Текст книги "Непобедимая"

Автор книги: Вильям Козлов

Соавторы: Борис Никольский,Илья Туричин,Борис Раевский,Аскольд Шейкин,Юзеф Принцев,Эмиль Офин,Нисон Ходза,Александр Розен,Яков Длуголенский,Леонид Радищев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

БОРИС БЛАГУТИН
ЖЕНЬКИНА ПУШКА

Это случилось четверть века назад. В далекий сорок первый…

По лесной вырубке понуро брели солдаты, на ходу покачиваясь из стороны в сторону. Лица серые, будто мукой припорошены, веки красные, воспаленные. Только кто закроет глаза – окрик:

– Не спать!

Спохватится солдат – и верно, уснул на ходу.

– Пятый день по России топаем, а своих не догнать… Кругом немцы, – ворчал боец Веткин с серебристо-белой полосой в волосах, точно кто кистью провел. – Так, чего доброго, и до Москвы пёхом…

– Разговорчики! – прикрикивал старший сержант Мухин, который остался за командира полка вместо убитого майора Ланского.

В обожженном солнцем сосняке стучали дятлы, гонялись за мошкарой белогрудые стрижи. Пахло смолой, прелым листом.

«И где теперь линия фронта? – думал Мухин. – Беда еще: в живых ни одного офицера! Хорошо, хоть полковое знамя при себе, номер есть – значит, часть жива!»

Ночь переспали в лесу, а на рассвете двое солдат, высланные в разведку, доложили: «Справа шоссе. Немцев не видать. Впереди, километрах в четырех-пяти, станция. Там идет бой».

Солдаты с трудом продирали глаза, кто прислушивался, кто щипал на болоте морошку, прошлогоднюю клюкву. Но от такого «харча» только животы пучило.

Мухин принял решение:

– Будем брать станцию. Ударим с тылу и соединимся со своими…

– А чем ударим? – с подковыркой спросил Веткин.

– Злостью ударим! На «ура» возьмем. «Ура» должно быть такое… Понятно?

– Понятно.

* * *

То ли правда злости у солдат накопилось много, то ли немцы не ожидали такой дерзости, только станцию действительно взяли с ходу.

Но странное дело: своих и здесь не оказалось. Остались только следы недавнего боя: обгорелые патронные ящики, стреляные гильзы да один искореженный дегтяревский пулемет. По документам, которые нашли в кармане убитого, установили: крепко дрались тут бойцы Четвертой дивизии народного ополчения. Наверное, подумали, что идет подмога немцам, и отступили.

И опять Мухин собрал бойцов:

– Станцию удерживать нет смысла. Наши, должно быть, где-то у Елизаветина. Будем пробиваться туда…

Нарастающий гул с непривычным присвистом, в самом звуке которого было что-то чужое, враждебное, заглушил последние слова Мухина.

В высоком июльском небе аккуратными квадратами медленно плыли самолеты.

– Как у себя на параде, сволочи! – выругался Веткин. – Где же наши?..

– А вон и «наши»! – мрачно пошутил ефрейтор Чечин, с побуревшим бинтом на голове и с чуть пробивающимися усами на верхней губе. – Накаркал… Врассыпную, пехота, да покрепче грызи мать сыру землю! Спектакль начинается…

Из-за леса взмыли четыре «юнкерса» и, хищно клюнув носами, рванулись к станции.

И вдруг где-то за пакгаузами гулко бухнула пушка. Еще несколько секунд – снова ухнуло. Солдаты начали озираться туда-сюда, задрали головы вверх.

«Юнкерсы» шарахнулись кто куда, а между ними быстро вспухли два белых облачка, похожие на клочки ваты.

Солдаты недоуменно пожимали плечами: неужели немцы с переполоху в своих садят?

Мухин приказал:

– Окружить место, откуда стреляла пушка. Может, свои. А может, и верно, немцы со страху пальнули…

Сразу же за пакгаузами оказалась зенитная батарея. Кругом – взрытая земля, воронки, обожженная трава…

– Гляди, братцы, там кто-то есть! – просипел дошлый Веткин. – Вроде прячется кто. Никак – фриц?

Под припорошенным землей орудием действительно кто-то копошился.

– Эй, кто там? – крикнул Мухин. – Выходи! – И даже попытался растолковать по-немецки: – Капут! Ферштеен? Голова еловая…

В ответ полоснула автоматная очередь.

А потом на чисто русском языке:

– А ну, подходи по одному! Живодеры, фашисты проклятые!

– Свои мы! – обрадованно завопили в несколько глоток. – Русские. Из окружения пробиваемся…

Наступила пауза.

Затем ствол орудия, который казался тоже поврежденным, начал медленно клониться в сторону притаившихся солдат.

– А ну, покажись, какие вы есть свои! – раздалось со стороны батареи. – Много вас таких… своих…

Мухин вышел из-за укрытия. За ним последовали несколько бойцов.

– Один подходи! – последовал повелительный окрик. – Не то часану прямой наводкой…

– Ополоумел, что ли? – загалдели солдаты. – Да свои мы! Из окружения… Пробиваемся…

– Пробиваемся… Из окружения… – передразнил тот же голос. – Столько вас тут драпануло – всех фашистов окружили бы… Так нет – всё их окружают! Вояки…

Когда Мухину наконец позволили подойти к батарее, из-под орудийного лафета вылезло какое-то странное низкорослое существо: наизготовку немецкий автомат, на голове стальной шлем, густо заляпанный грязью, гимнастерка без ремня висела клочьями, а из левой разодранной штанины торчала почернелая коленка.

Мухин начал переговариваться со странным зенитчиком и, немного погодя, крикнул:

– Подходи!

Ефрейтор Чечин чертыхнулся:

– Никак пацан?!

* * *

Чечин оказался прав: это был тощий хромоногий парнишка лет пятнадцати-шестнадцати. Из-под чуть приметного козырька стального шлема хмуро смотрели коричневые с желтыми искорками глаза, запавшие щеки испачканы глиной, копотью, а под правым ухом засохла струйка крови.

– Познакомились, – не то шутя, не то серьезно сказал Мухин. – Этого солдатика звать Женька… Евгений. Воспитанник зенитного полка. Следовательно, артиллерист кадровый! А теперь – фактически командир батареи, как, к примеру, я командир полка…

Мухин посмотрел на полузасыпанные тела погибших зенитчиков и медленно стащил с головы пилотку.

– Ну что делать будем, комбат? – глухо произнес он.

– А? – переспросил Женька и странно покривил ртом.

– Да оглох он, – подсказал Веткин, внимательно разглядывая Женьку. – Видать, контужен.

– Наши где-то недалеко, – погромче повторил Мухин. – А немцы вот-вот очухаются и ровное место здесь оставят. Вот и спрашиваю: что делать будем, комбат?

По всему видно было – Мухин спрашивал просто так… А думал о своем. «Ведь ясно – из городских… хлипкий… А поди-ка подступись. И наплевать этому Женьке, что фронт прорван, что немцы кругом и что винтовки у нас – бывшие осоавиахимовские… Такому все нипочем! Знай долбит из своей пушчонки!.. А может, так и надо? Может, этой-то отчаянности и недостает нам? Ведь правду шкет говорит: не фашисты нас окружают, а мы их. Земля-то наша, русская, советская!»

– Так что же делать будем, комбат? – машинально повторил Мухин, поскребывая ржавую щетину на крутых скулах.

– Бить фашистов будем! – решительно заявил Женька. – Фрицы думали: все, крышка нам… А одно орудие осталось целое…

Веткин в сердцах даже сплюнул.

– Одной пукалкой немцев застращать… Поди-ка!

Женька сдвинул шлем на затылок и с каким-то странным прищуром посмотрел на Веткина, на угрюмо молчавших солдат.

– Мне приказа нет отступать, – тихо, но твердо сказал он. – Орудие бросать не имею права. А вы… вы как хотите. Вам, пехоте, виднее… Царица полей…

В словах Женьки было обидное, колючее. Солдаты старались не глядеть друг на друга.

Мухин о чем-то тихо говорил с Сажаевым, широкоплечим, кряжистым солдатом, который остался за комиссара полка.

Наконец, посовещавшись, Мухин и Сажаев подошли к бойцам.

– Ну так как, братья-славяне! – сказал Мухин. – Дадим бой немцам? Сами понимаете… Дело труба. В живых вряд ли кто останется. А так… так можно и пробиться. Наши недалеко.

Солдаты переминались с ноги на ногу, молчали.

– Если можно, – вдруг мягко попросил Женька, – оставьте хоть одного бойца. Мне одному тяжело с орудием… Да тут еще нога… Ушиб здорово.

– Я останусь! – сбычась, сказал Чечин.

– И я, – почти одновременно повторил Веткин и пристально посмотрел на Женьку. – Может, сынок меня, старика, воевать поучит. По всему видно – артиллерист знатный… А то – всё бегом, вроде зайца…

Со стороны шоссе нарастал гул. Иногда слышался лязг железа.

– Танки! – сказал Мухин. – Подтягиваются. Скоро дадут прикурить.

Солдаты, как один, повернулись в сторону шоссе.

– Ну! – с плохо скрытой издевкой сказал Женька. – Валяйте. Таких, как вы, много уже махнуло мимо батареи. И у вас, видать, опыт есть… Вон прямо через противотанковый, за кустики… и в лесочек… Там и отдышитесь…

– Ты это брось! – резко оборвал его востроносый связист Ворожейкин. – Штыком против танка, что ли? Ерой…

Но кто-то другой возразил:

– Надо – так надо. На то и война…

– Сколько снарядов у тебя? – деловито спросил Мухин.

– Целый ящик!.. – ответил Женька.

– Моща! А патронов сколько?

– Наскреб… И немецких автоматов-шмайсеров приволок четыре. Еще шесть карабинов… гранат РГД… – Женька растопырил пять пальцев.

– Техника! – съязвил Веткин и, наклонившись к Женьке, по-заговорщицки зашептал: – Врешь, брат! Не артиллерист ты. Из музыкантов… Из капельдудкиных, значит. Вон на петлице линялый след этой… заковыки, лиры, что ли? И пальцы длинные… Не мужицкие. И говорок питерский… Веткина шиш кто обманет! Насквозь вижу…

От смущения глаза у Женьки порыжели, сделались большими.

Веткин как в воду глядел.

Женька скрыл от Мухина, от солдат, что был он воспитанником музвзвода. И зачем всем знать, что музвзвода этого давно нет и что он так же затерялся на лесных дорогах, как и этот «полк», и что он, Женька, с первых дней войны пристал к зенитчикам? «Ну и что тут зазорного – музыкант, – успокаивал он себя. – Был музыкантом – стал артиллеристом! Теперь другая музыка нужна».

– Здорово это вы! – наконец удивленно произнес он.

Веткин приложил палец к губам.

– Молчок! Могила, понял? – Надвинув огромный шлем на глаза Женьки, тихо спросил: – Мать, отец есть?

– Мама есть, – признался Женька и шепотом добавил: – А отец был да сплыл… Смычок да скрипку на память оставил…

Мухин был затянут, застегнут на все пуговицы, будто готовился не к бою, а к строевому смотру. Подводили только отросшая щетина на щеках да вконец разбитые кирзовые сапоги. Бутылочного цвета глаза его изучающе щупали бойцов. Распоряжения отдавал он спокойно, неторопливо, точно всю жизнь был командиром полка. Он приказал окопаться и занять круговую оборону. Предупредил:

– Если что, за меня остается ефрейтор Чечин Сергей. За политрука – рядовой Сажаев. Тоже солдат проверенный. Хоть и беспартийный, а подкованный…

* * *

Безрассудное мужество Женьки передалось не только Мухину, но и бойцам. Казалось, забыта была усталость, подавленность и даже явная бессмысленность предстоящего боя. Распоряжения выполнялись быстро, с какой-то лихостью. Похоже было, что солдаты, не раз видавшие смерть, старались чем-то угодить Женьке, словно искупали перед ним какую-то вину, действительную или мнимую.

И пытаясь утаить томившие их чувства, которые всегда бывают у солдат перед боем: тревогу о себе, о родных, близких, с которыми, быть может, не придется уже свидеться, – шутили по-солдатски забористо, с подковыркой.

Женька делал вид, что не слышит двусмысленных шуточек и, как подбитый воробей, прыгал между стреляными гильзами, снарядными ящиками.

– Планшет не трогайте! – сердито покрикивал он. – И бинокль положьте на место. Все это командира батареи. Я дал слово лично отдать его… его невесте… Потом здесь памятник поставим. До самого неба…

– Воздух! – гаркнул кто-то.

Солдаты задрали головы кверху.

Над станцией почти бесшумно планировала немецкая «рама».

– Корректировщик-разведчик, – важно пояснил Женька. – Высматривает, костыль. А вон и танки, глядите!

Танки, неуклюже переваливаясь, выползали из-за насыпи.

– Два… четыре… – считал Женька, прильнув к биноклю. – Квартет… Ого! Еще один…

– Приготовиться к бою! – командовал Мухин. – Гранаты зря не швырять. Танки пропускай и… в зад, в мотор.

Но удивительное дело! Танки открыли огонь не по батарее, а по пристанционному поселку. Фонтанчики разрывов взмывали вверх, оставляя после себя едко-желтый след. Вспыхнула крыша хлева. Оттуда выскочила со страшным ревом корова; обрубок хвоста ее дымился, точно фитиль. Рядом бегал старик и, пытаясь сбить пламя, хлопал по корове какой-то тряпкой.

Из-за этой коровы Женька прозевал четверку знакомых уже «юнкерсов». Они снова выходили на батарею со стороны солнца. Бомбы рвались рядом, когда ухнула Женькина пушка. Но «юнкерсы», будто остервенев, пикировали прямо на нее, заглушая винтовочную трескотню и стоны первых раненых.

Перекрывая гул и грохот разрывов, Мухин кричал:

– Слева, из лесочка, немцы! Подпускай поближе… Бей наверняка!

Вдруг один из «юнкерсов», не выходя из пике, врезался в землю невдалеке от Женькиной пушки. Оглушительный взрыв вздыбил землю.

– Вот те и пацан! – грозился кулаком в небо Сажаев. – Пригвоздил все-таки гада…

«Юнкерсы», как по команде, отвалили от батареи, и даже немецкие автоматчики попрятались в лесок, оставив на пойменном лугу десятка два раненых, которые ползали в скошенной траве и что-то истошно вопили своим.

– Мухина убило! – воскликнул Сажаев. – И Ворожейкина… связиста тоже…

– А Женька где? – спрашивал Чечин.

– Здесь я… – послышалось точно из-под земли.

Женьку и правда засыпало землей, щебнем. Рядом с ним, вернее на нем, лежал мертвый Веткин.

– Жив, ком… комбат? – спросил, запинясь, Чечин (его слегка оглушило). – А пушечка твоя – тю-тю!

– Ага… – простонал Женька. – Ухо саднит…

– Опять ухо?! – удивлялся Чечин. – Ну и живучий! Вроде Кутузова: все в одно место. Отбрило самую малость. А вот Веткина… Прикрыл тебя старик…

* * *

После налета «юнкерсов» и перестрелки с немецкими автоматчиками в живых осталось в «полку» двадцать восемь бойцов, из них раненых – девять, плюс Женька.

– Топать все могут? – спрашивал Чечин.

– Как-нибудь…

– А с Женькой что делать будем? – спросил Сажаев. – Обеспамятел. Да и нога…

Чечин начал оглядываться.

– Воскин, брезент сюда. Быстрее, быстрее! Не копайся… телок…

Воскин расстелил на земле брезент, завязав на концах узлы, чтоб удобнее было нести.

Женьку осторожно положили на исклеванное осколками полотнище. Рядом положили запыленный планшет и изуродованный, расплющенный бинокль, которые подобрали рядом с погибшим Веткиным.

– Прикрывает отход политрук Сажаев и шесть бойцов, – распоряжался Чечин. – Впереди – Горельский Антон. Лес для него – что дом родной. Раненых и фланги обеспечиваю я.

* * *

Когда остатки «полка» скрылись в бескрайних лесах и Женькина батарея тоже исчезла из виду, далеко позади загрохотали разрывы.

– Очухались, идиоты! – сказал Чечин, поддерживая свалившуюся с брезента кудлатую голову Женьки. – Один пацан и хромая команда ишь какого страху нагнали! А мало… Надо бы еще!

Произнес он эти слова, словно оторвали его от нужного, очень важного дела – расквитаться до конца с теми, кто сейчас, наверное, уже безнаказанно орудует на Женькиной батарее.

– А в консерваторию с одним ухом берут? – неожиданно спросил Женька. – Ведь и Бетховен…

– Бредит… – заявил тощий солдат, державший в руках край брезента. – Жар у него. Какого-то Фонховена приплел…

– А фашисты уже далеко? – снова спросил Женька. – Теперь мне почему-то страшно…

– Не егози, – строго проворчал солдат. – Плевали мы на немцев! Сам видишь: отходим организованно, и знамя при себе, и все прочее, что полагается, тоже при себе…

Женька порывался встать.

– Да лежи ты! – прикрикнул Чечин. – Отойдешь малость – сами сбросим.

Под ногами солдат похрустывал сухой валежник. Женька украдкой посматривал на Чечина, на его пропитавшийся кровью бинт, на взмокшие спины солдат.

– А я ведь солгал вам… – едва слышно промолвил Женька. – Никакой я не артиллерист… Я… я из музвзвода… Обыкновенный капельдудкин, как говорил Веткин. И как это здорово угадал он – капельдудкин… Чудно!

Чечин поперхнулся дымом.

– Ничего чудного, – сказал он через некоторое время. – Веткин в людях разбирался. Мужик мудрый… И вовсе не старик. Рано посеребрило…

Где-то впереди тяжело ухало, а у самых дальних вершин сновали, как растревоженные шмели, черные самолеты.

Женька прислушался, сказал:

– Наши бьют. Тяжелыми…

ЯКОВ ДЛУГОЛЕНСКИЙ
СМЕЛЫЕ ЛЮДИ – ПЕХОТА

Как мы друг друга звали

Когда я служил в армии, были у нас солдаты с самыми удивительными и прекрасными фамилиями.

Например: Володя Московский.

Мы его звали:

– Эй, Москва!

И Володе, конечно, было очень приятно.

Был Храбров – человек с очень солдатской фамилией; ведь известно: все солдаты – храбрые люди.

И даже был Нахимов, мы его звали Адмирал, в честь знаменитого флотоводца адмирала Нахимова. И хотя нашему Нахимову следовало служить, конечно же, среди моряков, его почему-то направили к нам, в пехоту.

Был человек с энергичной и решительной фамилией Пистолетов, мы его звали просто: Пистолет.

И был Ваня Дудкин.

– Дудкин…

– Дудочкин…

– Дударь… – звали мы его.

И думали, что это очень остроумно. А на самом деле это было совсем не остроумно. Потому что есть люди с еще более смешными фамилиями, и это очень хорошие и прекрасные люди.

Но мы служили в армии первый год и еще не знали этого.

Смелые люди – пехота

Летние солдатские лагеря с пионерскими лагерями ничего общего не имеют. В солдатских проходят военную науку: учатся стрелять, ходить в атаки, ползать по-пластунски, рыть траншеи, хорошо бегать, петь песни, резать колючую проволоку штыком или специальными ножницами и еще много-много чему – важному и полезному.

Кроме нас, пехотинцев, были в лагере и другие солдаты: артиллеристы, саперы, десантники, танкисты, разведчики – почти все, кроме моряков. Потому что морякам нужно море, а нам море не нужно.

Особенно, конечно, уважали десантников. Что говорить – смелые люди! В любую погоду, днем и ночью, летом и зимой, готовы они были прыгать с парашютом в тыл врага.

И хотя никаких таких врагов у нас в лагере не было, десантники все равно собой очень гордились.

Вот однажды встречаем мы десантников. Они идут из столовой. И хотя идут они из обыкновенной столовой, им все равно кажется, будто выполняли они ответственное и секретное задание. Им это кажется, и они задаются:

– Как живете, пехота?

Мы говорим:

– Ничего живем. А вы?

– Прекрасно, – отвечают десантники и снова нас спрашивают: – А смелые среди вас есть?

Мы говорим:

– У нас все смелые.

Тут десантники начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями:

– Ну, смелые, а кто из вас с парашютом прыгнет?

Вот, оказывается, что придумали. А нам прыгать не хочется: и устали, и боязно.

Тогда десантники нам говорят:

– Вот вы, оказывается, какие смелые люди, пехота!..

Тут говорит наш Дудкин:

– Я прыгну.

Мы, конечно, обрадовались, что нашелся среди нас, молодых солдат, один смелый, и говорим десантникам:

– Что, съели? Молодец, Ваня!

И все идут к парашютной вышке. А она здоровая, – может, с десяти-, а может, с двадцатиэтажный дом. Даже смотреть страшно.

Помогли десантники Ване забраться на вышку, прицепили к нему парашют, стоит наш Ваня, маленький-маленький и совершенно один.

– Не бойся, Ваня! – кричим мы ему снизу.

А он нас, наверное, и не слышит. Такая жуткая высота.

И прыгает.

Подбегаем к нему, спрашиваем:

– Жив, Ваня?

– Жив, – говорит. – Что мне сделается?

С тех пор десантники больше не задавались. А встречая Дудкина, разговаривали с ним так, словно это Ваня был десантником, а они, десантники, – пехотинцами.

Граната

Однажды учились мы правильно кидать гранату.

Кинул Володя Московский – далеко улетела граната.

Сержант говорит:

– Хорошо!

Кинул гранату Храбров – еще дальше улетела граната.

Сержант опять говорит:

– Хорошо!

Храбров и Московский ходят, конечно, друг перед другом, мускулы показывают. А мускулы у них действительно ничего.

Выходит кидать гранату Дудкин.

Сержант ему говорит:

– Замах, замах неправильный делаешь! Дай я тебе покажу.

И показывает.

Делает совершенно правильный замах, и граната летит далеко-далеко.

– Не умею я так, товарищ сержант, – тихо говорит Ваня. – Я лучше без замаха.

Надоело сержанту спорить, он и говорит:

– Ладно, кидай без замаха. Сам увидишь, как нужен правильный замах: граната и десяти метров не пролетит – упадет…

Ну, Дудкин разбегается – кидает.

Летит граната, летит и все не падает. И упала ли вообще, мы так и не заметили.

Часа полтора искали мы гранату. Все кругом облазили.

Ваня извиняется, не нарочно, мол, так далеко кинул.

А сержант сердится.

– Как же ты ее без замаха так далеко кинул? Не по правилам!

Неловко Ване: и гранаты нет, и не по правилам кинул. – Ну ладно, – вдруг говорит сержант, – ничего. Научишься немножко правилам – и еще дальше кинешь!

Бутерброд

Часто во время обеда устраивали нам учебные тревоги.

Только сядешь обедать – тревога.

И бежишь тогда скорее из столовой к пирамиде с оружием, садишься в машину, и везут тебя к месту учебного боя.

Тревога, конечно, интересно, но вот только скучали мы по оставленному супу и по вкусному запаху несъеденных котлет.

Тогда некоторые стали делать так: съедали немедленно сахар, хлеб, котлеты и уже спокойно ждали тревогу.

А тревоги нет.

И приходилось им есть суп без хлеба, кашу – без котлет, чай – без сахара. Хитро придумано, но не очень вкусно.

И вот однажды приходим мы обедать, смотрим – Ваня Дудкин начинает со своим хлебом какие-то странные штуки делать: выковыривает в одном куске ямку и кладет туда котлету, выковыривает в другом куске три ямки и кладет туда квадратик масла и два куска сахару. Складывает оба куска хлеба вместе – и получается странный такой бутерброд.

Только мы хотели спросить: «Ваня, а что это ты делаешь?» – как заиграли тревогу.

Бросили мы ложки-вилки, помчались из столовой.

Садимся в машины. Едем.

Говорим о супе.

Вспоминаем о котлетах.

Хочется есть.

Вдруг видим – вынимает Ваня свой странный бутерброд и говорит:

– Кто хочет?

Конечно, все хотят, что тут спрашивать.

Съели мы все вместе Ванин кусок хлеба с котлетой, а потом Ванин кусок хлеба с сахаром и маслом.

Закурили.

Володя Московский говорит:

– Ты прости меня, Ваня, но я должен тебе прямо сказать: ты – великий человек!

– Изобретатель! – уточняет маленький энергичный Пистолетов. – Десантникам никогда такого не изобрести.

А Ваня улыбается: доволен, что изобрел бутерброд, который поможет нам, если случится еще раз тревога.