Текст книги "Сергей Дурылин: Самостояние"

Автор книги: Виктория Торопова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

В июле 1918 года Дурылин получил согласие издателя Г. А. Лемана на выпуск совместного их с Флоренским «Московского сборника», в котором предполагалось издавать материалы по истории русской веры, мысли и культуры. Сохранился составленный Дурылиным план девяти выпусков, где намеченные к публикации письма и другие материалы Гоголя, братьев Киреевских, епископа Антония (Флоренсова), В. А. Кожевникова, Леонтьева, Достоевского, архимандрита Феодора (Бухарева) сопровождаются статьями и комментариями составителей – Дурылина и Флоренского. Осенью того же года он привёз Флоренскому все свои материалы для сборника, но издание не состоялось[239]239
  Дурылин С. Н. Дневник 1918 г. // НИОР РГБ. Ф. 872. К. 1. Ед. хр. 31. Подробный шин сборника опубликован в сб.: С. Н. Дурылин и его время. Кн. 1. С. 484–487.


[Закрыть].

Но в 1919 году в Сергиевом Посаде, напряжённо готовя себя к монашеству, Дурылин пересматривает своё прежнее отношение к Флоренскому: «Мне казалось, что он был по-великому полезен для меня: сращивал кусочки культуры мира и всего, чем я дорожил в 13–14 году (поэзия, София, греки), во что-то церковное; и кусочки оставались, и я оказывался в церкви. И всё это неправда была! Церковь разрезает человека надвое, меч проходит в душу, – и мне не нужны сейчас сросшиеся кусочки, я откажусь, открещусь от любого из них…»[240]240
  Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». С. 65.


[Закрыть] Опасается влияния Флоренского на душу Миши Олсуфьева, своего ученика. Бедный Миша теперь бредит гекатомбами[241]241
  Гекатомбы – в Древней Греции большое священное жертвоприношение – 100 быков. Позже – массовое жестокое уничтожение людей.


[Закрыть], экстазами, священными жертвами.

В этом году он находил Флоренского холодным, кропящим всё вокруг себя мёртвою водой, особенно в сравнении с тёплым, живым Розановым. «Холодом веет даже от его благословляющей руки. Его сочинения – ледяной дом. <…> Оптина и он несоединимы»[242]242
  Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». С. 64.


[Закрыть]. Дурылин так определяет их расхождение на тот момент: «Вечное вопрошание идёт от Вас. „Почему Ты создал мир и как Ты его создал?“ – вот Ваш пафос к Богу (м[ожет] б[ыть], я жестоко ошибаюсь, но так я его воспринимаю, а ведь в этом – дело всё). А у меня в душе всё время обратное: „Ты создал всё прекрасно, но как мне жить в Твоём мире и как быть пред Тобою?“». Но в конце письма (фактически это письмо-исповедь) просит прощения и уверяет: «Вы навсегда мне дороги, навсегда я Вам благодарен, что Бог свёл меня с Вами, навсегда я люблю и молюсь за Вас»[243]243
  Половинкин С. М. Письма С. Н. Дурылина к свящ. П. А. Флоренскому // С. Н. Дурылин и его время. Кн. 1. С. 206–207.


[Закрыть].

Признавая глубочайшую эрудицию Флоренского, его ум, талант, испытывая неизменное уважение и притяжение к нему, Дурылин в 1919 году недоумевал, как может о. Павел одновременно разделять – как священник – отношение церкви к мифам Древней Греции и заниматься их изучением как учёный, мыслитель, восторгаться как человек. Как возможно о. Павлу совмещать со священническим служением изучение всяческих наук: математики, языкознания, теософии, генеалогии, каббалы, символики цветов и т. п. «Нет, что-нибудь одно», – определяет Дурылин для себя в этом году. Постепенно к болшевскому периоду он сам придёт к пониманию возможности совмещать служение Богу и занятия наукой, искусством. Сергей Николаевич и сам теперь не убирает с полки Макария Великого, но умещает в сердце своём и Евангелие, и Пушкина, различая подлинно великое и в одном, и в другом.

Отношения с Флоренским Дурылин определил в 1919 году словами «была без радости любовь». Но любовь была. Временами о. Павел ему мил и дорог. Увидел его идущего по улице с сумкой, подслеповатого, и вспомнил, как тот подливает в кофе овсяный отвар по его совету, и хорошее чувство к нему заполнило душу. Осудив о. Павла за его холодность, за то, что назвал «минералом» лежащего в гробу Розанова, Дурылин пишет ему покаянное письмо.

Сергей Николаевич был очень честен и откровенен по отношению к людям. Всегда был рад поводу изменить к лучшему мнение о человеке и не стеснялся признаться ему в своих заблуждениях. Так было с Вячеславом Ивановым. Прочитав статью Иванова «Лик и личины России», Дурылин пишет ему, что увидел в ней то отношение к Церкви, которого ранее не находил, и потому «не мог подойти» к нему, а теперь признаётся в своей «слепоте». Вяч. Иванов в ответном письме выражает душевную радость, что недоразумение прояснилось, благодарит за искренность, которая его глубоко трогает. На душе стало легче, так как он чувствовал в отношении к нему Дурылина какое-то неодобрение или недоверие из-за его религиозных воззрений. Письмо он подписывает: «С любовью и сердечным доверием Вяч. Ив[анов]»[244]244
  НИОР РГБ. Ф. 109. col1_0 18. Ед. хр. 28.


[Закрыть].

В декабре 1918 года в иконостас вставили Святую Троицу Рублёва после реставрации и без годуновского оклада. Икона поразила Дурылина яркостью и силой красок. «Среди других икон и ликов эта: виденье, горнее явление, Богоявление. Она в храме – как будто ангел в толпе». Мыслям об этой иконе, молитве перед ней, об Андрее Рублёве Дурылин отводит несколько страниц в дневнике «Троицкие записки».

Из этого дневника узнаём: как ни старается Сергей Николаевич ограничить себя духовным деланием, сосредоточиться на молитве – не получается. Он сжигает свои дневники 1915–1916 годов, записи, сделанные в Николаевке (имении В. Н. Кавкасидзе, тётки Сидоровых, где часто гостил в 1911–1913 годах) и в Крыму (где жил с Колей Чернышёвым, который лечился от туберкулёза), и тетрадь своих стихов. И «точно гору скинул с плеч». Но в то же время он пишет рассказ «Осинки». «Не могу не писать», – признаётся себе. Хочет писать роман. Продолжает работать над триптихом «Три беса» – на что получает отзыв Коли Чернышёва: «Вредный рассказ» и от Серёжи Фуделя: «Дальше не продолжайте»; делает выписки для задуманной книги «Как умирают». Получив благословение духовника о. Порфирия, переписывает письма Леонтьева о. Иосифу Фуделю и радуется сходным мыслям, движениям души. В дневнике записывает: «Как велик труд христианина в міре. Оттого и люблю Леонтьева, что он весь в этом. В этом тайна – отчего его принял в себя монастырь, а <…> ни Хомякова, ни Достоевского, ни Соловьёва не принял»[245]245
  Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». С. 75.


[Закрыть].

Много времени проводит Сергей Николаевич с учеником – Мишей Олсуфьевым, привлекая его к своей работе над рукописями, читает ему свои воспоминания о В. А. Кожевникове, ездит с ним в монастырь в Хотьково, вместе они стоят на службе в келье преподобного, ведёт неторопливые беседы, сидя у камина.

Трудно пишутся воспоминания об о. Иосифе Фуделе. Как рассказать о его «мыслительном одиночестве», о его знании, что «мир преходит», что неверующие в Бога строят свой мир на песке, а также и о «воздействиях духовных» отца Иосифа на ум, чувство, волю Дурылина. Но написал и прочитал их М. А. Новосёлову, Г. А. Рачинскому и др. Начал записки о своём детстве.

Очень мешают сосредоточиться, собрать себя «по разорванным жизнью и грехом кусочкам» поездки в Москву, в Абрамцево. «По приезде из Москвы никак не войдёшь в себя. Бесконечно тянется что-то московское: Москву привозишь с собой сюда». Вот его запись в Троицком дневнике только одной поездки в Москву в июне 1919-го: «…был у тётки, оттуда на минуту к Коле, Шуре [Чернышёвым], ночевал у Над[ежды] Ивановны] [Успенской]. Обедня. У Воли [Разевига]. <…> Оттуда к Боголюбской на молебен. Там Коля – с ним и Серёжа [Фудель]. Встреча с Л[еманом]. Читал мальчикам „Дедова беса“. <…> Ночевал с Колей у С. Утром к Шатр. Днём у брата. Утром сюда»[246]246
  Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». С. 91–92.


[Закрыть]. И в Сергиев Посад к нему постоянно кто-то приезжает. В апреле 1919 года Сергей Николаевич и Сергей Павлович Мансуров ездят в Москву хлопотать «по Козельскому делу» – о сохранении Оптиной пустыни.

Тянет в Оптину. В письмах отцу Анатолию испрашивает благословение на каждое дело, а в первую очередь на монастырь. Старец Анатолий о монастыре отвечает уклончиво, понимая, что Дурылин не готов к монастырской жизни, да и ситуация в стране непредсказуема. Советует положиться на Промысл Божий, а там «определится, к чему у тебя призвание, к учёности или внутреннему деланию»[247]247
  Там же. С. 63.


[Закрыть]. В Оптину ехать не советует, так как судьба обители не ясна. От тоски и уныния рекомендует читать письма старца Макария, где описана борьба «с сею лютою страстью». К середине 1919 года Дурылин, похоже, уже и сам понимает, что Оптину ему Бог не даст.

Первого апреля 1919-го большевики вскрыли мощи преподобного Сергия Радонежского и держали их некоторое время под стеклом обнажёнными. Дурылин в дневнике описывает общее потрясение, молебны и плач толпы на площади перед лаврой. «В душе – сознание собственной вины, греха, гадости, смуты». И крик души: «Прости нас, прости, Преподобный!» К мощам идёт непрерывный поток прикладывающихся. Очередь от Святых ворот. Большинство со свечами. Дурылин шёл в очереди и молился, а войдя в храм, ясно ощутил сильнейшее благоухание. «Это не был запах ладана. Службы не было. Это особое. Его слышала и Таня [Розанова] и сказала мне». «Нет, ничего в жизни не видал я тяжелее, – ни в чём никогда не видел я большего обнаружения, противуположения, противустояния Божия – и сатанина, Добра попираемого и Зла попирающего!»[248]248
  Там же. С. 76–79.


[Закрыть]

И опять мысли о разделении страны на Русь и Россию. Только теперь не такие оптимистичные. «Русь, которую я любил, умерла». «Будут до конца два стана русских, а то, что между ними, промежуточное, будет всё уменьшаться: вливаясь огромной волной – в „окаянную“ и просачиваясь маленьким ручейком – в „Святую“. Это и будет всё содержание дальнейшей русской истории в её сокровенном и в её явном»[249]249
  Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». С. 79.


[Закрыть]. И грустит оттого, что уходит старая Россия. Уже нет В. А. Кожевникова († 1917), Ф. Д. Самарина († 1916), о. Иосифа Фуделя († 1918), Пети Картушина († 1916), Д. А. Хомякова († 1919). И никто не может их заменить. Уходят милые сердцу люди: Георгий Мокринский († 1919), В. В. Розанов († 1919), любимая единокровная сестра Катя[250]250
  Екатерина Николаевна Жемочкина (урождённая Дурылина, 1860-е – 1918).


[Закрыть] и тётушка Мария Васильевна, за четыре дня до смерти навещавшая его в Посаде.

Бывая в Москве, старается зайти в Данилов монастырь. Там похоронен Георгий Хрисанфович Мокринский, его «опора, учитель, хранитель». Мучает чувство вины, что всё брал от Георгия и ничего не давал взамен для его души. Там владыка Феодор (Поздеевский)[251]251
  Епископ Феодор (в миру Александр Васильевич Поздеевский, в схиме Даниил, 1876–1937) – епископ Волоколамский, викарий Московской патриархии. Ректор Московской Духовной академии в 1909–1917 годах. С 1917 года – настоятель Свято-Данилова монастыря в Москве.


[Закрыть], под покровительство которого направляет старец Анатолий. В монастыре можно и пообедать, и переночевать (свою комнату в Москве Сергей Николаевич оставил брату Георгию). С епископом Феодором тесно общается М. А. Новосёлов. Он и живёт сейчас в Даниловом монастыре. По некоторым сведениям, Новосёлов в 1921 году тайно пострижен в монахи с именем Марк, а в 1923-м хиротонисан во епископа катакомбной церкви. С этого времени начинается его тайная «катакомбная» деятельность. Вскоре он переходит на нелегальное положение и скрывается у своих многочисленных друзей. При этом он, не имея советских документов, разъезжает по стране, основывая тайные общины, участвуя в сокрытии от богоборцев христианских святынь, утверждая бескомпромиссное следование Православию. С 1922 по 1927 год Новосёлов написал 20 «Писем к друзьям», которые теперь опубликованы[252]252
  Новосёлов М. А. Письма к друзьям. М.: ПСТБИ, 1994.


[Закрыть]. В 1928-м его арестовали, в январе 1938-го приговорили к расстрелу. Ныне он причислен к лику святых.

У АЛЕКСИЯ МЕЧЁВА

Восьмого марта 1920-го епископ Феодор (Поздеевский) в Троицком храме Данилова монастыря рукоположил Дурылина в сан диакона, а 15 марта в храме Святителя Николая в Клённиках – в сан иерея с обетом безбрачия (целибат). В копиях, сделанных Дурылиным, сохранились документы о его рукоположении: его прошение с резолюцией патриарха Тихона и отзывом протоиерея Алексия Мечёва, присяга Дурылина и допрос его членами Епархиального совета В. Виноградовым и Н. Вышеславцевым[253]253
  Копии документов о рукоположении С. Н. Дурылина // РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 956.


[Закрыть].

Поворот в судьбе С. Н. Дурылина произошёл под влиянием московского старца отца Алексия Мечёва, настоятеля церкви Святителя Николая в Клённиках на Маросейке. Вот как Дурылин описывает этот решающий момент в его жизни: «В памятный для меня час, когда о. Алексий на исповеди, в кабинете, решил, что мне должно быть священником, я принял его волю с радостью и покорностью. На столе стоял портрет о. Анатолия. Батюшка прочёл мою мысль, мгновенно возникшую во мне при взгляде на портрет: „Как же я без ведома моего старца, о. Анатолия, принимаю такое важное решение?“ – и ответил моим мыслям, а не словам: „Напишем о[тцу] Анатолию. Он благословит“, – и действительно, через две недели, несмотря на всю неверность и почти невозможность тогда письменных сношений, я уже получил ответ о. Анатолия – тот самый, о котором мне сказал о. Алексий»[254]254
  Дурылин С. Н. Памяти отца Алексея. [Написано до 1928 г.] //Архив Г. Е. Померанцевой. Машинопись.


[Закрыть]. «Возлюбленный о Христе раб Божий Сергий! – пишет о. Анатолий. – Сам Господь управит жизнь твою во благое и ныне и в будущем твоём, которое несомненно вырастет из настоящего твоего призвания. Теперь уже излишни ответы на вопросы о Даниловом монастыре (или Зосимовой пустыни). <…> Промысел Божий в лице о. Алексея влечёт тебя, несмотря на молодость твою, на дело трудное безбрачного священства, то да поможет тебе Владычица Небесная вступить в ряды знаменательные в наше время лиц не духовного, учёного сословия, взявших на себя подвиг священства. Да подаст тебе Царь небесный и силы, и разумение, и бодрость духа. <…> Теперь как Патриарх если одобрит. Благословит. И аз от всей души желаю»[255]255
  РГАЛИ. Ф. 2980. Оп.1. Ед. хр. 412а.


[Закрыть]. Радуется о. Анатолий, что в лице о. Алексия Дурылин «нашёл себе опору явную».

Так, по благословению старцев Алексия и Анатолия Дурылин не пошёл в монастырь, а стал священником, тем самым направив свою жизнь совсем по другому руслу.

Одна из духовных дочерей о. Сергия Дурылина – Евгения Александровна Галицкая – вспоминала слова о. Алексия Мечёва о нём: «Вот как-то раз, уехавши от меня, Сергей Николаевич пишет: „Меня зовут в Оптину, в Абрамцево. Думаю туда и сюда съездить“. А я отвечаю: „Никуда тебе не надо. Приезжай на Маросейку“. Приехал и был доволен. Его никто не знает, как я»[256]256
  Архив Г. Е. Померанцевой. Машинопись.


[Закрыть].

В те годы, когда рушились не только государственные, гражданские устои, но и в Церкви начался раскол, одни люди бросились в атеизм, другие, наоборот, искали спасения в вере, в Церкви. Монашество в том виде, каким оно было до революции, не могло оставаться. Да и монастыри закрывались. В 1920-е годы протоиерей Валентин Свенцицкий в своих беседах о духовной жизни предупреждал о необходимости душу свою вести к внутреннему монастырю, читал проповеди о монашестве в миру. «С одной стороны, уничтожение прежних монастырей, с другой стороны, всеобщее безбожие и отпадение от веры – эти два условия неизбежно приводят верующих людей к новому внутреннему монастырю»[257]257
  Валентин Свенцицкий, протоиерей. Монастырь в миру. Проповеди и поучения. 1921–1926 гг. T. 1. М.: ПСТБИ, 1995; Беседы о духовной жизни. СПб.: Сатисъ, 1995.


[Закрыть]. Об этом же говорил протоиерей Валентин Амфитеатров. Батюшка Алексий Мечёв разделял их мысль, что можно и в миру жить монахом по духу, не выполняя внешне правила монастырской жизни, немыслимые вне стен монастыря. Он считал, что не следует бежать от жизни, от людей, христианин должен быть солью общества, на каком бы посту он ни находился. «Твоё монашество, – говорил он своим духовным детям, – любить тех, с кем в жизни Господь тебя поставил»[258]258
  Пастырь добрый. Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва. М.: Серда-Пресс, 2000. С. 188, 696.


[Закрыть]. Возможно, это же он сказал и Дурылину.

Связь старцев Анатолия и Алексия была глубока, несмотря на то, что виделись они всего один раз в жизни. Они были «одного духа», духа любви всепрощающей и всеисцеляющей. Объединяло их «благодатное единство старчествования». Своих духовных детей они передавали друг другу.

На столе о. Алексия Мечёва стояла карточка настоятеля оптинского скита отца игумена Феодосия (Поморцева, 1854–1920), которого Батюшка очень почитал, и взаимно. Однажды о. Феодосий, приехав в Москву, посетил храм о. Алексия во время службы. Он видел, как «идут вереницы исповедников, как истово и долго проходит служба, как подробно совершается поминовение, какие толпы народа ожидают приёма, как долго длится этот приём. Видел и сказал о. Алексию: „Да, на всё это дело, которое вы делаете один, у нас в Оптиной несколько человек понадобилось бы. Одному это сверх сил. Господь вам помогает“»[259]259
  Пастырь добрый… С. 145.


[Закрыть].

«Я помолюсь, а ты забудь», – говорил в ответ на просьбу о помощи отец Алексий. И его молитва помогала в горе, беде, в отчаянии, сомнениях – во всём. Он свято верил в силу молитвы, в её всемогущество. И если кто-то изумлялся действенной помощи его молитвы, он отвечал: «А просто Бог дал мне детскую веру».

Дурылин увидел в отце Алексии Мечёве непостижимо светлого подвижника, совершающего духовный подвиг не в тишине монастыря, а в миру, в суете большого города, в заботах о каждом прихожанине и о своей семье тоже, в комнате с вечными посетителями и телефонными звонками, в отсутствии не то что трапезы, а просто еды неспешной. Всё наскоро. И при этой суете «молитва возносилась к Богу, и любовь одухотворяла каждое движение руки и слово языка, и радость сияла на лице, и любовь, и мир, и радость о Дусе Святе. Любовь текла в души и скорбных и падших, обновляя и воскрешая их…»[260]260
  Дурылин Сергей. «Во граде, яко в пустыне, живы́й…» // Пастырь добрый. С. 5.


[Закрыть].

Обретя такого наставника, отца, Батюшку, как любовно называет его в письмах и мемуарах Дурылин, конечно, он старался ему соответствовать. У Батюшки учился он перегружать чужую ношу горя и беды на свои плечи. Помнил его слова: «Сердце пастыря должно расшириться настолько, чтобы оно могло вместить в себя всех, нуждающихся в нём»[261]261
  Жизнеописание московского старца отца Алексея Мечёва / Сост. монахиня Иулиания. М.: Русский хронограф, 2002. С. 163.


[Закрыть]. В крошечной холодной шестиметровой каморке о. Сергия Дурылина при храме стуки в дверь не замолкали до глубокой ночи, люди шли за советом, за духовной поддержкой. В Народной Духовной Академии, открытой осенью 1921 года, он читал курс аскетики для всех желающих. Раз в неделю, в очередь с другими священниками, после вечернего богослужения проводил беседы с прихожанами – рассказывал об оптинских старцах, об Оптиной пустыни. Батюшка на таких беседах читал жития святых, о. Сергий Мечёв строил свои беседы на трудах Святых Отцов Церкви. В Клённиках о. Алексий Мечёв организовал приют и школу для сирот и детей несостоятельных родителей. Дурылин очень успешно вёл занятия с детьми.

Священники у о. Алексия Мечёва служили по два-три раза в неделю. Прихожане отмечали, что у Батюшки молитва страстная и сильная, а у о. Сергия Дурылина – тихая и покорная.

Призывал о. Алексий и к простоте во всём, прежде всего в мыслях, в словах. И как всегда, не назиданием, а мягко, с юмором. «Бывало, заумствуешься при нём, – вспоминал Дурылин, – вознесёшься, пустишься в величайшую отвлечённость, а он скажет, смеясь: „А я не грамотный, не понимаю“, – и этим вернёт к <…> истинному, насущному»[262]262
  Дурылин Сергий. Маросейский батюшка//Пастырь добрый. С. 145.


[Закрыть].

Единственным человеком в Москве, с которым можно было говорить обо всём, зная, что он поймёт, Дурылин считал о. Алексия Мечёва. К нему шли учёные и простецы, художники и общественные деятели, священнослужители и дети, и он понимал всех, кто нёс ему своё горе, каждому давал утешение. Как свидетельствуют духовные дети о. Алексия Мечёва, каждый из них мог считать себя исключительно им любимым и ему нужным. Ради одной прихожанки мог назначить служить вторую обедню.

Дурылин как-то позвал на литургию к о. Алексию художника М. В. Нестерова, тогда ещё незнакомого с Батюшкой. Тот отстоял службу, пил чай с о. Алексием, а на вопрос Дурылина: «Ну что, как?» – ответил: «Да чего уж, чудесный, из-под рясы отовсюду мальчишки выскакивают, настоящий он, подлинный»[263]263
  Там же.


[Закрыть].

Благословляя о. Сергия Дурылина на литературную работу и возлагая надежды на его труды, Батюшка повторил ему: «Ум – это только рабочая сила у сердца»[264]264
  Там же. С. 141.


[Закрыть].

Постепенно образовывался круг духовных детей о. Сергия Дурылина. Батюшка учил, что надо стремиться не к широте этого круга, а к глубине духовного воспитания, к воздействию на каждого любовью.

К отцу Сергию Дурылину на Маросейку в 1920 году пришёл за духовной помощью художник Роберт Рафаилович Фальк. Завязавшиеся отношения сохранились на всю жизнь. «Я его очень люблю, – записал Дурылин. – Много вместе пережито, и встреча наша была около страдания. Тут всегда крепко»[265]265
  Дурылин С. Н. В своём углу. М., 2006. С. 673.


[Закрыть]. В 1921-м Р. Фальк начал писать портрет Дурылина, но неудачно. Дурылин сказал ему: «Роберт Рафаилович, вы пишете не портрет, вы пишете nature morte с человека. Он посмотрел на меня и сказал: – Вы правы, это мучит меня»[266]266
  Там же. С. 634.


[Закрыть].

В марте 1922 года священник Сергий Дурылин причащал Георгия Ивановича Чулкова – поэта, прозаика и, как его называют, «организатора литературной жизни». Они раньше были знакомы «шапошно». А тут «встреча у Чаши Христовой» положила начало близким, душевным отношениям[267]267
  РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 297. Л. 2 об. Георгий Иванович Чулков (1879–1939) – поэт, драматург, прозаик, критик. Издатель и редактор литературных и философских журналов, альманахов. Исследователь творчества Тютчева, Достоевского, Пушкина.


[Закрыть].

В первый год своего служения отец Сергий Дурылин познакомился с Евгенией Александровной Нерсесовой и её семьёй. Эти люди стали ему близкими и родными, не раз он находил у них поддержку и помощь в трудные моменты своей жизни. Александр Нерсесович – юрист-международник, после 1917 года работал директором фундаментальной библиотеки МГУ. Евгения Александровна (урожденная Бари) окончила философский факультет Высших женских курсов; в 1912-м перешла из лютеранства в православие и была прихожанкой храма Николы в Клённиках. Она посещала лекции и беседы о. Сергия Дурылина, а своих дочерей – Екатерину (Рину), Магдалину (Марию) и Зину (Зику) приводила на его воскресные занятия с детьми. С ними приходили и дети их родственников Воскресенских. Вскоре Евгения Александровна организовала группу домашнего обучения для своих и нескольких приходящих детей, так как в школе почти ничему нельзя было научиться, да и антирелигиозные настроения в ней процветали. А семья была глубоко религиозная. Преподавать литературу пригласили о. Сергия Дурылина. Он, как и прежних своих учеников, покорил учениц умением развивать творческое отношение к изучаемому предмету и анализировать его на фоне исторического контекста. В этой группе занималась и внучка о. Алексея Мечёва Ирина. Евгения Александровна оставила в зелёном альбоме Дурылина такую запись: «…И с 1-го же дня, как мы узнали Вас (воскресенье: Жён Мироносиц, 1920 г), я стала горячо благодарить Бога: Вы были той помощью Божіей, о которой я молилась…»[268]268
  Дурылин С. Н. Альбом. Л. 170.


[Закрыть]

От большой загруженности, плохого и скудного питания, недосыпания у о. Сергия Дурылина начались обмороки. Это заметила Ирина Комиссарова[269]269
  О жизни и судьбе Ирины Алексеевны Комиссаровой-Дурылиной см. статью В. Н. Тороповой «Крепче смерти» (Московский журнал. 2008. № 7).


[Закрыть] (1899–1976) – одна из сестёр общины, которую в 1919 году организовал при храме, по благословению патриарха Тихона, протоиерей Алексий Мечёв. Целью общины было помогать бедствующим и больным людям в приходе. В голодные годы поддерживали около тридцати семей. Сестра Ирина вместе с другими ходила по домам, обмывала и обстригала тифозных, по субботам разносила продуктовые пайки, приобретённые на средства церкви: пшено, чечевицу, муку, картофель – что удавалось достать. Никого не пугали ни тяжёлая работа, ни возможность заразиться. Достаточно было слова Батюшки: «Надо им помочь, и они поправятся»[270]270
  Все цитаты из неопубликованных и разрозненных воспоминаний Ирины Алексеевны Комиссаровой привожу по материалам архива Г. Е. Померанцевой.


[Закрыть], – и шли без страха и сомнения. Медицинскую помощь оказывали врачи и медсёстры из духовных детей Батюшки, в их числе два замечательных безотказных доктора, великолепные диагносты: Николай Николаевич Мамонов и Сергей Алексеевич Никитин[271]271
  Сергей Алексеевич Никитин (1895–1963) – врач-невропатолог, в 1920-е годы прихожанин, потом староста храма Святителя Николая в Клённиках на Маросейке. В 1927 году тайно рукоположен в иерея. С 1931 по 1934 год после ареста работал в лагерном медпункте. В 1959 году принял монашеский постриг. В 1960 году хиротонисан во епископа Можайского, викария Московской епархии. Друг и корреспондент Дурылина. Его письма Дурылину в сокращённом виде приведены в статье В. Н. Тороповой «Я всегда чувствовал Вашу любовь» (Московский журнал. 2010. № 4). См. о нём: Пономаренко Д., диакон. Епископ Стефан (Никитин): Жизнеописание, документы, воспоминания. М.: ПСТГУ, 2010.


[Закрыть]. С обоими молодой священник Дурылин был дружен. К несчастью всех бедных пациентов, которых доктор Мамонов лечил бесплатно, он умер в 1920 году от тифа. С доктором Никитиным самые тёплые отношения сохранялись до конца жизни. Об этом свидетельствуют письма С. А. Никитина Дурылину и воспоминания Ирины Алексеевны.

Мечёвскую общину отец Павел Флоренский называл «дочерью Оптиной пустыни»: «Тут жизнь строилась на духовном опыте. О. Алексей учил своей жизнью, и всё вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей Общины. Поэтому, хотя Община не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сёстры милосердия – духовные дети о. Алексея – обслуживали больных, обращавшихся к о. Алексею за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о. Алексея, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при Общине своего организованного приюта, но нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили члены Маросейской Общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о. Алексею в деле „разгрузки“ страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединёнными единым духом»[272]272
  Флоренский П. А. Сочинения: В 4 т. Т. 2. М., 1990. С. 626.


[Закрыть].

Работала Ирина в Москвотопе[273]273
  Московский топливный комитет занимался обеспечением Москвы топливом в «бестопливные» 1919–1921 годы.


[Закрыть]. В их столовой часто оставалась ржаная каша (распаренная рожь), и Ирина приносила ведро, а то и два этой каши домой подкормить знакомую молодёжь. Стала подкармливать и о. Сергия Дурылина. С этого и началось их знакомство. По-человечески она жалела его: крайне беспомощный в бытовом отношении, он страдал и от голода, и от холода (мамин плед, служивший одеялом, и тот украли).

Она ходила на его беседы. Ей нравилось, как просто, понятно он говорит обо всём. Наделённая природным глубоким умом и любознательностью, она, проучившись лишь два с половиной года в сельской школе, жадно тянулась к знаниям и сразу поняла, какую помощь в этом ей может оказать о. Сергий Дурылин.

Поделилась с ним и своей заботой о младшей тринадцатилетней сестре Шуре, жившей в деревне с бабушкой и средней сестрой Полей. По просьбе Дурылина Шуру взяли в семью Нерсесовых, и она некоторое время воспитывалась наравне с их дочерьми. Шуре было 11 месяцев, когда умерла мама. Старшую – Ирину отец забрал в Москву, где работал истопником в богатом доме. С тринадцати лет она начала сама зарабатывать – служила поначалу девочкой на побегушках. Весёлая, задорная, никогда не унывающая, изобретательная на незлые шалости, затеи, она умела поднять настроение грустящим, вдохнуть бодрость и уверенность в своих силах в тех, кто упал духом. Природный ум и народная сметливость помогали ей быстро находить выход из сложных ситуаций. Любая работа у неё кипела в руках, спорилась. Все эти качества оценил в ней о. Сергий Дурылин и начал руководить её образованием. А её внимание и заботы были ему житейски необходимы.

Однажды состоялся разговор, навсегда определивший их отношения. Дурылин спросил: «Хочешь ли ты быть богатой?» Она ответила: «Нет, вон висит платьице на колышке, другое – на мне, и довольно». – «Почему?» – «Богатство не даёт свободы, вещи связывают человека. А я бы хотела остаться свободной». – «Зачем?» – «Чтобы в любой момент быть там, где я нужна людям. Хочу помогать другим, кому трудно живётся». Он благодарно сжал её руку: «Я так же думаю с детства». Задав себе вопрос: «Что меня роднило с Сергеем Николаевичем?» – Ирина Алексеевна отвечает: «Внутреннее желание быть свободной, думать свободно, ни с чем себя не связывать». В своих разрозненных по листочкам воспоминаниях Ирина Алексеевна записала и следующий разговор, объясняющий, что ещё оценил Сергей Николаевич в её отношении к нему. Он сказал: «Когда мама скончалась, точно часть, нет, не часть, а всё сердце вынули у меня, так мне было тяжело. Начала моя душа метаться и искать утешения в жизни. Вот я и протягиваю тебе руку теперь, как к матери». Ирина Алексеевна возразила: «Плохую вы мать избрали, я ведь ещё очень молоденькая, какая я буду мать вам». Он объяснил: «Душа у тебя материнская, а я её ищу»[274]274
  Материнскую душу Ирины Алексеевны я ощутила в полной мере, когда в конце 1960-х годов она приютила нас с мужем, и мы несколько лет жили одной семьёй.


[Закрыть].

Наступил 1922 год. Голод в Поволжье. Началось изъятие церковных ценностей. С весны 1921-го о. Сергия Дурылина перевели настоятелем в Боголюбскую часовню у Варварских ворот. Но в «свои» дни он продолжал служить в церкви Святителя Николая в Клённиках. Часовня в честь иконы Божией Матери Боголюбской была устроена в Варварской башне Китайгородской стены в 1880 году (ликвидирована в 1923 году, разрушена в 1928-м). Сослужил Дурылину о. Пётр Давыденко. Оба они и жили в одном из внутренних помещений часовни. В дневнике Дурылина марта-апреля 1922 года краткая апрельская запись: «Пон[едельник]. Произошло у нас „изъятие ценностей“. С 1 до 7 дня. 7 человек. Все без приключений. Все – русские, рабочие, атеисты. Мне: „Вы давно священник?“ – „2 года“. – „А раньше?“ – „Преподаватель“. – „Как же вы это [в] такое неудачное для вас время?“ – „В него-то и хотел“. – „Значит, наступление на нас?“ – Вас[илий]. Иванович]: „Нет, не на вас, наступление на діавола“»[275]275
  РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 297.


[Закрыть].

Свидетельство самого Дурылина, подтверждённое его письмом Ирине Комиссаровой о том, что он никакие шаги не предпринимает без благословения Батюшки, опровергает бытующее мнение, что он перешёл в Боголюбскую часовню без благословения о. Алексия Мечёва. «…Пойми ты меня, дорогая дочь моя духовная: я горячо Батюшку люблю и уважаю его. <…> По его благословению я не пошёл в монахи и принял священство – значит, переменил всю свою жизнь. Все важные шаги моей жизни я не совершал без него. <…> Одного его слова мне достаточно, чтобы поступить, как он велит»[276]276
  Архив Г. Е. Померанцевой. Письмо из Владимирской тюрьмы.


[Закрыть].

На Пасху 1922-го в последний раз служил о. Сергий Дурылин вместе с о. Алексием Мечёвым, о. Сергием Мечёвым, о. Лазарем и о. Петром.

Судьба уготовила Дурылину тяжёлые испытания на целых 11 лет. Начался период скитаний – арестов, ссылок, тягот житейских, физических и духовных.