Текст книги "Дорога на Компьен"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Итак, остались позади долгие дни тяжелых испытаний. Маркиза преодолела их, приобретя еще большую, чем когда бы то ни было прежде, силу.
Скоро, очень скоро Луи позабыл о своем желании начать новую жизнь. И вот уже он отправился в Олений парк.
***
e/>
Мадам Бертран радостно приветствовала его, заявив, что это один из самых счастливых дней в ее жизни. В общем-то она не кривила душой, несколько измученной страхом потерять такое теплое местечко.
– Кого бы вы хотели увидеть сегодня, сир? – спросила мадам Бертран.
– Скажите мне, как они тут без меня? Что они думали о моем долгом отсутствии?
– Они думают, сир, что вы где-то далеко. Так я им сказала. Им не терпится поскорее услышать о вашем возвращении, каждый день спрашивают меня, когда вы вернетесь. Все они очень милы... кроме Луизон. Она плохо себя вела.
– Очень жаль, – сказал Луи, решив, что в это свое посещение он с Луизон не повидается.
Но тут за дверью послышались чьи-то шаги, и, оглянувшись, он увидел Луизон.
Мадам Бертран выпрямилась, приняв суровый и неприступный вид. Девушкам не разрешалось входить в эту комнату.
Луи сразу заметил, что Луизон изменилась: похудела и глаза у нее стали огромными. Но она стала еще красивее, когда счастливая улыбка озарила ее лицо.
– Мой господин, мой король, вы снова здесь, вы здоровы, – крикнула Луизон. – Этот убийца не причинил вам вреда!
Мадам Бертран лишилась дара речи. Однако король, как обычно, снисходительный, ничем не выдал своей обеспокоенности тем, что эта девушка знает, кто он.
Луизон же бросилась к его ногам и, безудержно рыдая, целовала его руки. – Встаньте, – вновь обретя дар речи, приказала девушке мадам Бертран, – встаньте и немедленно идите к себе.
Луизон, не переставая рыдать от радости, как будто не услышала обращенных к ней слов. Мадам Бертран грубо подняла Луизон с пола и поставила на ноги.
– Вы с ума сошли,– сказала она,– сами не знаете, что несете. У вас галлюцинации.
– Не браните так строго ребенка, – сказал Луи. – Ну-ну, голубушка, – обратился он ласково к Луизон, – успокойся.
– Я знаю... вы – король, – всхлипывала Луизон. – Я видела письма у вас в кармане. Я чуть не умерла, когда узнала что этот негодяй хотел убить вас.
– Не надо так убиваться, – сказал Луи. – Пойдем к тебе, посидим вместе за легким ужином, и ты расскажешь мне о своих горестях, которым пришел конец. Согласна, а?
– Вы снова здесь! – радостно воскликнула Луизон. – Вы здоровы. Я больше не хочу умирать!
Жестом король отпустил мадам Бертран, а сам вместе с Луизон отправился в ее апартаменты.
Их легкий ужин затянулся на несколько часов. Когда король ушел, Луизон казалась обретшей великое утешение.
Мадам Бертран помогала королю, когда он готовился покинуть дом в Оленьем парке.
– Сир, – воскликнула она, вся трепеща от охватившей ее тревоги, – я понятия не имела о том, какая скверная эта девушка.
–Да, досадно, конечно, – сказал Луи, – но виноват во всем я сам. Нельзя было так беспечно оставлять свой камзол в таком месте, где она сумела обшарить мои карманы.
– Я сделала все возможное, чтобы сохранить инкогнито Вашего Величества.
– Знаю, – сказал король. – Я бы не хотел, чтобы эти девушки оставались здесь и болтали о том, что с ними произошло. Польский граф... превосходная была идея. – Луи всплеснул руками, всем своим видом выражая сожаление.
– Ее нельзя больше оставлять здесь?
– Ничего другого не остается.
– Она сказала, что сойдет с ума, если никогда больше не увидит вас.
– С ума, – отозвался король. – Этой ночью с ней была истерика. Я бы охотно поверил, что с головой у нее не все ладно.
Мадам Бертран промолчала, и король продолжал:
– Вы славная женщина, мадам Бертран, и хорошо делаете свое дело. Думаю, для меня было бы лучше, если, придя сюда в следующий раз, я не найду здесь нашей юной подружки.
Мадам Бертран наклоном головы выразила свое полное понимание и готовность выполнить волю короля. С этими необузданными малышками из низов не было никакого сладу. Рыдают, рвут на себе волосы, кричат о самоубийстве, а королю такое поведение несносно. Еще бы! Какая пропасть между этими воплями и версальским этикетом.
***
Из Версаля Дамьена доставили в камеру в Консьержи. Несмотря на все перенесенные пытки, он пребывал в состоянии экстаза.
Его заковали в кандалы так, что он не мог даже лечь на пол. Зря старались его мучители. С того памятного, ветреного дня, когда с перочинным ножом в руке он шагнул к королю, его старательно пытали, упрямо добиваясь, чтобы он во всем сознался, а он смеялся в лицо своим палачам и не сказал им ничего, кроме правды.
– Я сделал это ради народа и во славу Божию, – твердил он как заклинание.
Суд над Дамьеном проходил в Высшей Палате парламента. Дамьен держался на суде с достоинством. Он искренне уверял своих судей в том, что не испытывает к королю враждебных чувств, что хотел лишь выразить свой протест против распущенности короля и против тяжких условий, в которых живет простой народ.
Дамьена приговорили к самой мучительной смерти, какую только сумели придумать для него судьи. К четвертованию на Гревской площади.
***
Десять тысяч человек столпились на улицах Парижа, чтобы увидеть казнь Дамьена. Люди стояли на крышах, выглядывали из каждого окна, взбирались на возвышения...
Сюда, на Гревскую площадь, привезли из тюрьмы Дамьена, чтобы подвергнуть его пыткам и варварской казни, но сначала дать ему увидеть приготовления к ней.
Полчаса на глазах у смертника разводили огонь, готовили лошадей, которым предстояло разорвать его тело на части, устанавливали скамью...
Толпа ждала, охваченная пугливым любопытством, незримо содрогаясь и словно затаив дыхание в предвкушении жуткого зрелища. Такой приговор никого не удивил бы во времена Генриха Четвертого, когда вот так же пытали и казнили Равальяка за то, что он убил короля. Но теперь люди стали более чувствительными, более цивилизованными, и для многих происходившее на площади было тяжелым испытанием. Дамьен застонал, когда в его тело впились раскаленные докрасна щипцы. Эта пытка длилась целый час, и в раны одна за другой медленно срывались капли расплавленного свинца, доводя до предела страдания жертвы и затягивая их.
Почти уже мертвого Дамьена приковали железными кольцами к скамье, где должно было совершиться четвертование. К его рукам и ногам привязали канаты, которые лошади потянули в противоположных направлениях.
Но лошади так и не довели дела до конца. Палач, внезапно преисполнившись сочувствия к своей жертве, отрубил судорожно дергающуюся руку от истерзанного тела, которое тут же поглотило пламя.
Это было невыносимое зрелище, и толпа притихла от леденящего кровь ужаса. Слышен был лишь чей-то одинокий голос. Невероятно, говорил кто-то, что такое варварство происходит в 1757 году.
Король категорически отказался выслушать сообщение о совершившейся казни. Это была одна из тех неприятных тем, которых он всегда стремился избегать.
Когда же королю рассказали, что какая-то женщина, надеясь угодить ему, расположилась вблизи места казни и разглядывала все до мельчайших подробностей, он закрыл лицо руками и воскликнул: «Мерзкая тварь!»
***
Так закончилось «дело Дамьена».
Когда толпа почти уже рассеялась, какой-то экипаж, грохоча, пронесся по улицам Парижа. В нем сидела мертвенно-бледная от страха девушка и рядом с ней какая-то женщина.
Это мадам Бертран увозила в дом для умалишенных Луи-зон, которой не суждено было никогда больше увидеть Олений парк и своего возлюбленного, о котором она узнала, что он король Франции.
ПОЯВЛЕНИЕ ШУАЗЕЛЯ
Война складывалась для Франции неудачно. Французские солдаты славились как лучшие в мире, но вот те, кто командовал ими, увы, подобной славой похвалиться не могли. Дело в том, что многие военачальники оказались назначенными на свои высокие посты не потому, что были достойны их, а потому, что их назначение было приятно одной очаровательной особе в Париже.
Франция нуждалась в том, чтобы ее делами управлял сильный мужчина, а управляла страной женщина. Она была умна и очаровательна, обладала высокой культурой и артистизмом. Никто не ставил под сомнение ее достоинств. Однако на важные государственные дела она смотрела лишь с версальской колокольни. Ее цель состояла не в укреплении положения Франции среди европейских держав, а в упрочении своей собственной позиции в глазах короля. Более того, она абсолютно не способна была понять стратегию, необходимую в напряженных дипломатических отношениях с другими странами.
Ее друзья жаждали почестей. Она любила своих друзей и хотела уверить их в своих дружеских чувствах. В результате им доставались почести, а Франция проигрывала сражения.
Принц Субиз проявил по отношению к маркизе лояльность, когда ее положение казалось ей шатким в связи с делом Дамьена. Маркиза сочла необходимым отблагодарить его за это, и принц Субиз был назначен командующим армий!
Этот легкомысленный и изнеженный человек никоим образом не соответствовал столь ответственному назначению. К месту военных действий он прибыл как на увеселительную прогулку сопровождаемый множеством цирюльников и прочей челядью, без которой не мог да и не думал обходиться, отнюдь не собираясь расставаться со своими версальскими привычками. Солдатам нужны были развлечения, а как же! Поэтому при войсках завели странствующих актеров. А женщины? Без них солдатам тоже никак нельзя. А женщинам необходимы удобства и удовольствия не хуже парижских. Куда ж тут денешься без модисток, парфюмеров, портних, не говоря уже о неизбежных парикмахерах.
Ни один офицер не смел появиться на дежурстве, не завив и не напудрив волос. При дворе было модно, чтобы мужчины занимались рукоделием, а офицеры – тоже, как известно, мужчины, и многие из них посвящали немало времени этому благородному занятию, пока их боевые подруги развлекали их пением и танцами или, сидя бок о бок с ними, тоже вышивали замысловатые узоры.
Как, однако, ни красочны были эти узоры, как ни сладостно подобное времяпрепровождение, все это ничуть не способствовало военным победам. Скорее наоборот.
Закаленные в боях англичане и ганноверцы были куда менее элегантны, зато гораздо более воинственны, чем изнеженные французы.
Никчемность Субиза стала очевидной в сражении при Россбахе, где двадцать тысяч солдат Фридриха разбили шестидесятитысячное войско, которым командовал принц.
– Французская армия собиралась, кажется, напасть на меня, но не оказала мне этой чести и бежала при первых же залпах наших ружей, да так, что догнать ее нам оказалось не под силу – так оценил позднее Фридрих эту битву.
Лагерь, брошенный французами, являл собой весьма необычное зрелище для победителей. Цирюльники удрали, побросав парики и пудру, парфюмеры тоже поспешили унести ноги, оставив врагу благоухающие пузырьки и флакончики, на память об офицерах остались их вышивки, а о недавнем присутствии дам свидетельствовали их роскошные наряды.
Такая добыча ничуть не привлекала грубых прусских вояк, не имевших никакого понятия о парижской или версальской элегантности. Духи, щипцы для завивки волос и изысканные женские наряды в их глазах не представляли особой ценности, а вышивки вообще приводили в недоумение. Пруссаков не обучали столь утонченному искусству.
Фридрих был милостив с пленными и просил их не обижаться за то, что он не может создать для них условий, к которым они привыкли.
– Господа, – сказал он им, – вы должна простить мне, что я не готов содержать вас должным образом, но я не ожидал столь скорой встречи с вами и в таком количестве.
«Я пишу к Вашему Величеству в полном отчаянии. Ваше армия полностью разбита»,– сообщал королю принц Субиз.
Весть о поражении при Россбахе напугала Париж. Однако вскоре на смену страху пришли иные настроения. Ироничных парижан прорвало смехом. Они смеялись над королем, что позволяет маркизе назначать своих генералов. Они смялись над Субизом за его никчемность в роли командующего армией.
Как обычно, чувства парижан выражались в многочисленных песенках и эпиграммах. Вряд ли в те дни нашлось бы в Париже хотя бы один трактир, где не рассказывали бы язвительных историй о Субизе и о битве при Россбахе.
Большую популярность приобрели карикатуры. Одна из них изображала Субиза, с фонарем в руке разыскивающего свою армию, а под рисунком было написано: «Где моя армия? Украл ее, что ли, кто-то? Я потерял ее. О, хвала всем святым! Вот, она. Проклятье! Это неприятель!»
На другом рисунке Фридрих с усмешкой смотрел на закованного в цепи Субиза, говоря: «Что это за пленник? Ах, это принц Субиз! Скорее отпустите его. Нам от него больше пользы, когда он командует французской армией».
А чуть ниже этой издевательской надписи еще одна содержала тревожный вопрос: «Почему мы действуем на стороне Австрии? Разве Австрия не была всегда врагом Франции?».
Супруга дофина решилась даже обратиться к самой маркизе.
– Умоляю вас, – воскликнула она, – не назначайте больше генералов, мадам!
Но маркиза никогда не чувствовала себя столь уверенной в своих силах, как теперь. Оглядываясь назад и видя, как успешно она преодолела все превратности версальской жизни, Маркиза не сомневалась, что сумеет привести Францию к победе. Она даже изучала карты и составляла планы военных действий. И когда Берни, министр иностранных дел, после поражения французов под Россбахом предложил начать мирные переговоры, а король признался, что устал от войны, маркиза оставалась полна уверенности, что войну надо продолжать. Она возглавила партию сторонников войны.
Кто выходит из игры, проигрывает, решила она.
И война продолжалась.
***
Еще одним из генералов Франции был герцог де Ришелье, ценимый королем за то, что умел развлекать Его Величество.
Могло показаться странным, что этот состарившийся повеса стремился к участию в войне. Но у герцога были на то причины. За свою экстравагантную жизнь он наделал массу долгов и, хотя и преуспел в умении держать своих кредиторов на почтительном расстоянии, понимал, что вечно так продолжаться не может. Необходимо восстановить свое состояние. Идея Ришелье состояла в том, что надо отправиться на фронт военных действий и с награбленной у врагов добычей вернуться в Версаль богатым человеком.
Итак, в то время как Субиз, может быть, и преисполненный благих намерений, но бесславный неудачник, выказывал перед пруссаками свою беспомощность в военном деле, Ришелье совершал смелые набеги, но не на войска противника, а на мирных жителей. Такие методы, поддержанные алчностью определенной части офицеров Ришелье, стремившихся заполучить свою долю награбленного, опасно подорвали дисциплину в лагере герцога. Однако при первом же удобном случае, прихватив достаточно добычи, чтобы удовлетворить себя и своих кредиторов, Ришелье покинул действующую армию и, вернувшись ко двору, занялся постройкой внушительного дворца в Париже.
Парижане, наблюдая, как растет день ото дня это великолепное сооружение, окрестили его «Ганноверским шатром».
После возвращения Ришелье его место занял Луи де Бурбон (граф де Клермон), избрание которого на этот высокий пост было встречено со смехом по всей Франции. Луи де Бурбон уже достиг пятидесятилетнего возраста. Он был правнуком славного Конде и аббата Сен-Жермен-де-Пре. Хоть он и принадлежал к духовенству, но был известен своим вольнодумством. Однако он отлично служил под началом Мориса Саксонского. Впрочем, быстро выяснилось, что Луи де Бурбон может быть вполне хорошим солдатом, когда им командует выдающийся военачальник, а вот сам быть военачальником не годен.
Непредусмотрительный, он за деревьями не видел леса, не умел отличить главного от второстепенного и под Грефильдом в сражении против Питта и Фердинанда Брауншвейгского потерпел такое же сокрушительное поражение, как Субиз поя Россбахом.
Французы пришли в отчаяние.
***
Чтобы справиться с губительными военными расходами Версалю следовало во всем экономить. Напоказ было выставлено обуздание расточительности. Прекратились пышные театральные представления, приостановилось строительство сооружений, задуманных королем и маркизой. Зато в борьбе со скукой обитатели Версаля во всю старались за карточным столом. Мало что развлекало короля столь сильно и так радовало его, как игра с высокими ставками, ибо если его проигрыши оплачивала казна, то выигрыши он клал в свой карман.
Стремясь возглавить армию, дофин с тревогой смотрел на сложившееся положение дел. В мечтах он всегда видел себя воином и верил в то, что настал час, когда кто-то должен спасти Францию от гибели.
Мария Жозефина, как и ее супруг, верила, что спасителем Франции призван стать дофин.
Она всегда и во всем, всем сердцем была на его стороне. Бедная Мария Жозефина, она так страдала! Мадам Дадонвиль подарила дофину сына, и маленький Огюст Дадонвиль стал для него большой радостью.
Однако Мария Жозефина ни в чем не упрекала своего мужа и никогда не упоминала имени мадам Дадонвиль. Что касается дофина, то великодушие супруги угнетало его. Отъезд в действующую армию был бы, наверное, лучшим выходом из этого затруднительного положения.
Дофин обратился с этой целью к Луи.
– Что происходит с нашей армией, отец? – спросил он короля.– Наших солдат громят из-за неумелости их командиров. Что могло бы сильнее вдохновить наших солдат, чем назначение их командующим вашего единственного законного наследника – их дофина?
Король насмешливо разглядывал своего сына. Дофин уже не раз становился в оппозицию своему отцу. Он был верным сторонником иезуитов и открыто выказывал неуважение к мадам де Помпадур. Правда, когда король был ранен Дамьеном, дофин вел себя должным образом – до известной степени,– но лишь потому, что почувствовал настроение народа, проникшегося в то время неожиданным сочувствием и любовью к его отцу – королю.
Нет, король не был в восторге от своего сына. Он не доверял дофину. К тому же мадам де Помпадур уже назвала герцога де Брольи преемником графа Клермона.
– Ваша просьба глубоко трогает меня, – не очень заботясь об искренности своего тона, сказал король, – но вам не следует впадать в панику, сын мой. Война складывается для нас неудачно, но все еще впереди. Не забывайте о своем положении. Вы наследник престола. Я не могу допустить, чтобы вы оказались в опасности. Нет, мой сын, как ни радостно для меня узнать, что вы столь же воинственны по натуре, как и ваши славные предки, я запрещаю вам покидать двор.
Дофин вернулся к супруге из апартаментов короля взбешенный.
– Судьба Франции в руках этой женщины! – бушевал он. Многие во Франции, не решаясь сказать этого вслух, считали, что дофин прав.
***
Чувствуя, что Франция приближается к одному из самых роковых моментов своей истории, аббат де Берни, удерживаемый маркизой от мирных переговоров, вынашивал два желания: стать кардиналом и оставить свой пост или хотя бы заиметь помощника.
Берни всегда считал, что сан кардинала – это нечто вроде зонтика, способного защитить человека от грозящей ему непогоды.
Едва ли его можно было назвать честолюбивым человеком. Берни скорее тяготился доставшимися ему почестями, чем добивался их для себя. Он родился в бедной семье, однако сумел разбогатеть и мог бы вполне быть доволен этим. Но с тех пор, как король остановил на нем свой выбор в поисках наставника для маркизы де Помпадур – тогда она еще была мадам д'Этуаль, – маркиза определила его в свои друзья, и Берни поневоле стал одним из самых важных министров Франции.
Как многие его соотечественники, Берни отличался чувственностью и не блистал строгостью нрава. Его подозревали в любовной интрижке с мадам инфантой, старшей дочерью Луи. Сам себя Берни считал мужчиной, постоянно подпадающим под влияние женщин и покоряющимся им. Он не устоял перед требованиями мадам инфанты. Теперь мадам де Помпадур решала за него, каким путем ему идти.
Однако Берни стремился к миру, потому что был озабочен и сокрушен бедственным положением своей страны и видел впереди не только поражение на континенте, но и крушение французской колониальной империи и ее захват этими ненасытными колонизаторами– британцами. Владения Франции в Индии и Канаде уже были в опасности.
Вот почему, несмотря на возражения маркизы, Берни совсем пылом своего красноречия убеждал Совет добиваться мира.
Он указывал, какую выгоду принесла англичанам победа в Индии, и обращал внимание Совета на то, что Луизиана и Канада остро нуждаются в безотлагательной помощи.
Совет колебался. Мир казался решением всех проблем.
Но маркиза по-прежнему стояла на своем.
***
Мадам де Помпадур сидела в своих апартаментах в окружении трех своих подруг. Все они были родом из Лотарингии: и мадам де Мирепо, и мадам Марсан, и герцогиня де Грамон.
Каждая из этих женщин искала выгод в дружбе с маркизой к находила их. Мадам де Мирепо была наперсницей маркизы, мадам де Марсан получила место гувернантки дочерей короля, а герцогиня де Грамон, как и мадам де Мирепо, пользовалась особым доверием маркизы. Герцогиня еще не добилась того положения при дворе, о котором мечтала, но из всех трех лучших подруг мадам де Помпадур именно она была самой честолюбивой.
Маркиза обсуждала со своими подругами мягкотелость Берни и его пренебрежительное отношение к ее намерениям, высказанное им в речи, произнесенной на Совете и уже принесшей свои плоды: стремление заключить мир усилилось.
– Никогда не забуду, мой котенок, – говорила маркиза, за,– как после дела Дамьена, когда я готова была покинуть Версаль, вы сказали мне: кто выходит из игры, тот проигрывает. Но не выход ли из игры и готовит теперь этот трус Берни?
– Вам необходимо, чтобы все дела взял в свои руки сильный человек, – сказала герцогиня де Грамон.
– Вы, несомненно, правы, – ответила маркиза, – но где они, эти сильные люди Франции?
– Я знаю одного такого человека, который теперь служит своей стране за ее пределами и был бы рад возможности служить ей в ее пределах.
Маркиза улыбнулась герцогине. Ей незачем было спрашивать, кто этот человек. Маркиза прекрасно знала, какая привязанность и преданность друг другу существует между герцогиней и ее братом.
***
Граф де Станвиль несколько лет назад представил свою сестру ко двору. Они были необыкновенно дружны, говорили даже, что слишком дружны.
Хотя герцогиня и была канонисса женского монастыря, не имея, впрочем, никакой склонности к такой жизни и тяготясь ею, а граф де Станвиль домогался чести занять достойное положение при дворе, брат и сестра открыто, на виду у всех и ко всеобщему изумлению жили вместе друг с другом.
Станвиль оказал маркизе неоценимую помощь в деле Шуазель-Бопре, и с тех пор она решила сделать из графа своего надежного союзника. Сестра графа стала подругой маркизы де Помпадур, а сам он получил назначение послом в Австрию. Но было вполне естественно, что такой человек, как Станвиль, захочет подняться до более высокого положения, чем положение посла. Он будет стремиться вернуться в Версаль, где находится его сестра. Добродетельная и красивая жена – ее сосватала графу Станвилю маркиза – сопровождала графа в его миссии, предоставив в его распоряжение все свое огромное состояние и простив ему многочисленные любовные похождения и при этом еще, будучи бесспорно очаровательной женщиной, хранила ему верность.
Станвиль, однако, полагал, что ни одна женщина не может сравниться с его рослой, пышнотелой и амбициозной сестрой. Он нашел ей пожилого богатого мужа герцога де Грамона, которого она оставила вскоре после церемонии бракосочетания.
– Да, и кто же это? – спросила, улыбаясь, маркиза.
– Я имею в виду, конечно, моего брата, – ответила герцогиня. – Он ищет возможности использовать свои несомненные дарования там, где они могли бы принести Франции как можно больше пользы.
Маркиза задумалась.
Это было решением проблемы. Вернуть Станвиля ко двору, чтобы он сменил Берни. Граф уже доказал однажды маркизе, что является ее верным другом. Пусть доказывает это и впредь.
Граф де Станвиль вернулся из Австрии и занял место Берни, ставшего кардиналом и отбывшего в Суассон. Станвиль же стал герцогом де Шуазелем. Этот яркий и энергичный человек вернул Франции надежду на успех. Да, Шуазель был блестящим человеком, никто не отрицал этого. Некрасивый, даже безобразный, он, однако, умел очаровывать людей до такой степени, что в любом обществе становился центром внимания.
При малом росте он был, однако, ладно скроен, имел очень, высокий и широкий лоб, маленькие глаза, рыжие волосы и толстые губы, но главную достопримечательность его лица представлял собой маленький, курносый носик. У всякого другого человека лицо при таком-то носе казалось бы смешным, лишенным достоинства и благородства – только не у Шуазеля!
Он был на редкость остроумен, порой – и даже нередко – это остроумие разило, как жало змеи. А любовные интриги Шуазеля были столь же многочисленны, как у Ришелье, хотя не было другой женщины, которую Шуазель ценил бы столь же высоко, как свою сестру. А еще Шуазель отличался крайней. расточительностью. Ему повезло, что его жена была одной из самых богатых женщин Франции. Гостеприимство и щедрость, герцога не знали границ. Кто бы ни навестил его в предобеденный час, получал приглашение к столу. Для этого в доме герцога в обеденном зале специально установили два огромных стола. Первый был рассчитан на тридцать пять персон, а если гостей оказывалось больше, то немедленно накрывали второй стол.
Говорили, что герцог атеист, хотя он порой и появлялся на религиозных церемониях. Не вызывало сомнений, однако, что делает он это ради приличия и в силу установившегося обычая. Наибольшее почтение герцог Шуазель питал к интеллекту и находил себе истинных друзей среди философов и вольнодумцев, которых принимал в своем доме куда более радушно, чем церковников. Он регулярно переписывался с Вольтером и всегда с интересом прислушивался к новым идеям и осмысливал их.
Это был многогранный человек, в высшей степени уверенный в своей способности сделать себе имя и вытащить Францию из того болота неудач, в которое она, казалось, стремительно погружается. При этом герцога Шуазеля мало заботило, кто и что подумает и скажет о нем.
Он пылко влюблялся в каждую женщину, чьи чары привлекали его, но все эти романы длились недолго. Не делал герцог ни малейших попыток утаить свои отношения с сестрой. Такие отношения стали даже новой модой при дворе. Многие галантные кавалеры, привыкшие рабски следовать новой моде, принялись афишировать любовь к своим сестрам.
Многие иронически называли герцога Шуазеля Птолемеем, намекая на египетских фараонов, женатых на собственных сестрах.
Герцог Айенский сказал как-то мадам де Помпадур, что был бы рад последовать существующей моде, но у него целых три сестры и выбрать какую-то одну из них очень трудно: все они такие непривлекательные.
Критика, направленная против герцога Шуазеля, лишь забавляла его. Он безоговорочно верил в себя и свою судьбу. Проведя полночи в разгуле и наслаждениях, он на следующий день оставался полон гигантской энергии и без малейших признаков утомления занимался государственными делами.
Многим верилось, что само это трудное время выдвинет, как уже не раз бывало в истории, гениального человека, который возьмет в свои крепкие руки штурвал управления родным кораблем – государством, готовым вот-вот налететь на скалы и затонуть в пучине военного поражения, голода и, может быть, даже революционной смуты, и явится спасителем Отечества.
Луи верил, что нашел такого человека в герцоге де Шуазеле.
