Текст книги "Долгая ночь"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Я не хочу, чтобы ты уходил, Генри, – простонала я.

– Ну, ну, мисс Лилиан. Я и не считаю, что я уезжаю. Я не могу оставить Мидоуз за спиной, я уношу Мидоуз с собой, вот здесь, – сказал он, прижимая руку к сердцу. – А здесь, – он указал на свою голову, – все мои воспоминания – это Мидоуз, то время, которое я провел в нем. Большинство людей, которых я знаю, уже ушли. Надеюсь, что в лучший мир, – добавил он. – Иногда трудно оказаться единственным, оставшимся, на этом свете. – Но я рад, что прожил здесь так долго, и увидел, как ты выросла. Ты – прекрасная девушка, мисс Лилиан. Ты будешь для кого-то чудесной женой и у тебя когда-нибудь будет своя собственная плантация или что-нибудь также же большое и достойное.

– Если так будет, Генри, ты переедешь ко мне? – спросила я, вытирая слезы.

– Обязательно, мисс Лилиан. Вам не придется просить меня дважды. Ну, – сказал он, протягивая руку, – берегите себя и вспоминайте иногда старину Генри.

Я посмотрела на его руку, а потом шагнула вперед и обняла его. Это его очень удивило, и он застыл на мгновение, пока я стояла вцепившись в него, вцепившись во все хорошее и дорогое, что было в Мидоуз, вцепившись в воспоминание моей юности, в те теплые летние дни и вечера, в звуки губной гармошки в ночи, в мудрые изречения Генри, в воспоминание о том, как Генри суетился, чтобы помочь Евгении и мне, или как он отвозил меня в школу. Я вцепилась в эти песни, в эти слова, в эти улыбки и надежду.

– Мне надо идти, мисс Лилиан, – прошептал он. Его глаза блестели от непролившихся слез. Он поднял свой потрепанный саквояж и продолжил свой путь. Я пошла рядом.

– Ты напишешь мне, Генри? Дашь мне знать, где ты?

– Конечно, мисс Лилиан. Я нацарапаю пару весточек.

– Папе следовало бы попросить Чарлза, чтобы тот отвез тебя, – сказала я, не отставая от Генри.

– Нет, Чарлз занят своей работой. А мне не впервой такие пешие прогулки, мисс Лилиан. Когда я был мальчишкой, мне ничего не стоило пройтись от одного края земли до другого.

– Ты больше не мальчишка, Генри.

– Нет, мэм.

Генри сгорбился и пошел быстрее, и каждый шаг уносил его все дальше и дальше от меня.

– До свидания, Генри, – закричала я, остановившись. Некоторое время он просто шел, а потом, дойдя до поворота, он обернулся и я последний раз увидела, что он улыбается. Может, это было волшебство, а может, это работа моего безумного воображения, но он показался мне помолодевшим, как в те дни, когда он носил меня на своих плечах, напевая и смеясь. В моем сознании его голос был такой же частью Мидоуз, как пение птиц.

Вскоре Генри исчез за поворотом. На сердце была такая тяжесть, что трудно было передвигать ноги, и опустив голову, я направилась к дому. Когда я подняла голову, то увидела большую тяжелую тучу, надвигающуюся на солнце, и серую тень от нее над этим огромным зданием, отчего все окна стали мрачными, все, кроме одного: окна комнаты Эмили. Она стояла там, глядя на меня, и ее длинное бледное лицо выражало недовольство. Возможно, она видела, как я обнимала Генри, подумала я. Она-то уж точно извратит это мое проявление любви и превратит во что-нибудь грязное и порочное. Я с ненавистью и вызовом посмотрела на нее. Она, как обычно, холодно и криво улыбнулась, подняла руки, в которых была Библия и, повернувшись, исчезла во мраке своей комнаты.

Жизнь в Мидоуз продолжалась. У мамы были хорошие и плохие дни. Она часто уже на другой день забывала то, о чем говорили ей накануне. В ее памяти, похожей на дырявый швейцарский сыр, события юности часто путались с настоящим. Маме было спокойнее со старыми воспоминаниями, и она цеплялась за них, выбирая только хорошие и приятные, связанные с детством.

Мама снова начала читать, но часто перечитывала одни и те же книги. Больнее всего мне было слышать ее разговор о Евгении, как будто моя маленькая сестренка все еще жива и находится в своей комнате. Она всегда хотела «принести Евгении это» или «сказать Евгении то». У меня не хватало духу напомнить маме, что Евгении больше нет, зато Эмили даже не колебалась. Она так же как и папа, не терпела маминых грез и провалов в памяти. Я устала уговаривать ее быть более снисходительной, но она была неумолима.

– Если мы будем потакать ее глупостям, – говорила она, подражая папе, – это никогда не кончится.

– Это не глупость. Маме слишком тяжело носить в себе эти воспоминания, – объясняла я. – Временами…

– Временами ей становится хуже, – перебила меня Эмили высокомерным и пророческим тоном. – А пока мы не привели ее к здравому рассудку, потакание ничего хорошего не даст.

Я подавила желание резко ей ответить, и ушла. Как бы сказал Генри, я думаю, легче убедить муху, что она пчела, и заставить ее делать мед, чем изменить ход мыслей Эмили. Единственный человек, кто понимал мое горе и сопереживал мне, был Нильс. Он сочувственно выслушивал мои горестные рассказы, его сердце разрывалось от боли за меня и мою маму.

Нильс вырос и стал высоким и худощавым. Уже в тринадцать лет он начал бриться, а отрастающая щетина была густой и темной. Теперь, когда он повзрослел, у него была своя постоянная работа на семейной ферме. Так же как и мы, Томпсоны переживали тяжелые дни, столкнувшись с финансовыми трудностями, им тоже пришлось уволить некоторых своих слуг. Нильс замещал их и вскоре стал выполнять работу взрослого мужчины. Он был очень этим горд, и это его очень изменило, закалило, сделало более зрелым.

Но мы не переставали посещать наш волшебный пруд и верить в свою мечту. Время от времени мы тайком вместе ускользали и ходили к пруду. Вначале было тяжело возвращаться на то место, куда мы привозили Евгению, где загадывали желание. Но было приятно иметь наш общий секрет. Мы целовались, ласкались и все больше открывали друг другу наши сокровенные мысли.

Нильс первым сказал, что мечтает о нашем браке. Когда он это сказал, я призналась, что у меня такая же мечта. Со временем он унаследует ферму своего отца, и мы будем жить и строить свою семейную жизнь. Тогда я буду рядом с мамой и как только все это произойдет, я немедленно найду Генри и привезу его обратно. И наконец-то, он будет жить рядом с Мидоуз.

Мы с Нильсом обычно сидели на берегу пруда, освещаемого мягкими солнечными лучами, и строили планы на будущее с такой уверенностью, что могли убедить любого в их реальности. У нас была огромная вера в силу любви. Поэтому мы всегда были счастливы. Как будто вокруг нас была крепость, защищая нас от всех непогод и неурядиц. Мы мечтали быть такой же парой, какой были мои настоящие папа и мама.

После ухода из дома Лоуэлы и Генри в Мидоуз ничего такого не происходило, что вызывало бы восторг нетерпеливого ожидания, разве только школа и наши с Нильсом свидания.

Но вот в конце мая наметилось грандиозное событие – празднование шестнадцатилетия сестер Нильса – близнецов Томпсонов.

Празднование шестнадцатилетия было само по себе волнующее событие, но то, что оно устраивалось в честь пары близнецов делало эту вечеринку еще более необычной. Все только об этом и говорили. Приглашение на эту вечеринку было ценным подарком. В школе все мальчишки и девчонки, которые хотели быть в числе приглашенных, начали подлизываться к близнецам. Предполагалось, превратить огромную прихожую Томпсонов в большой танцевальный зал. Были наняты профессиональные художники, чтобы украсить зал мишурой, лентами и шарами из гофрированной бумаги. Каждый день миссис Томпсон добавляла что-то новое в сказочное меню, но самое главное было то, что на торжество был приглашен настоящий оркестр. Без сомнения, будут игры и конкурсы, а вечером все затмит самый большой именинный пирог, какой, возможно, еще не выпекали в Вирджинии. Все-таки, это был пирог сразу для двух девушек, достигших шестнадцати лет, а не для одной.

Мне даже стало казаться, что мама тоже занята этим событием. Каждый день после школы я спешила рассказать ей новые подробности о вечеринке, которые я узнавала от Нильса, и с каждым днем ее все больше это интересовало. Однажды мама даже просмотрела свой гардероб и решила, что ей необходимо что-то новое, что-то более модное из одежды и стала подумывать о поездке по магазинам.

В тот день я обнаружила ее в приподнятом настроении. Мама подошла к своему туалетному столику и в самом деле занялась своей прической и макияжем. Ее очень интересовала новая мода, поэтому я сходила на станцию Апленд и принесла ей последние журналы мод, но когда я показала их маме, она не обратила на них внимание. Мне пришлось напомнить ей, почему мы вдруг уделяем столько внимания прическам и нарядам.

– О, да, – сказала она, и память снова к ней вернулась. – Мы поедем в магазин, чтобы купить новые платья и туфли, – пообещала мама, но когда бы я не напоминала ей об этом в следующие дни, она улыбалась и говорила: – Завтра мы займемся этим, завтра.

Завтра никогда не наступало. Мама или забывала или впадала в меланхолию. А затем у нее все путалось и, когда я упоминала о торжестве по поводу шестнадцатилетия близнецов Томпсонов, она начинала говорить о подобном торжестве для Виолетт.

За два дня до праздника, я пошла в кабинет к папе, чтобы рассказать о состоянии мамы. Я умоляла его сделать что-нибудь для нее.

– Если она выйдет и встретится с людьми, возможно, это поможет ей.

– Торжество? – спросил он.

– Торжество в честь шестнадцатилетия близнецов Томпсонов, папа. Все туда приглашены. Разве ты не помнишь? – спросила я с отчаянием в голосе. Он покачал головой.

– Ты думаешь, все что занимает меня в эти дни, так это какая-то глупая вечеринка по случаю дня рождения? Когда, говоришь, это будет? – спросил он.

– В эту субботу, вечером, папа. Мы получили приглашение недавно, – я ощутила пустоту, что не обещало ничего хорошего.

– В эту субботу, вечером? Я не смогу, – заявил он. – Я вернусь из деловой поездки только в воскресенье утром.

– Но, папа, кто же будет сопровождать маму, Эмили и меня?

– Сомневаюсь, что твоя мама пойдет, – сказал он. – Если Эмили согласится, ты можешь пойти. Она будет твоим сопровождающим; если она не пойдет, то и ты не сможешь, – твердо сказал он.

– Папа… Это самое важное событие для… в этом году. Все мои школьные друзья будут там и все семьи в округе также приглашены.

– Это вечеринка, не так ли? И ты не достаточно взрослая, чтобы идти туда одной. Я поговорю об этом с Эмили и оставлю распоряжение, – сказал он.

– Но, папа, Эмили не любит вечеринок… у нее даже нет подходящего платья или туфель и…

– Я в этом не виноват, – сказал он. – У тебя только одна старшая сестра и, к сожалению, твоя мама не в лучшей форме в эти дни.

– Тогда почему ты снова уезжаешь? – заявила я слишком резко, резче, чем хотела, но я была в отчаянии, расстроенной и злой, и слова срывались с губ сами собой.

У папы чуть глаза на лоб не вылезли от удивления. Он побагровел и поднялся со своего места таким взбешенным, что я попятилась назад, пока не ударилась о стул. Казалось, что он сейчас взорвется и разлетится на мелкие кусочки.

– Да как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне! Как ты смеешь быть такой дерзкой! – заорал он, выходя из-за стола.

Я моментально съежилась от страха, сидя на стуле.

– Прости, папа, я не думала дерзить, – закричала я, и слезы полились до того, как он успел поднять руку. Мой плач успокоил бурю его гнева, и он стоял надо мной некоторое время, кипя от злости.

Затем он указал на дверь и сказал, сдерживая ярость:

– Марш в свою комнату и сиди там, пока я не позволю тебе выйти оттуда, слышишь? И в школу ты не пойдешь, пока я не разрешу.

– Но, папа…

– Ты не выйдешь из своей комнаты! – приказал он. Я опустила взгляд.

– Марш наверх!

Медленно поднявшись и опустив голову, я пошла к двери, подгоняемая папой.

– Иди, убирайся наверх и закрой за собой дверь. Я не желаю ни видеть, ни слышать тебя, – пророкотал он.

Мое сердце тяжело билось, а ноги были как ватные. Папа так орал, что вся прислуга повысовывалась из дверей. Я увидела Веру и Тотти в дверях столовой, и Эмили, наблюдающую все это с лестницы.

– Эта девчонка будет наказана, – объявил папа. – Она не ступит ногой за пределы своей комнаты, пока я не разрешу. Миссис Слоуп, проследите, чтобы еду ей принесли в комнату.

– Да, сэр, – сказала Вера.

Голова Эмили на тонкой шее закивала, когда я проходила мимо. Она поджала губы, а ее глаза стали маленькими и колючими. Я знала, что она получила еще одну возможность подтвердить свои убеждения, что я – зло. Ее ничто не трогало, даже интересы мамы. Я вошла в свою комнату, закрыла дверь и молилась о том, чтобы папа быстрее успокоился и отпустил меня на торжество.

Но этого не случилось. Он уехал из Мидоуз по делам, не разрешив мне даже выходить из комнаты. Я проводила все время за чтением или сидела возле окна, глядя на поля, надеясь и молясь, что папа смягчится и простит мою дерзость. Но никто не принял участия в моей судьбе. У мамы опять помутился рассудок, и она ушла в свой собственный мир, а Эмили только ликовала, глядя на мое положение. Защитника у меня не было. Я упросила Веру попросить папу придти ко мне. Но когда она вернулась, чтобы принести мне еду, то сообщила, что он только покачал головой и сказал, что сейчас у него нет времени на всякую чепуху, и пусть «она подумает над своим поведением подольше».

Я потеряла всякую надежду.

– Я помянула о торжестве, – призналась Вера и в моем сердце затеплилась надежда.

– И, что?

– Он сказал, что Эмили не пойдет, и бесполезно умолять его, чтобы тебе пойти туда. Мне очень жаль, – ответила Вера.

– Спасибо за попытку, Вера, – сказала я, и она ушла.

Я была уверена, что Нильс спрашивал обо мне, но, конечно, не получил ответа от Эмили. В день торжества, он пришел в Мидоуз и попросил о встрече со мной. Вере пришлось сообщить ему, что я наказана, и ко мне никого не пускают. Он ушел.

– Ну, зато он знает, что случилось, – пробормотала я, когда Вера сообщила о его визите. – Он что-нибудь еще сказал?

– Нет, но вид у него был такой, как-будто ему тоже не разрешили идти на вечеринку, – сказала Вера.

Тот день тянулся медленно. Я сидела у окна, наблюдая как сгущаются сумерки. На кровати у меня лежало расправленным мое лучшее платье, а на полу стояли самые хорошенькие туфли, в которых я мечтала танцевать до упаду.

Однажды, когда у мамы наступило прояснение, она дала мне поносить свое изумрудное ожерелье с парным к нему изумрудным браслетом. Изумрудные тона были и в моем платье. Время от времени я поглядывала на все это, страстно желая и мечтая все это надеть.

После наступления темноты я так и сделала. Я представила, что папа разрешил мне пойти на вечер. Я приняла ванну, а затем села за туалетный столик и принялась расчесывать и укладывать волосы. Потом я одела свое платье, приготовленное для вечера, туфли, драгоценности, которые дала мне мама. Вера, принесшая мне обед, была шокирована, но ей очень понравилось.

– Ты выглядишь так мило, дорогая, – сказала она. – Мне жаль, что ты не смогла пойти.

– Но я собираюсь, Вера, – сообщила ей я. – Я собираюсь представить себе, что я – на этом вечере.

Она засмеялась и приоткрыла завесу над своим прошлым:

– Когда я была в твоем возрасте, я ходила на плантацию Пендлетонов, когда у них было какое-нибудь торжество, и я прокрадывалась так близко, как только могла, и глазела на всех этих разодетых женщин в белых атласных и муслиновых бальных платьях и галантных мужчин в жилетах и галстуках. Я слушала смех и музыку, доносившуюся из открытых окон, я танцевала, закрыв глаза, представляя, что я – модно одетая молодая леди. Конечно, это была неправда. Ну, – добавила она, пожимая плечами, – уверена, что у тебя еще будут вечеринки, и в другой раз ты будешь одета и выглядеть так же, как и сейчас. Спокойной ночи, дорогая, – пожелала она и вышла.

Я почти не ела, а мой взгляд не отрывался от стрелки часов. Я старалась представить, что происходит в этот час у Томпсонов. Сейчас прибывают гости. Играет музыка. Близнецы встречают каждого в дверях. Мне было жаль Нильса, которому, я знала, пришлось быть вместе с семьей и стараться выглядеть счастливым. Без сомнения, он думает обо мне. Немного погодя, я представила, что гости танцуют. Если бы я была там, Нильс пригласил бы меня. Я представила себя на вечере. Я начала крутиться, напевая, по моей маленькой комнатке, воображая, что рука Нильса лежит на моей талии, а моя рука в его. Все присутствующие на вечере наблюдают за нами. Мы самая красивая молодая пара.

Затем музыка прекратилась, и Нильс предложил пойти и поесть. Я подошла к подносу, который принесла Вера, и, откусив кусочек, представила, что Нильс и я угощаемся ростбифом, индейкой и салатом. После еды снова и снова звучала музыка, и мы прошли в зал. Я плыла в его руках.

– Ла-ла-ла, – пела я и кружилась по своей спальне, пока услышала легкий стук в окно. Я тяжело дышала и смотрела на темную фигуру в окне. Стук повторился. Мое сердце забилось. Потом я услышала свое имя и бросилась открывать окно. Это был Нильс.

– Что ты здесь делаешь? Как ты сюда забрался? – воскликнула я, распахнув окно.

– Я взобрался по водосточной трубе. Можно войти?

– О, Нильс, – сказала я, поглядывая на дверь. – Если Эмили обнаружит…

– Не беспокойся, мы будем разговаривать тихо. Я отступила, и он вошел. Он был таким красивым в костюме и галстуке, несмотря на то, что его волосы были взлохмачены из-за карабканья по трубе, а руки – черные от грязи на крыше.

– Ты испортил одежду. Посмотри на себя, – проговорила я, отойдя в сторону. Левая щека Нильса была испачкана.

– Иди в мою ванную и умойся, – приказала я. Я старалась говорить расстроенным и решительным голосом, но мое сердце переполнила радость. Он засмеялся и поспешил в ванную комнату. Через несколько минут он вышел, вытирая руки полотенцем.

– Зачем ты это сделал? – спросила я, сидя на кровати и сложив руки на коленях.

– Я решил, что без тебя на вечере уже не будет так весело. Я оставался там пока был нужен, а затем ускользнул. Никто даже не заметил. Там так много народу, и мои сестры очень заняты. Их танцевальные карточки заполнены приглашениями на всю ночь.

– Расскажи мне о празднике. Все удалось сделать, что хотели? А украшения красивые? А музыка, музыка замечательна?

Но Нильс просто стоял и улыбался, глядя на меня.

– Успокойся, – сказал он. – Да, украшения великолепны и музыка неплоха, но не спрашивай, во что одеты остальные девчонки. Я не смотрел на них, я думал только о тебе.

– Продолжай, Нильс Томпсон. Со всеми этими хорошенькими девушками там…

– Но я же здесь, не так ли? – напомнил он. – В любом случае, – сказал он, впиваясь в меня взглядом, – ты выглядишь неплохо для запертой дома.

– Что? О, – сказала я, покраснев. Я была застигнута врасплох в своем притворстве. – Я…

– Я рад, что ты так оделась. Мне кажется, что ты тоже на празднике. Ну, мисс Лилиан, – сказал он и кивнул, – не соблаговолите ли вы пройти со мной на танец, или ваша карточка уже заполнена?

Я засмеялась.

– Мисс Лилиан? – спросил он снова. Я встала.

– У меня действительно есть пара свободных танцев, – сказала я.

– Замечательно, – сказал Нильс, беря меня за руку. Он положил руку мне на талию, в точности как я себе представляла, и мы начали танцевать под нашу собственную музыку. На мгновение, когда я закрыла и открыла глаза и поймала наше отражение в зеркале над туалетным столиком, я поверила, что мы действительно на вечере. Я слышала музыку, голоса и смех остальных гостей. Нильс тоже закрыл глаза, и мы двигались и двигались, пока не наткнулись на ночной столик и не смахнули лампу на пол. Хрустнуло стекло. Мгновенно мы замерли, не говоря ни слова. Вдруг мы услышали шаги в коридоре. Я знаками показала Нильсу, чтобы он молчал и присела, чтобы собрать большие куски стекла. Об один из них я порезала палец и вскрикнула от боли. Нильс мгновенно сжал мой пораненный палец и прижал к своим губам.

– Иди и смой кровь, – сказал он. – Я уберу тут все. Давай.

Я повиновалась, но не успела дойти до ванны, как услышала шаги за дверью. Я обернулась, чтобы предупредить Нильса, но он уже свернулся калачиком за моей кроватью в тот момент, когда Эмили распахнула дверь.

– Что здесь происходит? Что случилось? – строго спросила она.

– Лампа упала со стола и разбилась, – сказала я, выходя из комнаты.

– Что… а почему ты так разоделась?

– Я хотела посмотреть, как я выглядела бы, если бы мне разрешили пойти на торжество, как и всем остальным девочкам в моем возрасте, – ответила я.

– Глупости.

Она подозрительно стала осматривать комнату и замерла, увидев открытое окно.

– Почему окно распахнуто?

– Мне было жарко, – сказала я.

– К тебе слетится вся мошкара.

Эмили прошла вперед, но я бросилась к окну, и первой очутилась возле него. Затем, опустив взгляд, я увидела, что Нильс проскользнул под кровать. Эмили все еще стояла посреди комнаты, с интересом оглядывая меня.

– Папа не захотел, чтобы ты пошла на вечер, и, конечно, он бы не захотел, чтобы ты наряжалась. Сними эту глупую одежду, – приказала она.

– Это не глупая одежда.

– Но глупо ее носить в твоей комнате, не так ли? Ну? – сказала она, видя, что я не реагирую.

– Да, наверное, да. – Сказала я.

– Тогда сними ее и убери.

Эмили сложила руки на своей маленькой груди и расправила плечи. Я поняла, что она не уйдет отсюда, пока я не выполню то, что она потребовала. Поэтому я подошла к зеркалу и расстегнула платье. Я стянула его. Потом сняла мамино ожерелье и браслет и сложила их в шкатулку на туалетном столике. После того как я повесила свое платье на вешалку, Эмили расслабилась.

– Так-то лучше, – сказала она. – Вместо того, чтобы заниматься этими глупостями, ты бы лучше молилась и выпрашивала прощение за свои деяния.

Я стояла в одном белье, ожидая, когда она уйдет, но Эмили продолжала разглядывать меня.

– Тебе следует задуматься о себе, – сказала она. – Думая о том, каких действий от меня ждет Господь, я решила, Он хочет, чтобы я тебе помогала. Я дам тебе молитвы и покажу раздел в Библии для постоянного чтения и, если ты поступишь так, как я сказала, возможно, спасешься. Ты сделаешь это?

Я поняла, что согласие – единственный способ выпроводить Эмили из комнаты.

– Да, Эмили.

– Хорошо. Встань на колени, – приказала она.

– Сейчас?

– Другого времени не будет, – отчеканила она. – На колени, – повторила она, указывая на пол. Я повиновалась, встав радом с кроватью. Эмили вытащила полоску бумаги из кармана и сунула его мне. – Читай и молись, – приказала она. Я медленно взяла листок. Это был пятьдесят первый псалом, самый длинный. Я тяжело вздохнула и, не споря с ней, начала:

– Сжалься надо мной, О Господи…

Когда я закончила. Эмили, довольно закивала:

– Произноси это перед сном каждую ночь, – сказала она. – Поняла?

– Да, Эмили.

Я с облегчением вздохнула, когда она ушла. В тот момент, когда закрылась дверь, Нильс выскользнул из-под кровати.

– Ну, дела, – сказал он, вставая, – не думал, что она настолько тронулась.

– Бывает и хуже, Нильс, – сказала я. И в этот момент мы оба осознали, что я стою в одном белье. Взгляд Нильса смягчился. Он начал потихоньку приближаться ко мне, я не отвернулась и не бросилась за халатом. Когда между нами остался один дюйм, Нильс взял меня за руку.

– Ты такая красивая, – прошептал он.

Я позволила Нильсу поцеловать меня и сильнее прижала свои губы к его губам. Кончики пальцев его правой руки легонько коснулись левой груди. Мне хотелось крикнуть: «нет, нет!», не позволить нам зайти дальше, совершить что-то такое, что укрепит в Эмили веру в то, что я – зло. Но желание подавило мой разум и вырвалось стоном наслаждения. Мои руки говорили за меня, притянув Нильса ближе так, что я могла целовать его снова и снова. Его руки обнимали и гладили меня по плечам, потом его пальцы нащупали застежку. Я вцепилась в него, прижав свою щеку к его колотящемуся сердцу. Он не решался, и я, подняв на него глаза, одним взглядом сказала: «да». Я почувствовала, что застежка расстегнута и бюстгалтер освободил мою грудь. Мы сели на кровать, и Нильс начал покрывать поцелуями мою обнаженную грудь. Все мое сопротивление испарилось. Я позволила ему увлечь меня на подушку. Я закрыла глаза и ощутила, как его губы от груди двинулись вниз. Я чувствовала животом его горячее дыхание.

– Лилиан, – шептал он. – Я люблю тебя. Я так тебя люблю.

Я прижала свои руки к его лицу и притянула его так, чтобы губы наши снова слились. Руки Нильса продолжали ласкать мою грудь.

– Нильс, нам лучше остановиться, пока не поздно.

– Хорошо, – пообещал он, но не остановился, и я не оттолкнула его.

– Нильс, с тобой было что-либо подобное раньше? – спросила я.

– Нет.

– Тогда как же мы узнаем, когда надо остановиться? – спросила я. Он так увлекся, что не ответил, но я знала, что если не напомню ему об этом еще раз, то мы точно зайдем слишком далеко. – Нильс, пожалуйста, как же мы узнаем, когда надо остановиться?

– Мы узнаем, – пообещал он и еще крепче поцеловал меня. Я почувствовала движение его руки между нашими животами, а когда его пальцы достигли лобка, вызвали почти шоковую волну возбуждения, пронзившую мое тело так, что я подпрыгнула.

– Нет, Нильс, – сказала я, отталкивая его, собрав для этого все оставшиеся силы. – Если мы это сделаем, мы не сможем остановиться.

Он опустил голову и, глубоко вздохнув, кивнул.

– Ты права, – сказал он и повернулся. Я увидела выпуклость на его брюках.

– Болит, Нильс? – спросила я.

– Что?

Он проследил направление моего взгляда и быстро сел.

– О, нет, – сказал он, краснея. – Со мной все в порядке, но я, пожалуй, пойду. Не знаю, будет ли хорошо, если я еще побуду здесь немного, – признался он. Нильс быстро встал и пригладил волосы, избегая моего взгляда. Он подошел к окну.

– В любом случае мне лучше вернуться.

Я завернулась в одеяло и подошла к нему. Я прижималась щекой к его плечу, и он поцеловал мои волосы.

– Я рада, что ты пришел, Нильс.

– Я тоже.

– Будь осторожен, спускаясь с крыши. Здесь очень высоко.

– Эй, я же профессор лазания по деревьям, не так ли?

– Да, я помню, – сказала я, смеясь, – это практически первое, что ты мне сообщил в тот первый день, когда мы вместе возвращались из школы – ты хвастался, что залез на дерево.

– И заберусь на самую высокую гору или дерево, чтобы быть с тобой, Лилиан, – поклялся он.

Мы поцеловались, потом Нильс залез на подоконник и спустился на крышу. Он некоторое время еще был виден в окне, а затем исчез во мраке. Я слушала, как Нильс бежит по крыше.

– Спокойной ночи, – прошептала я.

– Спокойной ночи, – услышала я его шепот в ответ и затем закрыла окно.

Чарлз Слоуп первый обнаружил Нильса на следующее утро, лежавшего на земле возле дома со сломанной шеей.