Текст книги "Дорога на Компьен"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Прекрасная мадемуазель де Роман отличалась достоинством и величавостью. Она никогда не изучала правил этикета, принятых среди знати, но – как это было и с мадам Помпадур – ей хватило совсем недолгого обучения, чтобы не казаться среди придворных белой вороной. Король не имел намерения выдать замуж свою богоподобную метрессу, он просто чувствовал себя усталым и искал отдыха и развлечения. Мадемуазель де Тьерселен вполне годилась для этого.
Луи находил эту малютку настолько забавной, что решил сам лично на некоторое время заняться ее воспитанием. Сказано – сделано. Уроки проходили в маленьких апартаментах, куда им даже иногда приносили ужин.
Такого опыта у короля еще не было, и его очень забавляло, что дофин шокирован этим больше, чем обычно.
Но когда мадемуазель де Роман родила сына, Луи почувствовал желание проводить больше времени в ее обществе и очень привязался к мальчику, похожему на прекрасную Мадлен.
Что же касается Мадлен де Роман, она была вполне счастлива. Сердце ее переполняла любовь к королю, а своего маленького сына она просто обожала. Она не была слишком требовательна, когда дело касалось только ее самой, но теперь, когда у нее появился этот красивый мальчик – ее сын, она страстно хотела добиться для него самого почетного положения в обществе.
Когда король пришел навестить Мадлен, еще не совсем окрепшую после рождения ребенка, то выразил большую радость, что ее мучения позади, а к мальчику проявил неподдельный отцовский интерес.
– Я так счастлива, – сказала Мадлен королю, – и только исполнение лишь одного желания сделает меня еще счастливее.
Ах, как хороша она была, как живописно разметались ее богатые черные волосы по подушкам!
– Если это в моих силах, я исполню ваше желание! – воскликнул Луи пылко.
– Это в ваших силах, – сказала она ему.
– Значит, вы станете еще счастливее!
– Нашего сына скоро окрестят. Я хочу, чтобы он был признан Бурбоном.
Луи колебался. Однако он уже дал ей свое слово. Он с легкостью не выполнял обещаний, которые давал своим министрам, но эта несравненная красавица – как трогательно умоляла она его! Луи наклонился и поцеловал ее.
– Береги мсье де Бурбона, – сказал он.
Ответом ему была ее лучезарная улыбка. Ему было не до вздорной мадемуазель де Тьерселен. Очаровательный ребенок, думал он, но дерзкий, слишком даже дерзкий. Надо приструнить ее, приучить к дисциплине, иначе она совсем отобьется от рук. Вернувшись в Версаль, Луи послал за Ле Белем.
– Я полагаю, – сказал король Ле Белю, – мы обещали мсье и мадам де Тьерселен, что постараемся воспитать их дочь так, чтобы она научилась вести себя соответственно тому положению, которое может в будущем занять в обществе.
– Да, сир.
– В таком случае прошу вас сделать необходимые приготовления к ее отправке в монастырь, где она получит такое воспитание.
– Будет исполнено, сир.
Весь двор теперь знал, что королю надоела его капризная, маленькая подружка, и он возвращается к прежним отношениям с богоподобной мадемуазель де Роман.
***
Все помыслы Мадлен де Роман были связаны с мальчиком, темно-синие глаза которого яснее всяких слов говорили каждому, кто видел его, что это сын короля.
Она не позволяла никому из своих служанок купать или одевать младенца. Он спал в ее комнате, и она сама кормила его. Мадлен боялась допустить, чтобы кто-то коснулся его, ибо кто же, кроме нее самой, мог понять, какое это бесценное сокровище!
Кормя младенца грудью, Мадлен представляла себе, сколь славное будущее ждет ее ребенка. Его окрестят именем Бурбона – так она убедила короля публично признать этого мальчика своим сыном. Придет время, и она убедит короля узаконить его: Почему бы ему не сделать этого? Разве не узаконил Людовик Четырнадцатый нескольких своих побочных сыновей?
Ее сын станет графом, может быть, герцогом. У него будет надежное место при королевском дворе. И он вырастет таким красивым, что все будут любить его.
– Маленький мой, – шептала она, – ты будешь счастлив. Может быть, ты станешь великим человеком... Даже величайшим во всей Франции.
Она была так уверена, что ее мечты осуществятся! С ее сыном, решила она, уже сейчас все должны обращаться как с принцем королевской крови из дома Бурбонов.
Все ее служанки должны последовать ее примеру и называть ребенка Высочеством. Пусть все они, приближаясь к нему, кланяются.
Как только мальчик немного подрос, она стала брать его с собой, отправляясь в Буа. Он ехал один в карете, а она садилась рядом с кучером, как скромная гувернантка. Ей хотелось,
чтобы все знали, что она, мать этого ребенка, гораздо ниже его по своему общественному положению!
Это породило всевозможные толки и пересуды и, когда стало известно, что мальчик будет крещен как дитя Дома Бурбонов, повсюду только и было разговоров, что король обещал мадемуазель де Роман признать ее ребенка своим сыном.
Мадам дю Оссэ, услышав об этом, поспешила с новостями к маркизе.
– Положение становится опасным, мадам,– с важным видом предостерегла маркизу она.
Маркиза задумалась. Ах, если бы только в свое время она родила Луи такого же очаровательного мальчика, как этот ребенок, о котором столько говорят.
– Раньше он всякий раз выдавал замуж ту, которая оказывалась беременной, – сказала маркиза, как бы размышляя вслух сама с собой.
– Да, мадам! Нет сомнений, что его чувства к этой женщине не таковы, как ко всем прочим.
– К сожалению. А что с этой юной Тьерселен?
– Сейчас она посещает школу в Париже, мадам. Ее отправили туда вскоре после рождения сына мадемуазель де Роман.
– На кого похож мальчик? Он такой же красивый, как и его мать?
– Говорят, очень красивый, мадам, и удивительно похож на Его Величество. Мадемуазель де Роман так гордится им, что каждый день берет с собой в Буа и на глазах у всех кормит его грудью.
Немного подумав, мадам де Помпадур сказала:
– Оссэ, сегодня мы отправимся на прогулку в Буа – в одно время с мадемуазель де Роман.
***
Маркиза с мадам дю Оссэ вышли из кареты и прогуливались под кронами деревьев.
Стояли теплые послеполуденные часы, но вокруг шеи маркизы свободно развевался шарф, в котором до половины пряталось ее лицо, широкополая шляпа отбрасывала тень на ее глаза.
В тот день в Буа было не очень людно, поэтому мадам дю Оссэ без труда привела свою госпожу туда, где на скамье под деревом сидела мадемуазель де Роман и кормила грудью ребенка. Мадам дю Оссэ приблизилась к ним.
– Прошу прощения, мадам, что осмеливаюсь беспокоить вас, – сказала она, – но не могу скрыть своего восхищения. У вас такой красивый ребенок!
Мадемуазель де Роман ослепительно улыбнулась. – Благодарю вас, – сказала она. – Полностью с вами согласна.
– Моя подруга тоже хотела бы взглянуть на вашего мальчика, жаль только, что у нее сильно болят зубы.
– Сочувствую, – сказала мадемуазель де Роман. – Это, наверное, очень мучительно. – Она взглянула на маркизу, которая подошла близко к ней, старательно пряча лицо в складках шарфа.
Мадемуазель де Роман охотно повернула ребенка лицом к маркизе, держа его на вытянутых руках, и маркиза наклонилась, чтобы получше рассмотреть мальчика.
– Чудесный мальчик, прелесть, – почти угрюмо произнесла маркиза.
– Он похож на вас или на отца? – спросила мадам дю Оссэ. Мадемуазель де Роман не удержалась от торжествующей улыбки, озарившей ее лицо.
– Все говорят, нет ни малейших сомнений, что это сын своего отца, – ответила она, не переставая улыбаться. – Вы тоже, я уверена, согласились с этим, если бы я сказала вам, кто его отец.
– Я имею честь быть с ним знакомой?
Улыбка еще раз промелькнула по лицу мадемуазель де Роман, чуть тронув уголки ее губ.
– Я думаю, – сказала она, не без лукавства потупясь, – что вы, скорее всего, видели его.
– Это очень мило с вашей стороны, что вы так охотно позволили нам взглянуть на вашего чудесного малыша, – сказала мадам дю Оссэ. – Надеюсь, вы простите нам некоторую навязчивость.
– Ну что вы, мне было очень приятно, уверяю вас.
На обратном пути к карете мадам дю Оссэ заметила, что маркиза помрачнела.
– Да, все так, слухи об этом мальчике правдивы, – сказала она. – Он и в самом деле само совершенство. И мать – такая красавица!
Мадемуазель де Роман тем временем пребывала в отличном настроении. Улыбка не сходила с ее лица. Целуя темные кудри малыша, она шептала:
– Неужели они думали обмануть меня? Думали, я не узнаю их? Это была мадам де Помпадур со своей тенью, мадам дю Оссэ. Они приходили сюда взглянуть на Ваше Драгоценное Высочество. Ничего, ждать осталось недолго. Разве она не сказала, что ты красивый мальчик? Скоро тебя признают открыто, мое сокровище, и тогда весь мир узнает, что ты сын короля. А когда тебя признают, конца не будет милостям, которыми осыплют тебя. Я выпрошу их для своего птенчика. Разве можно отказать в чем-нибудь такому изумительному ребенку?
В те предвечерние часы, сидя со своим Высочеством в Буа, мадемуазель де Роман чувствовала себя на верху блаженства.
***
Ликование переполняло душу мадемуазель де Роман.
– Скоро Его Высочество будет узаконен, – говорила она своим служанкам. – Мадам де Помпадур видела его, и он понравился ей. Я думаю, Его Величество послал ее в Буа, чтобы маркиза убедилась, что он отец моего мальчика.
Служанки немного сомневались в правоте мадемуазель де Роман. Мадам де Помпадур скорее позавидовала бы тому, какой чудный мальчик Его Высочество.
– Не может быть,– возражала мадемуазель де Роман. – Он способен тронуть любое сердце. Стоит только раз взглянуть на него, чтобы почувствовать к нему нежность.
– Мадам, – говорили ей служанки, – если Его Высочество удостоится королевских милостей, их должна будет удостоиться и его мать.
Мадемуазель де Роман допускала, что такое возможно. Эта любящая мать не находила в себе сил умерить свою гордыню и тщеславие. Когда она брала с собой в Буа своего ненаглядного сына и люди останавливались, восхищенно глядя на него, она объясняла восхищение людей тем, что они знают, кто этот мальчик и почему его называют Высочеством, и намекала, что скоро ее сына признают официально.
Париж полнился слухами. Повсюду шептались о том, как прекрасна «петит метресс» и ее сын, самый, наверное, очаровательный ребенок во всем Париже. Говорили, что младенца вот-вот официально признают сыном короля. Злорадствовали: придется маркизе это пережить. Все, мол, зависит теперь от того, намерена ли мать этого ребенка быть принятой в Версале как первая фаворитка.
***
Маркиза прогуливалась с королем в саду и как бы между прочим обронила:
– Боюсь, мадемуазель де Роман становится источником нежелательных сплетен в столице.
Король еле заметно нахмурился, но маркиза была теперь больше уверена в себе, чем до случая с Дамьеном, и чувствовала, что сейчас она должна довести свою мысль до конца, даже рискуя вызвать неудовольствие короля.
– Ребенок в самом деле красив, – продолжала она. – Можно понять, почему она так гордится им. Но мне кажется, эта женщина потеряла чувство меры, а это может быть опасно для нее самой... и для других. – За последнее время она написала мне несколько писем, – не сразу отозвался Луи.
– Вот как! Она, пожалуй, немного самонадеянна.
– Ее ни с того, ни с сего обуяла мысль, что я намерен признать ребенка.
– Похоже, она пытается принудить Ваше Величество принять такое решение. Не очень-то умно с ее стороны.
– Она гордится своим сыном, – сказал король, как будто оправдывая мадемуазель де Роман.
– Гордость может стать опасной. Может быть, это и плохо, что мадемуазель де Роман никогда не была в Версале. Здесь бы она научилась вести себя прилично. Ее поведение в настоящее время... несколько вульгарно, вы не находите?
– Ничего подобного не было до рождения ребенка, – сказал король. – Я думаю, во всем виноваты ее материнские чувства.
Маркиза не на шутку встревожилась. Король по-настоящему оправдывал эту женщину. Значит, она была для него больше, чем «петит метресс ».Он не думал расставаться с ней. Маркиза достаточно хорошо знала короля. Если мадемуазель де Роман станет просить его о чем-нибудь, когда у него будет подходящее настроение, он выполнит все, чего она ни пожелает.
Поразительно красивая женщина, не лишенная ума и знаний, мать ребенка, красота которого феноменальна... маркизе нетрудно было понять, что мадемуазель де Роман может занять ее место. Для этого у нее есть все необходимые достоинства.
– Меня всегда страшно огорчало, – сказала маркиза, – слышать, как простой люд склоняет ваше имя. Боюсь, что мадемуазель де Роман, ослепленная своей любовью к ребенку, дает, к сожалению, повод для этого.
Луи кивнул.
– Ваше Величество позволит мне объяснить этой женщине... дать ей понять, что она ставит вас в неловкое положение своими слишком настойчивыми просьбами и создает нежелательное мнение о ней самой и – что непростительно – о короле? Поверьте, Ваше Величество, я постараюсь сделать это как можно более осторожно. Думаю, лучше всего было бы, чтобы молодая женщина и ее ребенок на некоторое время покинули Париж. Они смогут вернуться, когда будут позабыты все эти сплетни.
Король в это время отвернулся от маркизы, залюбовавшись бассейном Нептуна.
Он очень любил свою прекрасную Мадлен. Он испытывал нежные чувства к ребенку. Но Мадлен очень изменилась после рождения сына и создала действительно несколько затруднительную ситуацию вокруг себя. Луи прикоснулся своей рукой к руке маркизы.
– Дорогая, я знаю, – сказал он, – что могу, ничего не опасаясь, передать это деликатное дело в ваши руки.
– Благодарю вас. Я предлагаю временно поселить мадемуазель де Роман в женском монастыре... не очень далеко от Парижа, так, чтобы вы, Ваше Величество, могли навещать ее, когда пожелаете.
– Мне кажется, это очень удачная мысль.
– В таком случае я займусь этим, и вам больше не о чем беспокоиться. У вас есть более важные и неотложные дела.
Мсье де Шуазель просил сегодня аудиенции у Вашего Величества. Он должен прибыть с минуты на минуту.
– Вот как? Значит, нам надо вернуться в Шато, – сказал король.
***
Мадемуазель де Роман накормила ребенка, и он уснул в своей колыбели, когда служанки пришли сообщить ей, что внизу дожидается посыльный из Версаля.
– Наконец-то! – воскликнула мадемуазель де Роман. – Это то, чего я ждала. Меня вызывают в Версаль. Ну что, не говорила я вам?
Она повернулась к спящему ребенку и поцеловала его.
– Я скоро вернусь, мое бесценное Высочество, – прошептала она. – Скоро и вы поедете в Версаль.
Мадемуазель де Роман сошла вниз по лестнице. Ее ожидал посыльный от короля. Он был не один, с ним пришло несколько королевских гвардейцев.
Мадемуазель де Роман удивилась этому, но, будучи ко всему готова, тепло приветствовала посыльного.
– Вам письмо от короля, – сказал ей посыльный.
Она взяла из рук посыльного и прочла его. Письмо ошеломило мадемуазель де Роман. Она перечитала его еще раз. Ослабев от испуга, мадемуазель де Роман почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и села. Такого письма она не ожидала. Это было устрашающее письмо, одно из тех, о которых по всей Франции ходило столько противоречивых толков. Это был королевский указ об изгнании, означавший, без указания каких бы то ни было причин, отправку человека в ссылку или заточение в тюрьму – просто потому, что таково было желание короля.
И вот теперь король желал, чтобы она, мадемуазель де Роман, немедленно удалилась в женский монастырь за пределами Парижа и жила бы там, пока не получит предписания короля вернуться в свой дом. – Это, вероятно, какое-то недоразумение, – сказала она. – Письмо предназначено не мне.
– Вы мадемуазель де Роман?
– Да... я.
– Значит, письмо адресовано вам.
Казалось, она сейчас лишится чувств, и двое гвардейцев подхватили ее и усадили в кресло. В проеме двери показалась бледная, как мел, служанка:
– Мадам! – пронзительно крикнула она. – Они наверху... Но кто-то из гвардейцев прервал ее:
– Принесите что-нибудь, чтобы привести в чувство вашу хозяйку. Она в обмороке.
***
К мадемуазель де Роман вернулось сознание. Она все поняла. Это происки маркизы. О, как же она была глупа! Как глупо было хвастаться перед маркизой своим сыном! Как могла она не понимать, что чувствует маркиза, глядя на нее и на ее дитя! Могущественные министры падали ниц перед этой женщиной, а она, всего лишь Мадлен де Роман из Гренобля, посмела возгордиться и соперничать с маркизой.
Она не хотела этого. Она никогда не помышляла о попытке оттеснить маркизу с той исключительной позиции, которую та занимала при дворе.
Все, чего она хотела, – это признания для своего сына. И вот теперь – изгнание.
Двое мужчин, стоявших возле мадемуазель де Роман, сочувствовали ей. Такая красивая, высокая, статная и сильная на вид – тем более жалкой казалась она в своем несчастье.
– Мадам, – смущенно промямлил один из этих мужчин, – в монастыре вам будет хорошо...
– Что будет с моим сыном? – спросила она.
– Идемте, мадам. – Гвардейцы немного растерянно взглянули друг на друга. – Нам нельзя больше задерживаться, приказано проводить вас туда. Карета ждет...
– Я хочу написать ответ королю.
– Нам приказано сразу же доставить вас туда.
– Тогда я напишу ему оттуда.
– Конечно, мадам.
– Я поднимусь по лестнице и возьму с собой сына.
– Нельзя, мадам.
Но она не послушалась гвардейцев и в мгновение ока взбежала по лестнице. Гвардейцы последовали за ней, словно боялись упустить ее из виду.
В детской она увидела двух служанок и по их лицам поняла, что произошло что-то ужасное. Служанки молчали, и сердце мадемуазель де Роман сжалось от невыносимого страха. Она бросилась к колыбели. О, Боже! Колыбель была пуста!
– Мой сын! – крикнула она. – Мой сын... Возле нее остановились гвардейцы.
– Мадам, – услышала она и почувствовала мягкое прикосновение чьей-то руки. – Поймите, вы не можете взять ребенка с собою в монастырь.
– Где мой сын? Где он, где... где?!
– Он там, где о нем хорошо позаботятся. Поверьте.
– Отдайте его мне, – зарыдала Мадлен де Роман. – Отдайте мне сына.
Гвардейцы лишь покачали головами и отвели в сторону глаза. Они и сами с трудом сдерживали слезы и старались не выдать своего смущения.
Но мадемуазель де Роман ничего этого не замечала. Рухнув на пол возле колыбели, она безутешно рыдала, зовя своего сына...
ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ – В ПАРИЖ
Семилетняя война завершилась, наконец-то настал долгожданный мир, и Франция теперь могла позволить себе зализывать свои раны и оценить, что принесли ей затянувшаяся борьба, гибель множества людей, непосильное бремя налогов, разрушение материальных ценностей.
Итоги оказались весьма неутешительны. Франция потерпела сокрушительное поражение.
Канада теперь окончательно перешла во владение Англии, а интересы Франции в Индии были ущемлены, и выиграла от этого все та же Англия.
План Шуазеля умиротворить Францию с помощью Фамильного договора оказался бедственным для Испании. Едва лишь этот договор был анонсирован, как Питт с превеликим удовольствием объявил Испании войну, в результате которой она была побеждена Португалией, союзником Британии, и Куба стала владением Англии. Французский флот был почти полностью уничтожен.
Питт, однако, не получив поддержки герцога Ньюкастлского и остальных вигов, вынужден был уйти в отставку. Лорд Бьют, занявший его место, не обладал гениальностью своего предшественника, и успехи Британии в установлении мира были не столь велики, как могли бы быть.
Положение Питта тем не менее оставалось достаточно прочным, и он настаивал на разрушении Дюнкерка как «очевидного воплощения ярма, тяготеющего над Францией», и считал это принципиально важным делом. Но стремление Бьюта как можно скорее закончить войну привело к тому, что Мартиника была возвращена Франции, а Куба и Филиппины – Испании.
Фридриху Прусскому пришлось воевать против Австрии в одиночку, но когда он вторгся в Силезию, между двумя этими странами установился мир, и в Хубертсбурге был подписан договор.
Британия оказалась единственной страной, победоносно вышедшей из этой долгой войны. Она владела всей Северной Америкой, значительной частью Индии и задавала тон в мировой торговле, а это было именно то, к чему она всегда стремилась. Мария Терезия не извлекла в результате войны почти никаких выгод, но получила субсидии, которые выделило ей проавстрийское Министерство Шуазеля. Фридрих завладел Силезией, но вынужден был вернуться в Берлин, разграбленный русскими так, что большая часть богатств города оказалась для Фридриха утраченной, а население Берлина уменьшилось.
Ну а что же Франция? Чем кончилась для нее эта тянувшаяся семь долгих лет война? Эти вопросы не могли не волновать многострадальное население несчастной страны. Крушение империи, потеря флота. Поражения армии, столь тяжелые и постыдные, что никто давно уже не верил в ее силу и не скоро поверит. Таковы были прискорбные итоги Семилетней войны для Франции. Если мир, наступивший после войны за австрийское наследство, был «глупым миром», то нынешний мир можно было назвать «позорным».
Последовали распоряжения о торжествах и празднествах. Франция была за мир. Пусть народ радуется. Пусть верит, что впереди его ждут лучшие времена. Недалеко от подвесного моста Тюильри на новой площади Людовика Пятнадцатого установили новую статую короля.
Народ, однако, отказывался участвовать в празднествах. Во всяком случае, выражению всеобщего ликования мешало ненастье. Уныло свисали намокшие под проливным дождем полотнища флагов, а порой ветер и вовсе швырял их на землю. Казалось, сама стихия смеялась над глупостью французов, вознамерившихся радоваться в их нынешнем положении.
Вокруг вновь воздвигнутой статуи короля что ни утро появлялись новые плакаты, один язвительнее другого...
***
Шуазель встретился с королем и маркизой во дворце Шуази. Король казался подавленным. Ничего удивительного, подумал герцог. Население Парижа день ото дня выказывает все меньше почтения своему монарху. Не далее как вчера на новую статую короля кто-то повесил плакат: «Согласно предписанию Королевского монетного двора настоящим объявляется, что Луи высекли недостаточно и высекут еще».
Король делал вид, что подобные насмешки ничуть не задевают его, но в глубине души очень огорчался, что ему лишний раз дают понять, как ненавидят его подданные.
Маркиза выглядела изможденной. Ей становилось все труднее и труднее скрывать свою болезнь. Герцог знал от своих вездесущих соглядатаев, что она в последнее время вынуждена подкладывать в одежду вату, чтобы никто не замечал ее худобы. Выручали маркизу и косметические ухищрения, но сейчас, в эти утренние часы и они были бессильны утаить правду.
Соглядатаи Шуазеля доносили ему, что у маркизы кровохарканье и проявляется это все чаще и чаще, причем сопровождается мучительными головными болями, из-за которых маркиза порой не может покинуть своих апартаментов и бывает вынуждена целыми днями оставаться в постели.
Маркиза – хороший друг ему, думал Шуазель. И останется другом, пока жива. Вот только едва ли проживет она долго. А тогда, думал Шуазель, тогда, дорогая сестра, придет наше с вами время.
Далеко идущие планы ждали своего осуществления. Герцогиня де Грамон, естественно, займет то место, которое сейчас занимает маркиза. Нет, это будет даже более выгодное место, потому что его сестра сумеет играть роль и любовницы, и друга. И кто возьмется предсказать сейчас, что ждет тогда его сестру? Мадам де Ментенон служила ярким примером для всех умных женщин. А когда рядом с умной женщиной влиятельный, могущественный, горячо любящий ее брат, крепко держащий в своих руках бразды правления, кто может заранее знать, чего достигнет эта женщина?
Да, впереди у Шуазеля славное будущее. У него не было оснований огорчаться, видя короля озабоченным, а маркизу – больной и изнуренной.
– Мадам, – сказал Шуазель, – с позволения Его Величества и вашего я принесу вам скамеечку для ног.
– Вы очень любезны, – резко ответила маркиза, – но я в этом не нуждаюсь.
– Нет? – спросил Шуазель. – Но это так удобно.
– Когда устанешь. А я не устала, монсеньор. Ведь пока еще только утро.
Король улыбнулся маркизе, и от Шуазеля не укрылась жалость в его взгляде.
– Приходится к стыду нашему признаться, что нам далеко до маркизы с ее неистощимой энергией, – сказал Луи, и в голосе его слышалась нежность. – Никто не сравнится в этом с маркизой, кроме Вашего Августейшего Величества, я очень рад этому, ибо новости не столь хороши, как хотелось бы, сир, – немного уныло сказал Шуазель.
Король зевнул, но и таким образом не мог скрыть, что встревожен.
– Что еще за новости? – спросил он.
– Я думаю о будущем, сир. Об наших заклятых врагах по ту сторону пролива. Думаю о том положении, в котором они теперь находятся.
– Канада... Индия, – пробурчал король. Шуазель щелкнул пальцами. Будучи неисправимым оптимистом, он отказывался признать эти поражения.
– Подумайте, сир, – сказал он, – о тех ресурсах, которые понадобятся, чтобы защищать эти колонии. Наш противник окажется беззащитным у себя дома, и тогда можно будет напасть на него. Как видите, очень скоро мы будем в состоянии вернуть обратно все то, что потеряли.
Маркиза одобрительно улыбнулась Шуазелю. Такая беседа вполне могла избавить короля от его меланхолии. Она совсем не думала о том, что новая война заставит народ нести бремя, новых налогов, что французская армия обескровлена, флота у Франции больше нет. Маркизу не заботило ничто, кроме необходимости развлечь короля.
А на душе у Луи как раз в те дни было нелегко. Олений парк надоел королю. Маленькие гризетки утратили для него свою привлекательность. Мадемуазель де Тьерселен вернулась из Парижской школы и получила от короля в подарок небольшой дом неподалеку от Шато. Однако она была требовательна и экстравагантна и что, еще хуже, вскоре по возвращению забеременела, и приближалось время, когда ей предстояло родить. Маркиза знала, что король думал о том, чтобы дать ей пенсион и избавиться от нее.
Немало беспокойства доставляла королю и мадемуазель де Роман. Король, кажется, по-настоящему любил эту молодую женщину, но она не приносила ему покоя и утешения. Он навещал ее в монастыре, а она лишь рыдала при встречах с ним и умоляла вернуть ей сына. Напрасно возражал он ей, что мальчику хорошо там, где он сейчас. Она смотрела на него полными горя и упрека глазами, и ему казалось, что не знать ей в жизни радости, пока сын не вернется к ней.
Луи чувствовал, что не сможет устоять против ее упреков. Он знал, что рано или поздно он уступит ей, стоит только сделать первый шаг. А маркиза приложила такие усилия, чтобы положить конец делу, ставшему невыносимым.
Как вернуть прекрасной Мадлен мальчика, если снова начнется это назойливое хвастовство в людных местах? Мадлен до сих пор, говоря о сыне, называет его Высочеством.
Нет, не утешали короля ни трагическая Мадлен де Роман, ни самоуверенная Тьерселен, которая после рождения своего младенца может сделаться даже еще более докучливой, чем Мадлен де Роман.
Еще одно обстоятельство заботило короля. Шуазель был далеко не единственным, кто видел, как измождена маркиза, как скрывает она свою худобу ватными подкладками.
Не стоит, однако, касаться этого, когда знаешь, как встревожится маркиза. Поэтому Луи не высказывал ей своих опасений.
Он подумывал, а не расспросить ли ему мадам дю Оссэ о здоровье ее госпожи. Но тут можно было не сомневаться, что скажет ему мадам дю Оссэ. Он услышит от нее заверения, что «все хорошо, как всегда». Эта преданная милая старушка Оссэ делает только то, чего ждет от нее ее госпожа.
Король, однако, вернулся к беседе с Шуазелем.
– Не упускаете ли вы из виду состояние армии и флота? – спросил он.
– Нет, сир. Но я предлагаю придать им такую мощь, какой у них никогда прежде не было. У меня есть планы относительно новых арсеналов. Что же касается потери Канады, то мы вполне можем обойтись и без Квебека. Есть другие планы – по колонизации Гвианы.
– Мне кажется, эти ваши намерения, – сказал король, – потребуют больших денег. Деньги же означают новые налоги, монсеньор. Вы не забыли об этом?
– Нет, сир, не забыл. Но люди будут платить налоги, когда поймут, что на карту поставлена честь Франции. Я не предлагаю вводить новые налоги, достаточно еще несколько лет сохранять ныне существующие.
– Парламент никогда не согласится на это.
–Я уже переговорил с некоторыми членами парламента, сир.
– И что они?
– Грозят Генеральными Штатами.
У маркизы от страха захватило дух. Она знала, что одного лишь упоминания о Генеральных Штатах, этом собрании представителей дворянства, духовенства и буржуазии, было достаточно, чтобы привести короля в ярость.
Лицо Луи побледнело.
– На это я никогда не соглашусь, – мрачно сказал он.
– Это бесполезный разговор, – поспешно вмешалась маркиза. – Не может быть и речи о том, чтобы обратиться к Генеральным Штатам. Право решать принадлежит только Его Величеству. Если, мсье Шуазель, вы продлите существование налогов, которые позволят нам осуществить задуманные реформы армии и флота, если вы сумеете финансировать Французскую Гвиану, то вы должны дать понять парламенту, что он должен либо поддержать вас, либо быть распущенным. Шуазель поклонился маркизе. Король выразил одобрение словам маркизы улыбкой.
– Мадам, – сказал Шуазель, – я полностью согласен с вами. Я немедленно обращусь к заинтересованным министрам и передам им указания Его Величества.
– И если кто-нибудь из них сошлется на Генеральные Штаты, – сказал король, – передайте ему, что я не потерплю его присутствия здесь, при дворе.
Шуазель с поклоном удалился, оставив короля и маркизу наедине.
– Я безгранично верю в Шуазеля, – улыбаясь, сказала маркиза.
– Я тоже, дорогая.
– Я верю в него просто потому, что вижу, как верят в него Ваше Величество, и отношение Вашего Величества к Шуазелю чувствую как свое собственное, – быстро проговорила маркиза. – Вы во всем впереди. Я во всем следую за вами. Мне кажется даже, что нередко я угадываю, о чем думает Ваше Величество, и тогда ваши мысли становятся как будто и моими тоже.
– Мы мыслим одинаково, – сказал король, – потому что мы так давно уже вместе.
Она чуть заметно склонила голову. «Милая маркиза, – подумал Луи, – как она устала. Почему она скрывает от меня свою болезнь? Разве я не друг ей?»
– А теперь нам придется расстаться, – сказал король, не давая сочувствию прорваться в своем голосе. – Я должен подписать кое-какие бумаги, так... ничего особенно важного. Однако приходится заниматься этим.
В глазах маркизы промелькнуло выражение облегчения. Но еще промелькнул в них и страх. Что это за бумаги, прочел Луи в ее взгляде, что за бумаги, которых мне нельзя видеть?
Больная, утомленная, маркиза тем не менее горела желанием быть в курсе государственных дел и отчаянно боялась, что от нее могут утаить нечто такое, что она должна была бы знать. Но король на сей раз был решителен.
