Текст книги "Харикл. Арахнея"

Автор книги: Вильгельм Адольф Беккер

Соавторы: Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Кораблекрушение

В последних числах Гекатомбеона, рано утром, когда солнце, только что поднявшись над зеркалом моря, озарило своими первыми лучами верхушки Акрополиса и высокую статую богини-покровительницы, гордо смотревшей с высоты на пробуждающуюся у ног её жизнь, в гавани Афин снялся с якоря великолепный корабль, лучше которого не было ни одного на рейде Пирея. Не смотря на свою необыкновенную величину и чрезвычайно солидную постройку, он скользил легко и проворно по поверхности вод; дружно работали вёсла в мощных руках гребцов, затянувших простую, незатейливую корабельную песню. Свежий северо-восточный ветер приносил им желанную во время тяжёлой работы прохладу и надувал белый парус, который, словно грозное облако, нёсся над бездной морской. Уступая напору, морские волны расступались перед глубоко бороздящим килем и, омывая пёстрые рисунки борта, взлетали иногда до золотой Фетиды[89]89
  Фетида была одна из нереид. Зевс пожелал на ней жениться, но ему было предсказано, что от союза этого родится сын, который могуществом превзойдёт отца. Тогда Зевс выдал Фетиду замуж за Пелея, и от этого брака родился знаменитый герой Ахилл. После рождения сына Фетида вернулась снова к нереидам. Передняя часть греческих торговых кораблей украшалась обыкновенно изображением какого-нибудь божества-покровителя, по имени которого называлось и самое судно.


[Закрыть], стройная фигура которой украшала переднюю часть охраняемого ею и носившего её имя корабля. Владелец судна, гераклеотский купец, весело расхаживал по палубе. Он выгодно продал в Афинах свой груз зерна и вёз теперь в Понт масло и произведения афинской промышленности. В настоящее время он плыл в Хиос, чтобы закупкою вина пополнить свой груз, но дорогою намерен был остановиться у Андроса, отчасти для того, чтобы высадить некоторых из своих пассажиров, отчасти же, чтобы запастись превосходною водою, которою славился этот скалистый остров.

– Вот удачная поездка, – думал он и мысленно вычислял уже, сколько получит прибыли после покрытия издержек по постройке нового корабля.

Ясное небо и перспектива удачного путешествия были причиною отличного расположения духа и всех путешественников, плывших на корабле; они наслаждались прекрасным утром и полною грудью вдыхали свежий морской воздух. Кое-где слышны были голоса, вторившие однообразной мелодии гребцов, или мерные удары ноги, сопровождавшие пение.

У задней части корабля, где штурман опытной рукою управлял рулём, стояло двое молодых людей, любовавшихся кораблём. Рядом с ними стоял третий, который был менее весел и смотрел с тоскою на постепенно удаляющийся город.

– Отличный корабль, – сказал один из них, – он имеет около четверти стадия в длину, а его подводная часть, говорят, равняется почти его ширине. Посмотри на эту исполинскую мачту, на могучие паруса и превосходные снасти! При всём том он движется так же проворно, как рыбацкий чёлн.

– Во всяком случае, – возразил другой, – мы хорошо сделали, что отложили наше путешествие на несколько дней, а не вверили свои жизни ненадёжному судну византийца. Хозяин этого корабля мне нравится больше; его особа внушает мне гораздо больше доверия; а ведь на море далеко не безразлично то, находишься ли ты в руках порядочного человека или мошенника, который в минуту опасности думает лишь о себе и ради своей выгоды жертвует жизнью всех прочих.

– Да, мне также кажется, что он человек порядочный, – сказал первый, – но окажется ли он таковым в минуту опасности, это ещё вопрос. Тут разрушаются весьма часто самые крепкие узы дружбы; чувство самосохранения уничтожает всякую способность рассуждать, а любовь к жизни заглушает всякое чувство к ближнему.

– По правде сказать, – прервал его третий, обратясь к разговаривавшим, – я чистейший дурак, что вздумал подвергать себя просто так, за здорово живёшь, всем опасностям и трудностям морского путешествия. Ты, Харикл, рассчитываешь получить с твоего кредитора в Андросе порядочную сумму денег; Ктезифона ожидает в Хиосе друг, с которым он отправляется в Родос на большой праздник Гелиоса[90]90
  Почитание Гелиоса (солнца) было распространено во многих местах Греции, особенно же на острове Родосе, который, по преданию, при разделе земли между богами достался в удел Гелиосу. Тут же находилась знаменитая статуя бога солнца, известная впоследствии под именем Колосса Родосского. Ежегодно в Метагеитнионе месяце был здесь праздник Гелиоса.


[Закрыть], где он надеется получить награду за свою силу и ловкость; я же еду за девушкой, находящейся в руках алчного торговца рабами, рассчитывающего продать её за сумму большую, чем я был в состоянии предложить ему; но неудобства морского путешествия являются сильным противовесом моей страсти, и хуже всего то, что из-за нашей медлительности мы опоздаем, и Антифила успеет, между тем, попасть в руки какого-нибудь счастливого соперника.

– Утешься, Навзикрат, – сказал, улыбаясь, Харикл, – завтра рано утром мы можем быть в Андросе; и хотя предстоящие Этезии[91]91
  Этезиями назывались у древних греков пассатные ветры, дующие в Греции в конце лета в течение 40—50 дней.


[Закрыть] помешают несколько твоему дальнейшему путешествию, но всё-таки, с помощью Эроса[92]92
  Эрос, известный у нас под именем Эрота, а ещё чаще – Амура или Купидона, был сыном Афродиты и Зевса, Арея или даже Урана. Ему приписывали особенную власть над сердцами людей и богов.


[Закрыть] и его матери Афродиты[93]93
  Афродита считалась покровительницей мореплавателей.


[Закрыть], ты будешь через несколько дней снова в объятиях твоей Антифилы.

Между тем «Фетида» пронеслась быстро мимо берегов Аттики. Солнце поднялось выше, и бывшее на палубе общество путешественников собиралось завтракать. Три друга стали также подумывать об этом; но прошло немало времени прежде, чем Навзикрат окончил свои сборы. В то время как прочие без дальнейших церемоний расположились просто на досках корабля, сопровождавшие его два раба должны были распаковать покрывало, разостлать великолепный ковёр и положить подушку. Но тут оказалось, что солнце печёт слишком сильно, и поэтому пришлось перенести ложе в тень, бросаемую парусом; наконец он пристроился по возможности удобно и приступил к завтраку.

Весёлые разговоры помешали путешественникам заметить, что плавание становится постепенно медленнее.

Свежий ветер, надувавший до сих пор парус, стих; был полдень, и наступил полнейший штиль. Парус повис на мачте, и только могучие удары вёсел подвигали немного корабль вперёд. Бледная полоса на юго-западе небосклона, становившаяся всё шире и шире, показалась подозрительной опытному штурману.

– Будет буря, – сказал он подошедшему к нему хозяину корабля, – войдём в Празию и переждём непогоду в безопасности гавани.

Но Гераклеот был другого мнения.

– Будет только дождь – и больше ничего, да и прежде, чем он начнётся, мы уже успеем, по всей вероятности, достигнуть Эвбеи. Направь корабль живее вперёд, да будь готов, в случае надобности, свернуть в Каристос. Впрочем, по-моему, бояться нечего.

Штурман покачал сомнительно головою, и в самом деле, вскоре оказалось, что он был совершенно прав. Буря налетела с неимоверной быстротою; недавно ещё совершенно ясное небо было теперь бледно-серого цвета, а отдельные порывы ветра, нарушавшие время от времени штиль, возвещали приближение бури. Штурман повернул корабль прямо на Эвбею; но было уже слишком поздно. Со страшной силой разразилась буря, вызывая на бой морские волны, которые, поднимались высоко над поверхностью и давали яростный отпор грозному нападению. Мрачные, чёрные, как ночь, тучи покрыли всё небо и превратили ясный день в сумерки, озаряемые время от времени ярким блеском сверкавшей на небе молнии. Напрасно старались рабы собрать паруса; им удалось сделать это лишь с одной стороны; но это только увеличило опасность. Буря устремилась теперь со всей своей яростью на одну часть судна, которое, потеряв вследствие этого равновесие, погрузилось одним краем в море, подняв свой другой край высоко над поверхностью. Море бушевало всё более и более яростно; горой вздымались волны; «Фетиду» бросало из стороны в сторону она то быстро погружалась в бездну, то взлетала в облака. Треск мачт, шум ударяющихся друг о друга снастей, крик гребцов и вопли находившихся на корабле женщин увеличивали ужас этой сцены. Дождь лил как из ведра, так что не было видно ни зги; никто не знал, в каком направлении идёт корабль; всякий ожидал, что вот-вот он наскочит на какую-нибудь подводную скалу и разобьётся вдребезги. Страшный порыв ветра налетел на мачту; она затрещала и сломалась.

– Течь, – закричало несколько голосов, – бросайте груз за борт.

– Откройте кружки с маслом, чтобы умилостивить море, – крикнул кто-то.

Множество рук тотчас же принялось за дело; глиняные кружки и ящики летели в море. Уступая необходимости, хозяин корабля отдавал волнам и своё добро вместе с пожитками пассажиров. Но когда, несмотря на это, корабль продолжал погружаться всё глубже и глубже, он подал знак штурману, чтобы тот готовил лодку, и затем первый вскочил в неё; за ним последовал штурман и кто смог из пассажиров. Попавшие в лодку приготовились рубить канат.

Тогда произошла ужасная борьба между ними и теми, кто остался на корабле. Видя всё своё спасение в лодке, эти последние всеми силами старались помешать отрезать канат, толкали и били вёслами и палками пытавшихся сделать это. Эти же, в свою очередь, опасаясь, что лодка затонет, если в неё сядет слишком много народа, оборонялись не менее упорно. В эту минуту Ктезифон сильной рукой схватил канат, на котором держалась лодка, и притянул её плотно к борту «Фетиды».

– Живее, Харикл, – крикнул он и прыгнул вслед за другом, увлекая с собою и дрожавшего Навзикрата.

Несколько человек попытались последовать за ними, но это удалось лишь немногим, остальные попадали в море. Канат, перерубленный во многих местах топором, оборвался, и лодка отделилась от корабля среди громких проклятий оставшихся. Этим проклятиям суждено было скоро исполниться. В ту минуту, когда «Фетида» погрузилась в свою сырую могилу и замолк последний крик отчаяния погибавших, на лодку налетела исполинская волна и опрокинула её, поглотив всех, кому не выпало на долю сомнительное счастье ухватиться за какой-нибудь обломок погибшего корабля.

На следующий день взошло солнце и бледными лучами своими тускло осветило картину вчерашнего опустошения, о котором достаточно свидетельствовали плавающие обломки корабля и тела утопленников. Буря миновала, но море всё ещё было неспокойно, и волны, пенясь, разбивались о пустынные скалистые берега Эвбеи. В маленькой бухте, защищённой со всех сторон от бурного напора волн выступающими утёсами, лежало на берегу, немного в стороне, безжизненное, по-видимому, тело молодого человека. На коленях перед ним стоял раб, всеми силами старающийся оживить его совершенно окоченевшие члены. Он вглядывался в бледное, прекрасное лицо юноши и утирал пену и солёную воду с его прекрасных белокурых волос. В то время как он был так занят, вверху на скале показалась какая-то фигура. Судя по одежде и по находившимся при нём сети и корзине, это должен был быть раб, посланный своим господином, чтобы наловить к завтраку рыбы; он высматривал, не принесла ли ему вчерашняя буря ещё какой-нибудь другой добычи. Заметив внизу людей, он с любопытством спустился вниз.

– Что ты делаешь? – спросил он раба, который был так погружен в своё дело, что не заметил его приближения.

– О, – вскричал тот, вскакивая, – сами боги посылают тебя. Вчера во время бури погиб наш корабль, и нас выбросило на землю на одном из его обломков. От усталости и слишком долгого пребывания в воде господин мой потерял сознание. Помоги мне привести его в чувство.

– Глупец, – сказал рыбак, – и ты не воспользуешься случаем, чтобы сделаться свободным. Оставь его, он спит превосходно; ступай себе куда хочешь. Сегодня ты спасёшь ему жизнь, а завтра, быть может, он наденет на тебя цепь или ошейник. Ступай, говорю тебе; такого случая вновь не представится[94]94
  Случаи побега рабов были весьма не редки, отдельные случаи встречались постоянно, но число их особенно увеличивалось в военное время, благоприятствовавшее как побегам, так и восстаниям. Число рабов в Греции было чрезвычайно велико. Так, например, при переписи жителей Аттики во времена Дмитрия Фалерского на 21 000 граждан и 10000 метеков приходилось там 400 000 рабов. Что же касается числа рабов, принадлежащих отдельным гражданам, то число это хотя и бывало иногда весьма значительно, но не достигало никогда размеров, встречавшихся у римлян. Лишь незначительная часть находилась при господах, как прислуга; большинство же работало как земледельцы, ремесленники и в рудниках для своих господ или же для себя, но с платою им известной, определённой части заработка. Положение греческих рабов было гораздо менее тягостно, чем положение рабов римских, тем не менее, обращались с ними и смотрели на них совсем иначе, чем на людей свободных, а потому и наказания, назначенные за проступки и преступления их, были гораздо строже. К телесному наказанию свободный человек присуждался лишь в крайнем случае, раба же подвергали этому наказанию постоянно. Самым обычным наказанием, назначавшимся за бегство и за воровство, было клеймение, которое состояло в том, что на лбу выжигался какой-либо знак. Нередко надевали также цепи или ошейник. Все эти наказания могли быть налагаемы на раба его господином, но смертная казнь в Греции не могла быть совершена над рабом без суда, по произволу хозяина, как то было в Риме. Хотя опять-таки человек, убивший своего раба, должен был только очистить себя от этого преступления жертвоприношением. Убийство это считалось наравне с неумышленным убийством. Самое ужасное в положении рабов было то, что они, считаясь неправоспособными, не могли сами ничем оградить себя от несправедливости и жестокого с ними обращения. Единственным средством избежать жестокостей своего господина было искать защиты в Тезейоне или в другом каком-нибудь храме, после чего можно было принудить господина продать скрывавшегося там раба. Полную свободу рабы получали или от государства за оказанные услуги, как, например, за изобличение какого-нибудь преступления, хорошее поведение во время войны и т. п., причём, конечно, владелец был всегда вознаграждаем, или когда сам раб выплачивал господину данную за него цену.


[Закрыть].

– Ты думаешь подобно многим, – возразил раб, – но сохрани меня Зевс, чтобы я покинул моего господина, с которым играл, будучи мальчиком, и жил столько лет на чужбине. Лучше иметь хорошего господина, чем быть свободным только по имени, а на деле влачить самое жалкое существование. Но оставим это; вероятно, господин твой живёт недалеко.

– Да, отсюда не будет и стадия, – сказал рыбак, – дом его лежит вот за этим пригорком.

– Беги же скорее, скажи ему, что один благородный афинянин потерпел здесь крушение, и попроси прислать вина и тёплую одежду, поторопись только; ты щедро будешь вознаграждён за свой труд.

Рыбак покачал головою; однако же положил сеть и корзину и удалился.

Раб продолжал своё дело; ему казалось, что бледное лицо принимает вновь живой оттенок. Он приблизил своё лицо к носу и рту лежавшего и положил руку ему на сердце.

– Дышит! – вскричал он, радостно вскакивая. – И сердце хоть слабо, но всё-таки бьётся.

Он схватил горсть тимиана, растёр его и поднёс к лицу молодого человека. Тот пошевелился и, открыв на мгновение глаза, снова закрыл их.

– Харикл! – вскричал верный раб. – Проснись!

Юноша снова открыл глаза и попытался приподняться.

– Ман, – сказал он слабым голосом, – ты здесь? Где мы?

– На твёрдой земле, – отвечал тот, – мы спасены.

– А Ктезифон? – спросил пробудившийся.

Раб отвернулся и молчал.

– Бедный Ктезифон, бедный Навзикрат, – говорил юноша с горестью, и слёзы катились по его щекам.

– Как знать, – сказал Ман, – может быть, и они спаслись. Когда я втащил тебя на доску, на которой нас принесло сюда, я видел, как они оба ухватились за обломок задней части корабля; он был настолько велик, что мог выдержать их обоих.

– Ты спас мне жизнь, Ман, – сказал господин, схватив руку своего слуги, – ты будешь свободен, как только мы возвратимся в Афины.

– Лишь в том случае, если ты позволишь мне остаться у тебя в доме, – возразил раб, – но теперь думай только о себе. Позволь мне отвести тебя вон туда, там солнце лучше греет.

В то время как молодой человек с помощью Мана пытался приподняться с места, возвратился рыбак. Он принёс в корзине хлеба и вина; два других раба следовали за ним с тёплой одеждой и одеялами. Человеколюбивый владелец ближайшей виллы приказал привести потерпевших крушение к себе в дом, где велел поскорее приготовить ванну. Тёплая сухая одежда и вино скоро возвратили жизнь и силы утомлённым членам Харикла, но он сидел молча и сосредоточенно. Ему всё представлялась картина вчерашней бури, и он с грустью думал о той утрате, которой стала в его жизни гибель лучшего друга. Между тем Ман, также переменив одежду и подкрепись пищей, поднялся на выступ скалы и стал смотреть на всё ещё волновавшееся море. Его взор остановился вдали на каком-то тёмном предмете, который, казалось, приближался постепенно к берегу, прибиваемый к нему волнами. Он подозвал рыбака.

– Видишь ты там что-нибудь? – спросил он его.

– Кусок дерева, – отвечал тот, – может быть, обломок вашего корабля.

– Нет, – возразил Ман, начинавший теперь яснее различать очертания предмета, – это лодка. Неужели рыбаки отважились пуститься в море в такую непогоду?

– Клянусь Посейдоном, – воскликнул рыбак, – это какие-нибудь безумцы; впрочем, может быть, вчерашняя буря отнесла её от берега в море.

– Нет, – вскричал Ман, – в ней сидят люди; она плывёт вовсе не по произволу волн, смотри: она направляется к берегу.

Теперь лодка приблизилась настолько, что можно было видеть ясно, что в ней сидят три человека. Двое из них гребли, а третий сидел между ними. Между тем к разговаривавшим подошёл Харикл и стал следить, не отрывая глаз, за приближавшейся лодкой. Смутная надежда, в которой он боялся сознаться даже самому себе, держала его в напряжённом состоянии и заставляла удваивать внимание. Лодка уже несколько раз пыталась причалить к берегу, но волнение постоянно отбрасывало её. Но вот могучая волна провела её лучше самого искусного лоцмана мимо скалы, прямо к мелкому месту у берега. Тогда один из них, стоявший на носу лодки, выскочил из неё и, крепко ухватив её за борт, подал руку другому, бывшему, по-видимому, в совершенном изнеможении; за ним последовал третий и, выйдя из лодки, оттолкнул её с такою силою, что та, ударясь о скалу, разбилась вдребезги. Затем все трое благополучно добрались до берега.

– Это Ктезифон, – вскричал Ман.

– Ты думаешь? – спросил Харикл. – Мне тоже так кажется.

– Да, это так же верно, как то, что ты Харикл, – возразил слуга, – и Навзикрат с ним. Скорей бегите туда, – крикнул он рабам, – и приведите их, а не то они пойдут, пожалуй, в другую сторону.

Ман не ошибся. Когда лодка опрокинулась и исчезла в волнах, Ктезифон и Навзикрат ухватились за оторванный от корабля руль. Штурман также уцепился за него. Носясь таким образом по морю, все трое провели самую мучительную ночь, ожидая ежеминутно, что какая-нибудь волна подхватит и сбросит их в море. На рассвете Ктезифон заметил невдалеке пустую рыбацкую лодку, которую, вероятно, оторвало бурею от берега и унесло в открытое море.

– Сами боги посылают её нам во спасение, – вскричал он и бросился в море, мощной рукою прокладывая себе путь по волнам. Штурман последовал за ним, и оба достигли благополучно лодки, в которую удалось им взять и совершенно изнемождённого Навзикрата. Они должны были отказаться от попытки добраться до берегов Аттики и, следуя течению, достигли берега Эвбеи. К своему удивлению и радости, они встретили здесь друга, которого считали погибшим, а в гостеприимном доме нашли попечение и отдых, в котором так нуждались их измученные тела. Из своего имущества они, разумеется, не спасли ровно ничего.

– Нет берега более скупого, чем этот, – сказал им знакомый с местностью хозяин, – ненасытное море не возвращает здесь никогда даже и обломков корабля. Нет недостатка только в людях, потерпевших крушение, и, сколько бы их боги нам ни посылали, они всегда найдут здесь радушный приём.

Два дня прожили друзья в имении. Погода прояснилась, и они, отдохнув, стали советоваться между собою, что им теперь предпринять.

– До Каристоса недалеко, – сказал Ктезифон, – лучше всего было бы нанять нам барку и вернуться тотчас же в Афины.

– Ни за какие деньги, – вскричал Навзикрат, – я не хочу испытывать вторично долготерпение Посейдона. Я буду искать кратчайшего пути, и если возвращусь в Афины, уж конечно никогда более не отважусь предпринять морское путешествие. Если же я не сдержу своего слова, пусть бог морей поступит со мною так, как чуть было не поступил теперь. К тому же ведь я не могу возвратиться в Афины в таком виде. Я потерял все мои вещи и двух рабов; за одного из них я заплатил пять мин только в предпоследнее новолуние. Но всё это ничто по сравнению с потерею моего персидского ковра. У меня нет теперь никакой одежды, в которой можно было бы показаться, у вас также. Вот что я вам посоветую: отсюда до Халкида всего два дня езды; там живёт один из моих друзей, который останавливается у меня ежегодно во время дионисий. Мы попросим его выручить нас, оденемся, и затем нам останется сделать самый кратчайший переезд.

Предложение показалось не дурным, и, хотя Ктезифон не мог не улыбнуться, видя трусливость Навзикрата, он всё-таки согласился, так как рассчитывал найти в Халкиде предлог продолжить своё путешествие. Услужливый хозяин дал им запряжённую мулами повозку[95]95
  Об экипажах греков, употреблявшихся как во время путешествий, так и для езды вообще, сохранилось весьма мало сведений. Не дошли до нас даже их названия. О форме, внешнем виде и внутреннем устройстве их почти ничего не известно. Можно только сказать, что они были приспособлены и для сиденья, и для лежанья, были частью закрыты и корпус крепился иногда на четырёх, иногда же на двух колёсах. Экипажи вообще употреблялись весьма редко, и если мужчины и даже женщины пользовались ими для езды в городе и его окрестностях, то это порицалось как признак изнеженности.


[Закрыть] и сам проводил их некоторую часть пути верхом.

Но Навзикрату пришлось обмануться в своих надеждах. Друг, на которого он рассчитывал, был в отъезде: он отправился в Эдепсос, местечко, находившееся на расстоянии одного дня пути от Халкиды, чтобы пользоваться тамошними целебными купаньями. Он должен был возвратиться дней через десять или двенадцать, поэтому Харикл и Ктезифон советовали немедленно переправиться в Афины, но Навзикрат был другого мнения.

– Я часто слышал от моего друга рассказы про прелестную жизнь в этом месте купанья. Мы теперь так недалеко оттуда, что не побывать там было бы непростительно. Послушайте: вот кольца, они весьма ценны; я заложу их[96]96
  Брать взаймы деньги под залог было у греков вещью весьма обыкновенной. В залог принимали всякого рода вещи, в том числе и лошадей, но оружие и земледельческие орудия принимать в залог запрещалось.


[Закрыть], чтобы иметь возможность купить новую одежду, а затем мы отыщем друга в Эдепсосе.

Он говорил так убедительно и рассказывал так много о прелестях Эдепсоса, что Харикл не мог устоять, а Ктезифон, отыскав корабль, готовящийся к отплытию не ранее, чем через два дня, не имел причины отказываться от этой поездки.

Действительно, Эдепсос был местечком, в которое стоило приехать даже издалека. Оно имело очаровательное местоположение, а частые посещения иностранцев вызвали постройку множества изящных зданий. Окрестности его доставляли в изобилии всякого рода дичь, а море, с его глубокими чистыми бухтами, – большой выбор превосходнейших рыб для самого изысканного стола. Всё это заставляло многих, даже вовсе не нуждавшихся в целительной силе тёплых ключей, приезжать сюда не только с острова Эвбеи, но и с материка, с единственно целью – провести приятно время в весёлом обществе, пользуясь в избытке всевозможными удовольствиями. Местечко это было более всего оживлённо в конце весны, впрочем, и теперь, на исходе лета, здесь не было недостатка в посетителях.

Следующее утро застало трёх друзей на пути в Эдепсос. Навзикрат, не будучи вообще любителем длинных путешествий пешком, терпел на этот раз довольно охотно все тягости этого путешествия, в приятном сознании своей безопасности на твёрдой земле и в приятном ожидании предстоявших ему в этом прославляемом местечке удовольствий. Было уже около полудня, когда они повстречали носилки[97]97
  Употребление носилок перешло из Азии в Грецию довольно рано. Впрочем, греческие не отличались обыкновенно роскошью, свойственной восточным носилкам. Носилки эти устраивались, как и у римлян, так, чтобы в них можно было лежать, и с обоих боков имели занавески. Носильщиков было четыре. Носилками пользовались преимущественно женщины, мужчины же пользовались ими лишь в исключительных случаях.


[Закрыть], которые несли четыре раба. За ними следовали четыре других раба для смены первых. Судя по виду носилок, можно было предполагать, что сидевший в них был человек весьма богатый. Вероятно, это был какой-нибудь больной, напрасно искавший исцеления у нимф Эдепсоса. С обеих сторон носилок занавески были опущены, и носильщики старались ступать как можно осторожнее, избегая малейшего сотрясения. Путешественники прошли мимо и продолжали свои путь вдоль ручья, среди низкого кустарника. Пройдя немного, они услышали невдалеке голоса женщин, которые, шутя и смеясь, разговаривали между собою. Они направились к тому месту, откуда неслись голоса, и вскоре увидели перед собою самое очаровательное зрелище. Прелестная девушка, так по крайней мере казалось, сидела на берегу, опустив свои ножки в журчащие воды ручья. За ней стояла рабыня и держала зонтик[98]98
  Одною из непременных принадлежностей греческой или по крайней мере аттической женщины был зонтик, который несла за нею обыкновенно рабыня, а при праздничных процессиях – дочь метека. Зонтики их были совершенно схожи с нашими. Их употребляли иногда и мужчины, что, впрочем, всегда порицалось.


[Закрыть], защищавший её от солнечных лучей; другая, более молодая рабыня стояла на коленях перед своей госпожой и шутила бесцеремонно с нею. Несколько поодаль, подле только что оконченного завтрака, раб укладывал расставленную на траве посуду, а невдалеке, на дороге, стояла повозка, запряжённая мулами, возле неё другой раб, судя по одежде евнух, разговаривал с кучером.

Как очарованные остановились все трое, любуясь на девушек, которые предавались весело и беззаботно своим забавам. Молодая рабыня, которая казалась скорее подругой своей госпожи, нарвала множество цветов и высыпала их к ней на колена, шепнув ей что-то на ухо. Словно во гневе схватила госпожа вышитую золотом сандалию, намереваясь ударить ею служанку, но башмак выскользнул у неё из рук и полетел прямо в ручей. Громко вскрикнули девушки, а Харикл, опомнясь, соскочил поспешно вниз и схватил плавающую сандалию. Женщины закричали ещё громче и хотели бежать, но Харикл уже стоял перед красавицей. В смущении и краснея, взяла она у него из рук мокрый башмак, напрасно пытаясь отыскать покрывало и верхнюю одежду, которые были оставлены на месте завтрака. Харикл был также смущён; ему казалось, что никогда ещё не видывал он более прелестного стана, более очаровательного лица. Нежное выражение умеряло отчасти живость и огонь её глаз; роскошные белокурые волосы падали кольцами на шею, а тонкие брови её были черны как смоль, нежный румянец её щёк подчёркивал белизну лица, а рот походил на распускающуюся розу; всё в ней дышало непреодолимой прелестью молодости. Счастливому Хариклу пришлось не долго полюбоваться её красотою. На крик рабынь прибежала мужская прислуга, и женщины удалились ещё поспешнее, так как в это время приблизились также Ктезифон и Навзикрат. Харикл долго смотрел ещё вслед удаляющейся повозке. Ему хотелось идти за ней. Но Ман прервал его мечты, сказав, что узнал от кучера, что это было семейство богатого афинянина, старого и больного, которого несли на носилках из Эдепсоса домой. Молодая женщина была его женой; имени больного он не узнал.

– Так она замужем, – сказал Харикл в смущении.

– Да, и за старым, больным человеком, – прибавил Навзикрат. – Но эта женщина очаровательна! Клянусь Герой, она нежна и привлекательна, как Афродита, проворна и цветуща, как Артемида. Вероятно, в таламосе её матери стояли статуи обеих богинь.

Друзья продолжали свой путь, но Харикл стал тих и задумчив; шутки его друзей были ему очевидно неприятны. Все прелести Эдепсоса померкли для него. Как ни старался гостеприимный друг, чтобы его гости провели время по возможности приятно, Харикл на следующий же день объявил, что намерен проводить Ктезифона обратно в Халкиду, а оттуда отправиться немедленно в Афины. Навзикрат уступил очень неохотно, так как в удовольствиях, здесь представлявшихся, он нашёл вознаграждение за испытанные им бедствия.

– Я знаю твои дела, – сказал он Хариклу с досадою, – красавица – вот магнит, который тянет тебя в Афины. Но что тебе в ней, ведь она замужем.

Румянец, вспыхнувший на лице Харикла, доказал ясно, что Навзикрат был прав, но он продолжал, однако же, настаивать на том, что ему нельзя оставаться долее, и, уполномочив Ктезифона получить за него долг в Андросе, возвратился на третий день самым кратчайшим путём, через Авлиду, Делион и Декелею, домой в Афины.