Текст книги "Мой XX век: счастье быть самим собой"

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

«Деревушка в мире и мир в деревушке» – с этого мгновения вся его жизнь, все его мысли, действия, поступки, свершения окрашиваются этим неугасимым высоким патриотическим чувством любви к своей Родине. Любовь к своей деревушке питает и любовь к своей стране, формирует и воспитывает патриотическое сознание человека, подобно тому, как незаметные родники – великие реки. Любовь человеческая перерастает в любовь всенародную.

«Здесь было все: и игры и драки. Здесь меня приучили к труду, заставляли сгребать снег, выпроваживать весенние ручьи за ворота. Здесь я пилил дрова, убирал навоз, ладил трактор из кирпичей, садил первое в жизни деревце». Здесь была тайга, дедушкина заимка. Здесь, наконец, была русская печка, куда забирался он и от бабушкиного гнева, и с различными мальчишескими бедами, огорчениями, секретами. Здесь испытывал голод, нужду. Здесь узнал первые радости, тревоги, счастье, здесь же получил первые уроки нравственного воспитания. Словом, здесь он сформировался как человек, как личность. И то, что он пришел сюда, к тетке Августе, чтобы разделить с нею горе, обрушившееся на нее – похоронная с фронта пришла, – свидетельствует, что уроки, преподанные бабушкой и дедушкой, близкими и родными, всем деревенским людом, не прошли даром: «Когда снаряжали меня в путь-дорогу, все, по-моему, догадывались, зачем покликала меня тетка, и своей заботой хотели облегчить мою дорогу. А я шел в ночь, в стужу, в метель, чтоб облегчить горе Августы. И не знал, как это сделать, но все равно шел». Таков уж характер русского человека – горе и радость делить пополам со своими близкими, родными, со всем своим народом.

Горе тетки Августы ни с чем не сравнить: похоронная с фронта, а тут голодные, страдающие от многих недостатков и лишений родные дети. Видеть, как они тают на глазах, слышать их требовательные голоса, просящие хлеба, – что может быть страшнее и трагичнее, особенно для матери. А тут дикие козы напали на сено, а без сена коровенка не перезимует. А без коровы тетке Августе с детьми не выжить. И когда до Виктора дошел смысл этого нового горя, он в испуге перестал даже есть, холод прошелся по его спине. Ему хочется заорать на тетку Августу, но он сдерживает себя и своим спокойствием показывает, что нет безвыходных положений: «Хорошо, что ты пришел... Надумала я удавиться. И веревку припасла...» Самоубийством надумала она спасти своих детей, ведь их бы забрали в детдом, стали бы кормить и одевать. А вот пришел Виктор, поплакала, пожалобилась, сердце и отошло. Вернулась к жизни со всеми ее тяготами и новыми заботами: «Одну беду над моей теткой пронесло. Она потянет дальше тяжелый свой воз, одолевать будет метр за метром тяжкую, многими русскими бабами утоптанную тропу».

И Виктор помог ей в этой беде, выдержав первый экзамен на зрелость. Так рос, мужал, закалялся и формировался, как характер, Виктор Астафьев – писатель, автор многих рассказов и повестей.

До сих пор мне казалось, что я хорошо знал Виктора Астафьева и как писателя и как человека, и некоторые основания были к тому: редактировал книгу его рассказов, разговаривал, спорил, слушал его на официальных и дружеских встречах: весь он, беспокойный, ершистый, прямой, беспредельно честный и открытый, был для меня как на ладони. Но созданный им образ простой русской женщины, мужественной в беде и горе, умной, чуткой, бескорыстной, трудолюбивой, открыл какие-то новые стороны и его характера...

Думаю, что надежда Виктора Астафьева оправдается: в образе его бабушки, Катерины Петровны, и дедушки многие читатели отыщут черты своих бабушек и дедушек, черты своих матерей и отцов, и будет их «жизнь беспредельна и вечна, как вечна сама человеческая доброта».

В какой-то книге Виктор Астафьев вычитал, будто жизнь пахнет розами. В такую жизнь и он сам, и герои его произведений не верят, такую жизнь они просто-напросто не знают. «Мы живем в тяжелое время, на трудной земле. Наша жизнь вся пропахла железом и хлебом, тяжким трудовым хлебом, который надо добывать с боя» – вот пафос творчества Виктора Астафьева, таков его положительный герой, такова его жизненная позиция.

Творчество двух русских современных прозаиков – Анатолия Иванова и Виктора Астафьева – говорит о богатстве тематическом, стилевом, языковом нашей прозы, о своеобразии каждого из художников в раскрытии человеческой личности, о многомерном, о многостороннем отображении характеров, явлений, фактов нашей действительности. Оба они бережно сохраняют драгоценные национальные традиции русской литературы, верной правде жизни, оба всеми своими произведениями утверждают любовь к Родине, любовь к России, активно участвуют в воспитании патриотического самосознания советского читателя. В их творчестве мы встречаем те реалистические принципы отбора, которые раскрывают многообразную и противоречивую жизнь через все богатства современности.

Как мы убедились, в литературе и искусстве существуют и крайности. Нарушение основополагающих реалистических принципов отбора не раз приводило художников, писателей послевоенной поры к созданию высветленных, «леденцовых» произведений. Есть и другая крайность – очернительство, односторонне-мрачный показ советской действительности.

Лучшие произведения современной русской прозы, в том числе произведения А. Иванова и В. Астафьева, доказывают, что советская литература не пойдет ни по одному из крайних путей. Советская литература избрала единственно верную магистраль, проложенную на надежной тверди, – правду жизни.

Это мысли из статей, опубликованных в журнале «Волга» (1969. № 3; 1970. № 6). Затем статьи вышли в сборниках «Россия – любовь моя» (М.: Московский рабочий, 1972) и «Мятежная душа России» (М.: Советская Россия, 1986).

Часть четвертая
СУДЬБОНОСНЫЕ ДНИ

«Из глубины твоего сердца и души, – писал Сергей Тимофеевич Аксаков сыну Григорию, женившемуся на Софье Шишковой, – поднялось много нового – прекрасного, которое оставалось неизвестным и нам и тебе самому. Я верю, что у многих людей, не испытавших полного чувства любви, остается много прекрасного в одной только возможности, не преходящего в их нравственный организм и погибающего, не родясь в жизни, вместе с ними... Жизнь не идиллия, не игрушка; она серьезна и трудна. На сбивчивом и скользком пути ее ты будешь верным путеводителем столь глубоко любимой тобою жены. Ты прямо, здраво и просто смотришь на жизнь. В этих качествах, особенно в последних, я вижу залог вашего счастья».

Сергей Аксаков. Из писем

1. Жизнь не идиллия, не игрушка

В жизни каждого человека бывают судьбоносные дни, таким днем в моей жизни стал, казалось бы, обычный цэдээловский день...

Взял чашечку кофе и два бутерброда. Недалеко от меня сидели Иван Стаднюк, роман которого «Люди не ангелы» недавно вышел в «Советском писателе» под моей редакцией, Владимир Фирсов, в то время мы были с ним очень дружны, и Виктор Яковенко, заместитель главного редактора в «Роман-газете», тоже мой товарщ и друг. Что-то у них не ладилось, не было обычного веселья и разгула.

Увидев Ивана Фотиевича у своего стола, я встал ему навстречу, поздоровались.

– Виктор! – просто сказал Стаднюк. – У меня вышли в «Роман-газете» «Люди не ангелы», решили обмыть, как полагается, но в ресторане полно народу, мест свободных нет, не пробьешься. Я предложил поехать ко мне домой, мы недавно получили новую квартиру, кстати и посмотрите. Поедем с нами?

За время работы над романом мы хорошо узнали друг друга, не раз встречались и за рабочим столом, и в разных застольях.

Фирсов и Яковенко уже подходили к моему столику, поздоровались, и все вместе двинулись из ЦДЛ под водительством Ивана Стаднюка. Взяли такси и быстро оказались на улице Правды.

К сожалению, Иван Фотиевич домой не дозвонился, не предупредил, что явится целая компания непрошеных гостей, нажал звонок, а сам вытолкнул меня вперед, сказал:

– Давай, Виктор, ты у нас самый смелый и трезвый еще.

Дверь открылась, напротив меня стояла красивая девушка, несколько оторопевшая от неожиданности. «Она!» – мелькнуло у меня.

В моей квартире на почетном месте висела репродукция картины Репина «Украинка», олицетворявшая мой холостяцкий идеал, а стоявшая перед мной была разительно похожа на изображенную на картине.

До сих пор ничего подобного не встречалось мне, а тут вот... «Она! Она! Она!» – забилось мое ретивое. Познакомились, прошлись по комнатам, квартира оказалась просто замечательной, три большие комнаты, хорошая прихожая, большая кухня. Чувствовалось по всему, что хозяева действительно только переехали сюда, повсюду лежали неразобранные тюки, связки книг, чемоданы...

Антонина Митрофановна, чудесная женщина, ничуть не удивилась непрошеным гостям, оказалось, что за долгую совместную супружескую жизнь привыкла к подобным выходкам своего любимого, быстро накрыла на кухне стол, Галя сноровисто помогала ей. И вот мы за столом... Все пошло по привычному в таких случаях руслу: за книгу в «Роман-газете», за автора, за редактора, за хозяйку, за дочку, за гостей...

Я невольно бросал сначала осторожные взгляды в сторону Галины, но потом по мере увеличения дозы спиртного осмелел, откровенно разглядывая ее... «Она! Она! Она!» – снова и снова стучало мое сердце. Но встречал сердитые ответные взгляды...

Телефон я знал, позванивал, приглашая то в кино, то в театр, но получал отказ с объяснениями вроде бы уважительных причин: то занята в институте, то как раз именно тогда, когда я приглашал, идут семьей в гости и пр. и пр. Несколько месяцев мы так ни разу и не встретились.

И вот июль 1967 года. Анатолий Иванов подарил мне два билета в Большой театр на оперу «Алкины песни», написанную по его повести и поставленную Новосибирским оперным театром, приехавшим на гастроли в Москву. Я пригласил Галю в Большой театр, и она согласилась.

Опера оказалась слабенькой, голоса средненькие, в антрактах и после оперы я весь был поглощен одним желанием – как бы не отпугнуть, не разорвать нить, которая незримо уже соединила нас. И говорил, говорил, как будто сто лет молчал до этого.

После Большого театра мы встречались почти каждый день, кино, театр, выставки, гуляние в парках, однажды даже вытащил ее в Лужники, на корт, но с ужасом увидел, что теннисного партнера из нее сделать не удастся...

Я уехал в Коктебель, затосковал и в порыве страсти написал письмо с признанием в любви... Будто нашел у себя в столе или на берегу моря какие-то листочки, и вот что пишет совершенно незнакомый мне человек. Может, и вам будет интересно почитать, как некогда объяснялись в любви. И эти листочки послал. Куда они подевались, эти листочки? Не нашел, а было бы любопытно прочитать эти листочки сейчас, узнать, что я наворотил в порыве нахлынувших чувств. Где-то в конце сентября я вернулся в Москву, сразу позвонил, сразу был принят дома, где было полно гостей, многих из них я уже хорошо знал. Как-то, спускаясь по лестнице на улице Горького в метро, мы, случайно поворачиваясь друг к другу, поцеловались. Новый, 1968 год я встречал в ЦДЛ вместе с Галиной и ее родителями, шампанское пили, но ничего более крепкого я себе не позволял, предчувствуя, что именно сегодня все и должно решиться... И действительно я признался в любви и сделал предложение. Она была смущена, осторожна в своих словах, но я понял, скорее почувствовал по ее взглядам, застенчиво бросаемым в мою сторону, что главное в моей и ее жизни свершилось – мы любим друг друга.

23 марта 1968 года состоялась грандиозная свадьба в гостинице «Украина», моими свидетелями на церемонии бракосочетания были Григорий Коновалов и Олег Михайлов, у Гали – две ее подруги.

Григорий Иванович за свадебным столом сидел рядом с моей мамой и все время что-то нашептывал ей, мама, польщенная вниманием такого замечательного гостя, довольно улыбалась. Потом она мне рассказала, что он все время нахваливал жениха, говорил, какой он умный и красивый, а потом с таким же рвением принимался нахваливать невесту. А маме только это и нужно было... Сколько раз она говорила мне, знакомясь с моими «невестами», что пора мне жениться, чем вот такая-то не угодила тебе, умная, красивая, добрая, мне цветочки подарила. Я лишь в то время улыбался, соглашаясь с ней. И лишь после того, как однажды я запел «Ой, мороз, мороз», особенно душевно, видно, получились слова: «У меня жена да раскрасавица», она спросила: «Витя, ты влюбился?» – «Да, мама, я влюбился». Материнское сердце не обмануло ее – как раз в это время и началась наша любовь.

После брачной ночи поздним утром мы отправились к Стаднюкам маленько и пображничать, ведь на свадьбе мы, как и в старину, и не пили, и, можно сказать, и не ели... Другое занимало наши мысли и чувства.

На какую-то минутку мы остались наедине с Антониной Митрофановной. И она, глядя мне в глаза, спросила:

– Виктор! Ты доволен?

– Да, Антонина Митрофановна, я доволен... – и молча поклонился ей в пояс.

Так началась наша совместная с Галей жизнь... И как-то недавно, вспоминая наше первое свидание, она сказала Ольге, дочери:

– Представляешь, на первое свидание явился в какой-то тенниске и босоножках. И в таком виде мы пошли в Большой...

– Но ты помнишь, какая жара стояла в июле 1967-го, как в июле 1999 года. Что ж мне, в черном костюме и в галстуке идти в театр в такую жару... Нет уж, какой есть, такой и предстал перед тобой, – слегка оправдывался я. Давным-давно забыл, в чем я был в Большом, а она помнит.

Семья!Я сразу понял, что это дело серьезное, предстояло что-то купить из мебели, что-то... Да мало ли возникло сразу проблем, мы с мамой довольствовались малым, а тут дочь писателя вошла в нашу семью, – нужно соответствовать, так сказать...

Десять дней медового месяца мы провели в Сочи, а вернувшись, мы получили письмо Григория Ивановича Коновалова:

«Дорогие мои друзья Виктор Васильевич, Галина Ивановна, Татьяна Федотовна! Вспоминаю о вас радостно, ибо вы – жизнь. Не забывайте меня, старика, я-то вас не забуду. Передайте мой поклон Ивану Фотиевичу и Антонине Митрофановне. Я стал богаче, сильнее после того, как вы приняли меня в свою семью. Спасибо вам! (Григорий Иванович присутствовал на свадьбе в качестве посаженого отца. – В. П.)

Виктор Васильевич, суть дела: Шундик (гл. редактор «Волги». – В. П.)заверил, что статья твоя о Булгакове пойдет в № 7 – 8. Зная его характер, я буду держать палец на кнопке, т. е. не упущу его из поля зрения.

Он согласился на редактуру «Былинки» тобой. Я сел за работу.

Волга в эту весну вскрылась раньше на 10 дней. Не знаю, хорошо или плохо это. Весна приноравливается к пасхе, а пасха 21 апреля, в день рождения Ильича.

Не буду отнимать ваше время, пожелаю вам всего, что хочется вам, не буду конкретизировать, ибо грешно ограничивать милость божию.

4.IV.68. Ваш посаженый отец и друг Г. Коновалов.

г. Саратов, ул. Коммунарная, 5, кв. 14».

Лето мы провели в Соколовке, на Оке, Стаднюк работал над романом «Война», ая – над статьей о современной литературе для журнала «Огонек». Вскоре она вышла в свет и привлекла внимание: здесь, может, впервые говорилось о новом литературном направлении, которое рождалось на наших глазах. Те книги, которые готовились и печатались в «Советском писателе», до этого печатались и в журналах. И я свою обзорную статью «Память сердца неистребима» дал как обзор журнальной и книжной прозы. Дмитрий Зорин, Владимир Карпенко, Владимир Максимов, Белов, Проскурин и др. – все те писатели, книги которых я готовил в «Советском писателе», стали героями моей статьи. Кроме того, я обратил внимание на первые рассказы Виктора Лихоносова – на «Брянские» в «Новом мире», на повесть Вячеслава Марченко и др.

«Слова о связи с землей, с малой и большой Родиной все чаще и чаще звучат на страницах русской прозы. Уже сейчас можно говорить о новом направлении в современной прозе,где тема патриотизма, разработка национального характера становятся центральными. Многие художники и в России и в братских республиках начинают понимать, что своеобразие национальной жизни остается, и это, естественно, накладывает неизгладимую печать на мышление человека и его характер.

«Что значит национальная форма в искусстве? – спрашивал А. Фадеев. – Это значит прежде всего родной язык. Это значит также своеобразный для каждого народа дух и строй речи, вобравший в себя в течение столетий народный фольклор. Это значит – традиции национальной классической литературы, что особенно важно в поэзии. Это значит, наконец, тот неповторимый национальный склад характера, психологические, национальные особенности народа, которые и создают неповторимый цвет и запах каждого национального искусства».

Проза Виктора Астафьева, Владимира Чивилихина, Евгения Носова, Юрия Сбитнева, Василия Белова, Виктора Лихоносова, Валентина Распутина глубоко национальна, искренна, правдива, самобытна. Истоки их творчества – в деревне. Молодые художники уходят в свое детство, стараются понять самих себя через познание отцов и дедов. Память сердца неистребима. И возвращение в детство не ностальгия, а просто начало повествования о самих себе, возвращение к истокам нашей национальности, нашего национального характера» (выделено мною. – В. П.) –вот лишь некоторые мысли, прозвучавшие в миллионном «огоньковском» издании.

Сейчас в этом нет ничего особенного, но тридцать с лишним лет тому назад это было вызовом программным положениям КПСС о единстве советского народа, о новом советском человеке.

В том же 1968 году была опубликована статья в «Правде» «Характер современника (Проза в журнале «Сибирские огни»)», в которой также высказаны мысли об особенностях современной литературы как глубоко национальной:

«Черта нашего времени: художник всегда в пути, беспокойное сердце ведет его по дорогам необъятной страны. Часто писатель оказывается в родных местах, беседует с теми, кто помнит его отца, мать, родных. Наше настоящее уходит глубокими корнями в жизнь наших отцов. Речь идет о хранении национальных святынь, о национальном характере. Человек без прошлого – человек без дороги, человек без памяти, человек без духовного, нравственного, социального, национального опыта. Гуманизм как часть человеческой души передается из поколения в поколение; нравственный опыт, отношение к добру и злу, справедливости и несправедливости, чести и бесчестью, долгу, праву, отношение к слабым, к подлости, лжи – все это как бы входит в плоть и кровь человека с молоком матери. Поэтому забота о здоровье своих детей, бережное воспитание человечности в человеке – прямая обязанность родителей. Вот мысли, которые возникают при чтении ряда напечатанных произведений».

Статьи в «Огоньке» и «Правде» были замечены. Профессор А.И. Метченко предложил мне работу в МГУ: прочитать пропедевтический курс, то есть курс лекций по современной русской литературе, 32 часа, и открыть запись в семинар по современной русской литературе. И одновременно с этим я получил приглашение от Анатолия Иванова, утвержденного заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия», занять должность заведующего отделом критики, библиографии и искусства, должность, которая позволяет стать членом редколлегии.

Я был готов и к тому и к другому. Семь с половиной лет работы в издательстве «Советский писатель» открыли передо мной широкие возможности изнутри узнать множество книг, узнать, как они готовились и проходили все стадии от рукописи до книги, через редактуру, цензуру и пр., узнать многих писателей по личному с ними знакомству, в издательстве, в ЦДЛ, в редакциях газет и журналов.

Было что рассказать студентам филологического факультета, а главное, передо мной открывались широкие возможности формировать новое литературное направление, рождавшееся на моих глазах, в рецензиях и статьях поддержать творческие усилия Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Евгения Носова... И я принял решение уйти из «Советского писателя» и перейти в журнал «Молодая гвардия», состоялась встреча с главным редактором Анатолием Васильевичем Никоновым, он читал мои статьи в « Огоньке» и « Правде», читал мою книгу «Гуманизм Шолохова», к тому же и рекомендация Анатолия Иванова сыграла свою роль. Вопрос был решен... И я написал заявление Николаю Васильевичу Лесючевскому с просьбой о переводе меня на работу в редакцию журнала. Но тут неожиданно для меня директор издательства заупрямился и заявление подписать отказался.

– Как же так, Виктор Васильевич, мы вас приняли в партию, издали «Гуманизм Шолохова», вы у нас занимали должность заместителя заведующего редакцией русской прозы, но вы отказались от должности, мы вам даем широкие возможности расти в дальнейшем. Возможности и у нас большие...

Собрал партийное бюро, доказывал абсурдность моего желания уйти из «Советского писателя» в какой-то комсомольский журнальчик, партийное бюро всерьез обсуждало мое заявление. На первом заседании так ничего и не решили, предложили подумать. Собрались во второй раз. Я настаивал на своем решении... Лесючевский на своем. Секретарь партбюро, известный писатель Валентин Солоухин встал на мою сторону...