Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг."

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 85 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

Петр Маяцкий
Рядом с Шолоховым

Я не писатель, не литературовед. Но мне посчастливилось работать бок о бок с Михаилом Александровичем Шолоховым без малого тридцать лет. И хочется мне написать о нем, добром наставнике сельских партийных работников, которых он называл районщиками. Кому-кому, а нам на всю жизнь запомнились проникновенные слова, сказанные Михаилом Александровичем Шолоховым на своем 70-летии:

– Мне приятно и радостно видеть всех собравшихся здесь. Приятно и то, что они не только разделят с нами тяготы неурожайного года, но и сегодняшний праздничный стол. Рад видеть здесь представителей сельского хозяйства, прославленных наших тружеников, рабочих наших заводов Вдвойне приятно мне видеть секретарей райкомов нашей Ростовской области. И вы поймете, почему: все-таки из 70 лет я пробыл в партии 45 и 45 лет я постоянно общался с руководителями Вешенского района. Коммунисты района – это близкий и родной мне народ. Вместе с ними я делил радости и тяготы нелегких 40-х годов. Вместе с ними я рос и мужал как коммунист, учился у них и помогал им осваивать богатства нашей отечественной культуры.

Словом, связь кровная и долголетняя. 45 лет – это немалый срок. Сейчас я смотрю на вас, теперь уже секретарей новой формации. Более грамотные, более культурные. Но они остаются той же славной великой когортой партийных работников, которые были в мое время. Я сейчас на положении старослужащего, ушедшего в отставку и спустя годы приехавшего в свою воинскую часть. Вроде новые бойцы, новые командиры, новая техника. Но старое знамя – старое и нерушимое знамя. Такое у меня ощущение – новые секретари, но то же знамя. То же знамя великой партии осеняет нас и сейчас и ведет к новым подвигам, к новым свершениям.

Как читатель я познакомился с М.А. Шолоховым в середине тридцатых годов, когда жил с родителями в селе Кудиновке под слободой Дегтево нынешнего Миллеровского района. Летними ночами мне со сверстниками часто приводилось пасти измученных за день в работе колхозных лошадей. Отправляясь в ночное, каждый захватывал что-нибудь из съестного – краюху зачерствевшего хлеба, несколько сырых картофелин, чтобы испечь их на костре, а я засовывал за пазуху томик только что появившегося в нашей избе-читальне шолоховского романа «Тихий Дон». Читал его с упоением своим товарищам под низким темным небом у ярко пылающего костра на берегу тихо журчащей речки Калитвы.

Помню, как дрогнул мой голос и на глаза навернулись слезы, когда дочитал до того места, где описывалась казнь подтелковцев. Щипало глаза и у ребят не от дыма костра.

– Что же ты замолчал? – сказал кто-то из них.

Проглотив подступивший к горлу комок, справившись с волнением, я произнес предсмертные слова Подтелкова так, как, думалось, сделал это он, – решительно и твердо:

– Глядите, сколько мало осталось, кто желал бы глядеть на нашу смерть. Совесть убивает! Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псюрней, не щадя живота своего, и теперь гибнем от вражьей руки! Но мы вас не клянем!.. Вы – горько обманутые! Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне правда. Лучших сынов тихого Дона поклали вы в ту яму…

Горько пережили тогда мы, пятнадцати-шестнадцатилетние мальчишки, героическую гибель подтелковцев и тут же, у костра, поклялись отдать свои жизни, если потребуется, за правое дело Подтелкова, Кривошлыкова и их боевых друзей, за нашу Советскую Родину.

Когда мы не шли в ночное, Александр Евграфович Шкондин выписывал наряд на чтение «Тихого Дона» в своей бригаде № 2 колхоза «Большевистский путь». Люди собирались в конторе бригадного двора. Если она была занята, шли к нам в дом, несли склянки с дефицитным в то время керосином для коптящей трехлинейной лампы. Набивалось в две комнаты столько, что буквально яблоку негде было упасть. Читали мы поочередно с Георгием Голубовым и Николаем Балдиным. Тишина была такой, что слышно было, как муха пролетит.

Пожилые вспоминали про точно описанное Шолоховым свое житье-бытье. Для нас, молодых, шолоховские книги, без преувеличения, стали путеводными в жизни. Я имею в виду и «Поднятую целину», и его военную прозу – «Науку ненависти», и неоконченный роман «Они сражались за Родину». Ведь моим сверстникам пришлось сражаться за Родину, познать «науку ненависти» в тяжелые годы Великой Отечественной войны. А до того и после – строить, укреплять колхозы, совхозы. Многие из них стали прославленными механизаторами, полеводами, животноводами. Есть среди них и инженеры, агрономы, зоотехники, несмотря на почтенный возраст, многие работают и поныне в сельском хозяйстве. Немало таких, кто возглавлял и возглавляет колхозы и совхозы, став достойными преемниками незабываемого шолоховского двадцатипятитысячника Семена Давыдова.

Рано начался и мой собственный труд на селе. Прервался он призывом на действительную службу, потом войной. Служил на Черноморском флоте, на эскадренном миноносце «Бодрый». Участвовал в защите Одессы, Севастополя. Был направлен в армейскую разведку. Фронтовые версты оказались длинными. Заполярье. 4-й Украинский. После него 2-й Дальневосточный. И так до мая 1947 года.

Вернувшись на «гражданку», с год работал в аппарате Мальчевского районного Совета. В следующем послали на учебу в Ростовскую высшую партийную школу. Параллельно окончил пединститут. В 1950 году был направлен на работу в Мальчевский РК ВКП(б). В 1956 году был избран первым секретарем Боковского РК КПСС. В это время и состоялось мое личное знакомство с Михаилом Александровичем Шолоховым. А было это так.

В Вешенской организовали общественный просмотр только что отснятых двух серий фильма «Тихий Дон». На него пригласили преподавателей русского языка и литературы, участников гражданской войны, руководителей хозяйств и первых секретарей райкомов партии четырех районов: самого Вешенского, Верхнедонского, Мигулинского и нашего Боковского. Просмотр проходил в тесноватом старом здании кинотеатра. Вел его режиссер-постановщик фильма Сергей Герасимов. С ним приехали ведущие артисты П. Глебов, Э. Быстрицкая, 3. Кириенко и С. Бондарчук. С. Бондарчук никакого отношения к фильму Герасимова не имел и присоединился к его группе, чтобы встретиться с Шолоховым и получить от него добро на экранизацию «Судьбы человека».

После просмотра каждой серии шло ее активное обсуждение. Выступали все желающие. И, надо сказать, недостатка в них не было. Фильм приняли тепло. Замечания были доброжелательными. И все-таки Сергей Герасимов заметно волновался. Может, причиной тому было присутствие Шолохова, на которого он все время поглядывал вопрошающе. А Шолохов молчал.

– Спасибо вам, дорогие казаки и казачки, за добрые слова, за хорошие пожелания в наш адрес, – сказал Герасимов. – Мы постараемся все ваши замечания использовать в своей работе и сделать кинофильм «Тихий Дон» таким, чтобы он понравился нашим зрителям так, как нравится роман Михаила Александровича Шолохова «Тихий Дон».

Михаил Александрович, слушая одобрения фильма, улыбался. Улыбнулся он и последним словам Герасимова. Вежливо поблагодарив всех за активное обсуждение фильма, за внимание к его творчеству и особенно к роману «Тихий Дон», Шолохов тем не менее сказал неожиданное:

– Я, товарищи, не весьма рад просмотренным двум сериям кинофильма. И поймите, дорогие друзья, меня правильно. Я хочу, чтобы читатели читали роман «Тихий Дон» и смотрели кинофильмы, а не так, как получилось с романом Дмитрия Фурманова «Чапаев». Братья Васильевы поставили кинофильм настолько удачно и хорошо, что только смотрят фильм, а роман никто не читает и многие уже забыли, кто автор этого замечательного романа.

В перерыве ко мне подошел вешенский секретарь райкома партии Василий Сетраков.

– Ты, Петро, не уезжай домой после окончания обсуждения, – сказал он. – Михаил Александрович приглашает на ужин в столовую. Там будут все секретари райкомов партии, Герасимов с артистами, Сергей Бондарчук. От вашей делегации, кроме тебя, должны быть директор Каргинского совхоза Бабанский и директор Грачевской МТС Ярославский. Понял?

– А что положено от нас? – спросил я.

Сетраков замялся:

– Особо ничего. Ужин я предложил оплатить в складчину секретарям райкомов. Как считаешь?

Я внес названную сумму и пошел в президиум.

– Ты куришь? – спросил меня Шолохов, сидевший рядом со мной.

– Да, Михаил Александрович, – ответил я.

– Тогда пойдем перекурим.

Зашли мы в небольшой кабинет. Я спросил первое пришедшее в голову:

– Вам нравится, Михаил Александрович, как проходит обсуждение фильмов?

Шолохов, откровенно оглядев меня, сказал с задоринкой:

– Обсуждение идет хорошо. Чего-чего, а обсуждать мы научились, хлебом не корми.

Помолчали. Шолохов продолжал изучающе смотреть на меня. Погладил усы и как обухом по голове:

– Слушай, разведчик. Неужели ты думаешь, что у меня не на что угостить вас? Как ты клюнул на складчину? Как вы могли решить такое за моей спиной?

Я был ошарашен, даже лоб вспотел. Но, показалось, ответ нашел подходящий:

– Мы здесь на положении гостей, Михаил Александрович, и должны выполнять решения хозяина, уважать его.

– Ну что ж, считай, все мы и решили, – положил Шолохов руку мне на плечо. – Передай секретарям, пусть заберут свои паи и не опаздывают на ужин.

Мне было неловко. Так же почувствовали себя секретари, когда я рассказал им о разговоре с Шолоховым. А хозяин – Василий Алексеевич Сетраков – запричитал:

– Ну, держись, Васька, достанется тебе!

За ужином разговором владели артисты. Они вспоминали, как готовили и исполняли свои роли. Шолохов внимательно слушал. Где-то минут через сорок поднялся и сказал:

– Вы меня извините, товарищи. Благодарю организаторов за ужин. Не огорчайтесь. Я вас покидаю, – и обратился к Сетракову: – Василий Алексеевич, уделите больше внимания женщинам. Смотрите, они больно много говорят о своей тяжелой работе на съемках и почти ничего не едят.

Спустя полчаса как уехал Шолохов в столовой появился шофер Николай Володин – видный, улыбчивый казак. Пробравшись ко мне, сказал тихо:

– Вы меня извините. Я приехал за вами и директором Каргинского совхоза Константином Дмитриевичем Бабанским. Вас ждет у себя дома Михаил Александрович Шолохов.

Бабанский был мужем единственной родственницы Шолохова – его двоюродной сестры. А зачем ему понадобился я?

Расстояние до дома Шолохова было небольшим. Но ехали, показалось мне, долго. Дорога была – сплошные ухабы и песок. Вешенская в пятидесятые годы, кто помнит, была похожа на ту, о которой писалось в «Тихом Доне»: «…вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица».

В гуще жилых куреней, жавшихся друг к другу на высоком берегу Дона, белел шолоховский дом. К воротам и калитке его забора вела узкая улочка. Я смотрел вокруг во все глаза, наслушавшись россказней о помещичьей пышности шолоховской усадьбы с большой конюшней для нескольких пар выездных лошадей и… аэродромом!

Ничего этого, конечно, не было. Двор как двор, хорошо ухоженный. Слева от дорожки к дому между деревьями зеленели грядки огорода. Справа в хозяйских постройках смачно жевала жвачку корова и кудахтали куры. Чуть дальше был сад, где теперь могила М.А. Шолохова. За садом гараж для автомашины…

К дому я прошел с бьющимся от волнения сердцем. Вошел в дом, как в храм мировой культуры. Но убранство его было предельно простым, ничего лишнего, кроме самого необходимого.

Все, что происходило в этот день, мне запомнилось удивительно ярко, до мельчайших подробностей. Ведь с этой встречи в доме началось мое долгое знакомство с Михаилом Александровичем Шолоховым, переросшее в большую дружбу на долгие годы, до последних минут его жизни.

Запомнил, как вошли мы с Константином Дмитриевичем Бабанским в боковую дверь. Поднялись по ступенькам коридорчика и оказались в небольшой прихожей. Прямо, справа и слева ее были двери. Позже я узнал: прямо была гостиная, справа – столовая, слева – кабинет Шолохова. Из стены прихожей торчали вделанные в нее деревянные крючки вешалки. Чуть поодаль висело зеркало, перед которым стояли круглый столик и два обыкновенных стула. Только причесались мы у зеркала, как услышали:

– Ну, здорово, мои милые боковчане. Рад вас видеть у себя, да тем более Нюра обещала угостить хорошей вечерей. Костя знает, она у нас на это способна.

Константин Дмитриевич кивнул. Нюра – Анна Антоновна – милая, добрая женщина, помогала Марии Петровне, жене Шолохова, нянчить детей. С тех пор так привязалась к шолоховской семье и так полюбилась ей, что стала в доме как своя.

Михаил Александрович легонько подтолкнул нас в столовую – комнату с двумя окнами, за которыми открывался вид на Дон. У стены стоял видавший виды дерматиновый диван, посредине – прямоугольный стол, накрытый гладко-белой скатертью, с четырьмя стульями по бокам и одному по торцам. Усадив меня справа, Бабанского слева от себя, Михаил Александрович стал расспрашивать его о жене, своей сестре:

– Как Мария? Как ее здоровье? Я наслышан, что у нее не все в порядке с глазами.

Константин Дмитриевич подтвердил, что у нее стало очень плохим зрение. Врачи никак не могут поставить диагноз, а она переживает, нервничает.

Михаил Александрович, слушая внимательно Бабанского, раскуривал – она почему-то все время гасла – трубку. Бабанскому он сказал:

– Вот это называется казаки. Два таких мужика, и довели до такого состояния женщину. Почему ты раньше ничего не говорил, молчал? Я знаю, ты тоже заполошный в работе, как я. Но работа работою, а Марию надо лечить, и если тебе некогда, то за это возьмусь я. Ты, наверно, возражать не будешь?

Константин Дмитриевич почувствовал себя виноватым.

– Ну, дорогой мой зятек Костя, мы и договорились, – закончил Михаил Александрович, раскурив наконец трубку.

Анна Антоновна принесла большую сковороду с приготовленной по-казачьи яичницей с мелкой рыбешкой. Поставила на стол бутылку коньяку, три маленькие рюмочки и не к казачьему столу маленькие блюдечки с мелко нарезанными ломтиками лимона, посыпанными сахаром. Михаил Александрович проводил ее смеющимися глазами:

– Она у нас запоминающая. Однажды по приезде из Москвы я рассказал, как поприсутствовал случайно на заседании парткомиссии. Слушали двух товарищей. Изрядно выпив, они что-то натворили. «А что вы пили?» – спросил председательствующий. «Коньяк», – сказал один. «Коньяк? А закусывали небось рыбой?» – «Селедкой», – ответил второй. «Понятно, – сказали им. – За то, что вы выпили лишнее и не знали, что коньяк закусывают лимоном с сахаром, выносим вам по строгому выговору». С тех пор Нюра, как видите, обязательно приносит к коньяку каждому блюдечко с лимоном, чтобы ни я, ни вы не попали на парткомиссию, – рассмеялся Шолохов.

В тот вечер Михаил Александрович часто шутил. Впоследствии я понял, что он это делал для того, чтобы снять замеченную у собеседника напряженность, скованность. Ушла она и от меня, позволив не только свободно разговаривать, но и рассмотреть гостеприимного хозяина дома: невысокого, но плотного, крепкого, с большим выпуклым лбом, с веточками вен на висках, с хитроватым прищуром цепких, зорких глаз. Несколько раз ловил я на себе их изучающий взгляд: каков ты, мол, секретарь, что из себя представляешь? Мне он сказал, что рад был встретиться и ближе познакомиться.

– Наслышан о тебе, Петр Иванович. Так держать, как говорят у вас на флоте!

Я поблагодарил. Немногим позже услышал от него грустноватые размышления. Многих видел я секретарей райкомов, говорил Шолохов. Видел и хороших, видел и плохих. Чего не хватает подчас у наших районных партийных вожаков, так это чувства меры по отношению к людям. Откуда только и берутся неуважительность, высокомерие, чванство, всепозволительность. У таких горе-вожаков только одно – давай план. Но какова судьба тех, кто денно и нощно вкалывает сполна, – его это не касается. На свете много всяких зловредных бактерий, но самый страшный вирус – это вирус высокомерия, безразличия к судьбе трудового человека.

– Вот ты, Петро, – обратился ко мне Михаил Александрович, – с чего начинаешь свою встречу, когда приезжаешь на ферму к дояркам или на ток, где готовят зерно, а там в основном тоже женщины? Небось и здравствуй не скажешь, а сразу понес: то не так, это не туды и так далее.

– Нет, не так, – сказал я.

– А как? – допытывался Шолохов.

– Если я приезжаю на ферму или на ток, то всегда говорю: «Здравствуйте».

– Вот и не весьма правильно, – усмехнулся Шолохов. – Нужно сказать: «Здорове дневали» или «Здорово ночевали». Так принято у казаков. Таков обычай…

После кофе хозяин пригласил нас в свой рабочий кабинет. Обстановка его была так же неприхотлива, как во всех комнатах. Обращали на себя внимание забитый книгами шкаф и двухтумбовый стол, заваленный бандеролями и письмами. Писем приходило более ста в день как к писателю и депутату Верховного Совета СССР. Одно из писем, помню, его огорчило. Читатель «Судьбы человека» из Ленинграда написал, что в эпизоде расстрела эсэсовцами четырех военнопленных – одного еврея и четырех русских, похожих на евреев, – автор проявил антисемитизм.

– Вот видите, какая штука, – говорил Шолохов. – Обиделся товарищ. А за что?..

– Вы ему ответили? – спросил я.

– Написал в ответе, что ни одно из своих произведений никогда никому не посвящал. А именно рассказ «Судьба человека» посвятил большому моему помощнику в нелегком творческом труде заведующей Ленинской библиотекой товарищу Левицкой Евгении Григорьевне, члену партии с 1903 года, по национальности еврейке.

Шолохов принялся перебирать другие письма. Я взглянул на настенные часы и переглянулся с Бабанским. Пора было гостям и честь знать.

– Миша, – сказал Константин Дмитриевич, – спасибо тебе за все. Нам пора отбывать, тебе отдыхать. Разреши, мы уедем.

Шолохов ответил не сразу, увлекшись письмами. Подняв голову, сказал, что был рад разделить с нами вечер. Попросил Бабанского передать сердечный привет Марии. Спросил, как зовут мою жену. Улыбнулся, услышав, что тоже Марией. Проводил он нас до дверей. Пожимая руки, спохватился:

– Стойте. Я ведь Петру приготовил подарок и чуть было не забыл. Побудьте здесь, я мигом принесу.

Вернулся он с четырехтомником «Тихого Дона». На титульном листе первого тома было написано: «Дорогому Петру Маяцкому с отцовской любовью. М. Шолохов».Я человек не сентиментальный. Но этот подарок меня растрогал чуть не до слез.

Возвращаясь домой, думал, будет ли еще когда у меня встреча с Михаилом Александровичем. Не знал, что счастливая судьба готовит их множество, что сведет она нас надолго и накрепко. Произойдет это, когда изберут меня первым секретарем Вешенского райкома партии.

У М.А. Шолохова было много общественных и почетных должностей. Но превыше всего, по-моему, ценил он доверие своих рядовых земляков и вешенских коммунистов. Они постоянно избирали его депутатом своего районного Совета и членом райкома партии. Этим пользовался я, постоянно обращаясь к нему за советами по партийной и хозяйственной работе в районе. Впрочем, он и сам просил держать его в курсе всех дел. А дел было – не вспомнить всех, не перечесть. Расскажу только о некоторых.

По моей настоятельной просьбе выступил М.А. Шолохов на районной партийной конференции. Положение в районе, знал он, было сложным. Колхозы и совхозы были экономически слабыми. Из-за недостатка кормов снижалась продуктивность животноводства. Шолохов призвал решительно перестроить экономику района. Начал свое выступление с присущим ему юмором. Хотел сказать несколько «теплых» и «ласковых» слов руководителям хозяйств. Но тут же заговорил напористо, остро:

– Косный вы народ, товарищи руководители! Многие из вас живут одним днем, не заглядывают в будущее, не планируют свое хозяйство в соответствии с задачами этого будущего. Привыкли работать по старинке: посеять пшеничку, кое-как перезимовать скот и не думать о развитии других доходных отраслей. Но ведь единым хлебом сыт не будешь. Не то время. Мне подчас бывает так неудобно перед гостями, которые приезжают со всего мира. Чтобы угостить их, мы находим что-нибудь. А вот показать наши фермы, колхозы, совхозы пока не можем. Везем или в Зерноградский, или в Сальский район.

Привел Шолохов давнюю пословицу – «Не красна изба углами, а красна пирогами» – и тут же вспомнил, как на заре коллективизации рачительно хозяйствовал в хуторе Лебяжьем двадцатипятитысячник Андрей Плоткин. Он не только хлеб сеял, сажал бахчи, разводил гусей, уток. Получаемую продукцию возили в город, продавали и получали от этого немалые доходы.

– А вот другой пример, – продолжал Шолохов. – В Ващаевском колхозе председательствовал одно время Степан Климаныч Мельников. Помню, советовал я ему: разведи, Климаныч, индеек, у тебя же степной колхоз. Так он отмахнулся пренебрежительно. Будь они прокляты, сказал. Индюшки страшно капризные и к тому же змей глотают. Но я ему в ответ: так ведь наши жены тоже иногда капризными бывают. Но мы же их не бросаем! Нельзя, товарищи, по личным капризам пренебрегать доходными отраслями хозяйства. Приедете домой, соберите стариков. Они вам подскажут, что разводить и как разводить, за что надо взяться в первую очередь. При составлении перспективного плана обязательно надо учесть все доходные статьи, чтобы полновеснее был трудодень колхозников, зажиточнее и культурнее становилась их жизнь. Чтобы уже на следующей партийной конференции мы не были бы бедными родственниками, а равноправными среди лучших в Ростовской области.

Добрые советы Шолохова вызвали раздумья руководителей района, хозяйств, специалистов и главное – рабочих совхозов и колхозников. Взвесив все, мы уяснили, что кроме организационных вопросов, которые необходимо было решать в районе по кадрам, дисциплине, по отношению к своим обязанностям многих специалистов, потребуются немалые капитальные вложения со стороны государства. Без этого становление хозяйств на крепкую основу будет идти очень долго, а по некоторым позициям мы вообще ничего не достигнем.

Посоветовавшись с Михаилом Александровичем, собрав все документы и получив разрешение обкома партии, отправился я в Москву и довольно быстро попал в Совет Министров республики. «Пробивной ты, Петро», – хвалили одни. Другие говорили, что мне повезло. Но дело было, видно, в другом. Многие двери открывались перед именем Шолохова. Подтверждением тому был такой случай.

Неподалеку от хутора Калининского начали строить у нас телевизионный ретранслятор. Михаил Александрович постоянно интересовался, как идут дела на этой стройке. Завершить ее намечали к 50-летию Советской власти. Но в ходе строительства, как это, к сожалению, часто бывает, возникли серьезные затруднения. Николаевский судостроительный завод перестал поставлять цельнометаллические секции для телевизионной вышки, что грозило затянуть стройку на два-три года. Узнав об этом, Шолохов пригласил меня к себе и сказал:

– Поезжай-ка ты, Петро, сам в Николаев и поговори от моего имени с рабочими. Может, они согласятся поработать во внеурочное время. Думаю, николаевцы должны уважить нашим казакам и казачкам.

Через два дня я был в Николаеве, побеседовал в парткоме завода, встретился с рабочими-литейщиками. Николаевцы с большим пониманием отнеслись к нашей просьбе, пообещали в течение месяца отработать по три часа во внеурочное время, чтобы выполнить наш заказ. И слово свое сдержали. За месяц до юбилея Советской власти в домах наших верхнедонцев загорелись голубые экраны телевизоров…

В Совмине РСФСР я говорил, что приехал по инициативе райкома партии и личной просьбе Шолохова, и тотчас начинал отвечать на вопросы о Михаиле Александровиче, его здоровье. Все наши просьбы были выслушаны внимательно. Буквально через три дня в нашем райкоме раздался звонок. Из Москвы сообщили, что к нам выезжает группа работников из Госплана РСФСР, Сельхозтехники, из Министерства просвещения, бытового обслуживания, торговли и других, чтобы на месте изучить положение дел и внести предложения Совету Министров.

Ответственные работники из Москвы более двух недель добросовестно изучали все наши беды. А затем попросили провести в их присутствии расширенное заседание бюро райкома с участием руководителей ведущих хозяйств, местных ведомств. На бюро присутствовали М.А. Шолохов и первый секретарь Ростовского обкома партии М.С. Соломенцев.

Доклад представителя Госплана РСФСР вызвал множество вопросов. Досталось нам в нем крепко на орехи, но и было немало подсказано полезного для поднятия экономики хозяйств. Но Шолохова доклад не удовлетворил.

– Я думаю, – сказал он, – что выражу мнение всех, если поблагодарю товарищей из Совета Министров республики за внимание, которое они проявили к нашим хозяйствам и подсказали очень дельные предложения, как нам самим улучшить работу. Но мне сдается и другое. Ни основной докладчик, ни другие товарищи из Москвы пока не сказали свое слово, а какая же будет оказана помощь хозяйствам района со стороны министерства и других центральных ведомств. Думаю, всем понятно, товарищи, что из малого слагается всегда большое. Из отдельных зерен – большой урожай, из отдельного камня, положенного под фундамент, воздвигается огромное здание. Так и от вас – ваша самая маленькая помощь даст хорошие плоды.

Лед тронулся. Республика помогла хозяйствам долгосрочными ссудами, выделила средства на строительство производственных и культурно-бытовых помещений, на приобретение новейших сельскохозяйственных машин. Подтянулись и мы. Больше стали внедрять в производство достижений науки и передового опыта, что помогло хозяйствам повысить урожайность сельскохозяйственных культур, увеличить производство и заготовки животноводческих продуктов. Окрылены были труженики. За достигнутые ими успехи сотни передовиков были награждены орденами и медалями. За небольшое время окупилась помощь, оказанная району Советом Министров.

Радовались мы. И Михаил Александрович вроде разделял с нами радость. А на одном из партийных активов озадачил: поднял вопрос о необходимости развития в районе мясного скотоводства, так чтобы в дальнейшем перевести эту отрасль на промышленную основу. Мы обсудили этот вопрос на бюро райкома и столкнулись с немалыми трудностями. Заниматься мясным скотоводством без хорошо поставленной племенной работы было немыслимо. Для этого надо было создать племенное ядро в районе. Об этом мы и сказали Шолохову.

– Вы только начните, а я вам помогу, – пообещал он.

Хотелось еще поговорить с ним, но Михаил Александрович уехал в Казахстан.

Исподволь мы стали готовить помещения, корма, подбирать техников-осеменаторов. Знали, что на ветер Шолохов слов не бросает. Вернется, спросит, что делаем. Покоя не давал нерешенный вопрос о племенном ядре.

Однажды в полночь у меня в доме раздался резкий телефонный звонок. Звонила междугородка – Шолохов из Казахстана.

– Договорился я, Петро, – говорил он хрипловатым голосом, – с казахскими товарищами насчет ста бычков-производителей мясной породы и шестисот голов эдельбаевских овец. Вагонов, сам знаешь, нет. Организуй самовывоз. Шли представителя с колонной машин. Что касается размещения – решайте сами.

– Благодарим, Михаил Александрович, за хлопоты и заботу, – ответил я. – Овец разместим в совхозе «Кружилинский». Там овцой занимаются давно, знают в этом деле толк. Быков-производите-лей сосредоточим на Базковской семенной станции, часть уйдет по хозяйствам.

– Добро, – послышалось в трубке. – Кто будет ехать за старшего, пусть сначала заедет в Министерство сельского хозяйства республики. Там товарищи в курсе дела. Действуй, комиссар!

Колонна была отправлена буквально в суточный срок. Старшим назначили И.А. Булавина. (Он в то время был директором кружилинского совхоза. После разделения Вешенского района, моего ухода в Боковскую возглавлял Вешенскую партийную организацию. Сейчас директор Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова.) В общем итоге мы достигли цели, которую поставил перед нами Шолохов на партийном активе.

Михаил Александрович умел заражать, втягивать в интересное дело не только руководителей, но и простых тружеников, будить у них здоровое честолюбие. Он пристально следил за профессиональным и духовным ростом своих земляков, помогал им находить главное в повседневном труде, учил дерзать в достижении новых рубежей. Это проявилось при присуждении ему почетного звания – лауреата Ленинской премии за роман «Поднятая целина».

Весть об этом принесло радио погожим апрельским днем. Первым пришел поздравить М.А. Шолохова его первый учитель Т.Т. Мрыхин вместе со школьниками. Потом двери дома уже не закрывались. В Вешенскую поспешали многие с окрестных станиц и хуторов. Всех собрали на митинг в районном Доме культуры, Дворца культуры еще не было.

И вот что сказал Шолохов, обращаясь к своим землякам:

– В числе удостоенных Ленинской премии есть не только писатели и поэты, но и люди труда. Вот я и думаю: в Ростовской области Ленинскую премию я получил один. А почему бы и вам, труженикам Вешенского района, с азартом не включиться в соревнование и тоже попытаться получить Ленинскую премию. Почему бы, скажем, какой-нибудь свинарке не попытаться вырастить годовалых поросят этак центнера на три весом каждого и тоже получить за это премию? Дерзать надо, товарищи! Дерзайте…

Этот призыв писателя, опубликованный в районной газете, взволновал свинарку из хутора Кружилинского Хритинью Алексеевну Бокову. Она самозабвенно работала на ферме, что называется до седьмого пота. Вскоре ферма в соревновании животноводов района заняла первое место. Ровно через год на ней было получено 1125 голов поросят. По тому времени это было рекордное количество приплода, Хритинья Алексеевна не только сохранила всех до единого поросят, но и передала в группу доращивания каждого в пудовом весе.

Х.А. Боковой присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Мне особенно хорошо была известна депутатская деятельность М.А. Шолохова. На моих глазах его усилиями много было сделано по благоустройству станиц и хуторов Верхнего Дона. Взять, для примера, станицу Каргинскую. В ней начинался творческий путь писателя, и он никогда не забывал об этом. В один из приездов он услышал:

– Михаил Александрович, школу бы нам новую, не хватает мест ребятишкам в той, в которой вы сами учились.

– А вы обращались по этому поводу в облисполком?

– Мы обращаемся к вам, как к нашему депутату.

– Ну, за мной дело не станет. Только один я школу не построю.

– А вы помогите как депутат.

В мае 1960 года пришла телеграмма: «Рад сообщить дорогим станичникам, что строительство школы в Каргинской начнется в этом году. Полученная мною Ленинская премия передана на строительство новой школы взамен той, в которой когда-то давно учился грамоте. Крепко обнимаю дорогих каргинцев. Ваш Михаил Шолохов».