Текст книги "Больше никогда не спать"

Автор книги: Виллем Фредерик Херманс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Некое тайное знание прорывается на поверхность. Как будто приподнимается уголок окутывающей всю жизнь завесы. Я знаю, что беззащитен, беспомощен, заменим, как атом, и что моё сознание, мои воля, надежда и страх – это всего лишь проявления механики, перемещающей человеческие молекулы в бесконечном облаке космической пыли.

Арне бежит почти прямо вниз, скользит, прыгает на камень, потом на другой камень. Он бежит всё быстрее, нет, он падает, тормозя падение ногами. Вот он выходит на такой крутой участок, что кажется, что теперь его поддерживает только невидимый парашют. Петляя, насколько возможно, Арне направляет своё тело вдоль воображаемой горизонтальной плоскости. Его плечо трётся о склон.

Глубоко внизу – светло-зелёное дно ущелья. Вода вьётся по нему узкими ручейками, так бесцельно, как будто случайно туда пролилась; но она блестит, как жидкая сталь.

Я сосредоточил всё внимание на ногах, я ставлю вперёд одну ногу, потом другую, не чувствую даже своего дыхания, кровь стучит в горле. Я хватаюсь за ничтожные растения в трещинах скалы, как будто они могут спасти меня, если я поскользнусь. Нелепость! Одного прикосновения достаточно, чтобы вырвать их с корнем. Что же будет, если я оступлюсь? Разобью ли я голову о камни, или попаду в щель между двумя скалами, войду в эту щель, как клин, расплющив грудную клетку, переломав кости? Едва сдерживая тошноту, я вижу, как Арне выходит на широкий язык, состоящий из щебня, веер из мелких камней, уходящий далеко в долину, словно пирс. Застывшая каменная лавина. Арне утопает в ней по щиколотку, но теперь ему больше ничто не угрожает. Только бы добраться туда! Там – конец моим мучениям!

Не страшась больше ничего, я перепрыгиваю с камня на камень, ни за что не держась, и, хотя я и готов кричать от боли в раненом колене, я замечаю, что спускаюсь так же плавно и элегантно, как и Арне. Как будто беззаботно сбегаю вниз по лестнице. Я едва смотрю под ноги, вижу то зелёное дно долины, то белую плоскость ледника. Внезапно мой полёт захлёбывается в щебне. Тормозя, я резко наклоняюсь, снова выпрямляюсь, бегу, уже вне опасности, дальше вниз.

Слух переполняется шумом воды. Комары хранят мне верность и вращаются вокруг моей головы, как электроны вокруг атомного ядра. С ледника напротив на меня веет холодом. Чтобы увидеть небо – щербатую голубую полоску – мне приходится сильно запрокидывать голову назад. Я с хлюпаньем иду по зелени – ивовому стланику и торфяному мху. Подхожу к реке, нагибаюсь, выпиваю две кружки воды. Речка такая мелкая, что я перехожу её вброд, не снимая ботинок. Беспокойно и испытующе глядя на противоположную стенку ущелья в поисках места, где легче всего будет взобраться наверх, я следую за Арне, надеясь, что он-то увидит удобный подъём. По леднику? Но ледник упирается в вертикальный амфитеатр.

На другом берегу речки я начинаю чувствовать, что всё глубже утопаю во мху. Мох кончается, сменяется чёрной трясиной. Со всех сторон меня окружает ивовый стланик, доходящий мне до поясницы. Арне уже карабкается вверх. Как он туда попал? Мои ботинки полны воды. Чтобы продвигаться вперёд, мне приходится всё выше поднимать ноги. Вода доходит мне уже до колен. Я чувствую, как штаны намокают на бёдрах. Что же делать? Я поднимаю фотоаппарат и планшет, чтобы не промочить, но вынужден тут же их отпустить, потому что падаю. Всё быстрее переставляю ноги, всё выше их задираю. За каждую секунду, что я стою на месте, я ещё на десять сантиметров ухожу в болото. Выше пояса я тоже весь мокрый, но это от пота. Комары садятся мне на лицо, влетают мне в глаза. Хватающий воздух рот засасывает их внутрь, я чувствую их на языке. Я не кричу, потому что помочь мне всё равно никто не может. В конце концов я падаю вперёд, на груду ивового стланика. Стланик образует над трясиной решётку, и она удерживает меня. Я медленно вытягиваю из болота левую ногу, ставлю её на три плоско полегших ивы, потом освобождаю и правую ногу, встаю.

Вода течёт у меня из рюкзака, из ветровки и из штанов, когда я наконец попадаю на твёрдую землю. Заметил ли что-нибудь Арне? Не думаю. Случайно или благодаря опыту, но он прошёл по тем местам, где болото не так глубоко, или лёд подходит ближе к поверхности почвы. Он понятия не имеет, с какими трудностями мне пришлось справиться. Длинными зигзагами я карабкаюсь вверх, ставя ступни вдоль склона.

От ледника идёт такой гул, как будто в огромном помещении переполнилась сотня ванн одновременно. Лёд грязный, как простыня, которую не стирали несколько месяцев. Местами он так плотно покрыт пылью и щебнем, что белый цвет даже не просвечивает. Глинистый сланец хрустит у меня под ногами, как стекло.

После каждого спуска подъём – как передышка. Подъём – это не медленное падение, как спуск. Иногда ты останавливаешься на середине склона, тяжело дыша, смотришь вниз, ошарашенный страхом. Тебе хочется повернуть назад, но ты тут же понимаешь, что возвращаться ещё опаснее, чем идти дальше, и продолжаешь путь.

34

Я всё ещё не могу поверить, что я и вправду здесь прошёл, не упал, почти нигде не поскользнулся. Арне даёт мне сигарету. Мои промокли. Словно на скамейке, мы сидим на скале, нависающей прямо над ледником. Арне никак не комментирует моё жалкое состояние; он уже понял, что ко мне прямо-таки липнут всевозможные мелкие неприятности.

Я снимаю ботинки, выливаю из них воду и говорю:

– Как странно думать, что от всех тех миллиардов происшествий, что случаются на свете, со временем не останется и следа.

Арне:

– Но ещё более странно было бы думать, что где-то расположилось бюро по их регистрации.

Я:

– В архивах этого бюро было бы зарегистрировано всё, что происходит в мире: волна, разбивающаяся о пирс, падающая капля дождя, все мысли и дела трёх миллиардов людей, любой распускающийся или увядающий цветок; с указанием точных размеров, широты, долготы, цвета и веса.

– Почему же только в нашем мире? Точную историю всей Вселенной тоже потребовалось бы записать. Такое бюро было бы ещё одной Вселенной, копией нашей.

Я:

– Две вселенных, но и этого будет недостаточно. Историю регистрации тоже придётся зарегистрировать: третья вселенная. И так далее. Бесконечно много вселенных, и всё равно мы ничего от этого не выиграем, не разгадаем ни одной загадки.

– Да. Виттгенштейн сказал, что факты – это часть условия задачи, а не её решения. Тайна не в том, как устроен мир, а в том, что он существует.

– А, ты тоже читал Виттгенштейна?

– Его будут читать всё больше и больше. Ты знаешь, что он много лет прожил в Норвегии?

Он берёт свой блокнот, кладёт его на колено и начинает рисовать. Я смотрю через его плечо. Он рисует так, как другие пишут. Всё, что он видит, он записывает без слов. Как я ему завидую!

Со временем я научусь лазать по скалам и переправляться через реки, но только не рисовать. С самого раннего детства я очень старался, и у меня никогда ничего не выходило. Велико моё презрение к рассуждениям некоторых психологов насчёт наивных творческих порывов у маленьких детей. Послушать их, так дети только потому рисуют машины с квадратными колёсами, что живут в своём собственном мире! Лично я всегда жил в том мире, что существовал и до моего рождения, и я не помню, чтобы колёса машин когда-нибудь казались мне квадратными; даже когда мне было пять лет и я их так рисовал.

В пять лет я отлично понимал, что мои рисунки не могут соперничать с фотографиями в газете, и, провозившись несколько часов подряд, я в конце концов впадал в истерику и рвал бумагу.

В самом деле, если как следует подумать, то получается, что судьба отнюдь не наделила меня нужными в геологии талантами. Я невнимателен. Могу сбиться даже с хорошо знакомого мне пути. Неспортивен, не поддерживаю форму. Пишу неразборчиво, рисую топорно.

Как всё это грустно! Получается, что геология вовсе не является естественным для меня занятием, и я занимаюсь ею только напрягая свою волю. Единственное моё достоинство – это терпение. И ещё я обладаю даром быстро схватывать то, что написано в книжке. Благодаря этой способности я легко и очень успешно сдал все свои экзамены.

У Арне шансов добиться успеха гораздо больше, чем у меня; но даже он отказывает себе во всём из-за суеверного страха, что иначе он не сделает в науке ничего серьёзного. Надо бы, кстати, проследить за тем, чтобы не заразиться от него этим пораженчеством. Компас у меня лучше, чем у него, и я докажу, что способен этот компас использовать.

Чтобы не сидеть без дела, я развязываю верёвку на рюкзаке. С ткани всё ещё капает вода; лишь бы только она не впиталась в спальник, который из жёлтого уже наполовину превратился в тёмно-коричневый. Мой блокнот промок. Я раскрываю его, осторожно перебираю страницы в надежде, что так они быстрее просохнут, постукиваю карандашом о зубы. О том, чтобы что-нибудь записать, не может быть и речи. Карандаш не оставляет никаких следов на мокрой бумаге. Если я буду нажимать на него сильнее, то бумага просто порвётся.

Это ущелье – самый потрясающий феномен из тех, что я до сих пор видел, но я не могу ничего про него написать. Что делать? Всё, что мне остаётся – это отснять несколько кадров.

Я раскрываю чехол фотоаппарата, подношу фотоаппарат к глазам, нажимаю на кнопку. Одного снимка, конечно, будет недостаточно. Я хочу перевести плёнку и надавливаю на рычажок. Заклинило! Наверное, в фотоаппарат попала вода, желатин плёнки размок и липнет к корпусу. Я в полной беспомощности. Открыть фотоаппарат нельзя, потому что тогда я засвечу всё плёнку. Здесь светло двадцать четыре часа в сутки. А если я не открою фотоаппарат, то он никогда не высохнет.

Арне закончил рисовать, он закрывает тетрадь и фотографирует в свою очередь, покачивая головой.

– Perhaps…

Я снова убираю фотоаппарат, пытаясь сделать это как можно более незаметно. Потом я достаю из планшета карту; она тоже вся промокла. Я расстилаю её на тёплой земле и изучаю дорогу, которой мы сейчас пойдём.

Вокруг много своего рода холмов, наверное, правильнее сказать – бугров. Скудно поросшие кучи песка, глины и камней, фальшивые дюны. В десяти километрах к юго-западу находится озеро, которое мы выбрали для нашей следующей стоянки. Судя по карте, туда можно пройти почти по прямой, не встретив никаких существенных препятствий.

Я достаю компас и ищу юго-запад.

Взглянув на свою собственную карту, Арне встаёт.

– Нам туда!

Он указывает в направлении под прямым углом к тому, что я только что определил.

– Смеёшься, что ли? Вон туда!

Я указываю своё направление. На левой ладони у меня лежит компас. Ошибиться невозможно, я показываю правильно.

Арне корчит такую рожу, как будто едва сдерживает смех, и вытаскивает из кармана свой пластиковый туристический компас на потрёпанном шнурке. Он протягивает его мне, как шоколадную плитку. Я даже не смотрю. Я наклоняюсь, надеваю рюкзак и иду, по-прежнему с раскрытым компасом в левой руке. Не может быть, чтобы я что-то напутал. Арне догонит меня, как только до него дойдёт, что это он ошибается.

Земля сухая, гладкая, на ней почти ничего не растёт. Подъёмы и спуски совсем пологие, можно идти большими шагами. Через пару часов на мне просохнет одежда. Если небо не затянется, карты тоже удастся просушить. Блокнот я при первой же возможности поставлю на землю раскрытым, осторожно разделив страницы, так, чтобы между ними проходил воздух. Тогда блокнот тоже быстро высохнет.

Не обращая внимания на окрестности, я сосредоточиваюсь на том, как бы высушить фотоаппарат. Если бы здесь хотя бы раз, хотя бы немного стемнело! Тогда я забрался бы с фотоаппаратом в спальник, головой вперёд, открыл бы его в полной темноте и протёр бы изнутри чистым платком. Хоть платки-то у меня не кончились?

Но ничего не выйдет. Здесь нигде не найти достаточно тёмного места. Впрочем, можно посмотреть, что получится, если Арне набросит сверху ещё и свой спальник. Где же Арне?

Я оглядываюсь, но Арне по-прежнему не видно. Неужели он до сих пор не понял, в какую сторону нам нужно?

Оттого, что сейчас впросак попал именно Арне, я в первый раз за долгое время чувствую себя вполне уверенно, хотя и понимаю, что веду себя, как мальчишка.

– Арне! Сюда! – кричу я. По-голландски!

В первый раз за несколько недель у меня вырвалось голландское слово.

Я забираюсь на холм, но так нигде и не вижу Арне. Спускаюсь с холма с другой стороны. Вообще-то так можно и заблудиться. Я со всех сторон окружён холмами, и по мере моего продвижения вперёд очертания местности непрерывно меняются. Нигде нет никаких ориентиров. Попадаются лишь большие валуны, но их слишком много для того, чтобы в них не запутаться. Поэтому я на минуту останавливаюсь и опять смотрю на компас.

Происходит нечто очень странное. Угол, образуемый стрелкой компаса с тем направлением, что я определил по карте, уменьшился ровно на девяносто градусов. Другими словами: если то, что компас показывает сейчас, соответствует истине, то прав был как раз Арне, и это я пошёл не в ту сторону.

Конечно, такого не может быть. Наверное, в компас попала вода, и она мешает стрелке свободно вращаться. Я несколько раз резко нажимаю на рычажок, которым стрелку можно приподнять с оси. Я рассматриваю компас на солнце, но не замечаю никаких следов влаги под стеклом. На всякий случай трясу его, потом снова кладу на левую ладонь. Компас не собирается показывать ничего, кроме направления, перпендикулярного выбранному мной.

Какой же я дурак. Я действительно ошибся. Неправильно снял показания компаса, а потом так важно сообщил Арне, в какую сторону нам идти. Боже правый! Я тупо смотрю на стекло, обескураженно перевожу взгляд на зеркало. Моё отражение вполне соответствует моим чувствам: полураскрытый рот – щель, из которой веет нарастающим страхом. Впалые щёки под жидкой бородой начинающего юродивого, вытаращенные глаза, левое веко опухло от укусов комаров, правая часть лба покрыта хрупкой коркой запёкшейся крови.

Я стою в круглой котловине посреди холмов. Нужно, по крайней мере, подняться на какой-нибудь из них. Где самый высокий? Я взбираюсь на него бегом. Но оказавшись на вершине, я со всех сторон вижу лишь другие холмы. Я уже совсем перестал понимать, откуда я пришёл.

– Арне! – кричу я.

Кричу «Арне!» во все стороны света, но даже эхо ничего мне не отвечает.

Стоять здесь и орать тоже совершенно бессмысленно. В любой момент Арне может появиться из-за какого-нибудь холма, и тогда он меня заметит. На всякий случай я ещё раз как следует сориентируюсь.

Я снова достаю свою мокрую карту. К счастью, здесь есть три камня, они огромные, как фортепьянные контейнеры. Угловатые глыбы, белые, как сахар, местами в язвах чёрного лишайника. Похоже, когда-то это была одна глыба, потом она раскололась на три. Они такие большие, что доходят мне до плеча. Верхние грани плоские, как стол.

Я кладу карту на камень; или, скорее, налепляю её на него. Теперь посмотрим, работает ли компас. Я вынимаю его из футляра, располагаю рядом с картой, наклоняюсь, подбираю несколько мелких камешков, сую их под компас, добиваясь строгой горизонтальности. Камень такой высокий, что показания компаса я вижу лишь в вертикально стоящее зеркальце. Всё тот же угол: девяносто градусов разницы. Мой компас – отличный, а я – болван. Я всё ещё не могу до конца поверить в реальность происходящего. Прежде, чем принять какое-нибудь решение, я на всякий случай разверну карту точно по линии север-юг. Я осторожно приподнимаю мокрую бумагу за угол: карта и так уже порядочно истрепалась, а теперь, когда она ещё и промокла, она в любой момент может порваться. Карта отделяется от камня без происшествий. Я снова опускаю её на камень, но теперь заворачивается угол. Пытаясь высвободить его, я задеваю компас рукавом.

Компас исчезает.

Я медленно выхожу из оцепенения, сжимая зубами ноготь большого пальца. Чувствую себя так, как будто меня ударили по голове. Начинаю бегать вокруг глыб, стараюсь понять, где же щели между ними пошире. Заглядываю в каждую щель, ищу компас, но ничего не вижу.

В отчаянии я пытаюсь забраться наверх – ах, как болит колено! Уцепиться нигде не за что. Может, подкатить какой-нибудь камень поменьше, использовать его, как ступеньку? Но любой достаточно большой для этого камень слишком тяжел для того, чтобы его можно было сдвинуть с места в одиночку.

Я разбегаюсь, бросаюсь на самую низкую из трёх глыб. Мне удаётся зацепиться пальцами за противоположную грань, я подтягиваюсь. А вдруг под весом моего тела камень перевернётся? Хоть бы, в самом деле, он меня расплющил! Но нечего и надеяться, он весит по крайней мере три тонны. Я шарю по камню левой ногой в поисках точки опоры, но ботинок всё время соскальзывает обратно вниз. Лежу, ворочаясь, ругаясь, дрыгая ногами. Непостижимым образом ступня вдруг сама попадает наверх. Теперь встать на камень – пара пустяков. Я выпрямляюсь. Сначала оглядываюсь по сторонам – не видно ли где-нибудь Арне. Зову его, второй раз, третий. Потом сажусь и вглядываюсь в щели между глыбами. Ничего не видно, полный мрак. Спичку, что ли, туда бросить? Но все мои спички промокли. Резервная упаковка – в рюкзаке у Арне, у меня только один коробок.

Надеясь найти компас на ощупь, я просовываю в щель руку. Щель такая узкая, что приходится засучить рукав, и даже так получается довольно болезненно. Я тщательно прощупываю все три щели, изо всех сил желая, чтобы компас не провалился до земли, чтобы он застрял где-нибудь на полпути.

Компаса нет.

Была бы у меня длинная трость или палка, тогда можно было бы попробовать… Ах, комары, ну хотя бы сейчас оставьте меня в покое!

Здесь нигде не найдёшь палки длиннее, чем в полметра. Внезапно в голову приходит мысль, что за палкой можно было бы отправиться в небольшую экспедицию… в какую-нибудь укрытую от ветра долину, где растут настоящие берёзы и ели… Но, во-первых, я не знаю, где находится ближайшая такая долина, а во-вторых, я даже не могу точно показать на карте, где нахожусь я сам.

Потерянный мною компас я не смогу отыскать без компаса.

Что же делать?

Я съезжаю с глыбы, роюсь в рюкзаке, хотя и знаю, что не найду там ничего особенно полезного. В конце концов достаю сеть. По краям у неё длинные верёвки. Концом одной из них я обвязываю камень размером с кулак, бросаю его в трещину, пытаюсь использовать, как багор. Я проверяю все три трещины, но ничего, кроме чёрного гумуса, извлечь оттуда мне так и не удаётся.

Нужна палка, но палки у меня нет. Сколько времени? Без двадцати шесть. Если Арне так хорошо знает дорогу, он должен понимать, что я заблудился. Безо всяких шуток. Почему же он меня не ищет?

– Арне! – кричу я снова, повторяю это ещё три раза.

Почему же он до сих пор меня не нашёл?

Я пытаюсь зажечь сигарету увеличительным стеклом, но воздух стал слишком влажным и солнце светит недостаточно сильно. К тому же сигареты мокрые.

Засовывая их обратно в левый нагрудный карман, я вспоминаю, что в правом кармане у меня должна быть рулетка.

Я достаю её и вытягиваю. Хорошая двухметровая стальная рулетка. Если её не придерживать, она сама собой свернётся обратно в корпус. Гибкая. Я пробую опустить её в щель, но чувствую, что, наткнувшись на препятствие, она начинает складываться пополам. Я пытаюсь её выпрямить, щелкаю ею, как плетью, заставляю её волнообразно извиваться, но рулетка такая податливая, что складывается снова, как только встречает малейшее сопротивление. Камень, конечно, треснул не по прямой линии. Как бы ни старался я быть поосторожнее, рулетка всё равно застрянет. К горлу подступает тошнота. Проклятье! Чёрт возьми! Я стучу по камню кулаком, припав лицом к земле. Исследую таким образом все три щели: встаю, иду к очередной трещине, становлюсь на колено, вытягиваю правую ногу (ох, как больно!), ложусь на живот, носом в щель, из которой несёт тухлыми грибами. Сую в щель рулетку. Пытаюсь затолкать туда все её два метра, не обращая внимания на то, что с ней там происходит. Вдруг она случайно наткнётся на компас, который чуть сдвинется с места, покажется из темноты?..

Никаких успехов.

Я поворачиваюсь, сажусь, оперевшись спиной на камень. Вытягиваю рулетку из корпуса, отпускаю, смотрю, как она с пронзительным свистом сворачивается обратно. Сколько сейчас времени? Часы показывают без двадцати шесть. Как и в прошлый раз. То есть – стоят. Наверное, в механизм попала вода. Почему бы и нет. Наоборот, было бы чудом, если бы она туда не попала. Эти часы подарила мне мать, когда семь лет назад я поступил в университет. Я тогда сказал ей, что водонепроницаемые часы пригодились бы мне гораздо больше.

– Перестань, Альфред! Нельзя же быть таким грубияном! Я так старалась. Хотела купить что-нибудь красивое. Водонепроницаемые часы, они же все такие толстые. Разве ты не находишь, что эти гораздо элегантнее? Самые тонкие в мире мужские наручные часы: два миллиметра! Разве это не чудо?

Да, это чудо, но они стоят.

Я открываю их перочинным ножом. Ничего не видно, никакой воды нет. Дую в корпус, для часов это, наверное, очень плохо, но что же мне ещё делать. Завожу их, насколько можно, встряхиваю и подношу к уху. Тикают. Я ставлю их на семь – наугад.

Когда часы показывают четверть восьмого, они снова останавливаются.

Четверть восьмого. Если, конечно, сейчас и правда четверть восьмого. Может быть, на самом деле уже гораздо позже. Как бы то ни было, я сижу здесь по крайней мере полтора часа, и Арне до сих пор меня не нашёл.

Когда я в конце концов решаю, что не стоит дожидаться здесь Арне, я вижу, что карта уже вполне просохла. Я складываю её и засовываю в планшет. Потом обхожу вокруг глыб, внимательно смотрю, не забыл ли я чего, и, конечно, на всякий случай, – не видно ли где-нибудь компаса.

Нет. Адью. Кожаный футляр у меня на ремне, футляр, который до сих пор выглядит как новенький, раскрыт. Я машинально закрываю и снова открываю его левой рукой.

Если как следует подумать, то получается, что самое вероятное – это то, что Арне, не найдя меня сразу, пошёл назад к ущелью и ждёт меня там.

Но как же я сам попаду в ущелье? Я ещё раз обхожу вокруг трёх камней, пытаясь понять, с какой стороны я сюда пришёл. А может быть, на самом деле моё внимание по-прежнему приковано к трещинам, и я всё ещё надеюсь, что где-нибудь покажется компас?

Я смотрю то на камни, то на горизонт. Со всех сторон холмы, нигде нет ни деревьев, ни кустов, то есть – никаких ориентиров. Только пирамида горы Вурье возвышается вдали над холмами. Там мы, в любом случае, были, хотя и давно. Оттуда мы пришли. Если я пойду в этом направлении, то, может быть, я снова попаду в ущелье. По крайней мере, я вижу эту гору, до неё я могу дойти без компаса. И даже без карты.

35

Мои часы показывают половину девятого, но они опять стоят. Я понятия не имею, насколько они отстали. На час? На несколько часов? В конце концов, какая разница. Лягу спать, когда устану.

По-прежнему никаких следов ущелья. Если бы я его нашёл, я мог бы по крайней мере понять по карте, где я нахожусь.

Становится холодно, и солнце очень низко над горизонтом. Если оно не спустится ещё ниже, значит, это полночное солнце. И сейчас полночь. И солнце стоит на севере.

Я сажусь, достаю карту, разворачиваю её по направлению к солнцу. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь узнать рисунок карты на местности. Опять смотрю на карту, ищу на ней окружающие меня холмы. Естественно, ничего не получается. Карта недостаточно подробная, масштаб – один к ста тысячам. К тому же весьма возможно, что солнце пока ещё не точно на севере. Если бы мои часы не сломались, я мог бы обойтись и без компаса, по крайней мере, пока светит солнце; если бы, конечно, я ещё и знал, насколько летнее время отличается от… если бы…

Да что со мной, в самом деле? Пока я вижу гору Вурье, глупо бояться заблудиться окончательно. Конечно, ещё лучше было бы найти ущелье, там меня, наверное, ждёт Арне. Тысяча извинений за эту задержку, случившуюся из-за моего дурацкого упрямства. Ты не очень злишься, Арне? Мне правда очень жаль.

Правда?

Теперь, оставшись один, я, откровенно говоря, чувствую себя заметно бодрее. Как будто до сих пор я находился под надзором. Как будто всё это время я ловил на себе неодобрительные взгляды людей, разгадавших мои амбициозные планы и настроенных по отношению к ним весьма скептически. Как будто присутствие этих людей мешало мне полностью сконцентрироваться на моей задаче – на поиске метеоритных кратеров, на сборе метеоритов.

Теперь, в одиночестве, я, не стыдясь, снова могу верить, что мои мучения оправдает потрясающее открытие. Все сделанные мною до сих пор наблюдения – это всего лишь рутинная работа, их мог бы выполнить кто угодно. Всё в этом мире когда-нибудь будет изучено, надо только набраться терпения. А когда я берусь за дело, я просто обязан обнаружить нечто из ряда вон выходящее.

Нечто из ряда вон выходящее?

Приходит озарение: а так ли уж внимательно я просмотрел аэрофотоснимки Миккельсена?

Может быть, там было что-то важное, что Миккельсен заметил, а я нет. Вот почему они отделились от нас с Арне! Вот почему они ушли, не попрощавшись, в противоположную сторону! А может быть, Миккельсен и вовсе не дал мне просмотреть все свои снимки. Спрятал самые главные.

Куда они пошли? Назад, к горе Вурье!

И по счастливому стечению обстоятельств, мне нужно в ту же самую сторону!

Моё ясновидение на этом не истощается. Конечно, никто не осмелится утверждать, что я нарочно запутался в показаниях компаса, что я хитростью избавился от Арне; но всё же моя идиотская ошибка в конце концов обернулась удачей. Всё оказалось к лучшему! Потому что это очень даже в моих интересах – пойти к горе Вурье. Потому что мне нужно к горе Вурье, чтобы посмотреть, чем там занимается Миккельсен. Я с самого начала хотел последовать за Миккельсеном. Ведь если то, что ищу я, найдёт Миккельсен, – что может быть ужаснее?

У подножия склона, по которому я сейчас спускаюсь, лежит зелёная болотистая равнина, а по ней медленно течёт разделяющаяся на три рукава река. Я точно знаю, что здесь я ещё не был. Непонятно, почему я всё ещё не вышел к ущелью. Всё-таки я иду в правильном направлении: гора Вурье – прямо передо мной.

Кабинет Нуммедала. Присутствуют: Нуммедал и студент Миккельсен.

Нуммедал: – Не забывай, Миккельсен, что кое-кому очень захочется сунуть свой нос в твои дела. Вот аэрофотоснимки. Позаботься о том, чтобы он не узнал, что они у тебя есть. Если он всё же об этом пронюхает, постарайся от него отделаться. В любом случае, нужно будет запутать следы. Вот здесь, у горы Вурье (Нуммедал склоняется над снимком со своей гигантской лупой и указывает на что-то кончиком карандаша), вот здесь есть одна своеобразная впадина. В этом месте могло случиться нечто в высшей степени замечательное. Нечто, представляющее чрезвычайный научный интерес, Миккельсен! Поверь моему слову, Миккельсен!

– Конечно, профессор.

– Позаботься о том, чтобы не привлекать их внимания к горе Вурье. Пройди ещё пару дней вместе с Арне и этим голландцем, а потом поверни обратно.

Ох уж этот Миккельсен! Сбежал, как только я понял, что аэрофотоснимки, за которыми я напрасно мотался по всей Норвегии, – у него!

Но так просто это ему с рук не сойдёт!

Я сажусь у воды и смотрю на карту. Хотя я и не знаю точно, где я нахожусь, больше четырёх километров до горы быть не может. Четыре километра максимум. Здесь, впрочем, это может означать пять часов ходьбы, включая перерывы.

Солнце всё ещё светит, но уже совсем не греет. У меня стучат зубы и не проходят мурашки, как будто моя кожа в страшном напряжении пытается удерживать мокрую одежду на некотором расстоянии от тела.

Вокруг растут мелкие кустики с большими мягкими ягодами, ягоды немного похожи на малину, но они побольше и при этом яично-жёлтого цвета. Я срываю одну из них и кладу её в рот. В ней полно косточек, и на вкус она довольно противная, кислая, как кефир. Незрелая? Или эти ягоды всегда такие?

В любом случае, ничего особенно съедобного здесь не найти. Да, впрочем, и в Голландии я ни разу не оказывался в лесу один и без еды. Удалось бы мне прокормиться там самому? Буковые орешки несъедобны, жёлуди тоже. Черника, ежевика, грибы, – ничего другого не знаю. Я вытаскиваю из рюкзака одну из двух мокрых пачек с галетами. Бумага порвалась. Ароматные, хрустящие, чрезвычайно полезные для здоровья хлебцы, рекомендованные гг. докторами, в особенности при малокровии, превратились в коричневую кашу, которая лезет наружу через дыры.

Еда будет самой большой проблемой, снова думаю я, засовывая галетную кашу в рот пальцами, как повар, вылизывающий кастрюлю. Половину я кладу в полиэтиленовый пакет и убираю обратно в рюкзак. Если бы только галеты с самого начала были в пакете! Я должен был упаковать в пакеты все вещи, быть готовым к любому наводнению, но в конце концов я этим пренебрёг, потому что Арне, Квигстад и Миккельсен ничего такого не делали.

Потом я достаю тюбик с мёдом и выдавливаю его себе в рот. Космонавты тоже едят из тюбиков. Космонавт! Вот так профессия! Космос принадлежит мне! Да, мне! Не им!

Я могу делать всё, что хочу. Испражняться, где хочу. Орать как угодно громко. И ни один смертный никогда ничего не узнает, если только я сам ему не расскажу.

В двух метрах от меня приземляется кулик и церемонно марширует среди зарослей, задрав вверх свой тонкий изогнутый клюв.

Невидимые руки натягивают в небе колышущееся розовое шерстяное одеяло. Меня оно не согревает, наоборот, я всё больше мёрзну, так что я снова встаю.

Я без труда пересекаю все три рукава реки, взбираюсь на холм, ищу, попав наверх, какой-нибудь более или менее плоский участок и сажусь.

Достаю из рюкзака всё своё имущество: спальник, из которого воду можно выжимать ручьями, но я не делаю этого из страха, что пух окончательно превратится в твёрдый комок; размокшие галеты; шесть тюбиков мёда; сигареты, мокрые. Спички, тоже мокрые. Пачку соли, мокрую; твёрдую, как камень. Сеть.

Будто наполняя помойное ведро, я убираю всё обратно. В конце концов заворачиваюсь в дождевик и ложусь спиной к солнцу, подложив мокрый рюкзак под голову. Я очень устал и совсем замёрз. Откуда мой организм берёт энергию на испарение всей этой воды? Неужели из съеденных мной половины пачки галет и тюбика мёда?

Нужно постараться поймать в сеть рыбу. Или две. Сколько рыб я смогу поймать зараз, если мне повезёт? Сотню? Я так устал, что, кажется, действительно засыпаю. Но комары мною пока так и не насытились. Неужели даже теперь, когда рядом нет Арне, мешавшего мне спать своим храпом, я не смогу заснуть? Подняться, намазать лицо и руки мазью от комаров, снова лечь. Упасть.

Провалился в сон?