Текст книги "Харикл. Арахнея"

Автор книги: Вильгельм Адольф Беккер

Соавторы: Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Трапециты

Рынок был уже полон, когда Харикл пришёл туда[53]53
  Когда речь идёт о рынке какого-нибудь древнегреческого города, отнюдь не следует представлять себе рынок этот помещающимся на какой-нибудь площади. Под рынком надо скорее разуметь целый квартал, который подразделялся на отдельные части, которые назывались по имени товара, в нем продававшегося: рыбным, овощным, горшечным миртовым рынком и т. д. Афинянин делал на рынке свои ежедневные закупки или сам, или через раба. Раб, на которого была возложена эта обязанность, назывался αγοραστής. Случалось, впрочем, что закупки производились и рабынями. Свободные женщины никогда не посещали рынка. Показываться на рынке могли лишь гетеры, но отнюдь не почтенные гражданки. Лавки продавцов οχηνας устраивались, как кажется, из плетёнок, сделанных из прутьев. Более всего посещаемым и самым важным для гастронома отделением был рыбный рынок. Продажа рыбы начиналась в известный час. О начале её возвещалось звонком, вслед за которым все устремлялись туда. На рынке помещались также и столы трапецитов. По всей вероятности, отделение трапецитов служило также местом, где сходились люди богатые и знатные. Собирались на рынке поутру, в начале третьего часа, который соответствовал нашему девятому, а расходились никак не позже полудня. Впрочем, как место прогулки, рынок посещался и во всякое другое время дня. Должно, однако ж, заметить, что продажа товаров и в особенности съестных припасов производилась не только на рынке, но и в других частях города, а некоторые из товаров, как, например, солёная рыба, должны были продаваться за городскими воротами. Надзор за продажею возлагался на так называемых агораномов, которые и составляли рыночную и торговую полицию.


[Закрыть]. Во всех его отделениях продавцы скрепили уже плетёнки своих лавок и выставили товар на столах и на скамейках. Тут булочницы сложили в высокие кучи свои круглые хлебы и пироги и преследовали криком и бранью прохожего, который нечаянно опрокидывал одну из этих пирамид; рядом дымились котлы с варёным горохом и другими овощами. Там, на горшечном рынке, горшечники восхваляли достоинство своей посуды, далее, на миртовом рынке продавались венки и ленты, и не одна хорошенькая продавщица принимала к вечеру заказы на венки, а может статься и на что-нибудь иное. Здесь можно было найти всё необходимое, начиная с ячменной крупы и до самых лакомых рыб, чеснок и фимиам, чистое прозрачное масло и превосходнейшие благовонные мази, свежий сыр и сладкий мёд гиметтийских пчёл, наконец, наёмных поваров и рабов и рабынь – всё это было здесь в изобилии, и каждое на своём месте. С громкими криками носили свой товар разносчики, а время от времени проходил по рынку общественный глашатай, возвещавший громким голосом продажу дома и вновь прибывших товаров или же объявлявший о награде, назначенной за открытие какого-либо воровства или за поимку сбежавшего раба.

Рабы и рабыни, а также и люди свободные, выбирая и торгуясь, расхаживали по рядам продавцов и запасались всем необходимым на день. Иной останавливался долее чем нужно у стола хорошенькой продавщицы или же, подойдя к корзинке торговца плодами, ласково заговаривал с ним с целью поесть незаметно фруктов, в то время как кто-нибудь другой покупал или разменивал драхму. Но вот раздался звонок на рыбном рынке и возвестил о начале торговли. Все устремились туда, чтобы не прозевать своей важнейшей покупки. Идя к столам менял, Харикл должен был пройти по этой части рынка. Было забавно смотреть, как любители рыбы пускали в ход всё своё красноречие в надежде победить убийственное хладнокровие продавцов, упорно стоявших на своей цене.

– Сколько будут стоить эти щуки, коли я возьму их пару? – спросил торговца какой-то гастроном, стоявший возле него.

– Десять оболов, – отвечал тот, почти не глядя на вопрошавшего.

– Дорого – возражал этот, – ты отдашь за восемь? – Да, одну.

– Друг, – продолжал покупатель, подавая ему восемь оболов, – бери деньги и не шути.

– Я сказал их цену, не хочешь, так проходи мимо.

Подобных сцен было немало, и Харикл с удовольствием остался бы здесь долее, не будь с ним Мана, который нёс драгоценный ящик.

В отделении трапецитов он встретился с Ктезифоном, который в ожидании его ходил взад и вперёд. Как хотелось ему поделиться с ним своим счастьем, но чудной старец строго запретил ему говорить о случившемся. Впрочем, то, что он вновь купил дом своего отца, не могло оставаться тайною, рассказать же другу, что он узнал Фориона как честнейшего и благороднейшего человека считал он своей обязанностью, так как и Ктезифон слышал про него дурное.

– Непостижимо только то, – сказал он в заключение, – как мог этот человек, олицетворение честности и великодушия, прослыть за скупца и ростовщика.

– Это меня нисколько не удивляет, – сказал Ктезифон. – Толпа судит обыкновенно по внешности. Часто самый отъявленный негодяй слывёт образцом добродетели, между тем как порядочного человека не умеют ценить по заслугам. Я думал именно об этом в ту минуту, как ты пришёл. Посмотри-ка, вон там пробирается вдоль стенки человек, с кислой физиономией и длинной бородою; он подражает спартанцам, а потому ходит постоянно босиком, в плохенькой одежде и не обращает, по-видимому, никакого внимания на то, что происходит вокруг него. Не следует ли счесть его человеком в высшей степени серьёзным, скромным и самых строгих правил? Но, могу тебя уверить, нет той гадости, которой бы он не творил ночью, когда сходится с товарищами в своём притоне. Да, – продолжал он – человеку, желающему изучать людей, весьма полезно ходить сюда почаще и наблюдать. Взгляни ещё вот на этого человека, который идёт нам навстречу в сопровождении трёх рабов. Как он гордо смотрит перед собою, даже не поворачивает головы, чтобы не иметь необходимости поклониться кому-нибудь. Его одежда спускается до самых пят, а руки разукрашены множеством колец[54]54
  У греков было в обыкновении носить кольца. Они служили им отчасти как печати, отчасти как украшение. Ношение колец считалось также признаком свободного человека.


[Закрыть]; он громко говорит с своими рабами о серебряных кубках, рогах и чашах для того, чтобы все проходящие слышали его, и чванится, как будто нет ему равного на свете. Ну, а как ты думаешь, кто он такой? Человек самого низкого происхождения, который ещё недавно был в нищете, а теперь разбогател. Теперь он показывается только в отделении трапецитов и, недовольный своим именем, удлинил его на два слога, стал называть себя вместо Симона – Симонидом. Он полагает, вероятно, что имя изменяет человека. Я часто видывал его прежде, как он в грязном платье носил покупки за ничтожную плату, а теперь он обиделся бы ужасно, если б дурно одетый человек вздумал заговорить с ним. Посмотри также и направо: видишь этого сухощавого человека с чёрными взъерошенными волосами, который расхаживает по рыбному рынку, ничего не покупая, и только за всем наблюдает; это один из опаснейших сикофантов. Подобно змее или скорпиону, ползает он по всему рынку и, держа всегда наготове своё ядовитое жало, зорко высматривает, нет ли где человека, которого бы можно было погубить, сделать несчастным или по крайней мере хорошенько обобрать, пригрозив подачей опасного доноса. Ты никогда не увидишь, чтобы кто-нибудь с ним разговаривал или был в его обществе; но, как тень безбожника в царстве Гадеса[55]55
  Гадес, Аидес, Аидоней, позже Плутон – бог подземного неведомого мира, айда или ада.


[Закрыть], по изображению живописца, человека этого постоянно окружают проклятия, клевета, зависть, раздор и вражда. Да, в этом заключается несчастье нашего города, что он питает и поддерживает ядовитое отродье сикофантов и пользуется ими как обвинителями, так что самый честный человек вынужден льстить им и стараться привлечь их на свою сторону, чтобы оградить себя от опасности[56]56
  Афиняне держались того же мнения, что и Цицерон: accusatores multos esse in civitate utilo est, ut metu contineatur audacia (государство нуждалось в обвинителях, а потому и вознаграждало их); хотя и не непосредственно. Вследствие этого были люди, которые жили засчет того, что за деньги выступали обвинителями, в большинстве же случаев вымогали их страхом доноса. Хотя за неправильную жалобу и наказывали, но само ремесло, по крайней мере в позднейшее время, было вряд ли запрещено законом.


[Закрыть].

– Да, конечно, это можно поставить в укор Афинам, – сказал Харикл, – но знаешь ли, кто обращает на себя моё внимание гораздо более, чем все те, на которых ты мне указывал? Вон те молодые люди, которые шляются около продавщиц благовонных мазей. Посмотри, какими франтами они расхаживают, как растопыривают руку, чтобы самым кончиком пальца почесать голову или тщательно поправить волосы, чёрный цвет которых, может быть, куплен ими здесь же. Для меня нет ничего противнее молодого человека с таким женственным лицом и сладким голосом, от которого разит благовонными мазями и который, чего доброго, держит в руках букет цветов или душистый плод. Вообще, как отличается нынешняя жизнь на рынке от той, которую рисовал мне отец по воспоминаниям из своей юности, когда молодые люди совсем не посещали рынка или, краснея и со стыдом, торопились пройти через него, если необходимость заставляла их сделать это.

– О, эти времена давно уже прошли, – сказал Ктезифон, – мы сами разве не молодые люди, однако ж мы на рынке.

– Да, но по необходимости, – возразил Харикл, – и ты мне вовремя напоминаешь, что нужно идти разыскать трапецитов Диотима и Ликона. Мне бы хотелось, чтобы ты пошёл со мною. Я знаю, что дела с менялами производятся обыкновенно без свидетелей, но в данном случае ты можешь мне понадобиться. Эти менялы не всегда бывают людьми честными и часто водят за нос человека неопытного, посредством всевозможных обещаний и увёрток.

Ктезифон охотно согласился. Трапециты, из рук которых Харикл должен был получить большую часть своего состояния, были совершенно разными личностями. Диотим, человек уже пожилой, пользовался репутацией чрезвычайно честного человека. Он был не только менялою, но другом и доверенным лицом Хариноса. Когда последний, боясь обвинения, решился оставить Афины, то он возложил на этого, уже испытанного трапецита продажу своего дома, рабов и прочего имущества. Ему же поручил он также собрать большую часть розданных взаймы денег. У Диотима должна была храниться ещё довольно значительная сумма, которую Харикл и намерен был потребовать теперь обратно.

В ту минуту, как он подошёл к нему, Диотим выплачивал деньги какому-то человеку, по-видимому иностранцу. На столе, с которого тот брал пересчитанные деньги, лежал лист бумаги, заключавший в себе долговое обязательство получателя.

– Ты получил от меня всю сумму сполна и чистыми деньгами, – сказал трапецит, – а взамен неё оставляешь мне клочок бумаги, купленный тобою, вероятно, за два халкуса[57]57
  Халкус – самая мелкая монета, 1/8 часть обола, следовательно 1/2 копейки.


[Закрыть]. Но помни, что существуют законы, которые защитят мои права.

Человек обещал исполнить все условия договора и удалился. Диотим достал свою торговую книгу, вписал в неё несколько слов, спрятал бумагу в ящик, в котором лежало много таких же документов, и обратился затем к следующему, дожидавшемуся вместе с другим, по-видимому низкого происхождения, человеком.

– Я купил у него раба за две мины, – сказал первый. – Заплати их ему. Из моей расчётной книги видно, что у тебя есть ещё моих семьсот драхм.

Трапецит взял снова свою книгу.

– Расчёт твой верен, – сказал он. – Ты забыл только лаж на триста пятьдесят эгинетийских драхм[58]58
  Эгинетийская драхма была тяжелее, а следовательно и ценнее аттической.


[Закрыть], которые я заплатил Пазеасу за купленную тобою слоновую кость.

Купивший раба не мог не согласиться с этим; две мины были уплачены, и оба удалились. Теперь только Диотим обратил внимание на молодых людей, стоявших несколько в отдалении.

– Кто ты, – спросил он подошедшего Харикла, – и что тебе нужно?

– Я Харикл, сын Хариноса, возвратившийся из Сиракуз, – сказал он. – Вот тебе кольцо с печатью отца в удостоверение моей личности; кольцо это, конечно, хорошо знакомо тебе. Как наследник отца, я пришёл получить хранящиеся у тебя его деньги.

– Значит, Харинос умер? – воскликнул трапецит.

– Да, мы предали прах его земле в Сицилии, – сказал молодой человек, – и он покоится пока там. Верный слуга привезёт его в Афины, и тогда я поставлю его в гробницу наших предков.

Старик опустил голову и заплакал.

– По завещанию моего отца, – сказал Харикл, немного погодя, когда Диотим успокоился, – у тебя должны храниться один талант и четыре тысячи драхм; может быть, мне скоро понадобятся эти деньги.

– Не совсем так, – сказал Диотим, – но твой отец не мог знать этого. Я недавно ещё получил за него долг в три тысячи драхм, сверх того, капитал значительно увеличился наросшими на него процентами: тебе придётся получить с меня более двух с половиною талантов.

Он рассказал юноше, как мало-помалу, нередко с большим трудом, в течение многих лет, собирал деньги, которые иностранные купцы были должны его отцу.

– Только с одного купца из Андроса не мог я ничего получить, так как он уже давно не был в Афинах, сам же я уже слишком стар, чтобы предпринять путешествие морем. Ты лучше всего сделаешь, если съездишь к нему сам, если только не хочешь потерять две тысячи драхм. Затем, – прибавил он – отец твой, ещё до несчастья, его постигшего, заказал несколько статуй, намереваясь поставить их в городе. Статуи эти стоят до сих пор у художника, на улице скульпторов. Конечно, исполняя волю твоего отца, ты не захочешь отнять у богов те почести, которые он намеревался им воздать.

Харикл поблагодарил честного человека за труды и заботы об отцовском состоянии. Не задумываясь, он оставил у него и две тысячи дарейков[59]59
  Дарейк – золотая монета, равнявшаяся по весу двум аттическим драхмам, а по ценности – 20-28 драхмам.


[Закрыть], находившиеся в ящике, и затем отправился с Ктезифоном к другому трапециту. Человек этот был ему совершенно чужд, и он шёл к нему по делу совсем особого рода. Когда Харикл уезжал из Сиракуз, то тот самый друг, который дал ему рекомендательное письмо к Фориону, предложил ему оставить в его руках большую часть состояния, а взамен оставленного получить такую же сумму в Афинах.

– Зачем, – говорил он ему, – будешь ты рисковать всем своим состоянием, беря его с собою в далёкое морское путешествие, где ему грозит опасность от бурь, морских разбойников и даже от самих хозяев кораблей? У трапецита Ликона, в Афинах, лежат мои три таланта; оставь мне здесь эту сумму, а он выплатит их тебе.

Харикл с удовольствием согласился. Сиракузец дал ему письмо, в котором заключался приказ уплатить три таланта, а также симболон (условный знак), который, по обоюдному с трапецитом соглашению, должен был служить удостоверением личности того, кому будет поручено получить' деньги. Для большей верности было указано ещё на Фориона как на человека, который поручится за тождество лица в случае, если того потребует Ликон.

Подойдя к столу трапецита, Харикл увидел угрюмого человека, с жёлтым иссохшим лицом. Около него лежали весы, на которых он только что взвешивал полученные им серебряные монеты. На другой стороне стола он придерживал рукою различные пожелтевшие, по-видимому от времени, бумаги, а перед ним лежала счётная доска, на которой он рассчитывал, вероятно, проценты, накопившиеся по какому-нибудь долговому обязательству. Харикл с неприятным чувством подошёл к столу этого человека, и в нескольких словах объяснил причину своего прихода. При имени сиракузца трапецит ещё более нахмурился.

– Я не знал, – сказал он, – что Состен имеет право получить с меня так много. Разве он забыл, что я должен был уплатить восемь тысяч драхм Гераклеоту. Вот, посмотри в моей книге. Что значится здесь: «Состен, сын Формиона из Сиракуз, внёс два таланта. Из них уплатить восемь тысяч драхм Гераклеоту Фриниону, представителем которого будет пиреец Эпикрат». Ты видишь, что у него осталось всего четыре тысячи драхм.

– Совершенно верно, – сказал Харикл, – так говорил мне и Состен, – но, возвратясь из Понта, в месяце элафеболионе, он внёс тебе ещё два таланта и две тысячи драхм. Таким образом, ты видишь, он имеет полное право требовать с тебя три таланта.

Трапецит был видимо смущён, но он старался скрыть своё смущение, придавая запальчивый тон своим словам.

– Какое мне дело до тебя, – продолжал он, горячась. – Почём я знаю, кто ты? Любой сикофант может явиться ко мне и от имени другого требовать денег.

– Ты до сих пор не дал мне возможности передать тебе удостоверение. Вот письмо Состена. Знакома ли тебе его печать?

– Да, кажется, это его печать, – сказал меняла недовольным тоном.

– В письме лежит и симболон, который должен быть тебе хорошо известен.

– Может быть фальшивый, – проворчал он с неудовольствием, распечатывая письмо и читая его вполголоса. Дойдя до того места, где говорилось о Форионе, он замолчал и мрачно глядел перед собою, как бы приискивая способ отвертеться.

– Ликон, – вмешался тут Ктезифон, – не задумывай новых козней. Ещё свежа в памяти у всех та штука, которую ты сыграл недавно с византийским купцом, когда он потребовал обратно деньги, положенные им у тебя. Весь город знает, как ты отделался от единственного, знавшего про то раба и стал затем не только отвергать самое требование византийца, но пытался даже, посредством подкупленных свидетелей, доказать, что твой кредитор сам занял у тебя шесть талантов. Человеку этому удалось тогда доказать своё право лишь с помощью Фориона; пусть же имя его, упоминаемое здесь в письме, послужит тебе предостережением.

Трапецит уже собирался резко ответить, но вдруг взор его остановился на каком-то предмете вдали. Он заметил Фориона, направлявшегося к столам менял.

– Кто же станет отрекаться, – сказал он, смутясь, – у меня нет теперь денег наготове, и если я обойду все столы, то всё-таки не найду никого, кто бы мог одолжить мне три таланта. Приходи завтра, я приготовлю тебе деньги.

– Так я приведу с собою Фориона, чтобы ты не имел никакого сомнения относительно моей личности.

– Нет, не надо, – отвечал поспешно меняла. – Симболон есть, и ты получишь деньги сполна.

Между тем был уже почти полдень, и суета на рынке стала мало-помалу утихать.

– Пора закусить, – сказал Ктезифон, уходя. – Зайдём в один из тех домов, где собираются обыкновенно в это время молодые люди. Ты встретишь там наверно кого-нибудь из товарищей своего детства.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Забавы юношества

Ближайший дом, в который Ктезифон повёл своего друга, принадлежал отпущеннику Диску, извлекавшему довольно значительные доходы из постоянных сборищ молодых людей. Ежедневно их собиралось у него немало. Кто приходил сюда, чтобы попытать счастье в кости или в астрагалы[60]60
  Одной из любимых игр греков была игра в кости. Для игры употреблялось первоначально три, впоследствии две кости. На параллельно лежащих сторонах кости были цифры 1 и 6, 2 и 5, 3 и 4; во избежание обмана кости эти клались в конический кубок, внутри которого были сделаны уступы в виде ступеней, и из него бросали их Для другого рода игры в кости употреблялись астрагалы, продолговатые кости, две поверхности которых были плоски, третья выпукла, а четвёртая несколько вдавлена. На этой последней стояло 1, на противоположной ей стояло 6, а на первых двух – 3 и 4. Чисел 2 и 5 не было вовсе. При игре употреблялось постоянно четыре астрагала. Самым счастливым падением считалось то, когда все кости показывали 6. Оно называлось падением Афродиты и решало обыкновенно выбор Симпозиарха (см. гл. VI.) Каждое падение имело своё особенное название, которых насчитывают до 64.


[Закрыть], кто для того, чтобы устроить бой петухов и перепелов[61]61
  Афиняне имели большое пристрастие к петушиным и перепелиным боям. Говорят даже, что после войны с персами, в память победы над ними, Фемистокл учредил празднество, которое должно было повторяться ежегодно и во время которого происходили петушиные бои. Самые большие и сильные птицы привозились из Танагры, Родоса, Халкиды и Мидии. Чтобы возбудить в птице ярость, её кормили перед боем чесноком; на ноги ей надевались острые металлические шпоры, и затем её ставили на круглый стол, края которого подымались в виде высокого ободка. В пределах этого-то круга и должен был происходить бой. Зрители и владельцы сражавшихся бились при этом об заклад, и предлагаемые пари достигали иногда громадных размеров.


[Закрыть], которых держал для этой цели Диск, кто же просто поболтать о новостях дня, о купленных собаках и лошадях, о похищенных кифаристках или о вновь появившихся гетерах и хорошеньких мальчиках. Часто несколько молодых людей устраивали в складчину симпозион, и никто не мог угодить молодым людям так, как Диск, умевший всегда выбрать и самые лакомые блюда, и лучшее вино, и самых хорошеньких флейтисток. Правда, не всегда обходилось здесь без шума и насилия: не более как несколько месяцев тому назад, поссорившись из-за любимца-мальчика, ревниво охраняемого Диском, несколько пьяных ворвались ночью в дом, перебили посуду, разбросали по улице астрагалы и кости, убили всех петухов и перепелов, а самого хозяина привязали к колонне и колотили так сильно, что на крик его сбежались проснувшиеся соседи. Но Диск умел вознаграждать себя за подобные убытки, умно эксплуатируя молодых людей, а также, как говорили, пуская иногда в ход фальшивые кости.

И сегодня там не было недостатка в посетителях в то время, как вошли Харикл и Ктезифон. В одной из комнат сидели и стояли несколько игроков в кости, горячо споря между собой о том, следует ли считать действительным падение только что кинутых кем-то костей. В соседней комнате другие, после сытного завтрака, вопреки обычаю, принялись уже за раннюю выпивку и для препровождения времени играли, конечно более для забавы, чем ради выигрыша, в чет и нечет или же занимались верчением поставленной ребром монеты, стараясь, в то время как она вертелась, остановить её лёгким прикосновением к ней сверху пальца. Во дворе шёл оживлённый разговор о достоинствах двух лошадей. Вопрос заключался в том, кому отдать предпочтение: коппскому ли жеребцу, купленному недавно одним из спорящих за двадцать мин, или санфорасу другого[62]62
  Из знаменитых пород лошадей более других известны две породы, имевшие клейма: Коппа и Сан, откуда названия χοππατιας и σαμφοπας.


[Закрыть]. Оба владельца отстаивали с таким жаром достоинства своих коней, что можно было опасаться серьёзной ссоры. Но в это самое время всеобщее внимание было привлечено другим спором об заклад. Диск уже успел заменить своих убитых петухов и перепелов новыми, и в их числе был один перепел, который до сих пор оставался постоянно победителем в боях. Не одну мину выигрывал благодаря ему его счастливый обладатель и тем, конечно, ещё сильнее возбуждал честолюбие побеждённых. В эту минуту было предложено новое пари, и раб принёс уже подставку с кругом, в пределах которого должен был происходить бой. Молодой человек, побившийся об заклад в надежде на храбрость своей птицы, взял осторожно перепела, которого держал бережно под мышкою левой руки, и посадил в круг.

– Кто хочет биться об заклад, что птица эта не вылетит из круга, как бы её ни дразнили?

Нашлось сейчас же несколько охотников. Но как только кто-нибудь дотрагивался до неё пальцем или дёргал её за перья головы, птица быстро поворачивалась к дразнившему и приготовлялась к обороне. Но вот и Диск принёс своего перепела.

– Что ставишь, перепела или деньги? – спросил молодой человек.

– Я, разумеется, не проиграю своей птицы, – возразил Диск, – но, тем не менее я никогда не ставлю её в заклад.

– В таком случае, – вскричал первый, – пари на пятьдесят драхм.

Маленьких бойцов поставили в круг, и лишь только они увидели друг друга, как перья их взъерошились, и, растопырив крылья, они с яростью бросились один на другого. Не один из них не уступал; сколько раз бой ни возобновлялся, каждый оставался на своём месте или же занимал место противника; в течение некоторого времени трудно было решить, кому достанется победа.

– Ставлю ещё пятьдесят драхм против тебя, Диск! – вскричал один из стоявших и с страстным увлечением следивших за ходом боя.

Но едва успел он произнести эти слова, как птица Диска, словно возмущённая тем, что усомнились в её храбрости, бросилась с удвоенною силою на своего противника, так что тот, ошеломлённый внезапным ударом, после недолгого сопротивления бежал с места сражения.

– Побеждена! Побеждена! – закричало множество голосов.

Владетель побеждённой, схватив поспешно свою птицу, стал громко говорить ей на ухо, стараясь таким образом изгладить по возможности всякое воспоминание о крике победителя, между тем как сей последний, осыпаемый всевозможными похвалами, был с триумфом унесён Диском.

Харикл и Ктезифон, позавтракав, также присоединились к числу зрителей. Не тронулись только одни игроки в кости; шум в их комнате становился всё сильнее и сильнее; от слов дошло до дела. Все напали на одного пожилого человека, по-видимому, простого происхождения. Благодаря ли своему счастью, или же каким-нибудь непозволительным проделкам он выиграл все деньги, поставленные игравшими, а теперь находился в опасности лишиться всего выигранного. Безропотно, как спартанец у алтаря Ортии[63]63
  Ортия, или Ортозия, – одно из имён Артемиды. В Спарте во времена законодательства Ликурга существовал обычай приносить юношей в жертву Ортии.


[Закрыть], выносил он сыпавшиеся на него со всех сторон удары. Готовый лучше пожертвовать жизнью, чем расстаться с выигрышем, он заботился только о том, как бы спасти свои деньги, часть которых он спрятал в складках своего хитона, а другую держал в судорожно сжатых руках. Но сопротивление его было тщетно. В то время как одни силою разжимали ему руки, другие рвали его одежду и обирали его, пока, весь избитый, с синяком под глазом и в изодранной одежде, он не бежал наконец из дому, провожаемый, при громком хохоте, толчками и пинками.

– Поделом ему, – заметили некоторые из стоявших во дворе, – зачем суётся в подобное общество.

– Разве он не будет жаловаться? – спросил Харикл.

– Жаловаться на побои, нанесённые во время игры? – сказал один. – Он и не подумает об этом. А слышали ли вы, – продолжал он, – что вчера осудили Ктезипа?

– Да, – вмешался другой, – его или, вернее говоря, его отца присудили к уплате двух тысяч драхм за сущий вздор.

– Какой это Ктезип? – спросил Харикл, и многие, не знавшие ещё этой новости, подошли поближе к говорившим.

– Сын Ктезия, – отвечал первый. – Вы, конечно, слыхали про то весёлое общество, которое известно всем своими беспрестанными ссорами и драками, за что и получило название трибаллов[64]64
  Трибаллы – древнии народ, населявший земли между Дунаем и Моравой; отличался свободолюбием и воинственностью, были почти полностью уничтожены Александром Македонским.


[Закрыть]? Ктезип принадлежит к нему.

– Так за что же его осудили? – продолжал спрашивать Харикл.

– За вздор, – уверял снова второй, – за простую шутку, весьма простительную молодым людям, находящимся под влиянием вина.

– Нет, – сказал третий, – шуткою назвать это никак нельзя. Я отлично знаю, как всё происходило, и был сам свидетелем возмутительного поведения этих молодых людей у диетета[65]65
  Диетет – посредник, или третейский судья. Всех диететов в Аттике было до 1200, позднее число их было уменьшено до 300.


[Закрыть]. Хороша была бы у нас общественная безопасность, если б подобные вещи оставались безнаказанными.

– Расскажи же нам, пожалуйста, – сказал Ктезифон, – кто жаловался, и вообще, в чём состояло дело.

– Зовут его Аристофоном, – ответил тот, – никто про него не скажет дурного слова. Ещё раньше, будучи в походе, он пожаловался однажды стратегу[66]66
  Стратег, или командующий войсками. Всех стратегов в Аттике было 10, и они избирались народом.


[Закрыть] на грубое и непристойное поведение Ктезипа, чем и навлёк на него наказание. С тех пор отец и сын преследуют его своей ненавистью. Недавно, в сумерках, Аристофон с своим другом отправился прогуляться по рынку. Здесь повстречался с ними совершенно пьяный Ктезип, который, завидя своего врага, стал ворчать себе под нос какие-то непонятные слова. Он шёл в Мелиту, где, как оказалось впоследствии, собралось на попойку несколько человек из его общества, в том числе и его отец. Ктезип объяснил им, что представляется удобный случай наказать Аристофона, и все вместе они отправляются на рынок. Между тем Аристофон уже возвращался с прогулки, и они встречаются с ним почти на том же самом месте. Тогда двое из них хватают его спутника и держат, а Ктезип, его отец и ещё третий бросаются на несчастного Аристофона, срывают с него одежду, валят в грязь, бьют и топчут его ногами, произнося при этом самые грубые ругательства, и вот, в то время как он лежит в совершенно беспомощном состоянии, Ктезий становится перед ним, крича, как петух после победы, и вместо крыльев махая руками. Затем все удаляются, унося с собой и его одежду. Прохожие подняли несчастного, он был в таком жалком положении, что пришлось обратиться к помощи врача.

– Да, – воскликнул Харикл, – если это называть шуткой, то насилия не существует.

– Ну вот, – возразил молодой человек, который прежде играл роль защитника, – надо принять во внимание, что он был пьян; и мы живём ведь не в Митилене[67]67
  Митилена – город на острове Лесбосе.


[Закрыть], где Питтак[68]68
  Питтак, – один из семи мудрецов Греции, родился в Митилене в 649 г. до Р. X., был правителем в этом городе, умер в 579 г. Ему приписывают много элегий, речей и правил для жизни.


[Закрыть] причислил опьянение к увеличивающим вину обстоятельствам. Я знаю много молодых людей из весьма уважаемых семейств, которые часто имели драки из-за гетер и хорошеньких мальчиков, что же касается брани, то много ли найдётся таких, которые бы не называли друг друга шутя автолекитами[69]69
  Автолекиты – потомки Автолика, сына Гермеса. Автолик был известный вор, обманщик и клятвопреступник.


[Закрыть].

– Да, но разве это заслуживает похвалы, – продолжал рассказчик, – впрочем, если бы хмель и мог служить им извинением, то поступок их является ещё более возмутительным вследствие их последующего поведения. Естественно, что Аристофон подал жалобу на нанесение ему побоев. Когда дело должно было разбираться у диетета, он просил меня и ещё некоторых друзей своих присутствовать при разбирательстве. Вызванные в суд заставили ждать себя очень долго. Только к вечеру явились отец с сыном и ещё некоторые из их общества и то только для того, чтобы насмеяться над святостью суда. Не возражая на жалобу, отказываясь даже прочесть письменные показания свидетелей, они всё время глумились самым пошлым образом. Они приводили нас поодиночке к алтарю и требовали присяги или же сами писали показания о таких вещах, которые не имели ни малейшего отношения к делу. Если после такого недостойного поведения, такого поругания законов не последовало бы наказания, то где бы можно было найти защиту против оскорблений всякого рода?

– Ты прав, – сказал красивый молодой человек, пришедший из комнаты, чтобы послушать рассказ. – Я сам не прочь повеселиться, и отчего же не поспорить иногда из-за хорошенькой женщины, но с такими буянами, как эти трибаллы, я не желал бы иметь ничего общего. Я знаю давно Ктезипа, он был самым грубым, самым необузданным мальчишкой в школе Гермипоса, где за свои скверные проделки ему приходилось часто отведывать учительских розог.

При имени Гермипоса Харикл взглянул на говорившего.

– Клянусь собакою[70]70
  Эта клятва была весьма употребительна у греков. Во избежание клятвы именем богов греки клялись различными предметами, как-то: собакою (так клялся Сократ), капустою и т. п.


[Закрыть], ведь это Лизитл, – вскричал он и поспешно подошёл к нему.

– Харикл, – воскликнул тот с удивлением, – ты здесь? С которых пор?

– Я возвратился вчера из Сиракуз, – отвечал Харикл.

– Приветствую тебя, друг детства, – сказал Лизитл. – Мы отпразднуем приезд твой знатным пиром; ты сегодня мой гость.

– Благодарю тебя за приглашение, но я не могу воспользоваться им; я обещал уже обедать сегодня у моего благородного друга, у которого теперь живу.

– Ну, так приходи завтра, – сказал молодой человек, – дай руку в знак согласия.

– С удовольствием, – отвечал Харикл, – но куда?

– В мой дом в Керамейкосе[71]71
  Внутренний Керамейкос – широкая улица, проходившая через все Афины по направлению с севера на юг. Наружный Керамейкос – предместье города.


[Закрыть], ты, верно, его помнишь? Нам никто не помешает; и тебе нечего бояться, что угрюмый отец придёт разогнать весёлых кутил. Ты встретишь у меня нескольких знакомых.

Он хотел расспросить его ещё о многом, но пришлось отложить расспросы до завтра, так как Хариклу было уже пора уходить.

Прошёл первый час пополудни; на улицах стало заметно тише. Важнейшие дела дня были справлены; рынок был совершенно тих; только в мастерских ремесленников продолжалась ещё работа. Вся городская жизнь, сосредоточивавшаяся ещё недавно в центре города, расплылась теперь по всем сторонам и исчезла из центра для того, чтобы проявиться вновь, хотя и в иной форме, в лежащих вне города гимназиях и тому подобных местах. Поэтому оживлённее всех были теперь улицы, ведущие в Академию, Ликаион и Кинозарг. Свободный человек, которого не привязывало к душному дому ремесло, отправлялся в эти общественнмые места, для того чтобы подкрепляющим телесным движением, холодною или тёплою ванною, а может быть, и просто прогулкою по дрому[72]72
  Дромом называлось место, где упражнялись в беге и которое служило также для прогулок. Дромы устраивались в гимназиях и отдельно, нередко также при домах богатых граждан. В гимназии дромом называлось, кажется, всякое место, где бегали и гуляли.


[Закрыть] возбудить аппетит перед предстоящим обедом, или только просто для того, чтобы полюбоваться на ловкость, искусство и превосходное телосложение борцов, или же, наконец, чтобы искать пищи для ума в поучительных и привлекательных беседах. Сделав ещё несколько покупок, Харикл также отправился туда с намерением принять участие в гимнастической борьбе, удовольствии, которого он был так долго лишён, и, приняв затем ванну, отправиться к Фориону. С самого раннего детства отец приучал его к телесным упражнениям. Занятия у педотриба[73]73
  Педотриб – гимнаст.


[Закрыть] считал он не менее важными, чем занятия в школе; когда же мальчик стал юношею, то он старался точно так же побуждать его и к более трудным гимнастическим упражнениям в палестре. Он решительно порицал одностороннее развитие атлетов, но разумную гимнастику, управление конями и охоту вместе с обществом людей учёных считал единственными занятиями, приличными свободному человеку. Настроение наших мыслей зависит от наших занятий, говаривал он часто своему сыну, занятие даёт направление уму человека. Кто проводит свой день за ничтожными делами, за низкой работой, в сердце того не может возникнуть ни возвышенной мысли, ни юношеской отваги, равно как не могут гнездиться низкие и мелочные мысли в душе человека, занятого благородными и достославными делами. Поэтому-то Харикл был искусен во всех видах борьбы, проворен в беге и ловок в скачках. С силою и искусством бросал он копьё и диск, ловко кидал мяч и в Сиракузах считался одним из лучших борцов. Отец его не терпел только кулачного боя и панкратиона[74]74
  Так называлось одно из гимнастических упражнений, состоявшее из борьбы и кулачного боя.


[Закрыть] и одобрял законы спартанские, запрещавшие эти виды борьбы.

Молодой человек, полный приятных воспоминаний былого, прошёл чрез Диохарские ворота, и направился садами к Ликаиону. Он нашёл в гимназии множество посетителей[75]75
  Гимназии устраивались первоначально в простых домах или в тени платанов, на открытом воздухе; впоследствии для них стали воздвигать великолепные здания. Развалины этих зданий видны ещё и доныне. Витрувий описывает подробно устройство гимназий. По его словам, первую часть гимназии составлял обширный четырёхугольник. Открытое пространство окружено было с трёх сторон одним рядом колонн, а с четвёртой – двумя рядами. За этим последним портиком находились следующие помещения: в самой середине – эфебеум, место, предназначенное для упражнений юношей (эфебов), рядом с ним, направо, был корицеум. Здесь упражнялись в раскачивании висячего мешка, наполненного песком, и называвшегося Корикос. Может быть, в этом же отделении находился и сферистерион, т. е. комната для игры в мяч, и аподитериум, т. е. комната, где оставляли одежду. Корицеум непосредственно сообщался с конистериумом, где посыпали тело песком и пылью, чтобы во время борьбы рука не скользила по телу; далее в углу находился Лутрон, т. е. купальня. Налево же от эфебеума шли следующие отделения: элеотезий – комната, где готовились к борьбе, смазывали тело маслом (элеон), далее фригидарий, т. е. холодильник, пропнигей, т. е. предбанник. Ещё далее судаторий – парная и лаконикум, тоже парная, но с сухим жаром, наконец – калидариум – баня. К простым портикам (с одним рядом колонн) примыкали обширные помещения, в которых были устроены сиденья для философов и риторов и для их слушателей. Открытое пространство, замкнутое со всех сторон портиками, служило для всевозможных физических упражнений, и нет сомнения, что при хорошей погоде его предпочитали портикам. Другая часть гимназии, граничившая с первой, имела также квадратную форму и была окружена тремя колоннадами, из которых две были простые, т. е. в один ряд, а одна – двойная. На свободном пространстве между портиками шли аллеи платанов. Место это называлось ксистум и служило для гулянья и отдыха, а отчасти и для упражнений; в конце этого второго отделения находился обширный стадион, где было довольно места, чтобы поместиться и зрителям, и состязающимся в борьбе, беганье и т. п. Само собою разумеется, что не все греческие гимназии устраивались по этому плану: различные условия, местность, время и т. п. имели влияние на расположение их. Открытые в новейшее время остатки гимназий в Малой Азии, а именно в Эфесе, Гиераполе и Александрии, представляют устройство, по-видимому, в очень многом отличающееся от только что описанного. Так, в гимназии в Эфесе, построенной, вероятно, при императоре Адриане, нет среднего открытого пространства (перистиля), напротив того, все здание снаружи окружено крытым портиком, к которому примыкает множество экзедр, имеющих вид небольших четырёхугольных и круглых ниш. Из портика входишь прежде всего в открытое пространство, которое, очевидно, заменяет собою вышеозначенный перистиль, а затем из него и в остальные помещения гимназии, центр которых и здесь составлял эфебеум.
  Гимнастика составляла самую существенную часть древнегреческого образования; поэтому не удивительно, что гимназии были во всех городах. Знаменитейшие из них находились в Афинах Дельфах, Олимпии и Аргосе. В Афинах были четыре гимназии: Ликаион, Кинозарг, Академия и Стадион; все они помещались за городом. Академия особенно знаменита тем, что в ней учил Платон. Ликаион и Кинозарг также знамениты тем, что в первом учил Аристотель, а во втором Антисфен.


[Закрыть]. В залах, окружавших перистиль, образовались большие и маленькие кружки из молодых и пожилых людей, оживлённо разговаривавших между собою. Здесь учил, прогуливаясь в портике, известный, недавно приехавший в Афины, философ, окружённый толпою почтительных учеников, часть которых приехала с ним с чужбины. Стоило посмотреть, как, ловя каждое его слово, они боялись в то же время стеснить его и расступались по обе стороны каждый раз, когда он поворачивался, чтобы затем снова следовать за ним. Там сидел опытный старец, серьёзно разговаривавший с несколькими молодыми друзьями. Разговор их был приятно прерван приходом юноши, известного в городе своею красотою. Каждому хотелось сесть поближе к красавцу, отчего произошла давка, грозившая столкнуть с мраморной скамейки крайних из сидевших, пока, наконец, один из них, не хотевший быть лишённым удовольствия смотреть на прекрасного мальчика, не вскочил с своего места и его примеру не последовали другие, вследствие чего образовался целый полукруг вокруг предмета всеобщего внимания. Разговор его со стариком доказал скоро, что он обладал и мыслями, не менее прекрасными. Во многих местах образовались группы, в которых рассуждали о великих событиях в Азии. Только что были получены новые вести об успехах македонского войска при осаде Тира, и многие старались выказать свои топографические знания, рисуя палками на песке план и местоположение города. На большой открытой площадке занимались между тем самыми разнообразными упражнениями, а некоторые направлялись уже к тёплым ваннам или холодным купальням или же смазывали в элеотезии свои тела чистым маслом.