меня. Так они избивали меня до рассвета то прикладами, то шомполами, пока не устали, а потом бросили на голой земле, без сознания.

Они били меня, связав по рукам и ногам, словно тюк, да еще приговаривали: «Ты ведь самый храбрый в деревне? Ну-ка защищайся, поглядим, чего ты стоишь». Насмешка – вот что было хуже всего. Бедная моя жена выходила меня, как умела, но я не знал покоя, жизнь опостылела, все время вспоминал о побоях и насмешках... Короче, одного из жандармов нашли на гумне убитым, и я, чтобы избежать неприятностей, ушел в лес... да там и остался.

– Верная у тебя рука, парень,– с восхищением произнес Потахе.– А другой?

– Не знаю, бродит где-нибудь по свету. Храбрец удрал из деревни – попросил, чтобы его перевели в другое место. Но я его не забыл и еще сведу с ним счеты. Однажды мне сказали, будто он на другом краю Испании, я и отправился туда,– да я бы за ним хоть в самый ад пошел! Карабин и кобылку оставил у верного друга, а сам, как сеньор, поехал поездом. Побывал я и в Барселоне, и в Вальядолиде, и еще во многих городах. Брожу вокруг казармы и рассматриваю всех жандармов. «Этот не мой, этот тоже». Видно, тот, кто сказал мне об этом, ошибся. Но ничего. Вот уже несколько лет я ищу его и найду, если только он не помер,вот уж было бы досадно!

Донья Соль с интересом прислушивалась к его рассказу. Оригинальная фигура этот Плюмитас. Нет, она неправа, какой уж там кролик!

Бандит нахмурился и замолчал, словно испугавшись, что наговорил лишнего.

– С вашего разрешения,– обратился он к матадору,– я пойду в конюшню, взгляну, как там кобылка. Пойдем, приятель?

Увидишь доброго коня.

Потахе, приняв приглашение, вышел вместе с ним из кухни.

Оставшись вдвоем с доньей Соль, Гальярдо высказал свое неудовольствие. Зачем она спустилась вниз? Этому человеку опаспо даже показываться на глаза, он злодей, люди боятся одного его имени.

Но донья Соль, очень довольная своим успехом, смеялась над страхами матадора. Ей разбойник показался славным человеком; народная фантазия сильно преувеличивает злодейства этого бедняги. А оп, оказывается, чуть ли не слуга ее семьи.

– Я себе представляла его другим, но, так или иначе, я рада, что увидела его. Надо будет дать ему денег, когда он соберется уходить. Какой оригинальный край! Какие типы! А как интересна эта охота за жандармом по всей Испании!.. Об этом можно было бы написать замечательный рассказ.

Служанки вытащили из пылающего очага две сковороды, распространяющие соблазнительный запах жареной колбасы.

– Завтракать, кабальеро! – закричал Насиональ, исполнявший обязанности мажордома на ферме своего маэстро.

Посреди кухни стоял большой, покрытый скатертью стол, на столе возвышались круглые хлебы и множество бутылок. На зов Насионаля появились Потахе, Плюмитас и несколько служащих фермы – управляющий, старший пастух и другие лица, пользующиеся доверием хозяина. Пока все усаживались на двух скамьях по обе стороны стола, Гальярдо нерешительно поглядывал па донью Соль. Ей бы следовало завтракать наверху, в комнатах. Но женщина, смеясь, уселась во главе большого стола. Ей нравилась сельская жизнь, а завтракать с этими людьми, наверное, будет очень интересно. Она рождена быть солдатом. И чисто мужским жестом она указала матадору его место за столом. Ее тонкие ноздри трепетали, вдыхая восхитительный запах колбасы. Чудесный завтрак. Как она голодна!

– Вот это хорошо,– нравоучительно произнес Плюмитас, оглядев стол.– Хозяева и слуги едят вместе, как в доброе старое время. Такое я вижу впервые.

И он сел рядом с пикадором, поставив карабин между колен.

– Подвинься-ка, парень,– сказал он, подтолкнув Потахе плечом.

Пикадор по-дружески ответил таким же толчком, и оба принялись толкать друг друга, хохоча во все горло и потешая своей грубой забавой всех сидящих за столом.

– А, проклятие! – воскликнул пикадор.– И чего ты держишь эту дрянь между колен? Направил прямо на меня; того и гляди случится несчастье!

Действительно, черное дуло карабина было повернуто в сторону пикадора.

– Да убери ты его, дьявол,– настаивал тот.– Неужели он тебе так уж нужен за едой?

– Пусть стоит. Не беспокойся,– коротко отрезал бандит и сразу помрачнел, словно не желая больше выслушивать никаких замечаний по этому поводу.

Он взял ложку, отломил большой кусок хлеба и, по правилам сельской вежливости, взглянул на остальных, чтобы убедиться, настало ли время приниматься за еду.

– Ваше здоровье, сеньоры!

Плюмитас набросился на огромное блюдо, поставленное в центре стола для него и двоих тореро. Другое такое же блюдо дымилось перед жителями фермы.

Проглотив несколько ложек, бандит, как бы устыдившись своей жадности, счел нужным объясниться:

– Со вчерашнего утра у меня ничего во рту не было, кроме хлебной корки да молока, которое мне дали пастухи. Приятного аппетита!

И он снова принялся за еду, усердно работая челюстями и только подмигивая в ответ на шутки Потахе, посмеивавшегося над его прожорливостью.

Пикадор уговаривал гостя выпить вина. Сам он, стесняясь маэстро, который запрещал ему напиваться, с тоской поглядывал па стоявшие рядом бутылки:

– Пей, Плюмитас. Сухая ложка рот дерет. Хлебни глоток.

И, прежде чем бандит последовал его приглашению, пикадор поспешно начал пить сам. Плюмитас лишь изредка, и то после долгих колебаний, прикасался к своему стакану. Он опасался вина и потерял к нему привычку. В открытом поле не всегда его найдешь. А кроме того, вино – злейший враг для человека, которому всегда нужно быть начеку и иметь ясную голову.

– Но здесь-то ты среди друзей,– настаивал пикадор.– Пойми, Плюмитас, в Севилье ты словно под покровом самой божьей матери макаренской. Никто тебя здесь не тронет... А если ненароком явятся жандармы, я встану рядом, возьму гаррочу, и от этих бродяг мокрое место останется. А хорошо бы стать лесным жителем!.. Меня туда всегда тянуло!

– Потахе! – раздался с другого конца стола предостерегающий голос Гальярдо. Он несколько опасался болтливости пикадора и его близкого соседства с бутылками.

Плюмитас выпил не много, но лицо его раскраснелось и синие глазки весело заблестели. Он сидел лицом к двери и со своего места мог видеть ворота фермы и часть пустынной дороги. Время от времени через дорогу переходила корова, свинья или коза. Достаточно было упасть их тени на желтую дорожную пыль, как Плюмитас вздрагивал, готовый бросить ложку и схватиться за ружье.

Беседуя с сотрапезниками, он ни на минуту не переставал следить за всем, что происходило вокруг. Он жил, ежечасно готовый к борьбе или к бегству; никогда не быть захваченным врасплох являлось для него делом чести.

После еды Потахе заставил его выпить еще один стакан, последний. Подперев рукой подбородок, Плюмитас молча уставился на дорогу, отяжелев от обильного завтрака, как удав, наевшийся до отвалу после долгого поста.

Гальярдо предложил ему гаванскую сигару.

– Спасибо, сеньор Хуан. Сам я не курю, но возьму для товарища, который тоже бродит по лесу. Ему, бедняге, курево дороже еды. С этим парнем стряслась беда, и теперь он мне помогает, если случится работа для двоих.

Он сунул сигару под блузу. При воспоминании о товарище, который в это время, наверное, бродил где-нибудь очень далеко, по его лицу пробежала вспышка какого-то свирепого веселья.

Вино расшевелило Плюмитаса. Облик его изменился; в глазах появился беспокойный металлический блеск, кривая усмешка, казалось, согнала с его толстощекого лица обычное добродушное выражение; чувствовалось, что ему хочется поговорить, похвастать своей удалью, отблагодарить за гостеприимство, поразив воображение радушных хозяев.

– Вы ничего не слыхали о том, что я проделал в прошлом месяце на дороге, ведущей в Фрехеналь? Как, в самом деле ничего не знаете? Ну так вот, вышел я с приятелем на дорогу,надо было остановить дилижанс и свести счеты с одним богачом, который хорошо меня знал. Он был из тех, кто сует свой нос повсюду и заставляет плясать под свою дудку и алькальдов, и вся520 ких важных особ, и даже полицию. Таких в газетах называют касиками. Как-то послал я ему письмо с просьбой дать мне сто дуро для крайне нужного дела, а он вместо этого написал севильскому губернатору, поднял шум в Мадриде и потребовал, чтобы меня изловили. Из-за него у меня была перестрелка с жандармами, и меня ранили в ногу. Но и этого ему было мало: он приказал посадить в тюрьму мою жену, как будто бедняжка могла знать, где скитается ее муж... Этот иуда не смел никуда носа показать из своего поместья, так он боялся Плюмитаса, да тут я сам исчез, отправился в одно из тех путешествий, о которых я вам говорил. Тогда он успокоился и поехал в Севилью по своим делам, да еще затем, чтобы снова натравить на меня власти. Ну, поджидаем мы почтовую карету, которая возвращалась из Севильи. Видим, едет. А коли нужно остановить кого-нибудь на дороге, лучше моего приятеля не сыщешь. Он говорит кучеру: стой!

Я просовываю голову и карабин в дверцу. Женщины кричат, дети ревут, мужчины хоть и молчат, но побледнели, словно воск. А я говорю пассажирам: «От вас мне ничего не надо. Успокойтесь, сеньоры, привет, кабальеро, счастливого пути. Пусть только спустится ко мне этот толстяк». И пришлось нашему дружку, который чуть не забился под бабьи юбки, выйти. Побелел он, точно из него всю кровь выпустили, и выделывает кренделя, как пьяный.

Карета уехала, и мы остались на дороге одни. «Теперь слушай: я Плюмитас и хочу дать тебе кое-что на долгую память». И дал.

Но я не сразу убил его. Я ему дал в одно место, уж я знаю куда, чтобы он протянул еще сутки да смог сказать жандармам, когда его найдут, что его убил Плюмитас. Тогда уж ошибки не будет и никто другой не посмеет приписать это дело себе.

Донья Соль слушала, бледная как смерть, в ужасе закусив губу, но странный блеск в глазах выдавал ее тайные мысли.

Гальярдо нахмурился, недовольный этими кровожадными воспоминаниями.

– Каждый знает свое дело, сеньор Хуан,– сказал Плюмитас, как бы почувствовав его недовольство.– Мы с вами оба живем убийством. Вы убиваете быков, а я людей. Только вы богаты, у вас слава, красивые женщины, а я подчас подыхаю с голода и в конце концов упаду, пробитый, как решето, на дорогу, и вороны будут клевать мое тело. Я не хвалюсь тем, что знаю свое дело, сеньор Хуан! Просто вы знаете, куда надо ударить быка, чтобы он замертво свалился на песок. А я знаю, куда следует ударить христианина, чтобы он сразу отдал богу душу или еще пожил деньдругой, а то и несколько недель, вспоминая Плюмитаса, который ни с кем связываться не хочет, но сумеет постоять за себя, если с ним кто свяжется.

Донье Соль снова захотелось узнать, сколько у него на душе преступлений.

– А мертвецов сколько? Сколько человек вы убили?

– Я покажусь вам злодеем, сеньора маркиза, но раз вы настаиваете!.. Думаю, всех и не вспомнить, как ни старайся. Пожалуй, человек тридцать, тридцать пять, сам точно не знаю. Разве станешь считать их,– будь она проклята, эта жизнь!.. Но помните, сеньора маркиза, я несчастный, обездоленный человек.

Вина на тех, кто причинил мне зло. А убитые – что черешня.

Сорвешь одну, а за ней, глядишь, еще десяток... Надо убивать, чтобы выжить самому, а чуть только разжалобишься, тут тебя и сожрут.

Наступило долгое молчание. Донья Соль не могла оторвать глаз от рук бандита, широких, короткопалых, с обломанными ногтями. Но Плюмитас и не смотрел на «сеньору маркизу». Все его внимание было обращено на Гальярдо, ему хотелось поблагодарить матадора за то, что тот принял его у себя за столом, рассеять дурное впечатление от своего рассказа.

– Я уважаю вас, сеньор Хуан,—добавил он.—Увидев вас на арене в первый раз, я сразу сказал себе: вот храбрый малый.

У вас много поклонников, но ни один не любит вас так, как я!

Знаете, чтобы увидеть вас, мне не раз приходилось менять свою внешность у входа в город, я всегда рисковал, что меня схватят.

Ну как, настоящий я любитель?

Польщенный, Гальярдо улыбнулся и утвердительно кивнул головой.

– А кроме того,– продолжал разбойник,– никто не может сказать, чтобы я хоть раз пришел в Ринконаду за куском хлеба.

Часто я бродил поблизости голодный, без гроша в кармане, и все же до сих пор ни разу не переступал за ограду фермы. Я всегда думал: «Сеньор Хуан для меня святыня. Он зарабатывает деньги так же, как я,– рискуя жизнью. Нужно соблюдать товарищество». И вы не станете отрицать, сеньор Хуан, что, хотя вы важная особа, а я несчастный бедняк, оба мы равны, оба живем тем, что играем со смертью. Сейчас мы здесь спокойно сидим за столом, а в один прекрасный день бог устанет от нас и покинет нас своей милостью, и тогда меня убьют и бросят на дороге, как бешеного пса, а вас, со всем вашим богатством, вынесут с арены ногами вперед. И хотя газеты пошумят с месяц о вашей кончине, вся беда в том, что поблагодарить их вы сможете только с того света.

– Верно... верно,– произнес Гальярдо, внезапно побледнев.

На лице матадора отразился суеверный страх, нападавший на него в часы приближения опасности. Его судьба и впрямь ни522 чем не отличается от участи этого грозного бродяги, который рано или поздно неизбежно падет в неравной борьбе.

– Только не думайте, что я боюсь смерти,– продолжал Плюмитас.– Я ни в чем не раскаиваюсь и иду своим путем. Мне есть чему радоваться и чем гордиться, так же как вам, когда вы читаете в газетах, что были великолепны в такой-то корриде и заслужили ухо быка. Ведь вся Испания говорит о Плюмитасе, и, если верить слухам, меня даже хотят изобразить в театре, а в Мадриде, в том дворце, где собираются депутаты, спорят обо мне чуть не каждую неделю. И потом я горжусь тем, что целая армия гоняется за мной по пятам, что я один вожу за нос тысячу вооруженных бездельников, которым государство зря платит деньги.

Как-то воскресным днем заехал я в одно селенье во время обедни и остановил кобылу возле слепых, которые пели, подыгрывая себе на гитаре. Народ, раскрыв рты, рассматривал какую-то картинку, которую носили с собой певцы. На ней был нарисован красивый парень с бакенбардами, в фетровой шляпе, разодетый в пух и прах, верхом на лихом коне, с мушкетом через седло и со смазливой бабенкой, сидящей позади него за седлом. Не скоро я понял, что этот красавец, оказывается, не кто иной, как Плюмитас... Это лестно. Хоть я и хожу голодный и оборванный, как Адам, хорошо, что люди представляют меня по-другому. Я купил у них бумажку со словами песни: там описывается жизнь Плюмитаса. Вранья, конечно, немало, но зато все в стихах. Отличные стихи! Когда я отдыхаю в лесу, я читаю их, чтобы выучить наизусть. Должно быть, сочинил их какой-нибудь очень ученый сеньор.

Грозный Плюмитас говорил о своей славе с ребяческой гордостью. Куда девалась его молчаливость, его стремление изобразить себя несчастным, голодным странником. Он все больше воодушевлялся при мысли, что имя его знаменито, что подвиги его гремят по всей стране.

– Кто бы знал обо мне,– продолжал он,– живи я по-прежнему в своем селении?.. Я частенько думал об этом. Для нас, бедняков, нет другого выхода: или подыхать, работая на других, или пойти по единственному пути, который ведет к богатству и славе: убивать. Убивать быков я не годился. Мое селенье лежит в горах, и боевых быков там нет. Да к тому же я тяжел и неповоротлив...

Поэтому я убиваю людей. Это лучшее, что может сделать бедняк, если хочет пробить себе дорогу и заставить уважать себя.

Насиональ, который до сих пор слушал речи бандита в невозмутимом молчании, счел нужным вмешаться:

– Образование, вот что нужно бедняку – нужно научиться читать и писать.

Слова Насионаля вызвали за столом дружный хохот; всем известна была его мания.

– Опять завел свое, приятель,– сказал Потахе,– помолчи уж, пусть Плюмитас рассказывает дальше. Он дело говорит.

Бандит отнесся с полным презрением к заявлению бандерильеро, которого ни во что не ставил из-за его осторожности на арене.

– Я умею читать и писать. А к чему это все? Когда я жил в деревне, я этим только отличался от других, а самому мне моя участь казалась еще горше. Бедняку нужна справедливость. Пусть отдадут ему то, что следует, а если не дают, пусть сам возьмет.

Будь волком и внушай страх – другие волки станут тебя уважать, а скотинка еще и поблагодарит за то, что ты сожрешь ее.

Если же увидят, что ты струсил и обессилел, даже овцы будут мочиться тебе на голову.

Потахе, который был уже пьян, восторженно одобрял каждое слово Плюмитаса. Он не очень вникал в смысл всех речей, но ему казалось, что сквозь пьяный туман он различает свет высшей мудрости.

– Правильно, товарищ. Бей всех подряд. Продолжай, ты дело говоришь.

– Я знаю, что такое человеческий род,– продолжал бандит.– Мир делится на две части: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Я не хочу, чтобы меня стригли; я рожден стричь других, потому что я настоящий мужчина и никого не боюсь. С вами, сеньор Хуан, произошло то же самое. Вы тоже выбились из низов, но ваш путь лучше, чем мой.

Некоторое время он пристально смотрел на матадора, а потом произнес со страстной убежденностью:

– Мы слишком поздно появились на свет, сеньор Хуан.

Чего бы только не добились в прошлые времена такие отважные, честные парни! И вы не убивали бы быков, и я не скитался бы в лесу, как дикий зверь. Мы с вами были бы вице-королями пли какими-нибудь важными начальниками там, за морями. Вы слыхали что-нибудь о Писарро, сеньор Хуан?

Сеньор Хуан ответил неопределенным жестом, желая скрыть свое невежество, ибо это таинственное имя он слышал впервые.

– Сеньора маркиза лучше меня знает, кто он такой, и она простит меня, если я скажу какую-нибудь глупость. Я знал эту историю, когда был церковным служкой: я тогда зачитывался старинными романсами, которых много было у священника. Так вот, Писарро был бедняком, как мы с вами. Он переплыл океан с двенадцатью или тринадцатью такими же головорезами, как сам, и высадился не на земле, а в сущем раю... в королевстве,  которое называлось Потоси. Там у них было невесть сколько сражений с жителями Америки, которые носили перья на голове и стреляли из луков, но в конце концов испанцы стали хозяевами и заграбастали все сокровища тамошних королей. Они набили свои дома до самой крыши золотыми монетами, и каждый из них стал маркизом, генералом или судьей. И таких ребят было много.

Представляете себе, сеньор Хуан, как бы мы пожили в те времена?.. Что бы стоило вам и мне вместе с моими молодцами натворить дел почище, чем этот Писарро?

И все обитатели фермы, молча, но с блестящими от волнения глазами выслушавшие эту историю, утвердительно закивали головой.

– Говорю вам, мы родились слишком поздно, сеньор Хуан.

Хорошие пути теперь для бедняков закрыты. Испанец не знает, что делать. Ему некуда идти. Все, что оставалось еще нетронутым в мире, захватили англичане и другие иностранцы. Дверь заперта, и мы, отважные люди, должны гнить в этом загоне да еще выслушивать оскорбления, если мы не хотим мириться со своей участью. Меня, который мог бы быть королем в Америке или в другой стране, называют чуть ли не вором. Вы храбрец, вы убиваете быков и наслаждаетесь славой, но я знаю, что многие сеньоры считают работу тореро низким занятием.