Текст книги "Ночной гонец"

Автор книги: Вильхельм Муберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Он старательно завалил тайник камнями. Хотелось бы ему повидать невесту, но ночь была слишком светлая, и он побоялся подойти поближе к домам. Он непременно вернется, как только лето пойдет на убыль и ночи потемнеют. Прежде чем возвратиться в лес, он заглянул, на ржаное поле, где сиротливо стояли стебельки ржи, низкорослые и хрупкие, изнуренные засухой.

Самое нужное он не решился оставить в горнице кузнеца Лассе, а закопал под корнями могучей сосны, вблизи своего логова. Там же он спрягал и серебряные ложки, и мешочек с мукой, и соль. Время от времени он доставал муку и пек хлеб. Он замешивал муку на воде, сыпал соль и клал похожее на тесто месиво прямо на раскаленные угли. Кусочки угля приставали к подрумяненным лепешкам, и ему приходилось выплевывать их, когда он ел.

Потемнели ягоды черники, вокруг камней и пней созрела земляника – лес приготовил ему новую еду. Пока стояла жаркая и сухая погода, дни были похожи один на другой. В середине лета земля лежала, освещенная солнцем от восхода до заката, и в полуденном пекле еловая смола, словно мед, сочилась по стволам.

Солнце шло своим путем, и он считал дни.

Как-то тихой и безветренной ночью пошел дождь. Сведье проснулся в своем логове от звука падающих капель, которые просачивались сквозь щели в пещеру. Звук был такой, словно птичьи клювы усердно долбили камень, и ему чудилось, что к нему пытаются забраться живые существа. Если бы он не слышал ровного шума дождя снаружи, то мог бы подумать, что этой ночью вокруг его жилья куролесят водяные.

Лежа на постели из мха и прошлогоднего папоротника, он вдруг почувствовал, как капля дождя, крупная и прохладная, упала ему на глаз. Слава богу, оросил дождичек нынче ночью и его пашню. Напоил он колоски на стеблях, напоил и зерно в колосьях. От него зазеленела выжженная трава на выпасах. Это хлеб падал нынешней ночью из царства небесного бедным и голодным людям на земле. Сведье лежал и прислушивался. Дождь сыпал в лесу, словно просеивали жито на грохоте.

Лило день и ночь напролет, сутки за сутками. Лесной житель проводил почти все время в своем укрытии, и досуга у него было хоть отбавляй. Он взял нерёта из волокон корней, сплел себе корзину из прутьев можжевельника и вырезал миску да ложку.

Однажды утром он увидел, что кто-то словно выцедил облака, хотя они, еще набухшие, висели на небе и было прохладно. Сведье взял мушкет и пошел в лес за дичью. В Каменной Змее не попалось ему ни одной птицы, и он зашагал дальше, к озеру Мадешё, в те края, куда еще не хаживал. По пути он делал на деревьях ножом зарубки, чтобы потом найти по ним дорогу назад. Он вошел в бескрайний низкорослый лес с лапчатыми корявыми соснами, кустистыми березками и вересковыми пустошами. Он знал, что вокруг Мадешё лежали тощие земли. Как-то раз он добрался до самой трясины Флюачеррет, за которой чернел безбрежный нехоженый лес, прозванный Волчьим Логовом. В нем прятались и жили многие беглые люди.

Земля под ногами начала отлого спускаться в лощину, и лес слова стал рослым и могучим. На дне лощины звенел ручей. Статные гладкоствольные сосны тянулись к небосводу львиными гривами своих крон.

Он уже подумывал повернуть обратно из этих незнакомых мест, но тут в нескольких саженях от него с шумом вылетел громадный глухарь. Он мгновенно вскинул мушкет и выстрелил. Глухарь на лету затрепыхался и, сложив крылья, врезался в заросли молодых березок. В том месте, где упала грузная птица, затрепетали листья.

Сведье приметил макушку березки, возле которой рухнул глухарь, и быстрехонько добрался до дерева. Но добычи он не увидел. Искал он, искал, но глухаря и след простыл. Ни единого перышка не было видно. Дичь как сквозь землю провалилась. Он недоумевал. Подбей он птице только крыло и глухарь мог бы бегать, так он услышал бы его, – ведь такая большая птица не может бежать в зарослях бесшумно, как лесной воробышек.

Он долго искал глухаря, пиная кусты вереска, в досаде, что лишился столь лакомого куска. Не иначе как подземные тролли уволокли его глухаря. Они подкарауливали и выжидали, когда он подстрелит птицу. Так что ему лучше и не искать. Что уворует лесная нечисть, того не воротить, и незачем ему попусту гневить троллей.

Сведье побрел к ручейку на дне лощины, чтобы освежиться глотком воды. Вдруг он замер на месте, а палец сам лог на курок мушкета.

В ольшанике возле ручейка что-то шевелилось. Что это? Громадный зверь на четырех лапах? Леший? Или, может, лохматая серая овца? Оно заворочалось, и теперь Сведье увидел, что это было двуногое существо в серой овчине.

Стало быть, кто-то есть в лесу! Может, холоп Клевена выслеживает его? А может, это еще один беглый здесь прячется? Сведье решил незаметно подойти поближе и посмотреть, кто бы это мог быть.

По мшистому склону нетрудно было пробираться без шума. Он подошел и остановился на расстоянии мушкетного выстрела.

На камне у воды сидел человек, одетый в широкий тулуп из серой овечьей шкуры, лопнувший на спине, где просвечивала белая полоса. На голове у него была шляпа с круглой тульей, заношенная и вся в дырах, из которых торчали пряди полос. По кожаные штаны на нем были новые, нелатаные, а сапоги блестели, точно барские. Лицо его сплошь заросло свалявшейся бородищей, из которой, будто ястребиный клюв, торчал нос.

Сведье не знал этого человека. Он собрался было повернуть назад, так и не выдав себя, как вдруг увидел, чем был занят незнакомец. А тот сидел и заострял ножом крючок из ольхового сучка. Потом всунул крючок в горло птицы. Это был крупный и жирный глухарь. Глухаря этого Сведье уже видел раньше. В бешенстве он бросился к незнакомцу:

– Ты мою птицу забрал!

Человек в сером тулупе вскочил, зажав в руке нож. Он окинул Сведье быстрым взглядом с ног до головы, и глаза его остановились на мушкете. Мушкет Сведье не был заряжен. Тогда рука с ножом опустилась, и он спокойно уселся снова на камень. При нем не было другого оружия, кроме ножа.

– Я своего глухаря ищу. А он у тебя! – сказал Сведье.

Незнакомец ничего не ответил. Он лишь заквохтал хрипловатым притаенным смешком, который еще пуще распалил обворованного охотника.

– Подавай сюда птицу! Она моя!

– Ого-го! Это еще как сказать! – проквохтал незнакомец.

– Моя, говорю тебе!

– Петуха нашел я, – ответил самодовольно парень. – Ты не приметил моего тулупа в кустах.

– Подавай глухаря!

– Да уймись ты! Не к спеху.

Незнакомец смотрел на Сведье спокойно, с хитринкой во взгляде. Борода и волосы у него были рыжие. Прямо из гущи бороды поблескивали ясные и настороженные глаза.

Волосы у человека ерошились, как на холке у кобылицы, и выбивались наружу сквозь рваную тулью шапки.

– Нечего было зевать! Ты стрелял, а я подобрал. – Рыжебородый, ухмыляясь, открыл рот. Зубы у него были неровные, как зубья на граблях.

– Так не отдашь птицу? Тогда будем драться! – Сведье сделал шаг вперед и угрожающе вскинул мушкет.

Незнакомец зорко следил за его движениями, но страха не выказывал.

– Я же сберег глухаря и для тебя. Давай лучше поделим добычу, – сказал он примирительным тоном и осторожно проткнул птицу заостренным ольховым прутом. – Дашь мне половину, Сведье? Тогда я нажарю мяса и на тебя.

– Ты признал меня? – вырвалось у Сведье.

– Я знал, что бонд бродит по лесу. – Одобрительно взглянув на глухаря, незнакомец добавил: – Ловко ты в него пальнул, Сведье.

Желание ссориться с этим человеком у брендебольца вдруг пропало. Он, пожалуй, отобрал бы у незнакомца добычу и проучил бы прохвоста, но теперь, когда тот узнал его, никто не ведает, сколько вреда может причинить ему этот человек. Может, и глухарь-то того не стоит.

Медленно опустил он мушкет:

– Петух мой. Ну, да ладно, бери себе половину. Только гляди, в другой раз не накладывай лапу на мою дичину.

– Ладно, Сведье! – ухмыльнулся рыжебородый. – Небось проголодался?

– Так ты поджаришь глухаря?

– А как же! Пошли ко мне в нору.

– А где ты живешь?

– Да тут, по соседству. Нора недалеко, ног не отобьешь.

– Пошли!

От голода у Сведье кишки подвело. Но все-таки он еще раз повторил, что глухарь его и если он дарит незнакомцу половину, то по доброй воле. Лишь поело этого он принял предложение человека в сером тулупе. Он наверняка не соглядатай Клевена, но на всякий случай Сведье решил быть начеку, чтобы не попасть впросак. Он удивлялся, как это незнакомцу удалось уволочь глухаря у него из-под носа; наверно, он еще до выстрела хоронился в березовом молодняке.

Они тронулись в путь. Рыжебородый шел впереди, и глухарь болтался на палке у него за спиной. Сведье шагал за ним по пятам. Они шли по дну лощины вдоль ручья, который вскоре пропал в большом болоте. Теперь Сведье вновь узнавал эти места. Начиналась трясина Флюачеррет, и он понял, что они неподалеку от озера Мадешё. Трясина тянулась полмили, вся заросшая густом травой, пахучим цветущим мхом, осокой, волчьим лыком и подбрусничником. Болотные кочки щетинились кустиками клюквы, а меж ними, как головки птиц, проглядывал пух цветов белоуса. Посреди топи возвышалось несколько островков, кое-где прикрытых елочками-недомерками да кустиками ольхи. Несколько луней пугливо встрепенулись, в траве зашуршало, и только примятые стебельки указали, куда побежали болотные птицы.

Лесные жители перешли трясину там, где она сужалась до протока. Человек в сером тулупе держался впереди, петляя между ямами и топями. Он велел Сведье идти за ним шаг в шаг, если тот не хочет промочить ноги. А оступись он хоть самую малость, засосет его бездонная топь. Мало проку от этой тропы было бы тому, кто впервые пошел бы по ней без провожатого.

По другую сторону трясины высился завал из дубов. Старые, почерневшие стволы, которых никогда не касался топор, были наконец повалены бурей и медленно гнили, растопырив черные, мертвые сучья и торчащие из-под земли корневища. Незнакомец вел Сведье сквозь бурелом и завалы, кое-где они перелезали через громадные стволы, кое-где проползали под ними.

Вдруг провожатый остановился:

– А вот и моя землянка.

Зажатый среди опрокинутых бурей дубов, высился и большой холмик. Сведье догадался, что пристанище незнакомца вырыто в холме, но входа не видел. Однако прямо перед собой он приметил дуб, который упирался крепкими сучьями в землю, а между стволом и землей образовался лаз почти в человеческий рост. Провожатый на корточках пролез под стволом. Сведье пополз за ним. Они очутились в прорытом проходе, тесном и темпом, как подпол. Но тут хозяин землянки отворил бревенчатую дверцу, висевшую на петлях из ивовых прутьев, за которой проход заметно расширился, и сверху забрезжил свет.

– Вот и моя конура, – сказал рыжебородый. – Самому бы тебе сюда нипочем не добраться!

Сквозь отверстие в крыше просачивался дневной свет, и глаза Сведье понемногу привыкли к полутьме. Он открыл рот от удивления.

Он находился в довольно просторной землянке. Толстые сосновые бревна подпирали потолок. Посреди стояли очаг и печка, выложенные из валунов, дымоход был выведен через земляную крышу, с вьюшкой у самого потолка. У очага лежали наваленные грудой сухие дрова и лучина. У поперечной стены за очагом были свалены мохнатые овчины и пуховые подушки, так что получалась добрая, мягкая постель. Пол в землянке был тоже мягким и ухоженным; на нем были разостланы высушенные телячьи шкуры. У одной из продольных стен стояла лавка и несколько окованных деревянных сундуков, разрисованных красной краской. Тут же были стол, обеденная посуда и всякая другая утварь. Сведье никогда и не думал, что в простой землянке может оказаться столько всякого добра.

Но он не выказал удивления. Человек, который так обставил свое жилье, видно, уже давно жил в лесу. Еще не перевелись бывалые лесные жители у кальмарской границы.

Рыжебородый развел огонь в очаге, и оба принялись ощипывать глухаря. Потом незнакомец насадил его на вертел:

– Зажарим петуха с кровью. Чего голодному ждать, коли глухарь в руках!

Сведье молча смотрел, как хозяин землянки переворачивал глухаря на вертеле. Когда птица хорошенько зажарилась, незнакомец разрезал ее пополам и отдал половину охотнику. Сведье отведал и признал, что глухарь приготовлен на славу. Он прожорливо глотал мясо и не мог вымолвить ни слова. Он подобрел к товарищу и совсем забыл, что ел собственную птицу, которую тот стащил у него. Только наевшись досыта, он задал ему вопрос, который давно вертелся у него на языке!

– Не знаю, как тебя величать. Ты ненароком не из Мадешё?

Незнакомец обгладывал шейку глухаря!

– Нет, не из Мадешё. Я блесмольский.

– Блесмольский?

Слово это поразило Сведье как удар грома, Если этот человек был из Блесмолы и жил тут в лесу, то нетрудно было догадаться, кто он таков.

– Так ты, выходит, Угге?

– Он самый и есть.

– Блесмольский вор!

Сведье вскочил с места, Рыжебородый сплюнул на раскаленные угли, так что они зашипели, и продолжал обсасывать шейку.

– Стало быть, ты тот самый ворюга!

Сведье было совестно: как это он раньше не сообразил, кто таков был незнакомец? Угге, лесной вор, о котором шла молва, будто он даже глаза у людей уворовать сумеет. Догадывались, что Угге вырыл нору, словно мышь, и живет в ней. Но никому и в голову не приходило, что воровское прибежище могло быть такой удобной землянкой. Когда Сведье огляделся и увидел два медных котла, подвешенных к потолку, всю эту посуду и одежду, овечьи и телячьи шкуры, сундуки и всякий скарб, когда он все это увидел, то сам не мог надивиться своей недогадливости. Только вор мог натаскать столько добра! Сведье уже не удивлялся, что тот стащил у него глухаря.

Он сидел у того же очага и ел ту же снедь, что и лесной вор Угге из Блесмолы. Угодил за один стол с вором!

Угге продолжал спокойно сидеть. Жесткие рыжие космы спадали ему на лоб, точно кудель, и он посмеивался квохчущим смешком. Клочья бороды на его лице отсвечивали, смех был глухой, а сам он сидел нахохлившись, ухая, словно филин на елке.

– Это ты украл серебро у Бокка, – сказал Сведье.

– Незваным гостем пожаловал я на крестины.

– Вздернуть бы тебя на первом же суку!

– Так ступай, выдай меня!

– Да ежели бы я сразу признал тебя, ноги моей не было бы в твоей воровской норе.

– Ты наелся, сидишь тут сытый, в тепле. Чего же ты ко мне привязался?

– Не по нутру мне воры и мошенники.

– Так ступай, выдай меня!

Тут Угге из Блесмолы разразился таким смехом, что кусок мяса попал ему не в то горло. На все, что говорил Сведье о его плутнях и воровских проделках, у него был один ответ:

– Ступай, выдай меня!

Он швырнул обглоданную шейку в груду костей:

– Заодно уж и себя выдашь! Нашим шкурам – одна цена.

– Я свою шкуру на твою не променяю, – ответил Сведье с негодованием. – Я не мошенник.

– Ты беглый и бездомный холоп!

– Я ушел в лес правды ради. А ты – грешить.

– Но угоди мы в силки – с нас обоих разом шкуры спустят.

– Зато моя честь при мне останется.

Лесной вор прищурился из-под рыжих косм на крестьянина и пригрозил:

– За тобой есть кому охотиться. Ты беглый холоп Клевена. Встретишь господских слуг – быть тебе в остроге.

При этих словах Угге из Блесмолы ухмыльнулся, обнажив свои волчьи зубы. Тут Сведье умолк и молчал так долго, что лесной вор мог торжествовать, – последнее слово в перебранке осталось за ним:

– Как ни хорохорься, а только шкурам нашим – одна цена.

Угге разглядывал рваные штаны Сведье, словно хотел их оценить. Он выставил свои ноги и сравнил. Сведьебонд ходил в рваных портах, а на нем были господские штаны и сапоги. Раньше носил их сам помещик Клевен в поместье Убеторп. Теперь они были на нем, на Угге из Блесмолы. Сведье изувечил господского холопа, а он, Угге, украл господские штаиы и сапоги. И у того, и у другого право было! Ведь Угге воровал у богатых и отдавал бедным. Он отмыкал замки в господских домах и забирал одежду, и ни один вор из Альгутсбуды, Мадешё или Виссефьерды не мог с ним тут потягаться. Даже далеко на юге, в лесах на границе с Данией да в окрестностях Лонгашё и Эльмебуды, и то такого вора поискать надо. Мелких и неудачливых воришек он ни во что не ставил и сам оберегал свою воровскую честь; и такая честь могла стоить, поди, не меньше чести беглого бонда!

Сведье не хотелось спорить. Он велел вору указать ему обратную дорогу через дубовый завал.

– Куда тебя несет? – сказал Угге. – Посиди! Ну, каково у меня логово?

– Доброе логово!

– Ни у кого в лесу такого нет.

Лесной вор горделиво огляделся вокруг и показал своему гостю: вот тут он разводит в очаге огонь, а тут спит под теплыми овечьими шкурами. Зимой в самую стужу сидит под крышей в тепле, ест, спит да баклуши бьет. Только и выходит, что по нужде или за водой, а так лежит себе, полеживает день и ночь. Какого еще жилья надо? А может, Сведьебонд похвастается, что у него убежище не хуже этой землянки?

– Про свое убежище говорить тебе не стану, – отрезал Сведье. – Ноги моей больше не будет в твоей воровской норе, и ты ко мне не ходок.

Видно, Сведьебонд окопался, как барсук, в холодной норе, говорит Угге, и мается там под холодными, голыми камнями. Ему придется нелегко. Недотепы так всегда и живут, когда в первый раз попадают в лес. Их счастье, если встретят здесь бывалых людей…

Лицо лесного вора приняло доброе, вкрадчивое выражение, и он кружил вокруг своего гостя, словно пытаясь заворожить его.

– Проведи меня обратно через завал, – говорит Сведье.

Но хозяину логова хотелось бы удержать его. И видом, и словом он выражает это желание. Трижды он предлагает Сведьебонду снова сесть, подходит и рассматривает его ружье, поглаживает приклад.

Вместе со Сведье они только что сидели как братья, делили поровну дичь. Каждый по-своему хорош в лесу. Сведье горазд стрелять, а он ворует. Сослужат они друг другу службу немалую. Негоже им расставаться, а надо жить вместе в этой глухомани, коль они уже повстречались. Надо быть в помощь друг другу, и нечего им вздорить, ведь их шкурам – одна цена. Жить бы им в согласии, как кровным братьям.

Угге развел руками, показывая на свое жилище: здесь найдется место еще одному доброму охотнику, который будет приносить мясо на жаркое. Землянки на двоих хватит.

Лесной вор зовет Сведье к себе, но тот молчит.

Что верно, то верно – в землянке за дубовым завалом поместятся двое. Но тот, кому предлагают, медлит с ответом. Наконец Сведье говорит:

– Проведи меня обратно через завал!

На этот раз его голос звучит сурово, и Блесмольский вор умолкает.

Он идет впереди, Сведье за ним, они выходят наружу через земляной проход. На краю трясины Флюачеррет они расстаются, не проронив ни слова. Сведье один возвращается через болото по своим следам.

* * *

А над лесом солнце шло своим путем. Человек в лисьей норе считал дни и складывал их в недели. Каждое утро он делал на палке короткую насечку, и каждое седьмое утро он делал на той же палке длинную насечку. Он считал дни и недели, ожидая, когда же ему вернут его права.

Ибо солнце шло по небу извечным, праведным путем.

Как только в логове светлело и зачинался новый день, Сведье вставал со своего ложа и выбирался наружу. Если над его головой синело ясное небо, то ом забирался на вершину ближайшего высокого дерева, чтобы увидеть, взошло ли над лесом солнце. Заметив на горизонте оранжевый отсвет на дальних облаках, он оставался на дереве. Вот-вот зажжется для него солнце. Со стороны Мадешё все сильнее льется золотой поток. С вершины дерева он видит, как разгорается солнечный костер там, где встречаются небо с лесом. Солнце поднимается, словно огненный обруч червонного золота, освещает все темные уголки леса и светит ему прямо в глаза. Солнечный костер искрится, раскаляется, растет. Языки пламени в нем переплетаются. С того самого первого утра, когда солнце впервые загорелось над этими землями, оно всегда плясало, поднимаясь над лесом. Пляшучи, солнце всходило и кружило своим чередом изо дня в день с той поры, как впервые появилось на небе.

Человек в лесу радовался, видя, как солнце пляшет и движется по небу праведным путем. Каждое утро оно указывало ему, что никогда правда не обернется кривдой и в мире всегда пребудет порядок.

Ежели ему и суждено жить изгнанником, так зато на душе у него мир и покой.

А мир и покой даны лишь человеку вольному и свободному.

Человек объявлен вне закона

Ботилла Йонсдоттер колотит вальком белье на лугу у родника, наливает воду деревянным ковшом в бадью и полощет в ней белье. Стиральная доска упирается в край водомоины. Ее рука лежит на вальке, на котором красными завитками вырезано сердце. Этот подарок получила она от суженого в день обручения.

Чистый ручей бьет ключом из-под большой ракиты, от обильных дождей он выходит из берегов, разливается по лугу и затопляет траву и цветы. Из овражка вытекает светлой струйкой чистая божья водица и течет на Север, исцеляя любую хворь, заживляя любую ранку. В зарослях лозняка и орешника проточная родниковая вода смывает всякую грязь и нечисть. Ныне вода залила луг и задержала сенокос.

Наступил месяц косовицы; дни пошли на убыль, раньше стали доить коров. Солнечный обруч катится книзу. Вечерами Ботилла провожает с верхней галерейки дома заходящее солнце. Теперь по вечерам солнце садится ближе к лесу, все дальше от озера. А когда солнце станет заходить у поемного луга и наступит пора солнцеворота, Ботилла обвенчается со Сведье, как и был уговор меж ними.

Свадебную рубаху своему суженому она уже дошила. Но вечерами, сидя в светелке, она частенько раскладывает ее на коленях и нет-нет да что-нибудь переделает: тесемки перешьет или шов подправит для верности, А то начнет придирчиво разглядывать работу – нет ли где лишних стежков или косо подрубленного края. Ведь рубаху жениха будут разглядывать женщины обеих породнившихся семей, и она должна приглянуться и своим, и чужим. Подарок будет суженому впору, она в том не сомневается. Загодя сняла она с него мерку. Подаренная ею рубаха будет под стать ему, так же как его подарок с вырезанным на вальке сердцем под стать девичьей руке, когда та колотит белье.

Когда наступает ночь, Ботилла ждет его. Он придет и останется с ней по чести и уговору. Он не может приходить днем, пока не добьется правды, но когда ночи станут темнее и длиннее, он придет к ней.

Ныне он живет в лесу, как бесправный бродяга, и потому батюшка не хочет пускать его к себе в дом – накличешь беду на свою голову, и ему никакой не будет пользы. Да и сама невеста не хочет, чтобы на его след напали недруги. Но она знает; он все равно придет к ней.

Намедни ночью Ботилла почувствовала, что он неподалеку. Небо обложило тучей, и было совсем темно. Как только в доме все уснули, она встала с постели и развела огонь в очаге – он увидит отблески огня в слуховых оконцах и поймет, что она не спит и готова отворить ему дверь. Мохнатыми шкурами отгородила она очаг от скамьи, где почивал батюшка, чтобы не разбудить его. Потом села перед огнем и стала ждать. Она чувствовала, что он неподалеку и с минуты на минуту постучит в дверь. Она вновь испытывала чувство, которое пережила в тот раз, когда они сидели вдвоем на ранней зорьке под Дубом Висельников. Она явственно слышала пение птиц. Ей чудилось, будто и в самом деле исполняется ее желание.

Едва лишь она задремала, сидя у огня, как Сведье немедля предстал перед ней. По чести и уговору легли они в постель, и она положила голову на его руку. Сбылось ее желание, но в ночи не было видно глаз суженого. А пока Ботилла не поглядит ему в зрачки, она не уверена, что это ее суженый. Но вот светает, и невеста видит его глаза. Ботиллу охватывает ужас. Ведь это глаза палача, это палач лежит с ней в постели. Его рука касается ее, и она чувствует, что он таит злой умысел. Палач дотрагивается до ее груди, и она чувствует ожог. Ботилла вскрикивает: «Сила палача – от лукавого!»

Она согрелась у очага, задремала, и все это ей привиделось. Но на груди осталась опалина. Из огня выскочил раскаленный уголек и прожег ей насквозь сорочку.

Возле левого соска горела красная ранка. Огонь поставил свое клеймо. Болело несколько дней.

Оплошала она, впала в дремоту, когда надо было отворить суженому, за то и поплатилась. Может, он стучался в дверь, пока она спала. Может, он повернул назад, раз его не впустили. Она так крепко заснула, что лишь раскаленный уголек смог разбудить ее.

Наутро матушка нашла в очаге неостывшую золу, а батюшка наказал ей строго-настрого не разжигать огня по ночам. Лишь опалина на груди напоминала ей о ее своевольном поступке.

Колотит девица вальком белье на лугу у родинка возле лозняка и орешника. Сегодня вечером солнце зайдет быстрее у леса, нежели вчера; сегодня вечером Ботилла снова будет ждать. Она знает, что он придет к ней, и верит, что он вернет свои права. Еще стоят короткие светлые ночи, но солнечный путь на небе убавился, и день осеннего солнцеворота приближается.

Если знать бы, какими тропами он ходит, она ушла бы в лес искать своего суженого. Когда она вечером возвращается домой с подойником, томление охватывает ее. Долгим взглядом провожает она птиц, летящих над деревьями, пока они не скроются из виду. Велико желание послать ему весточку. Покорно бредет она с подойником к дому, а сердце ноет.

Под половицей в клети лежит гвоздь с Дуба Висельников. Она никому не рассказала о нем. Время от времени идет она к тайнику, приподнимает доску и смотрит, на месте ли гвоздь. Вначале она думала выбросить его, утопить на дне озера на веки вечные, подальше от чужих глаз. Ведь гвоздю передалась та дьявольская сила, которую она увидела в глазах палача. Но гвоздь с виселицы лежит под доской.

Коли уж ничто не сможет помочь исполнению ее желания, последняя ее надежда – на этот железный гвоздь. Под половицей в клети хоронит она свою тайную надежду: если он не придет к ней, то она пойдет к нему.

После вечерней трапезы, наевшись до отвала кулеша из чистой ржаной муки, Йон Стонге молился. Бубня слова молитвы, он выковыривал языком остатки пищи из зубов. Ни одной крупинке нельзя пропадать зря: брюху сгодится любая кроха, особенно когда и стране дороговизна и недород.

Уже не за горами день святого Олафа, а в сусеке Стонге еще не перевелась мука. Ибо полбочки оброчной ржи подарил фохт Клевена старосте. И до тех пор, пока не перемелют зерно нового урожая, будут печь хлеб и варить кашу из чистой ржаной муки в его доме. Йон из Брендеболя вдоволь ел и в обед, и в ужнн, да еще радовался, что близкие его встают из-за стола сытые и довольные. А в других домах голод расползался, как въедливая плесень, и терзал детей, мужей и жен. Сусеки в окрестных дворах еще по весне вымели куриным крылом и выскребли дочиста. И верно, только в доме старосты достаток – благодаря доброй ржи, подаренной фохтом.

Матушка Альма усердно чистила котел; Ботилла наматывала на руку пряжу, а хозяин дома собрался спать, намаявшись на сенокосе. Был поздний вечер.

Вдруг в дверь постучали. Все трое разом прислушались, а дочь ощутила эти удары в груди.

Стонге подошел к слуховому оконцу над дверью и заглянул в него. В глазах поплыла тьма.

– Это он там барабанит! – сказал староста.

Он давно страшился этой минуты. Беглый вернулся из леса.

Не далее, чем сегодня, Стонге слышал, как Ларс Борре поносил и клял злодея Сведье, который все еще в бегах. Он повторил несколько раз, что каждый, кто приютит беглого, станет сообщником в ею злодеянии.

– И как он в деревню приходить не боится? – спросил староста. – Ужели хочет всех нас загубить?

– У него в этом доме невеста, – ответила матушка Альма.

Староста поглядел на милую дочку. Ботилла знала батюшкину волю и не стала бы просить о том, что ему не по праву. Недвижимо, будто одеревенев, сидела она на скамье.

– Пусть убирается откуда пришел, пока не помирится с властями! – сказал хозяин дома.

Он проверил замки и засовы и честью попросил гостя уйти подобру-поздорову. Но тот ответил, что коли дверь не отворят, так он ее топором в щепы разнесет.

Староста растерянно посмотрел на матушку Альму:

– Он хочет силой ворваться в дом!

– На шум люди сбегутся! – сказала матушка Альма.

Йон из Брендеболя отворил дверь, и Сведье переступил порог. Он прошел мимо хозяина дома, даже не взглянув в его сторону, не прислонив мушкета и топора к косяку.

– Ты что, к недругу пришел? – спросил Йон.

– Прежде у меня здесь был друг, и двери его дома были для меня всегда открыты, – ответил настойчивый гость.

Сведье подошел к женщинам и поздоровался с ними за руку. Но хозяину дома руки он не подал. Оскорбленный староста вскипел, и голос его задрожал от гнева:

– Хорош гость, коли с хозяином не здоровается!

– Не к тебе в гости пришел.

– Ты у меня в доме.

– Но руки тебе не подам. – Сведье встал возле Ботиллы, которая отложила в сторону веретено. – Прежде мы подавали друг другу руки, – продолжал он, – ты и я. Мы скрепили рукопожатием клятву у колодца. Помнишь, Стонге?

Забегали глаза у старосты, а лицо перекосилось, словно он хлебнул горькой отравы.

Ботилла встала рядом с суженым и положила ему руку на плечо. Сегодня утром удод, птица-вестник, предсказал ей, что жених скоро придет. С последней их встречи лицо у Сведье еще больше осунулось, а взгляд стал суровее. Волосы у него отросли и излохматились, острые хвоинки запутались в волосах на затылке, борода была давно не чесана. На виске она увидела глубокую свежую ссадину. Она осторожно прикоснулась к ней и почувствовала, как на душе у нее стало необычайно спокойно.

– Не подам руки клятвопреступнику, – сказал Сведье.

– Ты зачем пришел? – спросил Стонге, еле ворочая языком от обиды.

– Невесту повидать.

– Но ты пришел как недруг. Что худого сделал я тебе?

– От тебя все зло пошло. Ты нарушил мужскую клятву.

– Клятву я нарушил не более, чем другие.

– Ты первый отступился и других научил.

– Может, нам всем лучше было подыхать?

– Прежде бонды были вместе, а теперь всяк по себе!

– Мы спасались, как могли. Жизнь-то ведь одна.

– Жизнь вы сохранили, да чести лишились.

Затаив дыхание, обе женщины следили за перепалкой мужчин. Ботилла молилась про себя, боясь поддаться искушению и нарушить четвертую заповедь, которая учит почитать батюшку родимого.

Боров в хлеву тоже жить хочет, продолжал Сведье, жрет пойло в корыте, справляет нужду, валяется на охапке мякины, и ладно ему! Но свиньи не клянутся и не дают обета жить достойно и свободно, как кабаны на воле.

– Я не позволю тебе срамить меня! – в ярости закричал староста. – Убирайся из моего дома!

– Жалко мне тебя, Йон из Брендеболя!

– Жалей лучше себя, Сведье. Ты валяешься под кустом в лесу, а я мирно живу у себя в доме.

– Мирно?

Глаза Сведье засверкали:

– Коли мирно живешь, стало быть, ты подлее, чем я думал.

Староста хватал ртом воздух и сопел. Сведье бесчестил его перед женой и дочерью, рот его сводило от позора, как от мякинной жвачки, и он стал сдавать в перебранке. Но когда непрошеный гость, с угрозами сломившийся в дом, захотел пробудить у старосты угрызения совести за подлый поступок, когда захотел разбередить его тайные раны и пристыдить его, излить наружу накопившуюся горечь, он вновь обрел дар речи и стал отвечать и доказывать, что Сведье не прав и возводит на него напраслину. Не поступал он подло, и совесть его покойна. Разве беглому крестьянину лучше, чем ему? Кто в деревне позавидует судьбе Сведье? Что вышло бы путного, ежели бы все они сделали как он? Ежели бы они все кинулись в лес с женами и домочадцами, дряхлыми стариками и детьми – какой от того прок? Маялись бы без крова и пищи. Каждый имеет право спасать свою жизнь и своих родных, как ему сподручнее. Его жизнь нужна его венчанной супруге и милой дочке. И ради них он не хотел губить ее. Он уберег своих кровных от горя и беды. Кто бы утешил хозяюшку его и Ботиллу, дочку любимую, если бы их муж и отец гнил в яме под виселицей? И не дождаться бы им утешения от того, кто сам сбежал в лес.