Текст книги "Умерший рай (двадцать лет спустя)"

Автор книги: Виктор Улин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Гений Менделеева

Я очень скептический человек.

И по мере жизни теряю авторитеты.

Чем старше становлюсь, тем меньше остается имен, вызывающих у меня уважение.

Причем, как среди покойных, так – и это симптоматично – среди живых.

В список оставшихся на пятом десятке, входит Великий человек.

Дмитрий Иванович Менделеев.

Я не просто уважаю – падаю ниц перед этим святым для каждого человека именем.

Причем не за периодическую таблицу: химию я учил лишь в школе, где ее преподавали хуже некуда, поэтому не питаю к этой науке ни малейшего интереса. (Ну разве что знаю состав дымного пороха да напалма.)

И уж, конечно, не за то, что одно время Дмитрий Иваныч занимал пост Ленинградского (то есть Петербургского) университета, где имел честь учиться ваш покорный слуга.

Не исключено, что вы не догадаетесь о причинах моего восхищения русским ученым. Возможно, вы никогда не слышали о главном – на мой взгляд – его открытии. Или вам это открытие не покажется важным.

Я преклоняюсь перед Менделеевым за то, что он подвел научную базу под Водку.

Моему любимому напитку посвящена его докторская диссертация, хотя в заглавии упоминается некий абстрактный «процесс разведения спирта водой». Но именно Дмитрий Иванович провел глубочайший анализ физико-химических и физиологических свойств, чем убедительно доказал, что оптимальной крепостью водки является именно значение 40 градусов, не больше и не меньше. Великий ученый также дал рецепт составления водки. Именно им достоверно установлено, что для получения эталонного истинного градуса необходимо учитывать не объемные, а весовые части водочных компонент. Поскольку при смешивании спирта с водой происходят сложные физико-химические процессы, затрагивающие ассоциацию и диссоциацию веществ на молекулярном уровне.

Принимая во внимание общие тенденции человеческого знания, я прихожу к потрясающему выводу.

Изобретение современной водки является большей заслугой Менделеева, нежели его периодическая таблица.

Поскольку подобный закон все равно рано или поздно изобрел бы какой-нибудь унылый англичанин. Или пузатый немец в прожженном кислотой парике.

А вот столь необходимой для жизни вещью, как Водка, никогда не занимался ни один ученый.

Ни до, ни после Дмитрия Ивановича.

Ибо только русский человек может понимать значимость Водки в жизни человека.

Жаль, я не знаю побудительных корней, толкнувших великого химика к изучению этого предмета.

Возможно, Дмитрий Иваныч сам любил выпить и хотел довести любимый продукт до совершенства. Что ему с блеском удалось.

Гениальность Менделеева прояснилась мне лишь теперь, когда я понял вкус настоящей водки.

В самом деле, напитки крепостью ниже сорока градусов – те 32–34 градусные шнапсы, что были в ходу у немцев – не оказывают на организм истинного животворящего влияния. От водки же оживает даже мертвец.

И теперь бы я, конечно, не взял в рот слабого немецкого шнапса – он показался бы дешевой водкой, разбавленной нечистоплотным барменом.

Я пил бы в Германии настоящий «Доппелькорн», то есть «двойную хлебную» водку, полученную из пшеничного или ржаного спирта и имеющую законные 40 градусов крепости.

Но всему приходит свое время.

И никогда не стоит торопить перемен даже в собственных вкусах.

Сладкий шок

Вы, наверное, думаете, читатель, что сейчас вам предстоит подробное описание каких-нибудь немецких сладостей.

Почти угадали.

Сейчас я буду описывать именно сладости.

Только не немецкие, а общечеловеческие.

Доступные нынче каждому из нас.

Но тогда вызвавшие у меня шок свой внезапностью.

Возможно, вы даже догадываетесь, о чем пойдет речь.

А если нет – расслабьтесь и читайте.

Это случилось первым утром в Дрездене.

Самым первым – когда, с трудом став после привальной гулянки в молодежном кафе, я пошел умываться.

Отмечу, что дом на Юрий-Гагарин-Штрассе был довольно старым и через десять лет его напомнило мне общежитие Литинститута. В котором я тоже пережил кое-какие сладкие часы.

Отличалось он только высокой черепичной крышей: немцы не использовали ни шифера, ни железной кровли. И даже большие дома крыли черепицей.

Удобств в комнатах не имелось, на каждом этаже располагались убогие туалеты.

Я брел по кругу, ища мужское заведение.

Найдя, удивился устройству: из коридора открывался общий вход, который разделялся в две стороны на мужское и женское отделения. А посередине располагалась умывальня с зеркалами над раковинами, образующими некий разделительный барьер между половыми сферами.

Я не спеша умылся – только умылся, поскольку брился тогда еще электробритвой. Как среднестатистический советский мужчина.

Плескался холодной водой, пытаясь скорее ощутить себя в рабочем состоянии.

Наклонившись над очень чистой раковиной – вот в чем было главное отличие от России, где общежитские туалеты всегда грязнее вокзальных – я слышал чьи-то шаги по ту сторону зеркальной стенки.

Какая-то девица тоже проснулась слишком рано.

Оттуда раздалось спокойное:

– Morgen! – что означало «с добрым утром».

Я ответил тем же, не поднимая головы. Послышался шум воды: немка умывалась.

Наконец я выпрямился и увидел ее в промежуток между зеркалами…

…И едва не провалился от неожиданности, смятения и сладкого ужаса.

Распахнув одежду – длинную рубашку мужского покроя, под которой ничего не было – девушка не спеша намывала свою промежность. Так, что я видел абсолютно все.

А она не находила в ситуации ничего особенного: мылась, при этом спокойно смотрела на меня и улыбалась.

Я пулей вылетел из умывальника.

Помня об идеологических диверсиях, мыслями о которых мы были напичканы в те годы, я решил, что немка меня провоцирует, чтобы потом предать все гласности.

Об этом случае я никому не рассказал.

Хотя весь день перед моими глазами, вызывая томление в нижней части тела, стояли черные бесстыдные волосы под ее плоским животом…

Однако вечером того же дня я испытал второй шок. После которого понял, что идеологической диверсии не замышлялось.

А просто у немцев так заведено.

Райские кущи в полуподвале

Придя с работы, я отправился в душевую.

Спустился в полуподвал. Где нашел дверь, на которой висел значок душа, однако не имелось намека на половую принадлежность.

Войдя, я едва не лишился чувств.

У стены громоздилась высокая вешалка с крючками, под ней стояла широкая скамья.

Никого не было, кроме двоих немцев – парня и девицы.

Парня не помню.

А на девчонке сиял длинный желтый халат, небрежно брошенный на плечи. И больше ничего.

Стыдясь и смущаясь, но будучи не в силах отвести взгляд, я видел небольшие – круглые, как кулачки – груди с очень темными сосками, которые смотрели снизу вверх.

В то время я еще не мог различить слов. Но разговор шел не на сексуальную тему. Просто ей стало жарко в махровом халате. И она распахнула его, не стыдясь наготы – о трусах здесь, похоже, женщины вообще забывали – и парень воспринимал это как должное.

Я осознал, что раздевалка общая, и только душевые отделения разные. Как туалеты.

Быстро сбросив одежду, я пошел мыться. Внутри горело от посмотренной сцены. Однако я понял, что здесь принято спокойно раздеваться перед кем угодно. И поступил, как настоящий немец.

Выйдя обратно, совершенно голый, я столкнулся с немецкими девицами.

Болтая наперебой и не обращая на меня внимания, они разделись догола. Взяли полотенца и, покачивая грудями и потряхивая задницами, скрылись за своей дверью. Не прекращая болтовни.

Это было потрясающе.

И не укладывалось в рамки привычных понятий.

Настолько не укладывалось, что наши девчонки не привыкли к немецкому порядку: снимали лишь верхнюю одежду и шли мыться в купальниках.

Раздевались ли они там?

Не уверен.

Поскольку нравы тут царили более, чем свободные.

Один из немцев, весельчак по имени Стефан – один из членов штаба интербригад, о котором я еще упомяну– время от времени делал набеги в женское отделение. В голом виде и размахивая всем, чем можно. Из-за двери раздавался хохот и визги. Но судя по всему, и это не выходило за грань немецких приличий. Потому что Стефана никто не бил. И в общем все оставались довольными.

(Тогда я удивлялся; теперь же знаю: нормальная женщина, будучи голой, подсознательно желает, чтобы ее тело увидел мужчина. Если, конечно. ей есть чем гордиться. Но по большому счету, хоть какой-нибудь предмет ля гордости всегда найдется у любой женщины.)

Как я понимаю теперь, открытость тел давала свободу взглядам.

Двадцать лет назад немцы ГДР стояли на такой высокой ступени межполового общения, которая у нас в России не достигнута еще и сейчас. И вряд ли когда-нибудь мы до нее дорастем.

Поскольку россияне до сих пор видят в сексуальных отношениях нечто возвышенное, а половой акт оценивают как событие из ряда вон выходящее.

А у немцев уже тогда сложилось нормальное потребительское отношение к процессу биологического совокупления.

Которое мне куда более по душе, нежели русские поиски истины на мелкой воде…

С одной стороны, заняться сексом с нравящейся женщиной столь же естественно и ни к чему не обязывающе, как подать ей пальто.

А с другой, половой контакт не является самоцелью. И если предмет страсти откажет, то надо просто вычеркнуть его из списка и переключить внимание на кого-то другого.

И не будет страданий, пистолетов у виска, или записок на промокшей от слез бумаге.

К такому пониманию секса подняться непросто.

Особенно в России.

Долгие годы секс у нас находился под запретом. Сначала под религиозным, потом – под коммунистическим.

Всякие внебрачные отношения считались развратом.

Природа человеческих желаний жестоко подавлялась.

(Об этом я уже писал выше и не хочется повторяться в старой горечи).

А немцы давно избавились от этих предрассудков.

Но не скажу, что их общество менее «нравственно», чем наше.

Хотя в восьмидесятые годы, как я понял, в Германии совокуплялись все.

Кто с кем хочет, где попало и сколько угодно.

Пока этого хочется – а не когда для того возникнут условия.

Свобода от девственности

Основа сексуального освобождения немцев прояснилась для меня позже.

Всем известна априорная приниженность женщины в исламе и христианстве. Обе этих религии, основанные на тоталитарном иудаизме, в качестве носителей имеют мужчин – попов, пасторов, ксендзов, мулл.

(Хотя стоит отметить, что приверженцы религиозного сознания в массе у них разные. Ислам, созданный рукой пророка Мухамета, существует за счет верующих-мужчин. А христианство, базирующееся на личности гомосексуалиста Христа, в основном поддерживается женщинами.)

Но эти различия не важны, поскольку роль слабого пола всегда вторична.

В исламе прямо сказано, что женщина не имеет души и стоит в одном ряду с курицей или скамейкой.

В христианстве отношение мягче, но все равно женщина рассматривается объектом при мужчине.

Главная дискриминация проявляется в вопросах брака и межполовой морали.

Молодой человек может жениться в любом состоянии. Даже побывав завсегдатаем публичных домов с пятнадцатилетнего возраста. Но невеста должна вступить в первый брак девственницей.

Словно желая усугубить мучения женщины, природа сыграла злую шутку, снабдив самку человека особым органом – девственной плевой (которая во всем животном царстве встречается, кажется, только у одного вида газели). По состоянию которой можно почти точно определить, имела ли девушка половые контакты.

Этот вреднейший орган стал основой чудовищного культа. Он породил глубоко развитую систему давления и устрашения, проявляющуюся на всех уровнях цивилизации.

Девственность невесты в человеческих социумах была обязательным требованием. Проверка последней обычно исполнялась неимоверно унизительными способами.

От ритуального полового акта, производимого над будущей невестой специальным жрецом на глазах у всего племени. До столь же дикарской демонстрации простыней с «первой кровью» в русских деревнях.

Немцам – точнее, немецким женщинам – невероятно повезло. В редких случаях эта паскудная плева оказывается полностью заросшей перегородкой. И когда девочка становится девушкой, застаивающаяся кровь может привести к заражению и невероятно быстрой смерти.

Поэтому немецкие гинекологи избрали радикальный путь: чтобы исключить самую малую вероятность осложнений, они стали дефлорировать, то есть лишать девственности всех новорожденных девочек хирургическим путем.

Это означало подлинную общественно-сексуальную революцию.

Отныне немецкая девушка действительно оказалась на равных условиях с парнями. Могла вести половую жизнь в зависимости от темперамента с любого возраста – не боясь, что будущий жених бросит ей упрек в недевственности.

Поскольку бессмысленно упрекать невесту в том, что невозможно проверить.

Не сомневаюсь, что в отношениях между полами произошел серьезный психологический перелом, принесший огромную пользу.

Ведь нет ничего вреднее, чем искусственное сдерживание сексуального аппетита в возрасте, когда он играют первостепенное значение.

Лист Мёбиуса

При написании предыдущей главы я ощущал праведный гнев некоторых читателей, готовый плеснуть наружу.

Я отстраненно описывал преимущества свободного секса, ни словом не упомянув эмоций.

– А где же любовь?! – вскричит кое-кто.

И обвинит меня в неспособности описывать «высокие чувства» – хотя, честно говоря, я с трудом представляю смысл таких чувств. Само их понятие связывается у меня с непотребными анекдотами про поручика Ржевского на люстре.

По моему убеждению, любовь и секс суть две совершенно различные стороны жизни.

Стремление удовлетворить сексуальную потребность вызывается биологическим инстинктом продолжения рода и присуще всем живым существам. Включая человека.

А любовь рождена сознанием.

Фридрих Энгельс (хоть и будучи творцом кровавой коммунистической идеологии) в своей работе о происхождении семьи сказал дельные слова о том, что половая любовь является важнейшим приобретением человечества за последние две тысячи лет развития.

То есть это чисто человеческое понятие.

Разделяя, можно сказать, что любовь основана на чувствах, а секс – на чувственности.

Представляя две стороны человеческого бытия.

Они различны в проявлении. Любовь – стремление к взаимному растворению, желание покровительствовать. В сексе всегда присутствует элемент попеременного насилия, пусть в игровой форме.

Обе составляющие являются важными для жизни, только на разных этапах они поочередно исполняют разную роль.

Истинная, то есть лишенная чувственности любовь – именовавшаяся классиками «платонической» – возможна лишь в детском возрасте. Когда стремление к противоположному полу рождает умственные порывы – возможно, те самые «высокие чувства». Причем не обязательно на люстре.

Стоит организму подняться на иной уровень гормонального созревания, как во главе угла оказывается секс. В этом периоде чувства уходят на второй план. Требуется удовлетворить сексуальный голод с партнером, который более-менее подходит по шкале притязаний. Ни о какой любви не идет речи. Более того, она вредна, поскольку может привязать друг к другу физиологически неподходящих людей.

И наконец, после утоления жажды, наступает третий этап.

Когда человек, поняв ценности, способен полюбить сексуального партнера и окрасить жизнь в новые цвета.

Что, к сожалению, выпадает далеко не каждому.

Практически все люди способны к сексу.

Но способных любить – да просто испытывать сильную привязанность – гораздо меньше.

Здесь хочется привести математический пример, который кажется наглядным.

Если уподобить человека полоске бумаги, то одна сторона может отвечать за любовь, вторая за секс.

Взяв две краски, мы окрасим стороны в разный цвет. Как положено в человеческой натуре.

Сначала главную роль играет одна, потом бумага переворачивается и наверх выходит вторая.

Полоску можно склеить в кольцо, что означает завершение. Но и кольцо тоже раскрашивается в две краски. Внутри и снаружи.

Любовь и секс останутся независимыми.

Однако если перед склейкой перевернуть один из концов полоски, то получится математическая модель – лист Мёбиуса, перекрученное кольцо.

Такой объект имеет всего одну сторону. В чем легко убедиться, взяв кисть. По мере работы вся бумага окажется окрашенной одним цветом; для второго места не останется.

Увы, перекрутить конец в жизни удается не каждому…

Я из Германии туманной…

Туманна ли Германия?

Десятки литературоведов доказывали, что в строках о Владимире Ленском Александр Сергеич Пушкин применил перенос фразы; прием этот имеет специальное название, только я его позабыл. И слова о «туманной Германии» расшифровываются следующим образом:

«Он из Германии туманной привез учености плоды…»

Но мне больше нравится, как воспринимается на первый взгляд.

«Туманная Германия»…

Красивая аллитерация.

Изумительное повторение слогов, словно дальний звон глуховатых колоколов.

Кроме того, мое первое впечатление о Германии, на мосту через пограничную реку Одер, было наполнено именно туманом.

Смысл этой главы в вопросе.

На который я отвечаю сам себе.

Что я искал в Германии и что хотел из нее привезти?

Речь не идет о материальных ценностях; я был неимоверно далек от подобных проблем.

Я пытаюсь вновь понять, что же в самом деле влекло меня в Германию?

Ведь я и так знал ее лучше иного историка.

И ненавидел фашизм.

Но в то же время меня неумолимо влекло в эту странную страну.

Что? Что именно?…

Романтика немецкого духа.

И еще…

Сколь бы ни старался я гнать подобные неконструктивные мысли, но хотелось понять… Как могла нация, давшая миру Людвига ван Бетховена и Каспара Давида Фридриха, в середине XX века превратиться в свору кровавых дикарей?

Причем по воле жалкого выскочки с внешностью опереточного фигляра.

Из России это казалось парадоксом.

Я надеялся что-то выяснить, оказавшись в самой Германии.

Хотя в общем непонятно, зачем мне все это было нужно. Ведь я не собирался становиться историком.

И только теперь я осознаю, что именно влекло меня в Германию.

Я знал ее снаружи.

По маркам, книгам, документам.

Но хотелось увидеть ее изнутри.

И я ее увидел.

Я никогда не забуду, например, германские двухэтажные поезда. То есть состоящие из двухэтажных вагонов трапецоидального сечения. Которые могли бы считаться аналогом наших электричек, если бы… Если бы не тянулись паровозами.

Да, именно настоящими паровозами. Точь-в-точь такими, как один из любимых экземпляров моей железнодорожной коллекции. Причем эти паровозы ходили не на нефти и не на мазуте; их топили натуральным углем. О чем свидетельствовал настоящий железнодорожный запах белого дыма, тянущегося за зеленым игрушечным составом.

До сих пор я не знаю, почему в одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем году – когда в СССР ходил суперэкспресс Москва-Ленинград, а паровозы хранились в резерве на случай войны (как локомотив без электрических деталей, не подверженный действию электромагнитной волны, образующейся при атомном взрыве) – почему в передовой Германии пригородные поезда оставались на паровой тяге?

В силу энергетического кризиса?

Или по давней традиции, из стремления к милой старой экзотике?

Подобно плоским колесным пароходам на Эльбе?

Этого я так и не узнал.

А немецкие машины…

Они тоже врезались в мою память. Потому что нигде ни до ни после я больше таких не встречал.

Например, в те годы еще вовсю бегали маленькие машинки «Трабант» (то есть «Спутник») образца 1965 года. Немецкий эквивалент горбатого «запорожца», явивший когда-то передовую идею в автомобилестроении, поскольку имел полностью пластиковый кузов. Отвергнутый впоследствии как не удовлетворяющий нормам безопасности.

Ездили двухцветные «Вартбурги», которые были старше меня. Эту машину стоит отметить как совершенно исключительную. С точки зрения конструкторской тупости. Размером (и наверное, массой) с нашу 21-ю «волгу», «Вартбург» имел двухтактный мотоциклетный двигатель. Что иногда не позволяло ему тронуться в гору.

Я упомянул машины производства ГДР.

Но встречались и невероятно старые модели из соседних стран.

Например, в Берлине я видел «Татру Т87» выпуска 1946 года! Совершенно уникальный автомобиль, который никогда не появлялся даже в кино. Стандартного для сороковых годов черного цвета, формой кузова смахивающий на сильно приплюснутую «победу». Впрочем, читатель, вероятно, в жизни не видел и «победы», поэтому поясню. Аэродинамически зализанный кузов плавно стекал от крыши к заднему бамперу, не имея вычлененного багажника. К тому же потрясающая «татра» имела сзади вертикальную перегородку, напоминавшую самолетный киль. Ничего подобного, не увидев раз в жизни, невозможно даже представить.

А что стоили немецкие маршрутные транспортные средства!

Являвшие пример экономии во всем. Везде: в автобусах, трамваях, метро и «городской электричке» (в Берлине существовал такой вид транспорта, нечто среднее между метро и никогда не имевшимся у нас скоростным трамваем) – имелись «тур оффнеры», то есть кнопки дверного привода. Расположенные снаружи и внутри, они открывали двери, если кто-то собирался ими воспользоваться на остановке. Если же нет, то дверь оставалась закрытой. Чтобы не тратить лишней энергии на ненужное действие.

Потрясающим казался мне и немецкий график рабочего дня.

Работа на стройке начиналась в безумно раннее, по российским меркам, время. Я не помню точно – в семь или даже в шесть часов! Зато и заканчивалась часа в три. То есть когда житель СССР еще не помышлял о возвращении домой.

После работы следовало торопиться, поскольку все магазины работали до пяти часов вечера.

Потом они закрывались и наступал полный штиль. Трудовая Германия расползалась по домам. В девять улицы казались вымершими. Ночную жизнь вели бездельники; работающие ложились рано.

А в воскресенье магазины не работали вообще. Даже продуктовые. Как жили семьи, я не представляю. Впрочем при немецком безудержном изобилии наверняка никто не запасался продуктами на неделю вперед.

Правда, по воскресеньям работали киоски на вокзалах – для проезжавших.

И я вспоминаю анекдотический для тогдашнего СССР случай, когда однажды вечером, проголодавшись, я поехал на вокзал. Уже в Лейпциге. Купил копченой колбасы, но не нашел хлеба, и пришлось делать бутерброды со сладким кексом.

Вообще в Германии хлеб не пользовался популярностью и не представлял обязательной добавки к еде, как принято в России.

У каждого магазина стояли большие баки для сбора пластиковых и стеклянных отходов – безвозмездно, в целях утилизации годного материала.

В супермаркетах покупателям выдавались марки. Не деньги а именно перфорированные талоны, наминающие знаки почтовой оплаты. Как объяснил мне один немец, то была мера поощрения государственной торговли: марки наклеивались в специальную книжку, и по достижении определенной суммы владелец что-то получал. То ли кредит, то ли скидку, то ли бесплатную покупку.

Интересным казался мне принцип силовой разводки внутри строящихся домов: светильники управлялись реле, спрятанными где-то в потолочных коробках. Вместо привычных выключателей стояли низковольтные кнопки, что исключало возможность поражения током.

И совершенно потрясли меня немецкие туалеты.

Тогда в России ходил анекдот о невероятном, по мнению жителей страны Советов, времени, когда общественные заведения станут платными:

Идут мужики, накачавшиеся пивом, скоро лопнут. Вдруг один видит туалет:

– Мужики! Идемте! Угощаю !

В Германии туалеты, видимо, давно сделались платными. Но делились на разные категории. В берлинском музее «Пергамон» следовало платить уже при входе в туалет. Зато там царила чудесная атмосфера, отовсюду спускались живые цветы, а над перегородкой, разделявшей мужское и женское отделения, висела клетка с канарейкой.

Чтоб зайти в уличный туалет, денег не требовалось. И доступ к писсуару тоже не ограничивался: разумнейшая мера, обеспечивающая чистоту близлежащих подворотен. Но за пользование кабинкой взималась плата. Причем, учитывая молниеносный характер возникающей потребности, ее система строилась по обратному принципу. Вход в кабинку оставался свободным. Но стоило захлопнуть дверцу, как срабатывал механический замок. И за выход следовало опустить десять пфеннигов.

Возможность форс-мажора: у человека, влетевшего в туалет по крайней необходимости может не оказаться денег и он останется запертым – вероятно, просто не приходила в предусмотрительные немецкие головы.

И еще совершенно не вяжущимися с российским опытом казались стоявшие в туалетах особые автоматы. Которые торговали не газетами, а… презервативами. Меня, совершенно неопытного тогда, лишь теперь потрясает факт, что даже при таком способе продажи изделия предлагались по размерам. Которых у немцев имелось целых два: длина и диаметр. В отличие от стандартного российского убожества из резины толщиной в автомобильную камеру.

Здесь никому не предстояло перебарывать первородный стыд, спрашивая в аптеке сколь необходимый, столь и неприличный товар. При упоминании названия которого, казалось, все поворачивались в сторону покупателя.

Было достаточно выбрать нужный размер, опустить монетку в соответствующее окошечко – и аппарат молча выщелкивал аккуратную пластмассовую коробочку.

Это казалось чудом.

И коль уж я свернул на любимую туалетную тему, то завершу главку соответствующей историей.

Правда, не германской, а отечественной.

Моя московская тетушка работала адвокатом. Иногда ей приходилось выезжать на процессы в тюрьму. Однажды, в перерыв неимоверно затянувшегося заседания – кажется, в Бутырках – она пошла в туалет. Как ни странно, заведение нашлось без посторонней помощи. И никакого подвоха не показалось в кабинках, снабженных защелкивающимися дверцами. Лишь пытаясь выйти, она поняла, что это невозможно: тюремный туалет отпирался снаружи выводным надзирателем. Изнутри не имелось даже ручки. Тетя Валя провела в Бутырском туалете около трех часов. Процесс остановился, все принялись искать пропавшего адвоката. Наконец кого-то осенило проверить туалеты, и моя тетя вернулась на свободу.

А мы возвращаемся в страну моей мечты.