Текст книги "Игра над бездной"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Теперь это не имеет значения.

– Для тебя, возможно, и нет. Но… (надзиратель приближался) куда мне девать твою одежду?

– Отдай, кому подойдет. Свези домой, там найдут, кому носить.

– Твою кровать увезти я не смогу.

– Продай. Мне больше не понадобится.

Охранник опять удалился.

– Илмар хочет в этом деле разобраться, – продолжала Анна, зная, что брату понятно, какое дело она имеет в виду. – Он хочет без спешки, чтоб было точно. Все досконально проверит и тогда… Может, у тебя есть соображения на этот счет?

Вийуп молчал, но плотно сжатые губы и глубокая складка на лбу свидетельствовали о напряженной работе мысли. Наконец он нервно потряс головой.

– Нет, незачем теперь. Уже не имеет значения.

– Значит, кого-то ты все-таки подозреваешь? – не отставала Анна.

– Возможно. Но бог с ним. Он тут ни при чем, и хватит про это. Единственное, о чем тебя прошу – доверяй Илмару и передай от меня привет. И пусть не лезет на рожон, не делает глупостей. В этом нет надобности, да и ничего не выйдет. Я слишком хорошо знаю обстоятельства.

– Он тоже шлет тебе привет и велел передать, что дознается до истины и… отквитает.

– Ни до чего он не дознается. Затея может обойтись ему слишком дорого.

И в знак того, что с данной темой покончено, перевел разговор на разные интимные пустяки, расспрашивал о всякой ерунде, которая сейчас не могла его интересовать никоим образом. Анна больше не пыталась что-либо выведать.

Им дали поговорить еще несколько минут, затем наступило время прощаться. Оба они были сильными, закаленными людьми, оба испытывали боль, но старались скрыть ее, щадя друг друга. Еще несколько слов, проступившая против воли на лице Вийупа бледность и предательская влага в глазах Анны, затем – прощальный поцелуй, и они разошлись, каждый в свою сторону. Один – туда, где шла своим чередом шумливая многоголосая жизнь, другой – навстречу одиночеству и великому безмолвию.

Когда тюремные ворота закрылись за Анной, тоска нахлынула на нее с такой силой, что она уже не могла ей противиться. Анна начала всхлипывать. Скрывать слезы теперь было не от кого.

У Вийупа же после свидания тщательно обыскали карманы и каждый шов одежды прощупали. Лишь удостоверясь в том, что сестра не передала ничего недозволенного осужденному на смертную казнь, а значит, ему не вырваться из этих каменных стен, не избежать предстоящей участи, конвойные впустили его в камеру и оставили наедине со своими мыслями и ощущениями.

Все упрощалось, с каждым мгновением жизнь и мир становились все обозримей. Из великого множества суетных дел, стремлений и желаний остались лишь некоторые из тех совсем немногих возможных в оставшееся время – столь простые, понятные и общеизвестные, что и размышлять о них было нечего. Лишь середина жизни своеобычна у каждого человека. Начало же и конец ее у всех шаблонно одинаковы. Вийуп знал: скоро придет тюремщик и осведомится, нет ли у него каких-либо пожеланий. Ему дадут право на единственный последний каприз, позволят исполнить последнее желание, чтобы затем это же самое желание перечеркнуть. С наступлением сумерек явится другой человек, спросит о его, Вийупа, грехах и предложит вымолить прощение за свои поступки. И тут опять-таки посчитаются с его пожеланием и исполнят его. После уже никто не спросит, хочет ли он чего-нибудь. Вставай и пошли – свершится то, чему суждено свершиться.

В окне камеры светилась бледно-голубая полоска неба. Вийуп смотрел на нее и гадал: будут ли сегодня ночью на ней звезды? Ему хотелось, чтобы были. Зря он в прошлую ночь не посмотрел в окно, не пришлось бы сейчас гадать. Теперь это было упущено. Но не только это – упущена была вся жизнь, то превеликое множество дел и чувств, какое и мыслью объять было трудно. Всё это ушло безвозвратно.

3

А пока Анна Вийуп в последний раз виделась со своим братом и потом, заперевшись у себя в комнате, переживала самые горестные часы своей жизни, Илмар Крисон с лихорадочной поспешностью устраивал свои дела, чтобы быть свободным, целиком посвятить себя новому поприщу. В тот же вечер он заявил капитану о том, что ввиду непредвиденных обстоятельств не сможет остаться на своей должности до прихода новой команды, и попросил завтра же выдать ему расчет. Недавно закончился учебный год в мореходной школе, подыскать нового штурмана труда не составит.

На следующее утро Илмар переправил на берег свои вещи. Один чемодан он не предъявил для досмотра – его вечером под покровом темноты отнес на берег столяр «Андромеды», друг Илмара. Семья его жила неподалеку от порта, и на первое время, пока не найдет себе жилье, Илмар оставил там и прочие свои пожитки. Тем временем капитан подыскал Илмару замену – сына своего родственника, недавно сдавшего экзамен на штурмана, На этом все препятствия, которые могли задержать Илмара на судне, отпали. Он получил накопленное жалованье – более семисот рублей, утвердил в управлении порта выписанное капитаном служебное удостоверение и теперь был свободным человеком до самкой осени, до начала занятий в мореходной школе.

В последний раз отужинав с капитаном на «Андромеде», Илмар сошел на берег.

Часом позже, еще засветло, он постучался в дверь квартиры Анны Вийуп. На этот раз она не заставила его вести разговор, стоя на кухне, а проводила в комнату, из чего Илмар понял, что ветер подул в благоприятном направлении. Квартира состояла из двух комнатушек. В одной раньше жил Роберт, теперь она пустовала, шторы были спущены и вещи раскиданы – все было, как в ночь ареста Вийупа. Анна, разумеется, могла бы навести порядок, но до конца чтила волю брата – Роберт не любил, когда копались в его вещах. Возможно, у него для этого имелись веские основания. Жандармы, однако, с ними не посчитались, и достаточно было беглого взгляда на разгромленную комнату, чтобы понять, какие вандалы тут орудовали. Вторая комната была чуть просторней, с двумя окнами на южную сторону. Ножная швейная машина в одном углу и пачка выкроек на столе говорили о профессии хозяйки. Анна шила для большого модного магазина. Белая металлическая кровать за голубой ширмой, маленький комод с туалетом, несколько стульев и вешалка с пестрой сатиновой занавеской – вот и вся обстановка.

Илмар видел, как Анна изнурена. Красные глаза и распухшие веки говорили о тяжких переживаниях девушки, и ему было неловко о чем-либо ее расспрашивать. Из ее взгляда исчез огонек презрения и ненависти, так больно жаливший его накануне, и, казалось, от горя она ослабела, обессилела. Надломленным людям ненависть придает силы, но как только они теряют объект своей ненависти, они лишаются цели существования, сокрушены окончательно.

Анна присела у окна, боком к Илмару. Он выбрал стул для себя поближе к двери так, что стол оказался между ними. После изрядной паузы он спросил:

– Была?

В ответ она кивнула и еще больше отвернула от него лицо. Теперь был виден лишь затылок с белой шеей и узлом темных волос. Илмару показалось, что ее плечи вздрагивают от рыданий.

– Ну и как? – тихо поинтересовался он.

– Все, как ты сказал, – вздохнула Анна. – У тебя есть повод быть оскорбленным нашими подозрениями.

– Значит, все в порядке, по крайней мере… в этом смысле. Нет, Анна, об оскорблении нет и речи, не такой я мелочный. Спасибо тебе, что исполнила мою просьбу и устранила недоразумение в самом начале. Потом все могло обернуться гораздо хуже… Я понимаю, что сейчас не время вести с тобой разговоры о деле, но именно для пользы дела мне все же необходимо кое о чем тебя порасспросить.

– Спрашивай…

– Я надеюсь, теперь ты мне веришь?

– Да, Илмар, я и сама этому рада. К тому же Роберт сказал, чтобы я доверяла тебе.

– Быть может, ты и помочь мне смогла бы?

– Я хотела бы – но как, чем? Ты пойми, я сейчас так убита, что совсем неспособна думать.

– Думать я буду за двоих. Ты только расскажешь, что тебе известно, если мне понадобятся какие-то сведения. Тебе самой ничего делать не придется. Я все беру на себя и не хочу никого впутывать в это дело. Потому что оно может быть достаточно опасным.

– Роберт сказал то же самое.

– Да? Ты ему рассказала?

– Я спросила, не подозревает ли он кого. Похоже, есть у него кто-то на подозрении, но это, очевидно, случай особый. Он не хотел об этом говорить и советовал тебе не допытываться – это может очень дорого стоить.

– Расскажи об этом разговоре подробней. Конечно, только о том, что имеет отношение к моему замыслу…

Ни словом не перебивая краткий рассказ Анны, Илмар иногда что-то писал в записной книжке: мелочи, значение которых сразу оценить было трудно, а забыть – просто, хотя потом они могли очень понадобиться. Когда Анна замолчала, Илмар, раздумывая над услышанным и рассуждая вслух, начертил небольшую схему. Это был треугольник: в верхнем углу находился Роберт Вийуп, нижней левой точкой был барон А., а третьей вершиной треугольника были последствия содеянного, кара, результат столкновения двух других точек треугольника. Такова была схема реальных событий. А судебный процесс превратил этот треугольник в квадрат, добавив к цепи событий четвертое звено – выдуманное, фальшивое: покушение на царя. Вийуп не собирался его предпринимать – и в этом можно ему верить, – стало быть четвертое звено было сфабриковано с определенной целью – придать вес второму звену (смерть барона А.), которое в сумме с третьим пунктом – результатом столкновения, карой Вийупа – придавало ему прочность и значительность. Но с какой же стороны пририсовать это вымышленное четвертое звено? Для кого было важно раздуть это преступление: для того, кто вынес приговор, т. е. для российского самодержавия или для потерпевших в результате этого преступления – близких барона А. и его общества? Кто больше пострадал от выстрела Вийупа? Это не могло быть государство Российское, потому что поступок Вийупа был направлен не против него, а против частного лица, с которым у Вийупа были личные счеты. Стало быть, у властей не было нужды добиваться более суровой меры наказания, чем та, что была предусмотрена для данного случая их законами. А раз так, то ясно, что заинтересована в этом могла быть только вторая группа потерпевших – друзья и близкие барона А. Если бы Роберту не смогли вменить в вину ничего, кроме этого выстрела в отместку за убийство его отца, его ни за что не приговорили бы к смертной казни. Он чистосердечно признался и мотивировал свой поступок местью. Раньше он никогда судим не был и вообще считался добропорядочным гражданином. Эти обстоятельства смягчали его вину. Барон А. повсюду пользовался дурной славой. Симпатии общества и властей не могли быть на его стороне. И если бы все ограничивалось обвинением в убийстве, Роберту грозило бы пять, от силы – восемь лет каторги. Это могло не устраивать некоторые круги, кое-кто был заинтересован в том, чтобы погубить Роберта окончательно. Поэтому понадобилось состряпать дополнительное обвинение. И поскольку известно, что это было за обвинение, то понятно, у кого был повод его подстроить. И нам также ясно, с какой стороны объявился предатель. Одна ниточка теперь в наших руках, и мы знаем, в каком направлении искать виновного. Ты меня поняла, Анна?

– В общем, да.

– Если это не слишком тебя утомит, мне хотелось бы сразу провести небольшое расследование. Представь, что ты свидетель, а я – судья, и попытайся отвечать на мои вопросы с максимальной точностью и лишь то, что тебе известно.

– Да разве я что теперь вспомню…

– Ну хоть что-нибудь. И самое первое: много ли было у Роберта знакомых? Не было ли среди них или его товарищей по работе кого-то из тех кругов?

– Нет, он таких людей избегал и вообще вел довольно замкнутый образ жизни. Работал он, как ты знаешь, на латышском предприятии – бухгалтером у хлеботорговца Лиелнориса.

– Быть, может, кто-то из его близких друзей встречался с такими людьми?

– Этого я не знаю точно.

– Конечно, наверняка знать трудно. Я не предполагаю, что друзья могли бы сознательно подвести его. Но, может быть, ненароком что-то сболтнули, маленькая неосторожность, кто-то выпил, разоткровенничался…

– Из друзей Роберта один Руйга иногда выпивает, но его в то время даже в Риге не было. Савелис разговорчив, но он никогда не пьет и потому ничего лишнего не скажет. К тому же я уверена, что Роберт никому про это не говорил ни слова. И мне тоже. Мы об этом узнали только после его ареста.

– И тем не менее кто-то знал об этом еще раньше. Очевидно тут замешано какое-то неизвестное лицо, кого знал лишь Роберт. И, должно быть, это важная персона, раз Роберт советовал воздержаться от каких-либо мер против этого человека. Не было у него каких-нибудь дел, о которых он тебе не говорил?

– Возможно, были. Но я вообще не имела обыкновения расспрашивать, где он бывает, с кем проводит время и потому многого не знаю.

– В его вещах ты не обнаружила ничего такого, что могло бы указать на подобные связи?

– Я не прикасалась к его вещам.

– В одном смысле это хорошо, потому что все, что не прибрали к рукам жандармы, находится на месте. Анна, я понимаю, тебе должно быть неприятно, если я буду разглядывать личные вещи Роберта. Но вдруг этот осмотр наведет нас на след? Скажи по совести: ты хочешь, чтобы я предпринимал какие-то действия в этом деле?

– Роберт был моим единственным братом…

– Око за око, зуб за зуб – верно?

– А разве я могу иначе?

– Вот и хорошо. Тогда давай осмотрим вещи Роберта, все, что тут имеется. Бумаги и письма просмотри сперва сама, и если что-то тебе покажется таким, что… мне читать не следовало бы, то и не показывай. Мне нужно знать только одно, до остального мне нет дела.

– Сказал же Роберт, чтобы я тебе доверяла. Если я имею право о чем-то знать, то и у тебя оно тоже есть.

– Спасибо, Анна. Не опустить ли оконные шторы и зажечь свет? Дверь ты заперла?

– Да, Илмар. Но теперь уже некому придти.

4

Поскольку все тут было вверх дном, а времени – в обрез, то осмотр вещей Роберта в этом беспорядке Илмар производил по определенной системе: он разделил комнату на несколько воображаемых секторов и, покуда один сектор не был осмотрен до самой последней мелочи, к следующему не приступал. Первым делом все, что было разбросано по полу и по стульям, сложил в одно место – одежду, газеты и бумаги. Илмар ощупывал каждый шов и карман, перелистывал все газетные страницы и осматривал каждый клочок бумаги – даже такие, где не было ни малейшей надежды обнаружить что-либо. Все обследованные предметы он передавал Анне, и она должна была в свою очередь все проверить и ощупать. Лишь после этого она могла переносить вещи в другую комнату и складывать. Потом настала очередь предметов обстановки – стульев, картин, ковра на полу и небольшого настенного коврика, Илмар не довольствовался поверхностным осмотром этих вещей. Он переворачивал стулья вверх ножками и смотрел, нет ли там надписей, он проверял оборотную сторону картин, а ковер скатал и тоже перенес в другую комнату. С кровати снял матрац и поснимал наволочки с подушек, письменные принадлежности после осмотра убрал со стола, чтобы освободить его от всего лишнего, и принялся за ящики. Но, увы, корреспонденцию Роберта, записки и прочие бумаги забрали жандармы. А ведь именно там скорей всего можно было обнаружить необходимые сведения.

Так в напряженной работе проходил час за часом. Оставалось осмотреть лишь этажерку. Часть книг тоже была реквизирована, остались лишь маловажные брошюры, один альбом со стихами и один с фотографиями семейства Вийупов. Первый альбом Роберт получил в подарок на день своей конфирмации, было в нем и какое-то посвящение Илмара – перевод на латышский язык пушкинской строки:

 
…Иди, куда влечет тебя свободный ум…
 

Другие посвящения были от друзей юности Роберта, некоторые из них подписаны неразборчиво, а последнюю запись сделали за неделю до ареста Вийупа. Это было известное стихотворение Лермонтова «Ночевала тучка золотая» на русском языке, подписано инициалами И. З. островатым женским почерком.

– Ты не знаешь друга или подругу Роберта, чье имя и фамилия начинались бы с этих букв? – спросил Илмар у Анны.

Она задумалась, перебирая в памяти знакомых брата. Нет, она не знала никого, чья фамилия начиналась бы с буквы З.

– Может, это кто-то из его бывших сослуживцев… – предположила Анна.

– Может быть. Будем иметь в виду эту запись… – проговорил Илмар, откладывая альбом в сторону. Затем он начал перелистывать книги Роберта – страницу за страницей в надежде обнаружить на полях какие-нибудь пометки Вийупа. Все напрасно. Ни подчеркнутого слова, ни галочки. Оставалось просмотреть несколько старых истрепанных брошюрок, и тут Илмару улыбнулась удача. Он наткнулся на прошлогодний календарь. По-видимому, он не был выброшен лишь благодаря тому, что в нем была напечатана переведенная Вийупом статья. Но главное было не в этом. В самом календаре подле некоторых дат Вийуп делал краткие, несколько загадочные пометки. Первая относилась к 8 ноября: «И. З. хочет познакомиться. В следующее воскресенье…»

В следующее воскресенье: «Был. Великолепно. Будет ждать послезавтра». 17-го ноября: «Итак, жизнь начинается».

Затем пометки следовали все чаще и чаще, с интервалом чуть ли не в два, три дня: «И. З.» – «И.» – «Не смогла быть. Завтра…» – «Был. И. З.!» – «Вечером надо пойти».

Илмар положил календарь к альбому и еще раз спросил у Анны, нет ли у нее соображений по поводу этого И. З.

– Похоже, это женщина и можно предположить небольшой роман. Но, может быть, пометы имеют и другое значение.

Нет, Анна не имела ни малейшего представления, что за связь была у Роберта с этой персоной. Вообще он про свои интимные дела никогда не говорил ни слова. Но одно несомненно – Роберт перед арестом словно преобразился, стал необычайно бодр и беспечен. Но его шутки и веселое озорство не содержали намеков на что-нибудь определенное, быть может, это просто была радость от того, что в жизни все складывалось удачно – примерно в то время он получил повышение по службе.

– Эту личность не придется искать там, где он служил, – сказал Илмар. – Насколько можно понять, он нашел ее где-то в ином кругу. Бывало, они не встречались по нескольку дней кряду.

И уже в самом конце Илмар сделал крупное открытие. Фактически еще ничего открыто не было, но обнаружилась некая общая вероятность, дававшая повод для различных версий: перелистывая какой-то книжный каталог, Илмар наткнулся в нем на небольшого формата фотографию – портрет молодой блондинки. На обороте надпись по-русски: «Роберту – Ирена». В одном уголке штамп фирмы. Это был один из наиболее известных рижских фотографов.

Вот, собственно, и все.

– Возможно, эта женщина не имеет отношения к делу, – сказал Илмар. – Утверждать, что она сыграла какую-то роль в аресте Роберта было бы слишком несерьезно, но я все-таки должен ее найти. Возможно, она что-то знает, если только Роберт не был с ней так же замкнут, как со всеми остальными. На этом портрете ее вид внушает доверие, взгляни-ка, Анна, – какой открытый, чистый взгляд и какая добрая улыбка!

– Она красивая! – согласилась Анна.

– У Роберта хороший вкус, – продолжал Илмар. – Но это все мелочи. Главное – как разыскать эту женщину и сможет ли она чем-нибудь помочь? Это мы увидим позднее, а теперь давай приведем в порядок комнату Роберта.

– Ничего, я потом приберу.

Илмар взглянул на часы. Четверть четвертого. Приоткрыв штору, он увидел, что уже светает. Затем вспомнил о некоем обстоятельстве, забытом в этом многочасовом сосредоточенном труде: для одного человека нынешняя ночь была его смертной ночью; и теперь это уже свершилось. Сердце защемило. Илмара вдруг охватила жалость к Анне – он оторвал ее от тягостных мыслей, которые томили бы ее всю эту ночь, а теперь, когда она осознает свершившееся, боль, которая исподволь и равномерно сжигала бы грудь Анны, нахлынет на нее внезапным и жестоким шквалом – испить ее придется залпом и до дна. Будет ли это лучше?

Словно оправдывая предчувствие Илмара, Анна сразу вдруг сникла. Побледневшая, невидящим взглядом она смотрела прямо перед собой, губы ее начали вздрагивать, плечи дернулись, будто от внезапного озноба, и – началось. Она не говорила ни слова, не стонала, не издала ни единого звука, который говорил бы о боли, казалось, она все силы употребляет на то, чтобы удержаться даже от вздоха, от самого дыхания и удержать внутри себя душераздирающую муку, рвущуюся наружу, налившую собой жилы на шее и лбу и сквозь поры всего тела стремящуюся вырваться на волю. Но это были напрасные – для Анны – старания. Слишком высоким было напряжение чувств, усилием человеческой воли с ними было не справиться. «Утешения не помогут, – решил про себя Илмар. – Лучше дать ей избыть горе наедине».

Взяв календарь, альбом со стихами и фотографию, он попрощался и ушел. Люди не любят свидетелей их большого счастья или огромного горя. Одиночество для сильного – это его свобода, потому что сильный не хочет выказывать при постороннем свою слабость. Анна Вийуп оказалась достойной своего брата.

Улицы были еще пустынны и тихи, когда Илмар воротился в город. Сегодня ему предстояло снять комнату, все обдумать, все наладить – и тогда за дело.

Славный был ты парень, Роберт Вийуп… Где тот холмик в сосняке, что укрыл тебя?

5

Илмар снял хорошую меблированную комнату на Суворовской, уплатил за месяц вперед и сразу же перебрался туда со всеми пожитками. Не зная, когда у него появится возможность съездить домой, он написал матери письмо и отправил почтой немного денег, а также попросил прислать ему кое-какие старые учебники по морскому делу. Илмар надеялся, что исполняя принятый на себя долг, он сможет между делом заниматься и повторит наиболее сложные предметы к предстоящему учебному году.

Теперь же его главным делом было заставить Цауну, Савелиса и Руйгу переменить свое отношение к нему и по-новому посмотреть на кое-какие вещи. Илмар не рассчитывал, что они смогут оказать ему большую помощь, но даже малость иной раз могла иметь важное значение. Если б они своим исполненным подозрительности вниманием не мешали Илмару осуществлять свой замысел, а просто заняли нейтральную позицию, уже было бы хорошо. Сегодня он не хотел затруднять Анну Вийуп, хотя именно ей было бы проще всего ему помочь. Ничего, время еще есть. Пусть немного отхлынут горестные переживания этих дней и она расскажет друзьям о последнем свидании с Робертом – тогда никто больше не назовет Илмара Крисона предателем.

Он побрился, разложил свои немногочисленные вещи и написал весьма странное послание, которое могло бы его запросто погубить, попади оно не по адресу. Письмо это должно было еще теснее, чем абстрактная клятва Ганнибала, связать Илмара обетом пятерых друзей – служить делу правды. От клятвы в минуту слабости можно было отступиться, а это сочинение было реальной силой, делавшей невозможным никакое отступничество. И эту силу, что одновременно и подталкивала бы его к действию, и лишала бы возможности отступить от исполнения обета, он намеревался передать в руки своих товарищей, потому что только таким способом можно было внушить им полное к себе доверие.

В конце дня, приблизительно в то время, когда учреждения заканчивают свою работу, Илмар направился к дому Руйги – лишь его адрес сохранился у него в памяти. Руйга квартировал у своего дальнего родственника и была надежда, что он не поменял местожительства, а если даже и поменял, то родственники смогли бы сообщить новый адрес. На этот раз повторилось почти в точности то, что случилось два дня назад у Анны Вийуп: Илмара не пожелали впустить в квартиру, и ему пришлось воспользоваться старым приемом – протиснуться в дверь до того, как ее перед ним захлопнут. По счастью, родичей Руйги не было дома, и Леон открыл дверь самолично. Небольшой инцидент обошелся без свидетелей.

Леон Руйга был красив. Романтически бледное худое лицо, черные усики и темные, горящие угрюмым огнем глаза, словно две молнии враждебно бившие в пришельца. На нем форма студента политехнического института.

– Интересно, что ищет тут Иуда? – спросил он спокойно и тихо, но это спокойствие далось парню не просто.

– Иуда хочет поговорить с идиотом, – парировал ядовитый выпад Илмар. – И он уйдет не раньше, чем его выслушают.

– Нас трое, и мы можем отделаться от тебя в любое время, – ответил Руйга. – Уйдешь сам или мы должны помочь тебе?

– Не валяй дурака, здесь не сцена и никто тебе аплодировать не станет, если вообще можно аплодировать столь глупой шутке. Рожа Люцифера тебе не подходит.

– Что надо Иуде? – прежним тоном спросил Руйга.

– Полчаса внимания без всяких предварительных условий. Но если твое время подорожало после суда, обойдусь и десятью минутами.

– Бесплодные усилия. Здесь ты ничего не добьешься.

– Откуда ты взял, что я пришел чего-то добиваться? И что вообще ты можешь кому-либо дать? Уйми свое воображение, Леон Руйга!

– Так. И что дальше?

– А дальше запомни следующее: если ты сегодня не хочешь со мной разговаривать, то второй раз я не приду. А через несколько дней ты сам станешь меня разыскивать, если твоя глупость не столь велика, как твое высокомерие.

– Как ты желаешь разговаривать – со свидетелями или без?

– Кто эти двое?

– Савелис и Цауна.

– Я хочу, чтобы и они это услышали.

– Тогда входи. Но помни – мы не скучаем, и такой весельчак, как ты, нам не нужен.

– Через десять минут вы сможете повеселиться вволю.

Они вошли в комнату Руйги. Савелис с Цауной от удивления повскакивали со стульев.

– Это же… так это же наглость… – пробормотал Савелис.

– Леон, ты с ума спятил – чуму в дом! – возмущенно воскликнул Цауна.

– Через десять минут раскроем окна и проветрим комнату, – успокоил его Руйга.

– Для вас всего полезней было бы раскрыть свои мозги и часок их провентилировать. Пылищи и микробов там невпроворот… – усмехнулся Илмар, затем повернулся к Руйге. – Со вступлением или без?

– Чем короче, тем лучше… – нетерпеливо кивнул Руйга.

– Быть может, мне позволят сесть? – спросил Илмар, но поскольку ему не ответили, он раздраженно пододвинул к себе стул и сел. Цауна повернулся к нему спиной и уставился в окно. Савелис с интересом исследовал носки своих нечищеных ботинок. Один Руйга не отворачивался и смотрел в упор на Илмара, полуприсев на край стола. Но его острый, ненавидящий взгляд больше не раздражал Илмара и не приводил в смущение.

– Позавчера осудили Роберта Вийупа, – начал он. – Он был моим лучшим другом и самым умным, самым способным из нас. Потому что первый на деле доказал, что может не только давать обещания и принимать на себя обязательства, но и выполнять обещанное. Дали клятву Ганнибала пятеро, но только один исполнил свой обет. Другие предпочли скулить и задирать нос, охотиться за тенями и копаться во взаимных обидах. У Роберта Вийупа были дела, вы же довольствуетесь словами. Вийупом руководила железная логика, устремленность к цели, а вами движет больное воображение и фантазия. Он был мужчина, вы же так и остались подростками. И если бы я не знал, что вы все же кое-чего стоите, что вас по-настоящему и глубоко тревожат существующие порядки, что вы испытываете чувство протеста против несправедливости, то мне вообще было бы стыдно даже разговаривать с вами, усатые мальчуганы.

Савелис с любопытством глянул на Илмара, а сдержанное покашливание Цауны говорило о том, что он слушает со вниманием.

Илмар продолжал:

– Вчера Анна Вийуп была у Роберта на свидании. Она спрашивала у брата, что он знает о своем провале и что думает о моей роли в этом деле. Нет смысла пересказывать вам его слова, – это сделает Анна, когда немного оправится от переживаний. Но несомненно одно: Анна, накануне ненавидевшая и презиравшая меня больше, чем вы трое вместе взятые, теперь мне верит и помогает идти по следу настоящего предателя. Я поставил своей целью найти его и отплатить за Вийупа. От вас я хочу только одного – чтобы вы отделались от страха перед привидениями, которым вы больны. Я не рассчитываю на вашу помощь, да и, честно говоря, даже побаиваюсь ее, потому что своими неуклюжими услугами вы скорей навредите, чем поможете. Главное – не мешайте мне. Но вовсе избавить вас от участия в этом деле я тоже не могу. Вчера мы с Анной перебрали все вещи Вийупа и нашли кое-какие мелкие зацепки, которые, возможно, наведут на правильный след, но могут и ввести в заблуждение. Мне надо кое о чем вас расспросить, хотя не знаю, станете ли вы отвечать до того, как Анна развеет ваши подозрения. Но, увы, время не терпит, дорог каждый день, и потому мне ничего другого не осталось, как побеспокоить вас преждевременно.

Он достал написанную им бумагу и протянул Руйге.

– На, прочти вслух и после этого скажете, согласны ли иметь со мной дело в дальнейшем.

Руйга сперва небрежно взглянул на бумагу, однако его безразличие исчезло, когда он ознакомился с содержанием. Он подозвал Савелиса с Цауной, и, сдвинув головы вместе, они прочитали странный документ. Прочитали и опешили. Как-то пристыженно покосились на Илмара.

Это было не что иное как беспощадное самообвинение Илмара Крисона в его злоумыслии против царской особы. По форме это было письмо другу детства, которого он посвящал в свои планы и сообщал, что тайно привез из Бельгии оружие.

– Что сие послание означает и кому оно адресовано? – спросил Руйга.

– Тому, кто больше всех во мне сомневается и хотел бы иметь в своих руках надежное средство защиты от меня. Если это письмо передать в соответствующее место, то со мной будет покончено, а податель письма еще получит положенное вознаграждение.

– Но оно без подписи и даты.

– Я подпишу его, когда договоримся о сроке, который назначите мне для приведения плана в исполнение. Если подписать сегодняшним днем, то получатель письма не сможет передать его в жандармерию через несколько недель, так как в нем увидят соучастника преступления и вместо вознаграждения он получит каторгу. Поэтому надо поставить другую дату, до наступления которой я постараюсь выполнить свой замысел. А если не выполню или сподличаю, то на следующий день вы сможете передать письмо в охранку и мне уже не спастись. Вы не только отплатили бы мне, но и оказали бы Российской империи ценную услугу. Вам понятно, что свою судьбу я отдаю в ваши руки?

– Сколько тебе надо времени? – спросил Руйга.

– Месяц. Возможно, управлюсь скорее, это на всякий случай.

– Хорошо. Тогда заканчивай письмо и адресуй мне, – сказал Руйга.

Илмар подписал и проставил даты. Руйга спрятал письмо в какую-то книгу.

– Я его переправлю в более надежное место. В тот день, когда твои слова подтвердятся, оно будет тебе возвращено. Но до того – нашего кружка больше не существует. Ты исключен, и все мы живем каждый своей жизнью. Ты даже при желании не сможешь причинить нам вреда.