Текст книги "Долгая ночь"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Тотти пожала плечами.

– Я не знала, что еще ему сказать, мисс Лилиан.

– Что ты сказала? Что ты ему сообщила? – спросила я.

– Я просто сказала, что на вас напал скунс в мастерской, и вам пришлось отстричь волосы.

– О, нет!

– Он все еще внизу, – сказала Тотти. – Миссис Буф разговаривает с ним.

– О, нет, – снова застонала я, упав на кровать. Я так стеснялась, что и не думала показаться ему на глаза.

– Миссис Буф сказала, что вам следует спуститься и поздороваться со своим гостем.

– Спуститься вниз! Никогда! Я не покину эту комнату, нет! И скажи ей, что во всем виновата Эмили.

Тотти ушла, а я снова завернулась в одеяло. Мама не пришла навестить меня. Она уединилась со своей музыкой и книгами. Наступил вечер. Папа вернулся домой, я услышала его тяжелые шаги в холле. Когда он подходил к моей двери, я задержала дыхание, ожидая, что он зайдет посмотреть на то, что случилось и будет задавать мне вопросы, но он прошел мимо. Или мама ничего ему не сказала, печально думала я, или представила все так, как-будто ничего особенного не случилось. Позже папа опять прошел мимо моей комнаты, спускаясь к обеду, и опять не зашел ко мне. Тотти пришла, чтобы сообщить мне, что обед готов, но я сказала ей, что не голодна. Не прошло и пяти минут, как она вернулась, запыхавшись от бега по лестнице, и сказала, что папа настаивает на моем присутствии.

– Капитан сказал, что ему все равно, притронетесь вы к еде или нет, но вы должны занять свое место за столом, – сказала Тотти. – Он так рассержен, просто рвет и мечет от ярости, – добавила она. – Вам лучше спуститься, мисс Лилиан…

Неохотно я поднялась с кровати. Я в оцепенении посмотрела на себя в зеркало и затрясла головой в надежде, что все исчезнет, но ничего не изменилось. Я чуть было не разрыдалась снова. Лоуэла, конечно, сделала все, что было в ее силах, но она просто подстригла меня так коротко, как только могла. Одни пряди были длиннее других, а возле ушей подстрижены очень неровно. Я повязала голову одним из маминых шарфов и спустилась вниз.

Эмили сардонически улыбнулась, когда я села за стол. Затем это выражение сменилось ее обычным осуждающим взглядом. Эмили сидела прямо, сложив руки. Возле нее лежала открытая Библия. Я посмотрела на нее с такой ненавистью, на какую только была способна, но ее серые светящиеся глаза говорили, что случившееся доставило ей огромное удовольствие.

Мама улыбнулась. Папа внимательно меня оглядел, и его усы пришли в движение.

– Снимай шарф, когда ты за столом, – приказал он.

– Но, папа, – простонала я, – я выгляжу ужасно.

– Тщеславие – это грех, – сказал он. – Когда дьявол хотел соблазнить Еву в Раю, он сказал ей, что она красива как Бог. Сними это.

Я помедлила, надеясь, что мама придет мне на помощь, но она сидела спокойно, и только лицо ее выражало страдание.

– Сними это, я сказал! – приказал папа.

Я повиновалась, опустив взгляд. Когда я подняла глаза, то увидела, как довольна Эмили.

– В следующий раз будь более внимательной и осторожной, – сказал папа.

– Но, папа…

И не успела я продолжить, как он поднял руку.

– Я не хочу больше слышать о случившемся. Я достаточно наслушался от твоей мамы, Эмили…

Эмили улыбнулась, ее лицо светилось; она заглянула в Библию.

– Господь – мой пастырь, – начала она. Я не слышала, что она читает. Я сидела, и мое сердце было холодным, как камень. Слезы потоками стекали по щекам и капали с подбородка, но я не вытирала их. Даже, если бы папа заметил, ему было бы все равно. Как только Эмили закончила чтение, он принялся за еду. Мама начала пересказывать очередные сплетни, услышанные за ланчем. Папа, казалось, слушал, периодически кивая, и даже засмеялся над одним из моментов. Мне уже казалось все, что со мной случилось, произошло не сегодня, а много лет назад. Я попробовала съесть что-нибудь, и может папа перестал бы сердиться, но еда застревала у меня в горле, я даже подавилась, и мне пришлось выпить воды.

Обед благополучно закончился. Я пошла к Евгении как и обещала, но она уже спала. Я посидела немного возле кровати и видела, как ей тяжело дышать. Один раз она застонала, но ее глаза не открылись. В конце концов я оставила ее и поднялась в свою комнату, опустошенная событиями одного из самых ужасных дней в моей жизни.

Когда я зашла в свою комнату, я подошла к окну, чтобы взглянуть на лужайки, но ночь была слишком темной. Небо было затянуто облаками. Вдали вспыхнула молния, и затем первые упавшие капли дождя потекли по стеклу как слезы. Я забралась в постель. Немного погодя после того, как я потушила свет и закрыла глаза, я услышала, что дверь открылась, и на пороге комнаты появилась Эмили.

– Молись о прощении, – сказала она.

– Что? – я мгновенно села. – Ты хочешь, чтобы я молила о прощении после того, что ты сделала? Ты одна должна просить о прощении. Ты страшный человек! Зачем ты это сделала? Зачем?

– Я ничего тебе не делала. Всевышний наказал тебя за твои греховные поступки. Думаешь, что может произойти то, чего Бог не хочет? Я говорила тебе, что ты проклята. Ты – гнилое яблоко, которое портит все остальные яблоки. Пока ты не покаешься, ты будешь страдать и никогда не будешь прощена, – добавила она.

– Я не грешница и не гнилое яблоко! Это все ты! – она закрыла дверь за собой, но я продолжала выкрикивать:

– Ты! Ты!

Я уткнулась в ладони и рыдала, пока слезы не иссякли. Потом я уронила голову на подушку. Лежа в темноте, я не ощущала себя. Я так и слышала отрывистый режущий голос Эмили: «Ты рождена быть злом, проклятьем». Я закрыла глаза и постаралась заглушить этот голос, но в моем воображении она продолжала бубнить, и ее слова оставили глубокий след в моей душе.

А если она права? Почему Бог позволяет ей наказывать меня, спрашивала себя я. Не может быть, чтобы она была права. Почему Бог хочет, чтобы Евгения, такая добрая и милая, страдала? Нет, это работа дьявола, а не Господа.

Но почему Бог позволяет дьяволу это делать?

Нас всех подвергают испытанию, решила я. Где-то глубоко в душе, интуитивно, я чувствовала, что самое большое испытание еще впереди. Оно всегда было здесь, нависшее над Мидоуз как темное облако, которое обошли все ветра и молитвы. Оно парило в воздухе, ожидая своего часа. А потом оно прольется на нас дождем горя, и капли этого дождя навсегда охладят мое сердце.

Глава 7
Удары судьбы

На следующий день я проснулась от жутких спазмов в животе. В довершение ко всему наступил этот суровый период. В этот раз было так больно, что я была вся в слезах. Мои крики заставили маму броситься к моей двери. Она уже спускалась завтракать. Когда я сообщила ей, что со мной, она засуетилась. Как обычно, мама послала Лоуэлу присмотреть за мной. Лоуэла попробовала помочь мне одеться и отправить в школу, но боли были так ужасны, что я не могла и шагу ступить. Я осталась в кровати на весь день и большую часть следующего. На другой день, утром, прежде чем уйти в школу, Эмили появилась в дверях моей комнаты, чтобы вновь запомнить мне о моей мнимой греховности, заявив, что я должна задуматься, почему мои боли в животе усиливаются с каждым разом. Я притворилась, что не слышу ее и не вижу. Я не взглянула в ее сторону и не проронила ни звука в ответ. Но я не могла не задать себе вопрос, почему она не чувствует себя так ужасно в свой период. Казалось, что с ней этого вообще не происходит.

Несмотря на боль, я считала этот период благом, за то, что он позволил на время оттянуть выход в мир с остриженной головой. Каждый раз, когда я хотела одеться и все-таки выйти на улицу, я чувствовала, что боль в животе усиливается.

Носить капор или покрывать голову платком – это только отодвинуть неизбежность: шокированные неожиданностью лица девчонок, ухмылки и смех мальчишек.

Однако вечером второго дня мама послала за мной Лоуэлу, чтобы та привела меня обедать в столовую, в основном из-за боязни разозлить папу.

– Капитан сказал привести тебя вниз прямо сейчас, дорогая. Он задерживает обед до твоего прихода. Я не удивлюсь, если он придет сюда и сам приведет тебя в столовую, если ты не придешь, – сказала Лоуэла. – Он только что возмущался и говорил, что в доме уже есть один ребенок-инвалид, и он не потерпит второго.

Лоуэла вытащила мою одежду из шкафа и подняла меня. Когда я спустилась вниз, я застала маму плачущей. Лицо папы было красным, и он сидел, подергивая себя за кончики усов, как это обычно происходило, когда он был сильно раздражен.

– Так-то лучше, – сказал он, когда я села за стол. – Ну, начнем.

После, казалось, бесконечного чтения Эмили, мы приступили к еде в полной тишине. Мама явно была не в настроении болтать о своих друзьях и их жизни. Единственные звуки исходили от папы, пережевывающего мясо, от звякания столового серебра и фарфора. Неожиданно папа перестал жевать и повернулся ко мне, будто что-то вспомнил. Он указал на меня пальцем и сказал:

– Завтра ты встанешь и пойдешь в школу, Лилиан. Понятно? Я не желаю, чтобы в доме был еще один ребенок, связанный по рукам и ногам. Особенно ты, здоровая и сильная, и у тебя всего лишь обычные женские проблемы. Слышишь?

Я начала говорить, заикаясь и стараясь спрятать свои глаза от его строгого взгляда, но в конце концов просто кивнула и смиренно ответила:

– Да, папа.

– Достаточно того, что люди говорят о нашей семье: то одна дочь болеет, то другая…

Папа взглянул на маму:

– Если бы у меня был сын…

Мама начала шмыгать носом.

– Прекрати это за столом, – резко сказал папа. Он принялся было за еду, но продолжил свою речь: – В каждой приличной семье на Юге есть сын, который унаследует все и продолжит род. Все, но не Буфы, вот так. Когда я умру, умрет и моя фамилия, и все, что за этим стоит, – ворчал он. – Каждый раз, заходя в кабинет и глядя на портрет деда, я чувствую себя пристыженным.

У мамы навернулись слезы на глаза, но ей удалось сдержать их. В этот момент мне стало жалко ее больше, чем себя. Она же не виновата, что рожала только девочек. Все, что я вычитала о зачатии детей, говорило о том, что на папе также лежит ответственность. Но обиднее всего было то, что девочки это плохо. Мы были второсортными детьми, своего рода утешительные призы.

– Я готова попробовать еще раз, Джед, – простонала мама. Мои глаза широко открылись от неожиданности. Даже Эмили оглянулась. Мама хочет еще ребенка, в ее-то возрасте? Папа просто хмыкнул и снова принялся за еду.

После обеда я пошла навестить Евгению. Я хотела рассказать ей о том, что обсуждали родители, но встретила Лоуэлу, которая возвращалась из комнаты Евгении с подносом, на котором был обед для Евгении. До него не дотрагивались.

– Она заснула во время еды, – сказала Лоуэла, качая головой. – Бедняжка.

Я поторопилась в комнату Евгении и обнаружила, что она крепко спит, ее веки сжаты, а из груди доносились хрипы. Евгения выглядела такой бледной и изможденной, что мое сердце похолодело. Я подождала немного, в надежде, что она проснется, но она не двигалась, даже веки не дрогнули, поэтому я печально удалилась в свою комнату.

Тем вечером я попробовала что-нибудь сделать со своей прической, чтобы выглядеть прилично. Но ни шпильки, ни шелковый бант, ни расчесывание не помогло. Волосы торчали в разные стороны. Вид был просто ужасный. Я боялась идти в школу, но услышав утром стук папиных ботинок в коридоре, я вскочила с постели и через мгновение была готова. Эмили просто сияла. Я никогда не видела ее такой довольной. Мы отправились в школу вместе, но я отстала, чтобы после встречи с близнецами Томпсонами поговорить с Нильсом.

Нильс, увидев меня, улыбнулся. Я чувствовала себя такой слабой и легкой, что, казалось, сильный ветер мог унести меня далеко-далеко. Я крепко взялась за края моей шляпы и поплелась дальше, избегая его взгляда.

– Доброе утро, – сказал он. – Я рад, что ты на ногах и идешь в школу. Я скучал по тебе. Мне жаль, что все так получилось.

– О, Нильс, это было так страшно, просто ужасно! Папа заставил пойти меня в школу, иначе я бы погребла себя под одеялом до следующего Рождества, – сказала я.

– Нельзя так поступать. Все будет хорошо, – заверил он меня.

– Нет, – настаивала я. – Я выгляжу ужасно. Подожди, когда увидишь меня без шляпы. Ты не сможешь без смеха смотреть на меня, – говорила я.

– Лилиан, ты никогда для меня не будешь выглядеть ужасно, – ответил он, – и я никогда не буду смеяться над тобой.

Нильс быстро отвел взгляд, шея и лицо его покраснели после такого откровения. Его слова согрели мое сердце и придали силы. Но ни слова Нильса, ни обещания не могли облегчить ту боль и смущение, которые поджидали меня во дворе школы.

Эмили хорошо потрудилась, проинформировав всех и каждого о случившемся. Конечно, она умолчала о своей роли и представила все так, будто я просто глупо столкнулась со скунсом. Мальчики собрались вместе и поджидали меня. Только я свернула на дорогу, ведущую к школе, все и началось.

Руководимые Робертом Мартином, они принялись распевать:

– Вот идет вонючка!

Затем они заткнули носы и гримасничали так, будто от моего тела и одежды все еще исходил запах скунса. Я шла вперед, а они отступая, визжали и показывали на меня пальцами. Смех слышался со всех сторон. Девочки тоже улыбались и смеялись. Эмили стояла в стороне, довольная происходящим. Опустив голову, я пошла было к входной двери, как неожиданно Роберт Мартин бросился вперед, схватил мою шляпу за поля и сорвал ее с моей головы, выставив меня на всеобщее обозрение.

– Посмотрите на нее! Она – лысая! – раздался крик Самуэля Добсона. Школьный двор заполнился истеричным смехом. Эмили улыбалась, она и не собиралась защищать меня. Слезы побежали по моему лицу, когда мальчишки продолжили свою песню:

– Вонючка, вонючка, вонючка! – а затем другую – Лысая, лысая, лысая!

– Отдай ей шляпу, – сказал Нильс Роберту. Роберт вызывающе улыбнулся и показал пальцем на Нильса.

– Ты шел с ней рядом, ты тоже – вонючка, – заявил он, и мальчишки стали показывать пальцами на Нильса и смеяться над ним.

Без колебания Нильс бросился вперед и ударил Роберта по коленям. Через мгновение оба сцепились и уже катались по гравию. А другие мальчишки принялись подзадоривать дерущихся и визжали. Роберт был крупнее Нильса, мощнее и выше, но Нильс был так взбешен, что ему удалось сбросить Роберта с себя и даже забраться на него. Но в результате моя шляпа была совершенно растерзана.

Мисс Уолкер наконец услышала возню и выскочила из школы. Хватило одного ее окрика и команды, и дерущиеся разошлись. Остальные дети покорно отступили. Мисс Уолкер встала, уперев руки в бока, и, как только драка прекратилась, она схватила обоих за волосы и потащила их, скривившихся от боли, в здание школы. Было слышно еще несколько сдавленных смешков, но теперь никто не решился сразиться с гневом мисс Уолкер. Билли Симпсон подобрал мою шляпу и подал ее мне. Я поблагодарила его, но ее уже нельзя было одеть. Она вся была в пыли и поля треснули. И, не заботясь больше о том, чтобы прикрыть чем-нибудь голову, я вместе со всеми прошла в школу и села на место.

Роберт и Нильс сидели наказанными в углу, даже во время перерыва на ланч, а потом их оставили на час после уроков. Мисс Уолкер не стала разбираться, кто виноват. Драки в школе запрещены, и каждый пойманный за этим занятием должен быть наказан. Взглянув на Нильса, я поблагодарила его взглядом. Его лицо было поцарапано от подбородка до левой щеки, на лбу красовался синяк, но он ответил на мой взгляд счастливой улыбкой.

Мисс Уолкер предложила мне остаться после уроков и позаниматься, чтобы наверстать пропущенное. Пока Нильс и Роберт тихо сидели в классе, я занималась с мисс Уолкер у доски. Она старалась подбодрить меня, говорила, что мои волосы отрастут, а короткая стрижка кое-где даже в моде. Когда мы уже заканчивали, мисс Уолкер простила Нильса и Роберта, строго предупредила их о том, что, если она кого-нибудь из них застанет дерущимися или услышит, что они дрались, их родителям придется придти за своими детьми в школу. Было видно по выражению лица Роберта, что этого он больше всего боится. Когда же Роберту разрешили идти домой, он выскочил из школы и бросился бежать. Нильс дождался меня у подножия холма. К счастью, Эмили уже ушла.

– Не нужно было этого делать, Нильс, – сказала я ему. – Ни за что ты попал в неприятности.

– Нет, было за что. Роберт… осел. Жаль, что твоя шляпа сломалась, – сказал Нильс. Я несла шляпу вместе с книгами.

– Думаю мама расстроится. Это была одна из ее любимых шляп, но вряд ли я попытаюсь одеть что-нибудь еще на голову. А кроме того, Лоуэла сказала, что если к волосам будет доступ воздуха, они отрастут быстрее.

– Она права, – сказал Нильс. – А у меня другая идея, – добавил он, и его глаза загорелись.

– Какая? – быстро спросила я. Он хмыкнул в ответ.

– Нильс Томпсон, ты немедленно скажешь мне об этом.

Он засмеялся и, наклонившись ко мне, прошептал:

– Волшебный пруд.

– Что? Как это может помочь?

– Ты просто пойдешь со мной туда прямо сейчас, – сказал он, беря меня за руку. Я никогда раньше при всех не ходила за руку с мальчиком. Он крепко сжал мою руку в своей и быстро пошел. Мне приходилось почти бежать, чтобы успеть за Нильсом. Вскоре мы оказались у пруда.

– А теперь, – сказал Нильс, опускаясь на колени у края воды и набирая в ладони воду, – мы побрызгаем волшебной водой на твои волосы. Закрой глаза и загадай желание, пока я это буду делать, – сказал он.

Его густые черные волосы сияли в лучах полуденного солнца. Его взгляд смягчился, встретившись с моим. Мне казалось, что мы находимся в таинственном и удивительном месте.

– Ну, закрывай глаза, – настаивал он. Повинуясь, я улыбнулась. Я не улыбалась уже несколько дней. Я почувствовала, как капли воды упали на мою голову, а потом уж совсем неожиданно почувствовала, что губы Нильса коснулись моих. Я открыла глаза от удивления.

– Это одно из правил, – сказал Нильс. – Кто бы не брызгал тебя водой, должен закрепить желание поцелуем.

– Нильс Томпсон, ты придумал это по дороге сюда, и ты знаешь это.

Он пожал плечами, продолжая улыбаться.

– Думаю, я просто не смог удержаться, – признался он.

– Тебе хочется поцеловать меня, даже если я так выгляжу?

– Очень. И я хочу тебя поцеловать снова, – сказал он. Мое сердце забилось от счастья. Я глубоко вздохнула и сказала:

– Тогда сделай это.

Было ли это ужасно – разрешить Нильсу поцеловать меня еще раз? Значило ли это, что Эмили права и я полна греха? Мне было все равно. Я не могла поверить, что она права. Поцелуй Нильса был слишком приятным, чтобы это считалось плохим. Я закрыла глаза и почувствовала, что он придвигается все ближе и ближе. Я ощущала его с головы до ног. Кожа моя, казалось, проснулась, и каждый нерв трепетал. Нильс обнял меня, и мы целовались дольше, чем всегда. Он не позволил мне уйти. Когда Нильс переставал целовать меня в губы, он целовал меня в щеки, а потом снова в губы, и затем в шею. Я тихо застонала. Мое тело переполняло наслаждение. Я испытывала покалывание и трепет в теле, какого я прежде никогда не ощущала. Волна тепла охватила меня всю, и я наклонившись вперед, приказала его губам коснуться моих еще раз.

– Лилиан, – зашептал он. – Я был так расстроен, когда вы с Евгенией не пришли, и я узнал, что с тобой случилось. Я знал, как тебе плохо, и мне тоже было плохо. А потом, когда ты не пришла в школу, я хотел снова пойти к тебе домой, чтобы увидеть тебя. Я даже хотел забраться на крышу и ночью пробраться к окну твоей спальни.

– Нильс, ты не сделаешь этого? Ты не сделаешь этого, правда? – спросила я, испугавшись. А что, если я буду раздетой или в одной ночной рубашке?

– Еще один день без тебя, и я сделал бы это, – храбро сказал он.

– Я думала, что ты решишь, что я уродина, и не захочешь иметь со мной дела. Я боялась, что…

Нильс поднес палец к моим губам.

– Не говори глупостей. – Он убрал палец с моих губ и снова его губы коснулись моих. Я почувствовала, что слабею в его объятиях. Мои ноги задрожали, и мы медленно опустились на траву. Мы изучали лица друг друга пальцами, губами и взглядами.

– Нильс, Эмили говорит, что я – зло. Так может быть, – предупредила его я. Он рассмеялся. – Нет, правда. Она говорит, что я Енох, что я только приношу горе и беду тем людям, которые рядом со мной, тем людям, кто… любит меня.

– Ты приносишь мне только счастье, – сказал он. – Это Эмили – Енох. Мисс Гладильная доска, – добавил он, и мы рассмеялись. Упоминание о плоской груди Эмили привлекло его внимание к моей. Я увидела, что его взгляд просто впился в мою грудь. Закрыв глаза, я представила, что его руки касаются моей груди и в то же мгновение почувствовала, как его рука коснулась меня. Медленно моя рука потянулась к его запястью и повела его руку выше, пока его пальцы не коснулись моей груди. Сначала Нильс сопротивлялся, я слышала, как он глубоко вздохнул, но я не могла остановиться. Я прижала его ладони к своей груди и коснулась его губ своими. Его пальцы достигли соска, и я застонала. Мы целовались и ласкали друг друга. Разгоравшаяся страсть охватила почти все мое тело и начала пугать меня. Я хотела большего, я хотела, чтобы Нильс трогал меня всю, но я так и слышала завывания Эмили: «Грешница, грешница». В конце концов я отпрянула.

– Мне лучше пойти домой, – сказала я. – Эмили знает, когда я ушла из школы и сколько времени мне нужно, чтобы дойти до дома.

– Конечно, – сказал Нильс, хотя и выглядел очень разочарованным. Мы оба встали, отряхивая одежду. Молча мы быстро пошли по тропинке и снова вышли на дорогу. У развилки, ведущей к дому Нильса, мы остановились и осмотрели дорогу. Никого не было видно, и мы рискнули на прощальный поцелуй. Ощущение прикосновения его губ оставалось со мной всю дорогу домой и не проходило до тех пор, пока я, подойдя к дому, не увидела экипаж доктора Кори. Мое сердце упало.

«Евгения» – подумала я. О, нет, что-то случилось с Евгенией. Я бросилась бежать, ненавидя себя за то, что мне было так хорошо, в то время, когда бедняжка Евгения так отчаянно борется за свою жизнь.

Ворвавшись в дом, я остановилась в прихожей, переводя дыхание. Я была в такой панике, что едва могла пошевелиться. Приглушенные голоса доносились из коридора, ведущего к комнате Евгении. Они становились все громче и громче и, наконец, появились. Доктор Кори и папа, позади них вся в слезах, с платком, зажатом в руке, плелась мама. Взглянув на доктора Кори, я поняла, что это очень серьезно.

– Что с Евгенией? – закричала я. Мама заплакала еще сильнее.

Папа побагровел от растерянности и гнева.

– Прекрати это, Джорджиа. Это уже не поможет, а только ухудшит состояние всех нас.

– Ты же не хочешь тоже заболеть, Джорджиа? – мягко сказал доктор Кори. Мамин плач перешел в тихое всхлипывание. Затем она увидела меня и покачала головой.

– Евгения умирает, – простонала она. – Это несправедливо, и в довершение ко всему, она умирает от ветряной оспы.

– Ветряной оспы?

– С таким слабым, как у нее телом, мало шансов выжить, – сказал доктор Кори. – Болезнь у нее прогрессирует быстрее, чем это обычно происходит, и организм Евгении устал от борьбы с ней, – сказал он. – Она болеет, видимо, уже больше недели.

Я заплакала. Мое тело содрогалось от рыданий до боли в груди. Мы с мамой обнялись и плакали друг у друга на плече.

– Она сейчас в глубокой коме, – шептала мама сквозь слезы. – Доктор Кори сказал, что Евгении осталось жить считанные часы, а Капитан хочет, чтобы она умерла в этом доме, как и большинство Буфов, во все времена.

– Нет! – закричала я, вырвалась из маминых объятий и бросилась в комнату Евгении. Лоуэла сидела рядом с Евгенией.

– О, Лилиан, дорогая, – сказала она, вставая. – Тебе лучше держаться подальше. Это заразно.

– Мне все равно, – закричала я, подходя к Евгении.

Ее грудь поднималась и опадала, борясь за дыхание. Вокруг закрытых глаз образовались темные круги, а губы были синими. Ее кожу уже тронула смертельная бледность, и она покрылась уродливыми прыщами. Я опустилась на колени и прижала тыльную сторону ее маленькой ладошки к своим губам, тем самым, которые совсем недавно целовал Нильс. Мои слезы капали на ее запястье и ладонь.

– Пожалуйста, Евгения, не умирай, – умоляла я. – Пожалуйста, не умирай.

– Она не может помочь себе, – сказала Лоуэла. – Теперь все в руках Господа.

Я посмотрела на Лоуэлу, потом на Евгению, и страх потерять любимую сестру сковал холодом мое сердце. Боль в груди была такой сильной, что, казалось, я умру здесь рядом с кроватью Евгении. Ее грудная клетка снова поднялась, но на этот раз тяжелее, чем раньше, и из горла Евгении послышался какой-то странный хрип.

– Я пойду за доктором, – сказала Лоуэла и выбежала из комнаты.

– Евгения, – сказала я, поднимаясь с колен и садясь рядом с ней на кровать, как раньше. – Пожалуйста, не покидай, меня. Пожалуйста.

Я прижала ее ладонь к своему лицу и раскачивалась взад-вперед. И вдруг улыбнулась и рассмеялась.

– Я расскажу тебе, что произошло со мной в школе, как Нильс Томпсон защитил меня. Ты же хочешь узнать, правда? Правда, Евгения? Догадываешься, что? – шептала я, наклонившись к ней. – Мы с ним снова ходили к волшебному пруду. Да, мы целовались и целовались там. Ты же хочешь услышать все об этом, правда, Евгения? Правда?

Я услышала, как вошли доктор Кори и папа. Грудная клетка Евгении опустилась, и снова донесся хрип, только в этот раз у нее открылся рот. Доктор Кори ощупал горло Евгении и приоткрыл ей веки. Я взглянула на него, когда он, повернувшись к папе, покачал головой.

– Мне очень жаль, Джед, – сказал он. – Она умерла.

– Не-е-е-т! – закричала я. – Не-е-е-т! Доктор Кори закрыл Евгении глаза. Я кричала еще и еще. Лоуэла, обхватив меня руками, подняла с кровати, но я ничего не почувствовала. Мне казалось, что я улетаю куда-то с Евгенией, легкая, как воздух. Я посмотрела в сторону двери, чтобы увидеть маму, но ее там не было.

– Где мама? – спросила я Лоуэлу. – Где она?

– Она не может вернуться сюда, – сказала она. – Она убежала в свою комнату.

Я затрясла головой, не веря этому. Почему она не хочет побыть с Евгенией в ее последние мгновения жизни? Я перевела взгляд на папу, который стоял, уставившись на тело Евгении. Он не плакал, хотя губы его дрожали. Его плечи поднялись и резко упали, затем папа повернулся и вышел. Я взглянула на доктора Кори.

– Как это могло случиться так быстро? – закричала я. – Это несправедливо.

– У нее часто поднималась высокая температура, – сказал он. – Она часто простужалась. У нее было слабое сердце, а все болезни давали сильные осложнения. – Он покачал головой. – Теперь тебе, Лилиан, нужно быть сильной, – сказал доктор Кори. – Твоей маме сейчас нужна опора.

Но именно сейчас я меньше всего беспокоилась о маме. Мое сердце так разрывалось от горя, что я не могла заботиться о ком-либо еще, кроме своей сестренки. Я смотрела на нее, ссохшуюся от болезни, маленькую и хрупкую, в этой своей большой и мягкой кровати, и все, что мне оставалось, это вспоминать ее смех, глаза, восторг, когда я вбегала к ней в комнату после школы, чтобы рассказать о событиях дня.

Странно, думала я, раньше мне не приходило в голову, что Евгения нужна была мне так же сильно, как и я ей. Выйдя из комнаты Евгении, я вдруг поняла, какой безнадежно одинокой стала. У меня нет больше сестры, с которой я могу поговорить, рассказать о своих тайнах, нет никого, кому я могла бы довериться. Евгения, живя моими ощущениями и поступками, стала частью меня, и теперь эта часть умерла. Ноги несли меня наверх по ступенькам, но я их не чувствовала. Мне казалось, что меня несет по воздуху ветер.

Дойдя до площадки и повернувшись, чтобы пройти к себе, я подняла голову и увидела Эмили, стоящую в тени. Она вышла вперед, прямая как статуя, сжимая в руках библию. Ее пальцы казались белыми как мел на фоне темной кожаной обложки.

– Она начала умирать с того дня, как ты взглянула на нее, – проговорила Эмили. – Темная тень твоего проклятья упала на ее хрупкую душу и утопила ее в том зле, которое было принесено в этот дом вместе с тобой.

– Нет! – закричала я. – Это неправда. Я любила Евгению. Я любила ее больше, чем ты могла любить кого-нибудь, – кричала я в ярости, но она оставалась непоколебимой.

– Посмотри на Библию, – сказала она. Эмили так пристально уставилась на меня, словно хотела загипнотизировать. Она подняла Библию, обратив ее в мою сторону. – Здесь те слова, которые отправят тебя обратно в ад, слова, которые будут стрелами, жалом, ножами для твоей дьявольской души.

– Оставь меня в покое! Я не дьявол! Нет! – закричала я и бросилась бежать от нее, от ее осуждающих глаз и слов, полных ненависти, от ее каменного лица, костлявых рук и тела. Я вбежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Затем я упала на кровать и плакала.

Тень Смерти нависла над Мидоуз и, как плащом, укрыла наш дом. Рабочие и слуги, Генри и Тотти, – все были подавлены. Стоя или сидя, они молились, склонив головы. Каждый, кто знал Евгению, плакал. Весь остаток дня я слышала, как люди приходили к нам в дом и уходили. Смерть, как впрочем и рождение, вызывает вспышку активности на плантации. В конце концов я поднялась и подошла к окну. Даже птицы казались подавленными и печальными, они сидели на ветвях магнолий и кедров, как часовые, охраняющие некую священную землю.

Я стояла у окна и наблюдала, как наступающая ночь, подобно летней грозе укрывает тенью каждый уголок. Но на небе были звезды, множество звезд, которые сияли ярче, чем всегда.

– Они приветствуют Евгению, – прошептала я. – Это из-за ее добродетели они так ярко сияют сегодня вечером. Хорошенько позаботьтесь о моей маленькой сестренке, – просила я небо.

В дверь постучали, и вошла Лоуэла.

– Капитан… Капитан – уже за столом, – сказала она. – Он ждет всех, чтобы произнести какую-то особенную обеденную молитву.

– Кто может есть? – закричала я. – Как они могут думать о еде в такое время?

Лоуэла не ответила. Она прижала ладонь ко рту и, отвернувшись на мгновение, чтобы собраться с силами, снова взглянула на меня.

– Вам лучше спуститься вниз, мисс Лилиан.

– А как насчет Евгении?

– Капитан вызвал людей из похоронного бюро, которые оденут Евгению в ее комнате, где она и будет лежать до похорон. Утром придет священник, чтобы произнести отходную молитву.

Не умывшись и не приведя себя в порядок, я последовала за Лоуэлой вниз в столовую, где я увидела маму, одетую в черное с лицом бледным, как белый лист бумаги, и закрытыми глазами. Она медленно раскачивалась на стуле. Эмили также была одета в черное, и только папа не переоделся. Я села на свое место.

Папа склонил голову, мама и Эмили сделали то же самое. Я также склонила голову.

– Всевышний, мы благодарим тебя за твои благодеяния и надеемся, что ты примешь нашу дрожайшую покойную дочь в свое лоно. Аминь, – быстро сказал он и принялся за картофельное пюре. Я в изумлении открыла рот.