Текст книги "Ночной гонец"

Автор книги: Вильхельм Муберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Птицы поют для жениха с невестой

Над бескрайними нехожеными лесами до самой кальмарской границы разгорается алая заря, что затмевает своей красой всех жен человеческих; встает солнце ясное, благословенное. И ходит светило по небу, с востока на запад, слева направо, указуя истинно праведный путь всем людям на земле.

Солнце будит на барщину. Крестьяне Брендеболя получили наказ с восходом солнца явиться в господское поместье.

Солнце взошло, но все крестьяне Брендеболя остались в деревне. Они хлопочут в своих домах, возделывают свои собственные поля. Никто не пошел на барщину и Убеторп, ибо в Брендеболе живут свободные тягловые крестьяне, которые поклялись друг другу, что не станут работать на помещика.

Может, кто-нибудь нет-нет, да и бросает украдкой взгляд на дорогу: не скачет ли верховой из господского имения? Не послал ли помещик нарочного за ослушниками? В Убеторпе есть кого послать – там хватает рейтаров, и батраков, и челядинцев. Самому помещику нет нужды утруждать себя – его наймиты запродали ему себя со всеми потрохами. И если помещик захочет наложить руку на тягловые крестьянские дворы, так и без своей руки обойдется, – наемные в ход пустит, у него найдется много наемных рук.

Но никто не явился сегодня в деревню из господского поместья. Тихо догорает день в оброчной деревне Брендеболь. Крестьяне, как и прежде, возделывают свои поля и гнут спину без надсмотрщика. Один только господин надзирает над ними – солнце, что истинно праведным путем ходит по небу. Все свершается по справедливости, так, как повелось с незапамятных времен.

* * *

Вечером в Боккагорде справляют крестины, и все взрослые приглашены на пир. Молодая хозяйка почала бочку свежего пива, а Клас Бокк выставил на стол родовой серебряный кубок. И в эти тяжкие времена ему удалось сберечь много серебряной утвари. Гости считали, что если оружейник и похвалялся новоокрещенным сыном, которого породил в свои семьдесят два года, то он имел на это полное право. Может, кое-кто из крестьян помоложе и поглядывал с завистью на молодую расторопную хозяйку, которая сновала взад и вперед вдоль длинного пиршественного стола, наполняя кружки пивом. Клас Бокк был стар, и уродливый рубец на шее вовсе не красил его, но все же он заполучил в постель молодую жену. Ей, как видно, приглянулось накопленное в Боккагорде добро. Вот и сейчас на столе красовались пивной кубок чистого серебра, блюда и кружки добрые, оловянные.

Пиво удалось молодой хозяйке на славу, и еще припасла она к крестинам жирный свиной окорок, который, точно мед, таял во рту у гостей, долгое время пробавлявшихся мякинным хлебом, болтушкой да селедкой соленой. Даже самые ненасытные обжоры могли до отвала набить брюхо. Но в этот голодный год многие отвыкли от обильной пищи; еще задолго до конца пира у гостей разболелись животы.

Новорожденный младенец был окрещен, и в очаге Боккагорда стали гасить огонь.

И тут мудрые старые женщины, на глазах которых вырастали и гибли леса, принялись рассказывать о другом огне, которого теперь уже не зажигают. Они вспоминали добрые стародавние времена. В ту пору в печах пекли хлебы из чистой муки, на стол подавались блюда, полные всякой снеди, молоко было густое и жирное, а масло – желтое, и пахтать его легко было. По деревням носили огонь, который охранял от нужды и голода, от мора и напастей. Огонь, зажженный из искры, священный огонь, носили по всему округу Упвидинге, и какую бы горькую нужду ни терпели люди, стоило им только увидеть гонцов с факелами, как все беды их забывались. Факелы пылали во тьме и светили каждому дому, а снаружи стояли гонцы и выкликали:

– Священный огонь! Зажигай! Зажигай! Пришла помощь, зажигай новый огонь!

В очаге гасили старый, недобрый огонь. У хозяек в печах загорался теперь новый. Новое счастье входило в дом, недуги и напасти бежали прочь, сладки были плоды земли, коровы и овцы приносили двойни, птицы радостно заливались на ветках, а люди жили в довольстве и добром здравии.

Почему же не гасят старый огонь теперь, в эту лихую годину, когда стон и плач стоят в деревнях? Почему не появляется теперь священный огонь? Почему не пылают под окнами священные смоляные факелы в этот голодный год? Почему не слышно клича под окнами: «Священный огонь! Зажигай! Зажигай!»?

Разве был священный огонь когда-нибудь нужнее, чем теперь, в эти тяжкие дни?

Так спрашивали друг друга женщины на крестинах в Боккагорде – старые, мудрые женщины, на глазах которых вырастали и гибли леса.

Допоздна шел пир горой на крестинах в Боккагорде. Но вдруг с улицы донесся захлебывающийся пронзительный крик:

– Пожар в деревне! Все на помощь!

Донесшийся с улицы крик заставил гостей умолкнуть. За пиршественным столом воцарилась тишина. И тем явственнее прозвучал опять крик:

– Горим! Хлев у старосты горит!

Гости разом ринулись к двери. Теперь они и сами кричали во все горло:

– Пожар! Хлев у старосты горит!

Все покинули Боккагорд. Усадьба вмиг обезлюдела опустела. Йон Стонге самой короткой дорогой побежал к своей усадьбе, трубя на ходу в пожарный рожок. Мужчины разбежались по домам за ведрами и баграми. Уже несколько недель стояла сушь, и потому все были настороже, опасаясь пожара. Хотя и в другое время крестьяне пуще глаза берегут от пожара свой дом. Не подходят с лучиной близко к куче хвороста, не ложатся спать, не загасив в очаге уголья до последней искорки.

– Пожа-а-ар в деревне!.. Гори-и-им!

Крики раздавались все громче, трубил пожарный рожок, лаяли цепные псы. Женщины принялись выносить из дома пожитки; строения стояли близко друг от друга, и всякий опасался за свое добро.

И стар, и млад, пробудившись, выползали из своих углов, поднимались со спальных лавок. Те, от кого было мало проку, могли по крайности носить воду подойниками или шайками. Скотину, запертую на ночь в хлев, выводили из стойла и выпускали на волю. Скоро все живое в деревне оказалось под открытым небом.

Мужчины с ведрами и баграми собрались у хлева в усадьбе Стонге. Но огня нигде не было видно. Парни обшарили все клети, амбары и сараи. Они забрались на крышу хлева и осмотрели ее. Нигде ни одной искры, не слышно запаха гари. В усадьбе старосты никакого пожара нет. Где же тогда горит?

Тут староста сам залез на крышу и оглядел всю деревню, нет ли где следов пожара. В ночной темноте языки пламени должны быть хорошо видны, но их нигде нет. Ни один дом в деревне не горит. Где же пожар?

Наконец крестьяне, озадаченные, сбитые с толку, собрались у деревенского колодца и поставили наземь ведра.

А может, вовсе никакого пожара и не было? И где тот человек, что кричал про пожар перед домом Класа Бокка? Йон Стонге вышел на середину и громко выкликнул:

– Кто подал весть о пожаре? Тот, кто кричал про пожар, пусть выйдет вперед!

Никто не отозвался, никто не выступил вперед. Никто из крестьян не мог сказать, где пожар. Все они слышали крик, но кричавшего среди них не было. Может быть, кто-нибудь узнал голос? Был ли это голос мужской или женский? Одни говорили, что мужской, только очень звонкий. Другим показалось, что женский, только очень грубый. Но все сошлись на том, что голос был незнакомый.

Староста стоял в нерешительности, сердито теребя свою светло-русую бороду:

– Выходит, никто из наших, деревенских, не кричал про пожар перед усадьбой Бокка? Выходит, кричал кто-то чужой?

– Кто-то вздумал шутки шутить!

– Ну и ловкая проделка!

И тут Клас Бокк закричал:

– Ах, черт побери! Дом-то без присмотра!

В Боккагорде не оставалось ни единой души, кроме новорожденного младенца. А когда гости выбежали из дома, все серебро осталось на столе.

Старый оружейник резвее оленя понесся в свою усадьбу. Скоро он вернулся, бледный и мрачный.

Бесценный кубок, стоявший на пиршественном столе, исчез. Пропал кубок чистого серебра, пропали оловянные кружки. Когда гости и хозяева, обманутые криками про пожар, выскочили из дома, тут-то и случилась кража. Гости и хозяева понапрасну искали, где пожар, а вор тем временем унес серебряную и оловянную утварь. Больше, чем на тридцать далеров серебром, было похищено добра в усадьбе.

Кто хитростью выманил людей из усадьбы?

Кто кричал возле дома? Конечно, вор! Вор, и никто другой!

И тут крестьяне сразу смекнули, кто это был:

– Это Угге, лесной вор!

– Кому же и быть, как не Блесмольскому вору?

– Только у него и достанет хитрости на такую проделку!

Ясное дело, это Угге из Блесмолы, который всегда ухитряется уйти от погони. Его воровское логово скрыто где-то в лесной чаще, и никому не удается выследить его.

Клас Бокк, вне себя от гнева, выхватил из-за пояса топор, шрам на шее налился кровью. Серебряный кубок! Старинный кубок, из которого пили его дед и отец, макая бороды в пивную пену! Нужно немедля всем миром идти в лес и схватить вора на месте!

Старый оружейник клялся и божился, что он еще до восхода солнца собственными руками закопает Блесмольского вора живьем в землю. Но односельчане рассудили, что облава на лесного пора в ночное время, когда не видно ни одного следа, – пустое дело.

Никому не ведомо, в какую сторону он побежал со своей добычей, а облавная цепь ничем не поможет ночью, в темном лесу. Вор ведь может схорониться и зарослях или за камнями, залезть в любую нору. Пока не рассветет, его не поймаешь и не подстрелишь.

Староста согласился с остальными. Что толку ночью гоняться за вором в лесу? А где он укрывается, никому не ведомо. Днем-то хоть можно будет идти по его следам на пашне, если он побежал через поля.

Клас Бокк недовольно ворчал и порывался один идти на поиски вора. Но потом он отказался от этой затеи и решил, что завтра же даст знать о покраже ленсману Оке Йертссону в Хеллашё.

Прежде чем улечься в эту ночь на покой, крестьянам пришлось перетащить в дома пожитки и загнать скотину обратно в хлев.

Когда в деревне раздался крик: «Пожар!», Ботилла побежала выпустить из хлева волов. Теперь, загоняя скотину обратно, она хватилась, что одного вола недостает. Ботилла сказала отцу, что вола нигде не сыскать, что он, верно, убежал в лес во время этой суматохи. Сведье, который стоял тут же, вызвался помочь:

– Схожу поищу.

– А ведь это как раз подручный вол убежал, – сказал Стонге. – Тот самый, что нынче осенью перейдет в твою усадьбу.

– Что ж, стало быть, пойду искать своего вола.

– И я с тобой, – сказала Ботилла.

Сведье и Ботилла захватили с собой веревку и отправились искать пропавшего вола. Светлой июньской ночью обрученные шли по лесу, Сперва они обыскали ближние лужайки, надеясь найти вола там, где трава погуще и посочнее. Время от времени они останавливались и замирали на месте, прислушиваясь. Но не слышно было ни стука копыт, ни хруста пережевываемой травы. Лишь один раз впереди послышался треск ломаемых сучьев, но животное бежало легко, не похоже было, что это грузный бык. Выйдя на следующую полянку, они заметили нескольких косуль, которые убегали прочь. Видно, Ботилла и Сведье вспугнули их с ночной лежки.

Они шли все дальше и дальше по общинному пастбищу, но вола нигде не было видно. Ботилла боялась, что они так и проищут попусту. Сведье утешал ее и говорил, что вол не мог убежать далеко и они непременно найдут его, как только в лесу рассветет.

Ночь быстро подходила к концу. Лес сбросил с себя ночной покров и вышел на свет стволами и кронами деревьев – темной хвоей и светлой листвой. Теперь Сведье и Ботилла яснее различали землю под ногами и не спотыкались больше о камни и узловатые корневища. На молодых елях стали видны свежие шишки, красные, точно осенние яблоки. Обрученные шли, то тесно прижавшись друг к другу, то взявшись за руки, словно малые дети. Они продирались сквозь покрытые цветами кусты шиповника, и Сведье оберегал Ботиллу, отводя перед ней колючие ветки. На ходу он касался ее бедра, и это прикосновение доставляло ему несказанную радость. Он молчал, слова не шли с языка, но на душе у него было легко. Он предчувствовал радость, которая сберегалась для него.

Он не знал и не желал еще ни одной женщины до того, как высватал Ботиллу и она стала его нареченной невестой. С ией он делил думы, которые до этого не поверял никому. Впервые эти думы зародились в его душе, быть может, еще тогда, когда он подпаском бродил по лесу, наигрывая на дудке, которую он с наступлением лета всякий раз вырезал из молодой вербы.

В ту пору, когда он бродил по лесу один со стадом, ивовая дудка и пастуший рожок были ему единственной утехой. И как не было никогда у мальчонки иной отрады, кроме дудки и пастушьего рожка из рябины, так теперь невеста стала единственной радостью в жизни взрослого человека. Но она стала ему и верным другом; они вдвоем отъединились от людей. Под покровом темноты лежал он на ее постели по чести и уговору, и она доверялась ему, зная, что он не тронет ее до срока. Желание его было велико, но он не мог осквернить то, что принадлежало ему самому, и не мог он обмануть доверия невесты. Йенс-звонарь когда-то втолковывал ему божьи заповеди, которых было столько, сколько пальцев на руках. Многие из них он уже позабыл. Однако заповедь о прелюбодеянии он все же помнил, хотя и без заповеди он остерегся бы согрешить со своей нареченной, которая была предназначена ему в жены.

Они станут мужем и женой, когда день сравняется с ночью. Еще сто раз взойдет и зайдет солнце, прежде чем запретное станет дозволенным.

Они вышли на старую пожогу, которая зеленела молодой порослью, и Сведье остановился, растерянно оглядываясь вокруг. Он сбился с пути.

На востоке занималась медно-красная заря, скоро совсем рассветет. Меж почерневших, обгорелых пней белел земляничный цвет, пахло свежей росистой травой. Паучья пряжа серебряными нитями висела на можжевеловых кустах. На ветках громко заливались птицы. Вот-вот взойдет солнце.

Но Сведье не знал, в какую сторону идти. Он заблудился в лесу, где ему знакома была каждая тропка, и понял, что их кружит лесовица. Она и прежде не раз водила его по лесу, и теперь ему оставалось только одно Средство. Он снял с себя куртку, вывернул ее наизнанку и надел. Потом закрыл глаза и три раза перевернулся на месте посолонь. Когда он после этого открыл глаза, верный путь лежал там, куда глядел его нос.

Сведье и Ботилла отправились дальше. Они шли через густой ельник и через мшистые прогалины, взбирались на холмы и пригорки. Время от времени Ботилла останавливалась и рвала целебные травы. Она собирала тмин, что придает лицу белизну, и травы, унимающие кровь. Рассвет уже наступил, и в лесу теперь было хорошо и вовсе не страшно. Ботилла забыла о пропавшем воле, радуясь, что вместе со своим суженым идет по лесу в утренний час.

Она сказала, что на сердце у нее радостно, и он ответил, что тоже чувствует себя счастливым. Она сказала, что любит днем бродить по лесу одна. Тут Сведье вспомнил, что ему говорила Анника, и спросил Ботиллу, что же она делает одна в лесу.

Ботилла помедлила с ответом. В последние дни она уходила из дому, чтобы в одиночестве помолиться об избавлении от недобрых слухов. Она молила господа всемогущего спасти ее от оговора. Но об этом она не могла сказать своему суженому. Даже ему не могла она поведать о своих тайных страхах. И сказала, что ходит в лес собирать целебные травы и обдирать с деревьев почки и кору на мякинный хлеб. Но, точно боясь, что он не поверит ей, поспешила добавить:

– А вчера у меня в подойнике уже не было крови.

– А ты бы показала Аннике.

– В другой раз так в сделаю.

Сведье догадывался, что черная корова захворала от худого корма, от еловых веток и гнилой соломы, и потому в молоке у нее появилась кровь.

Но Ботилла была уверена, что худые приметы пропали после ее молитвы. Жених и невеста вышли на коровью тропу. И Сведье узнал дорогу. Чары лесовицы кончились, и он перевернул обратно свою куртку. Обрученные прошли тропой через кудрявый перелесок и вышли к развилку у Геташё. Отсюда проезжая дорога вела прямо к Брендеболю.

На развилке рос раскидистый дуб, а под ним стоял пропавший вол, жуя на приволье траву и кося глазом на вышедших из лесу Ботиллу и Сведье. С радостным криком Ботилла подбежала к волу и обмотала его веревкой за рога.

Запыхавшиеся и разгоряченные от ходьбы по лесу, они привязали вола и сели отдохнуть под дубом. С делом своим они управились. На небе сняло солнце, и на душе у них было радостно. Они глядели друг на друга. Они не глядели на дуб, укрывший их своими ветвями.

Это был дуб-исполин, выросший на перепутье. Его огромные ветви напоминали стропила крыши. Нижние сучья дуба были толщиной со ствол строевой сосны. Это был дуб, на долгом веку которого рождались и умирали целые поколения. Это был дуб, который поднимал на своих ветвях живых люден и раскачивал мертвых. Ни одно дерево не приносило столь диковинных плодов, как этот дуб. Он служил людям годы и века. Это был дуб, на ветви которого часто слетались черные птицы.

Сведье и Ботилла сидели под Дубом Висельников у развилка Геташё.

Достославный рыцарь Альгут[15]15
  Рыцарь Альгут– Альгут Магнуссон Стуре (1355–1426) – член государственного совета; владелец крупных поместий; отпрыск могущественного рода Стуре. Из рода Стуре происходили многие шведские государственные деятели, а некоторые его представители в период унии скандинавских стран под эгидой Дании избирались правителями Швеции.


[Закрыть], по имени которого был назван приход Альгутсбуда, в годы правления дома Стуре приказывал вешать на этом дубе непокорных холопов. Теперь здесь вешали тех, кто был осужден уездным судом, так как слишком далеко было везти их на лобное место в Ленховду. Тела казненных палач зарывал тут же, в песчаной яме.

Когда на дереве висел осужденный, проезжий люд торопился поскорее миновать развилок Геташё. Уже издалека в нос ударял сладковатый удушливый запах мертвечины. Конный пришпоривал коня, пеший прибавлял ходу. И только самые отчаянные решались бросить взгляд на ветви дуба. Там виднелось тело, медленно раскачивающееся на ветру, точно дитя на качелях. Черные, пустые глазницы выклеванных глаз пристально смотрели на путника, обглоданные руки с растопыренными пальцами, напоминающими зубья грабель, висели вдоль тела, ноги с вытянутыми пальцами понапрасну искали опоры на земле.

Точно диковинные плоды, висели на этом дереве люди. Никто не задерживался здесь по доброй воле. Тут оставались лишь те, кто был накрепко подвешен за шею и не мог уйти, те, чьи ноги никогда больше не найдут опоры на земле.

Но молодые обрученные остановились под деревом и сели здесь отдыхать, потому что они не признали этого места. В это утро даже на Дубе Висельников пахла свежая листва, пахла и росистая трава вокруг него. На ветвях, под которыми они сидели, в сдавленных глотках висельников застревали последние молитвы и последние проклятия, но сейчас ничто не напоминало об этом, потому что в это утро даже на Дубе Висельников пели птицы. Ничто не напоминало жениху и невесте о смерти, потому что в них самих жизнь переливалась через край. Они не смотрели на Дуб Висельников, они смотрели друг на друга.

Сведье и Ботилла сидели молча, поглощенные чувством близости друг к другу. Ее пальцы лежали в его ладони, ее стан обвивала его рука.

Они не обменялись ни единым словом, но это переполнявшее их молчание яснее слов говорило, что они верны друг другу навеки. Тихо и радостно струился в них в этот час безмолвный невидимый поток. Казалось, вот-вот им откроется тайна, но они будут хранить ее сообща про себя: словами ее не выскажешь. Только птицы, сидевшие на верхушке дуба, возвестили о ней всему миру своей песней: «Обрученные! Неразлучные! На веки вечные!»

«На веки вечные! До гробовой доски!» – так звучала для них песня птиц.

Первый утренний торопливый ветерок всколыхнул листву на дубе, влажным блеском засверкала росистая трава, над землей занимался день. Тихо, безмолвно струился в женщине и мужчине невидимый поток.

Вокруг жениха и невесты пробивались ландыши с крупными завитками листьев. Ботилла протянула руку, чтобы нарвать цветов. Она осторожно стала ломать стебельки, но тут пальцы ее наткнулись на что-то твердое. Оказалось, что на земле, под листьями ландышей, лежал длинный заржавленный гвоздь. С изумлением глядела Ботилла на свою находку:

– Откуда тут гвоздь взялся?

Сведье стал оглядывать поляну под дубом. Скоро он тоже увидел какой-то маленький белый обломок. Удивленный, он наклонился и поднял его, но тут же отшвырнул от себя, точно гадюку:

– Бежим отсюда! Скорее!

Он рывком вскочил на ноги и поднял с травы свою невесту. Разглядев то, что он поднял с земли, Сведье посмотрел вверх и узнал дуб. Но говорить об этом он не мог. Он не сказал Ботилле о том, где они сидели. Они поспешили прочь, уводя с собой вола.

Ботилла тоже узнала дерево у развилка, но и она не могла говорить об этом. Она все еще сжимала в руке поднятый с земли гвоздь. Может, она не успела выбросить его, когда они убегали отсюда, а может, ей захотелось сохранить его. Она знала, что гвоздь палача, гвоздь с виселицы, приносит людям счастье и все их желания сбываются.

Ботилла крепко сжимала в руке гвоздь, найденный под Дубом Висельников и завернутый в большой лист ландыша.

* * *

Утро было уже в разгаре, когда жених и невеста воротились в деревню и распрощались.

Идя к своему дому, Сведье с удивлением думал – отчего это в усадьбах не видно ни души? И на полях тоже не видно односельчан, хотя солнце стоит уже высоко в небе. Небось еще никак не могут отоспаться после вчерашнего пира и кутерьмы с пожаром, решил он.

Неподалеку от своей усадьбы Сведьебонд остановился. Заслонясь ладонью от солнца, он вглядывался в свой дом. Он не верил своим глазам. Уж не мерещится ли ему?

У ворот на привязи стояло трое коней. Эти лошади были не из деревни.

Трое чужих коней стояли на привязи у ворот Сведьегорда.