Текст книги "Жизнь графа Дмитрия Милютина"

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Юрий Самарин поскакал в деревню, чтобы самому услышать Манифест в церкви среди своих земляков: «Я прожил в деревне четыре дня, – писал Юрий Самарин князю Черкасскому 23 марта 1861 года, – но в этот срок манифест не дошел до священника, а долее я оставаться не мог ради распутицы и спешных занятий по губернскому присутствию. Таким образом, я не слыхал манифеста. Минута, которая так долго меня занимала, от которой я ожидал такой полноты живых ощущений, пронеслась мимо меня».

В мае 1861 года Юрий Самарин, как один из «главных и усерднейших деятелей редакционной комиссии», по высочайшему повелению был награжден орденом Владимира 3-й степени.

15 июня 1861 года Юрий Самарин отказался от ордена и послал письмо В.Н. Панину: «Милостивый Государь, граф Виктор Никитич, Начальник Самарской губернии передал мне присланные ему на мое имя знаки ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира 3-й степени и конверт, содержащий в себе грамоту на упомянутый орден, и письмо от 27 прошлого мая, коим Ваше Сиятельство изволили меня почтить. Обдумав зрело последствия этой награды в теперешнем моем положении, я пришел к убеждению, что мне нельзя принять ее, и потому я считаю себя обязанным и вместе с тем имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство позволить мне, с полной откровенностью, высказать те причины, по которым я решился от нее отказаться. Всем известно, что члены от Правительства Губернских Комитетов и в особенности тех из них, которые впоследствии вызваны были в Редакционные Комиссии, невольно навлекли на себя нерасположение большинства дворянства. Нетрудно было предвидеть, что неизбежное столкновение мнений в вопросе об освобождении крестьян подаст повод к несправедливым нареканиям и к заподозриванию самых намерений. Вступая в Комитет или Комиссии, всякий знал наперед, чему он подвергается, и готовился перенести терпеливо эти временные неприятности; в то же время если не все, то многие, в том числе и я, надеялись, что, благодаря совершенно независимому положению, которым пользовались члены от Правительства и члены-эксперты, их нельзя будет заподозрить ни в угождении Правительству, ни в желании выслужиться. Эта надежда оправдалась. Не раз, в минуты крайнего раздражения, зарождались обвинения в отступничестве от сословных интересов дворянства, рассчитанном на желании отличиться и получить награду; но оно падало само собою, потому что Правительство не давало ему пищи и не на что было указать. Я желал бы и впредь оставаться в этом отношении неуязвимым… Напротив, я обязан отклонить от себя все то, что, не принося никакой пользы делу, могло бы послужить поводом к подозрениям и помешать мне заслужить доверенность местного дворянского общества. Знаю наперед, что, отказываясь от пожалованной мне награды, я подвергаю себя другому подозрению в дерзком желании выказать пренебрежение к знакам отличия. Как ни чужда мне подобная мысль, но против этого обвинения я ничем себя оградить не могу… Возвращая при сем присланные мне орденские знаки и грамоту, с глубочайшим почтением и полною преданностью имею честь быть – Вашего Сиятельства – покорнейший слуга – Юрий Самарин.Самара, июня 15-го 1861».

19 мая 1861 года Юрий Самарин писал Николаю Милютину: «Народ преобразился с ног до головы. Положение развязало ему язык, разбило узкий круг его мыслей, в котором народ, как заколдованный, бесцельно вращался, не имея выхода из своего положения. Его речь, его манера, его походка – все изменилось. Уже сейчас вчерашний крепостной выше казенного крестьянина, конечно не в экономическом отношении, но как гражданин, знающий, что у него есть права, которые он должен и может защищать».

Много слухов, достоверных вестей, домыслов доходило и до Дмитрия Милютина во время различных светских бесед и донесений в Военное министерство, но он твердо знал, что 64 пехотных, 16 кавалерийских полков и 7 отдельных батальонов принимали участие в наблюдении за приятием или неприятием Положения 19 февраля 1861 года. И кое-где действительно эти Манифест и Положения не были приняты, возникли критические ситуации, когда крестьяне отказывались принимать эти решения Александра Второго и его правительства. В селе Бездна Спасского уезда Казанской губернии вспыхнуло недовольство крестьян, жаждавших полной воли и настоящего права на землю. Антон Петров истолковал Положение 19 февраля 1861 года именно в том духе, как это представлялось большинству крестьян: немедленная воля и никаких повинностей перед помещиком. К этим волнениям крестьян села Бездны подключились и соседние села Спасского уезда, крестьяне отказывались от барщины, раздавались гневные голоса, что пора расправиться с помещиками. Местные власти забили тревогу. В Бездну выехал генерал-майор граф Антон Степанович Апраксин (1817–1899) с войсками. Ни местная полиция, ни предводитель дворянства Молоствов, ни Апраксин, прибывший в село с двумя адъютантами казанского губернатора генерал-майора Козлянинова, не могли убедить крестьян в справедливости императорского решения крестьянского вопроса – сразу ничего не делается, нужно подождать, через два года постепенно все привыкнут, в том числе и действительный тайный советник граф Михаил Николаевич Мусин-Пушкин (1795–1862), сенатор и бывший попечитель Санкт-Петербургского учебного округа. Но все было тщетно, крестьяне не расходились, вооруженные дубинами и кольями. Апраксин дал приказ своим ротам стрелять в крестьянскую толпу, несколько залпов крестьяне выдержали, упали мертвые и раненые, тогда из толпы вышел Антон Петров с Положением 19 февраля 1861 года на голове. Он был арестован и предан суду военно-судною комиссией, смертный приговор тут же был приведен в исполнение.

Историки и исследователи приводят множество документов и воспоминаний об этом трагическом случае. Даже генерал и казанский военный губернатор Петр Федорович Козлянинов, посылая донесение об этом событии министру внутренних дел Ланскому, писал: «Самое дурное последствие поступка Апраксина состоит в том, что числом жертв он вызвал здесь негодование многих, тем более что, кроме непреклонного упорства в ложном толковании и невыдаче Петрова, крестьяне не буйствовали, ни вреда сделать никому не успели и были 12-го числа совершенно безоружны». Напротив, другой свидетель того времени, поручик Половцев, адъютант казанского губернатора, вспоминает о восторге, с которым отнеслись к расправе над крестьянами в Бездне, поддержали решительного генерала Апраксина, убившего больше 60 человек и ранившего больше сотни своими залпами нескольких рот солдат: «Радости их при получении известия о стрельбе не было конца; те, которые поумней, старались скрыть ее, а глупые и того не делали; многие публично пили шампанское и поздравляли друг друга с успехом; мало того, слабые женщины и те выказывали свою радость и жалели только о том, что убитых было слишком мало. Апраксина – дурака, человека без сердца, ни к чему не способного – провозглашают усмирителем и спасителем края».

А еще один очевидец описал, как бодро катились по главной улице Казани, Воскресенской, коляски, дрожки, тарантасы с веселыми, довольными помещиками к казанскому губернатору, чтобы сообщить ему о своей радости от полученных известий.

А в это же время студенческая молодежь университета и Духовной академии устроили в Кладбищенской церкви панихиду по убиенным в Бездне. «Вы первые, – сказал преподаватель истории Казанского университета А.П. Щапов, – нарушили наш сон, разрушили своей инициативой наше несправедливое сомнение, будто народ наш не способен к инициативе политических движений… Мир праху вашему и вечная историческая память вашему самоотверженному подвигу».

Впервые на этой массовой панихиде была услышана здравица в честь демократической конституции.

С грустью переживал эти события Дмитрий Алексеевич Милютин. Его повседневная работа так же, как и полгода тому назад, забирала мало времени, все так же военный министр Сухозанет полностью распоряжался в министерстве, вплоть до мелочей вникал во все происходящее, проверяя и перепоправляя исходящее от Милютина. Это давало товарищу военного министра время на обдумывание внутреннего и внешнего положения страны.

Поразило то, что Александр Второй, объявив волю крепостному люду, назначил совсем других людей, чтобы исполнить его повеления. А тех, которые в Редакционной комиссии готовили документы об освобождении крепостных крестьян и готовили Положение 19 февраля 1861 года, почти полностью уволил в отставку. Милютин не очень-то сожалел, что ушел в отставку граф Ланской, ему семьдесят пять лет, он устал от государственной службы, устал от бесконечных перемещений с места на место, в двадцать лет он стал камер-юнкером, получив автоматически чин статского советника, женился на богатой княжне Шатиловой, вошел в масонские круги, стал председателем одной из петербургских лож, губернатор во Владимире, сенатор, почетный опекун Петербургского воспитательного дома, член Государственного совета, стал действительным тайным советником и, наконец, министр внутренних дел… И всюду проявлял полную неспособность управлять хоть чем-нибудь. Пустейшим человеком называют этого министра, он беспечен и глуп, но он во всем поддерживал Редакционную комиссию, потому что знал: многие ее положения вроде бы поддерживал сам император. А это было главное в поведении графа Ланского, о котором злые языки говорили: «Ланской не министр: он чернильница, куда всякий обмакает свое перо, чтобы писать всякую чушь». Дмитрий Милютин, хорошо знавший светские и придворные новости, ничуть не жалел об уходе Ланского с этого поста. Но вслед за министром уходил и товарищ министра Николай Алексеевич Милютин, вот о чем глубоко переживал Дмитрий Алексеевич, а вместе с ним уходили все его коллеги, члены Редакционной комиссии… При этом Николай Алексеевич не был товарищем министра, а лишь временно исполнявшим должность товарища министра, император так и не позволил брату занять подобавшее ему место. Великая княгиня Елена Павловна и великий князь Константин Николаевич уговаривали Николая не уходить из министерства, они надеялись назначить его министром внутренних дел, но светские новости гласили, что Николай Милютин – враг дворянства, «красный», «демагог», эти светские новости ежедневно доходили до императорских ушей и создавали отрицательное мнение о нем, а император прежде всего заботился о дворянах и их выгодах при отмене крепостного права крестьян.

21 апреля 1861 года император Александр Второй, прочитав прошение о длительном отпуске и заграничном лечении, уволил Николая Милютина из Иинистерства внутренних дел, наградив его соответствующим орденом, званием сенатора и сохранением содержания… И биография замечательного брата Николая мгновенно мелькнула в сознании Дмитрия Алексеевича… Родился в июне 1818 года, образование получил дома и в Благородном пансионе при Московском университете, поступил на службу в Министерство внутренних дел, в одном из отделов министерства занимался городским хозяйством, предложил новые правила ведения городского хозяйства, которые вошли как пример для подражания в других городах России. Его зрелая подготовка обратила на себя внимание министра, его предложения о самоуправлении городов начали действовать с 1846 года, он обратил внимание на статистику, он выступал в Императорском географическом обществе, выпустил несколько книг и коллективных сборников, с 1856 года состоял членом комитета, обсуждавшего различные ходатайства многих губерний о льготных платежах казенных и особенно банковских долгов по случаю Восточной войны и неурожая. С 1859 года Милютин полностью включился в работу Редакционной комиссии, составил общий проект будущего Положения об отмене крепостного права для крестьян из документов, полученных из всех дворянских губернских комитетов, Милютин был назначен председателем комиссии, потом он стал работать в финансовой и административной комиссиях – словом, был в центре работы Редакционной комиссии, вместе с Юрием Самариным и князем Владимиром Черкасским составили некий триумвират, без которого ни одного решения не принималось. Этот триумвират стоял за широкое самоуправление и самостоятельность крестьянской общины, этот триумвират стоял в центре борьбы против большинства губернских комитетов по крестьянскому вопросу, требовавших освободить крестьян без земли, ведь помещичья земля – это их собственность, а крестьяне – наемные работники, не имеющие права на выкуп земли. Сотни лет владели землей, пахали, сеяли, собирали, кормили и поили своих господ, а теперь собирайся и уходи с этой земли – таков был приговор господ-помещиков. Но если хочешь, оставайся, по-прежнему работай на земле, будешь свободным и вместе с тем наемным работником, а не хочешь, собирай свои личные вещи и уходи, работай где хочешь.

«Удаление Ланского и в особенности моего брата, – вспоминал Милютин, было неизбежным последствием той непрерывной интриги, которая велась противниками освобождения крестьян. Государь удерживался против течения, пока эти личности были необходимы для доведения крестьянского дела до конца; но раз цель была достигнута и новое Положение вошло в силу, Государь, по свойству своего характера, счел нужным смягчить неудовольствие, которое совершившаяся Великая реформа произвела на помещичье сословие, и примирить сколько возможно с новым Положением те личности, интересы которых были затронуты принятою государственною мерой. Для этого самое приведение в исполнение нового закона должно быть вырвано из рук тех, которые навлекли на себя ненависть помещичьего сословия, и вверено таким личностям, которых нельзя было ни в каком случае заподозрить во враждебности к дворянству».

В эти дни братья Милютины не раз встречались, подолгу обсуждали текущие дела, которые складывались так, что не могли удовлетворить их деятельные и кипучие натуры.

Как-то Николай Милютин пришел в Военное министерство повидать брата. Это было 6 мая 1861 года. Обнялись и горько поделились своими новостями.

– Только что был принят государем императором, – сказал Николай Алексеевич, – обошелся со мной очень благосклонно, благодарил за службу, несколько раз обнимал меня, желал хорошо отдохнуть мне и моей семье…

– Странные дела происходят в нашем царстве, – глядя сочувственно на брата, сказал старший Милютин. – Ты посмотри, что делается в государственном аппарате, – самых невежественных и необразованных император сажает на важные и ответственные должности…

– Я-то свою должность сдал тайному советнику Александру Григорьевичу Тройницкому, опытному статистику, председателю Статистического комитета, он будет хорошим товарищем министра внутренних дел.

– Про тебя-то я не говорю, а посмотри, что делается в других министерствах и департаментах… Новый министр внутренних дел Петр Александрович Валуев назначил графа Петра Андреевича Шувалова, генерал-майора свиты, начальником штаба корпуса жандармов и управляющим Третьего отделения собственной Его Величества канцелярии, а на его место директора Департамента общих дел назначил графа Павла Андреевича, его брата, бывшего агента в Париже, не имевшего никакого опыта гражданского управления. Как это тебе нравится? И все больше аристократических имен появляется в министерстве, вместо деловых чиновников появляются графья, мало сведущие в делах, – граф Дмитрий Николаевич Толстой, граф Константин Иванович фон дер Пален…

– Вообще Петр Александрович Валуев тяготеет к высшему свету, часто бывает на всех приемах, очаровывает прелестных дам, влиятельных и очень опасных, еще Николай Первый увидел Валуева и отозвался о нем как образцовом, тут же он занял приличное место, а дальнейшее ему не доставило никаких хлопот, стал помощником князя Суворова, генерал-губернатора Прибалтийских губерний, потом губернатор в Митаве, затем директор Второго департамента Министерства государственных имуществ при министре Михаиле Николаевиче Муравьеве, страшном противнике отмены крепостного права, а Валуев от его имени писал контрпроект… Представляешь, высокий рост, симпатичные черты лица, изящный в разговоре, иногда велеречив и торжествен, но ему все прощается, он часто цитирует известных писателей и философов, но всегда удачно, то на французском, то на немецком, то на английском, именно чтобы показать свою образованность и красноречие, а женщинам это очень нравится.

– Да и я много раз с ним сталкивался, обычный аристократический доктринер, сочувствует английским учреждениям, восхищается порядком в Прибалтийских губерниях, не симпатизирует русскому демокртизму, наши русофилы и славянофилы называют его космополитом, он будет хорошим министром внутренних дел, как раз тем, что нужно императору и партии помещиков…

Дмитрий Милютин полностью поддерживал реформаторскую деятельность своего брата, симпатизировал ему в самых искренних его предложениях, сочувствовал, когда у них что-то не получалось.

– Валуев займет примирительную линию, такую, какую хочет император, напугавший своей реформой всех помещиков, владельцев крепостных, – сказал Николай Алексеевич. – Он постарается оградить интересы помещиков, затянет выкуп крестьянами земельных наделов, подбор мировых судей тоже окажется более выгодным помещикам, а не крестьянам… Тут очень много тонкостей и неясностей, ведь реформа только провозглашена, а столько еще придется делать…

– Да и мне придется что-то делать, – грустно сказал Дмитрий Алексеевич, – никак мы не сработаемся с Сухозанетом… Ничего похожего на должность товарища министра я не исполняю. Ну ладно, пока все были заняты крестьянской реформой, потом обострением в польских делах, чуть ли не восстание в Польше, демонстрации, разгон демонстраций казаками, я понимаю, было не до меня и Сухозанета, потом март, апрель, май, а Сухозанет и не думал вводить меня в управление министерством, потом мы наконец объяснились, он стал присылать мне доклады по хозяйственным делам, потом доклады шли к нему, он желает, чтобы все дела шли к нему. И что ты думаешь? Сначала хозяйственные дела попадают ко мне, потом к министру, переменилась только формальная процедура, у меня по-прежнему не было никакой власти, после министра дело поступало к директору канцелярии генералу Лихачеву, а наши взгляды совершенно различны… Недавно, 4 мая, я написал записку министру о том, что прошу уволить меня в длительный отпуск, на воды, за границу, вы прекрасно справляетесь без меня. Министр доложил императору о моей просьбе, через несколько же дней император принимал меня в Царском Селе с докладом от министерства, а министр остался в Петербурге. Государь был чрезвычайно милостив и сказал, чтобы я остался пока без длительного отпуска, может дать только на два летних месяца, теперь совесть моя успокоилась, император знает о моем нежелании пассивно наблюдать за деятельностью министра и его команды, а то так меня тяготила моральная ответственность перед императором и общественным мнением.

Братья Милютины распрощались, а вскоре после этого события приняли драматический характер… Заболел наместник царства Польского князь Горчаков, вместо него послали военного министра Сухозанета, а на его место назначили Дмитрия Алексеевича Милютина, который и не представлял, какая огромная ответственность ложится на него, а делать он ничего не мог как временный заместитель министра, приходилось исполнять то же самое, используя прежние средства, какие имелись.

В Петербурге и Москве все еще продолжались торжественные празднования по случаю отмены крепостного права, император все еще надеялся, что он совершил великое благодеяние, и принимал поздравления от выборных своего народа, а в стране, особенно в Польше и Западных губерниях, обстановка с каждым днем все обострялась, в Польше все меньше подчинялись официальным чиновникам, пели патриотические песни, одевались в национальные костюмы, выходили на улицы с требованием предоставить Польше самостоятельность и независимость, одна из демонстраций была расстреляна, а наместник и его чиновники скрылись в своих квартирах, словно изолировав себя.

1 марта 1861 года Валуев записал в дневнике: «Можно ли придумать более полную, унизительную, подавляющую сатиру на всю систему нашего польского управления! Можно ли найти в истории более неопровержимое, явное, почти наивное сознание в своей неспособности, в отсутствии всякой нравственной силы, в несостоятельности всего того, что думано и делано 30 лет сряду?»: вместо конституции Польши 1815 года Николай Первый после подавления Польского восстания 1830–1831 годов ввел серьезные ограничения в правах царства Польского, против чего резко возражали поляки, особенно молодежь. Но Александр Второй полностью был согласен с драконовскими мерами против Польши и в своем заявлении твердо пообещал не делать никаких послаблений. «Между тем так называемый образованный класс и передовые, как они сами себя называют, люди бредят конституцией, социализмом и проч. Юношество в полной деморализации. Польша кипит – и не одно царство Польское, но и Литва. Все это угрожает чем-то зловещим», – написал в дневнике А.В. Никитенко 10 апреля 1861 года.

Обострились отношения и между русским студенчеством и властью, то, что уже несколько лет копилось, сразу вырвалось наружу. Много страниц своего дневника Никитенко посвятил настроениям студенческой молодежи, предложениям министра народного просвещения о наведении порядка в университетах, особенно Петербургском, где молодежь особенно агрессивна.

Император вызвал во дворец министра Ковалевского и прямо сказал ему, что он не потерпит тех безобразий, которые творятся в университетах.

– Может, закрыть некоторые университеты? – спросил император.

– Это вызовет всеобщее неудовольствие… Вряд ли стоит к этому прибегать… – сказал Ковалевский.

– Так придумайте же сами, что делать! Но предупреждаю вас, что долее терпеть такие беспорядки нельзя, и я решился на строгие меры.

Александр Второй строго посмотрел на Ковалевского, который опустил глаза к полу.

Через несколько дней на заседании Совета министров вновь обсуждали вопрос о беспорядках в университетах. Ковалевский, объясняя положение, указывал на то, что сочинения Герцена, острые статьи в журнале «Современник» совершенно развратили студентов, дух времени таков, что мы бессильны что-либо сделать.

– Что сделали бы вы, если бы какой-нибудь профессор в вашем присутствии начал бы читать лекцию о конституции в России? – язвительно спросил граф Строганов.

– Отменил бы, запретил продолжать, наказал бы, – растерялся Евграф Петрович, неуверенно размышляя о наказании.

Присутствовавший император назначил графа Строганова, Панина и князя Долгорукова рассмотреть предложения Ковалевского о мерах воздействия на студенческую молодежь и высказать свои пожелания в связи с этим. А Ковалевский предлагал увеличить финансирование в университетах, дать широкую возможность профессорам и студентам заниматься наукой, писать научные труды, доклады, использовать все достижения Запада для потребностей своего времени, но ничего этого не было сделано, а разладица и безобразие в университетах продолжались.

Вскоре было принято решение императора – министром народного просвещения назначить графа Е.В. Путятина, а товарищем его – А.С. Танеева.

В обществе распространились противоречивые характеристики прежнего министра: с одной стороны, он слаб характером, оставил много нерешенных вопросов, они, как язвы, будут продолжать разрушать университеты; а с другой – оценили его прогрессивную программу, не сдался графам и другим высоким чиновникам, настаивающих на том, чтобы в университеты принимались только лица дворянского происхождения. То есть пострадал за прогресс, за народное просвещение, значит, попал в мученики за правое дело…

К осени новый министр народного просвещения граф Путятин подготовил новые правила учебы в университетах: строгая дисциплина, усиление надзора, плата за слушание лекций, запрещались всяческие сходки, отменялась форма одежды, библиотека и благотворительный фонд полностью в распоряжении правления университета. Сначала в аудитории студенты выразили протест против этих новых правил, после этого университет прекратил лекции и временно закрыл университет. Студенты организованно пошли к попечителю округа генералу Филипсону, по дороге полиция арестовала главных зачинщиков. В следующие дни студенты разделились: одни согласились с новыми правилами и пошли на лекции, другие отказались подчиниться, и в итоге триста студентов были отправлены в Петропавловскую крепость. В Москве происходили столь же драматические события, снова студенты столкнулись с полицией и войсками, снова было арестовано триста студентов, но потом оставили только тридцать девять студентов, другие были отпущены по домам.

Вернувшийся из Крыма император был крайне недоволен действиями властей, уволил в отставку генерала Игнатьева и назначил князя Суворова на должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга.

Часто в течение 1861 года Милютин вспоминал Кавказский край, своих «кавказцев», а главное – князя Барятинского, по рекомендации которого он и перебрался в Петербург, а сейчас замещает военного министра Сухозанета, наместника в Польше и главнокомандующего Западной армии. Должность военного министра вскоре будет свободна… Великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна не раз говорили Милютину о том, что они рекомендуют на этот пост только его, Милютина, но ведь совсем недавно они же прочили на пост министра внутренних дел назначить Николая Алексеевича Милютина, а ничего у них не получилось. Противодействующая партия весьма сильна, князья и графы тоже претендуют на это место, борьба будет серьезная. Плохо только то, что самый истинный рекомендатель – князь Барятинский – заболел и уехал лечиться за границу, пишет ему письма, обещает похлопотать…

Не раз всплывала родословная и биография князя Барятинского у Милютина… Рассказывали, будто дед князя Барятинского Иван Сергеевич служил флигель-адъютантом у Петра Третьего, пьяный император приказал своему флигель-адъютанту пойти и арестовать императрицу, но Иван Сергеевич пошел не арестовывать императрицу, а пошел к двоюродному дяде императора фельдмаршалу Георгию-Людвигу Голштейнскому и рассказал эту историю: император хочет арестовать Екатерину, сослать ее в монастырь, а жениться на Елизавете Воронцовой. Дядя понял, что им угрожает, и бросился на колени перед императором и просил простить Екатерину. Император простил Екатерину, а Екатерина, став императрицей Екатериной Второй, не забыла в своих симпатиях князя Барятинского, вроде бы после этого князья Барятинские стали богатеть и набирать вес при императорском дворе. В доме Барятинских установилось представление, что по своему рождению сыновья равны чуть ли не великим князьям, а потому прикладывали много усилий, чтобы оказаться на виду, быть заметными при императорском дворе и отличными по службе. Александр Иванович Барятинский был чуть постарше Милютина, хорошо говорил по-французски и ловко танцевал. Мать, в прошлом графиня Мария Федоровна Келлер, была чисто петербургская дама, умела ладить с людьми высшего света… Александр поступил в юнкерскую школу, учился плохо, назначили его не в гвардию, как обычно, а в лейб-гусарский полк, затем Кавказ, был ранен, вернулся в Петербург, где влиятельная матушка выхлопотала ему место адъютанта при цесаревиче, который отправлялся надолго за границу. Подружился с влиятельным семейством Адлерберг, с Александром Адлербергом, который, как и Барятинский, был адъютантом цесаревича. Но любопытная история произошла с женитьбой князя Барятинского… Он был ловок, прекрасно танцевал, хороший дом, о нем петербургские дамы повсеместно говорили: «Александр Барятинский такой блестящий молодой человек!», особенно дамы, у которых дочери на выданье. Но князь Барятинский возмечтал жениться на великой княгине Ольге Николаевне, ведь у князя бабушка – принцесса Голштейнская. Николай Первый догадывался о замысле юного князя, всячески препятствовал продвижению его по службе, цесаревич предлагал, а император отвергал, так что полковничьи погоны князь получил гораздо позже своих сверстников, а Ольге Николаевне это внимание льстило, она действительно была хороша, обладала всеми прекрасными женскими качествами, но девушка была воспитана в императорской семье, о замужестве думала, но с большим самолюбием отвергала все неравные ее особе предложения, а князь Барятинский только тешил ее самолюбие. В тридцать лет князь выпросил себе у цесаревича, оставшись его адъютантом, место в Кавказской армии, куда пришел наместником царя Михаил Семенович Воронцов, командовал батальоном в тяжелейшем походе в Андийские горы, где скрывался Шамиль… Милютин, конечно, знал, что в этом же батальоне служил разжалованный в солдаты офицер Маевский, который прекрасно разбирался в кавказских делах, подсказывал хорошие решения князю, был в прекрасных отношениях с солдатами, которые за ним могли пойти в огонь и воду, в одном из боев был убит… Вернувшись в Петербург, князь Барятинский с огорчением узнал, что великая княгиня Ольга Николаевна вышла замуж за наследного принца Вюртембергского. Потом, к удивлению петербургской публики, блестящий жених, богатый, знатный, друг наследника престола, вновь попросился на Кавказ, где командовал полком, бригадой, дивизией… Лишь наиболее прозорливые и опытные, как граф Ермолов, говорили: «Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту!»… Помнил Дмитрий Алексеевич изумительную историю, о которой весь высший свет обсуждал в своих кулуарах… Одна красивая и обаятельная распутница из аристократов была любовницей как цесаревича, так и Барятинского, каждый из них знал о сопернике, пользовались любовницей по очереди, предупреждая друг друга… Неожиданно любовница уговорила великого князя, что она хочет выйти замуж за князя Барятинского. Великий князь Александр тут же послал Барятинскому письмо на Кавказ, но неожиданно Барятинский узнал о причине этого вызова и доехал только до Тулы, здесь задержался, известив цесаревича, что заболел, тут отпуск его заканчивался, и он вернулся в Тифлис. Но цесаревич не успокоился, вновь вызывает его по делам службы. Князь Барятинский и тут удивил своей находчивостью. Александр Иванович недолго думал над тем, что привлекло распутную аристократку, – имение князя Барятинского с шестнадцатью тысячами крепостных душ крестьян, которое ему досталось по наследству, как старшему брату в семье. Перед Рождеством Александр Иванович приехал в дом брата Владимира, который заменил его в качестве адъютанта у цесаревича, и на елку для детей повесил запечатанный конверт на имя Владимира, а в нем раздел с братом имения с выплатой ему определенного содержания. Отказаться от предложения цесаревича Барятинский не мог, но у него богатства того нет, за которым так охотились петербургские дамы, таким образом он отделался и от брака, и от полного имения. И снова удалился на Кавказ, где снова проявил себя мужественным храбрецом и умелым руководителем, получил генерал-майора, потом генерал-лейтенанта, наконец генерал-адъютанта…