Текст книги "Жизнь графа Дмитрия Милютина"

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Глава 7
9 ФЕВРАЛЯ 1861 ГОДА

28 января 1861 года под председательством Александра Второго началось заседание общего собрания Государственного совета, посвященное обсуждению представленных Главным комитетом материалов по крестьянскому делу и проектов законоположений об освобождении помещичьих крестьян из крепостной зависимости.

Император Александр Второй, открывая совещание, сказал:

– Дело об освобождении крестьян, которое поступило на рассмотрение Государственного совета, по важности своей я считаю жизненным для России вопросом, от которого будет зависеть развитие ее силы и могущества. Я уверен, что вы все, господа, столько же убеждены, как и я, в пользе и необходимости этой меры. У меня есть еще и другое убеждение, а именно что откладывать это дело нельзя; почему я требую от Государственного совета, чтобы оно было им кончено в первую половину февраля и могло быть объявлено к началу полевых работ; возлагаю это на прямую обязанность председательствующего в Государственном совете. Повторяю, и это моя непременная воля, чтоб дело это теперь же было кончено. Вот уже четыре года, как оно длится и возбуждает различные опасения и ожидания как в помещиках, так и в крестьянах. Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства. Я не могу не удивляться и не радоваться, уверен, что и вы все также радуетесь тому доверию и спокойствию, какое выказал наш добрый народ в этом деле. Хотя опасения дворянства, до некоторой степени, понятны, ибо они касаются до самых близких и материальных интересов каждого, при всем том я не забываю и не забуду, что приступ к делу сделан был по вызову самого дворянства, и я счастлив, что мне суждено свидетельствовать об этом пред потомством. При личных моих разговорах с губернскими предводителями дворянства и во время путешествий моих по России я не скрывал моего образа мыслей и взгляда на занимающий всех нас вопрос и говорил везде, что это преобразование не может совершиться без некоторых пожертвований с их стороны и что все старание мое заключается в том, чтобы пожертвования эти были сколь возможно менее обременительны и тягостны для дворянства. Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в Государственном совете, вы убедитесь, что все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано; если же вы найдете нужным в чем-либо изменить или добавить представленную работу, то я готов принять ваши замечания; но прошу только не забывать, что основанием всего дела должно быть улучшение быта крестьян и улучшение не на словах только, и не на бумаге, а на самом деле.

Прежде чем приступить к подробному рассмотрению самого проекта, хочу изложить вкратце исторический ход этого дела. Вам известно происхождение крепостного права. Оно у нас прежде не существовало: право это установлено самодержавною властью, и только самодержавная власть может уничтожить его, а на это есть моя прямая воля.

Предшественники мои чувствовали все зло крепостного права и постоянно стремились если не к прямому его уничтожению, то к постепенному ограничению произвола помещичьей власти.

С этою целью при императоре Павле был издан закон о трехдневной барщине; при императоре Александре, в 1803 году, закон о свободных землепашцах; а при родителе моем, в 1842 году, указ об обязанных крестьянах. Оба последние закона были основаны на добровольных соглашениях, но, к сожалению, не имели успеха. Свободных хлебопашцев всего немного более 100 000, а обязанных крестьян и того менее. Многие из вас, бывшие члены Совета при рассмотрении закона об обязанных поселянах, вероятно, припомните те суждения, которые происходили в присутствии самого государя. Мысль была благая, и, если бы исполнение закона не было обставлено, может быть и с умыслом, такими формами, которые останавливали его действия, то введение в исполнение этого закона тогда же во многом облегчило бы настоящее преобразование. Покойный мой родитель постоянно был занят мыслью освобождения крестьян. Я, вполне ей сочувствуя, еще в 1856 году, перед коронацией, бывши в Москве, обратил внимание предводителей дворянства Московской губернии на необходимости заняться улучшением быта крепостных крестьян, присовокупив к тому, что крепостное право не может вечно продолжаться и что потому лучше, чтобы преобразование это совершилось сверху, чем снизу. Вскоре после того, в начале 1857 года, я учредил, под личным моим председательством, особый комитет, которому поручил заняться принятием мер к постепенному освобождению крестьян. В конце того же 1857 года поступило решение от трех Литовских губерний, просивших приступить прямо к освобождению крестьян. Я принял это прошение, разумеется, с радостью и отвечал рескриптом от 20 ноября 1857 года на имя генерал-губернатора Назимова. В этом рескрипте указаны главные начала, на коих должно совершиться преобразование; эти главные начала должны и теперь служить основанием наших рассуждений. Мы желали, давая личную свободу крестьянам и признавая землю собственностью помещиков, не сделать из этих крестьян людей бездомных и потому вредных, как для помещика, так и для государства. Эта мысль служила основанием работ, представленных теперь Государственному совету Главным комитетом. Мы хотели избегнуть того, что происходило за границей, где преобразование совершалось почти везде насильственным образом; пример этому, весьма дурной, мы видели в Австрии, и именно в Галиции, где безземельное освобождение крестьян в Остзейских губерниях сделало из тамошних крестьян население весьма жалкое, и только теперь, после сорока лет, нам удалось улучшить их быт, определив правильные их отношения к помещикам. То же было и в царстве Польском, где свобода была дана Наполеоном без определения поземельных отношений и где безземельное освобождение крестьян имело последствием, что власть помещиков сделалась для крестьян тяжелее, чем прежнее крепостное право. Это вынудило моего покойного родителя издать в 1846 году особые правила для определения отношений крестьян к помещикам и в царстве Польском.

Вслед за рескриптом, данным генерал-губернатору Назимову, начали поступать просьбы от дворянства от других губерний, которым были даны ответы рескриптами, на имя генерал-губернаторов и губернаторов, сходного содержания с первым. В этих рескриптах заключались те же главные начала и основания и разрешалось приступить к делу на тех же указанных мною началах. Вследствие того были учреждены губернские комитеты, которым для облегчения их работ была дана особая программа. Когда, после данного на то срока, работы комитетов стали поступать сюда, я разрешил составить особые Редакционные комиссии, которые должны были рассмотреть проекты губернских комитетов и сделать общую работу в систематическом порядке. Председателем этих комиссий был сначала генерал-адъютант Ростовцев, а по кончине его граф Панин. Редакционные комиссии трудились в продолжение года и семи месяцев, и, несмотря на все нарекания, может быть, отчасти и справедливые, которым комиссии подвергались, они окончили свою работу добросовестно и представили ее в Главный комитет. Главный комитет под председательством моего брата трудился с неутомимой деятельностью и усердием. Я считаю обязанностью благодарить всех членов комитета, а брата моего в особенности, за их добросовестные труды в этом деле.

Взгляды на представленную работу могут быть различны. Потому все различные мнения я выслушаю охотно, но я вправе требовать от вас одного, чтобы вы, отложив все личные интересы, действовали как государственные сановники, облеченные моим доверием. Приступая к этому важному делу, я не скрывал от себя всех тех затруднений, которые нас ожидали, и не скрываю их и теперь, но, твердо уповая на милость Божию и уверенный в святости этого дела, я надеюсь, что Бог нас не оставит и благословит нас кончить его для благословения нашего любезного нам Отечества. Теперь с Божией помощью приступим к самому делу.

После этих слов члены Государственного Совета приступили к работе, первые две статьи проекта были оставлены без изменений: 1) об отмене крепостного права крестьян, живущих на помещичьих землях; 2) о даровании сим крестьянам прав свободного сельского состояния.

На этих заседаниях Государственного совета присутствовали и утвердили свое решение следующие члены: граф Блудов, великий князь Константин Николаевич, великий князь Михаил Николаевич, принц Петр Ольденбургский, граф Нессельроде, граф Петр Пален, граф Рибопьер, князь А. Меншиков, граф Клейнмихель, граф Берг, граф Адлерберг, князь Павел Гагарин, Александр Кочубей, граф Андрей Шувалов, Сергей Ланской, барон Николай Корф, граф Сумароков, граф С. Строганов, Николай Сухозанет, Александр Танеев, Густаф Гасфорт, барон Модест Корф, барон П. Мейендорф, Василий Мелихов, Ф. Литке, граф Панин, князь В. Долгоруков, Михаил Муравьев, Федор Прянишников, Н. Бахтин, Авраам Норов, граф Армфельт, Константин Чевкин, князь Александр Горчаков, барон Врангель, П. Брок, Н. Анненков, Евграф Ковалевский, Александр Княжевич, Павел Игнатьев, барон П. Рокасовский, Тымовский, Лев Сенявин.

Предложения Государственного совета подписал Государственный секретарь В. Бутков.

19 февраля 1861 года, подписывая это решение, Александр Второй сердечно благодарил великого князя Константина Николаевича, как председателя комитета, за неутомимую и примерную деятельность по решению этого сложнейшего вопроса, а также и всех членов комитета.

Так закончилась внутренняя борьба охранительного, реакционного, крайне помещичьего направления во главе с князем А.Ф. Орловым, председателем Государственного совета, потерявшим в ходе борьбы этот пост, и министром внутренних дел графом Сергеем Степановичем Ланским, который скорее всех понял замысел императора и со своими помощниками и товарищами А.И. Левшиным и Н.А. Милютиным возглавил государственное направление в решении вопроса об отмене крепостного права. Но это было только началом этой внутренней борьбы, и победа этой позиции была только мнимой. Вскоре получил отставку министр Ланской с благодарственным рескриптом, он получил графский титул, звание обер-камергера императорского дома, на его место был назначен Петр Александрович Валуев, директор департамента в Министерстве государственных имуществ и автор контрпроекта, который министр Муравьев представил в Главный комитет по крестьянскому вопросу и который существенно отличался от предложений Ростовцева и Николая Милютина.

Император Александр Второй поручил проводить политику отмены крепостного права тому, кто только что утверждал, что в принятом решении Главного комитета существует антидворянская позиция, желание поссорить два ведущих сословия в государстве. «Хлеб не сажают снопами, а сеют зерном», – любил повторять Валуев, высказываясь о длительности процесса отмены крепостного права, – в один день отменить его нельзя.

Любопытными воспоминаниями о Валуеве поделился князь Мещерский, который чуть ли не с детства был знаком с ним, «так как он женат был на дочери князя Вяземского, дяди моей матери, а дети его были мои сверстники». В юности, как только он окончил университетский курс, его мать, образованная и умная женщина, нашла, что ее сын недостаточно образован, чтобы сделать карьеру в императорском обществе, вместе с ним она уехала в деревню, и два года ушло на образование сына, он учил французский, немецкий, русский, она заставляла его выступать то по-французски, то по-немецки, то по-русски на одну и ту же тему, она развила в нем умение говорить, полемизировать, быть интересным в обществе, она научила его многому, он узнал историю, русскую и иностранную литературу, умение управлять. И с этим они приехали в Москву, Валуев был представлен императору Николаю Первому, произвел хорошее впечатление, порекомендовал его графу Блудову… Князь Мещерский помнил Валуева и в доме его тетки, Авроры Карамзиной, у которой Валуев познакомился с большим кругом светских людей, в том числе и с министром иностранных дел князем Горчаковым. «Валуев говорил плавно и медленно; Горчаков, наоборот, говорил скоро, но тем не менее ему понравился Валуев, а так как Горчаков был постоянно в интимном кругу Государя и Императрицы, то несомненно, что он правду говорил, когда уверял мою тетку, что он помог величию Валуева», – вспоминал Мещерский. Аврора Карамзина познакомила его с великой княгиней Марией Николаевной, и тут Валуев проявил себя с блеском, понравился великой княгине, которая тут же поделилась своими впечатлениями с императором. Валуев был статен, красив, говорил талантливо и с известной торжественностью, что сразу привлекало к нему внимание, и он становился центром гостей, беседующих между собой.

Так что ничего нового в его возвышении не наблюдалось, все шло своим чередом.

Естественно, если он писал контрпроект по крестьянскому вопросу от имени графа Муравьева, защищавшего дворянские, помещичьи права, то Валуев первым делом убрал антидворянскую оппозицию, Панин сам ушел, а Николай Милютин, Юрий Самарин, князь Владимир Черкасский, составлявшие «пристрастный образ реформаторов», которым не симпатизировал император и которые видели в своих преобразованиях победу над всесильным врагом в образе земельного дворянства, как писал князь Мещерский, питали в своих попытках реформировать некую «ненависть к дворянству», вынуждены были покинуть свои заметные посты и удалиться на покой, ибо благодаря этим деятелям «вся реформа приняла тенденциозный и политический антидворянский характер»…

Князь Мещерский дал блистательную характеристику великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора, его выделяла даровитость и стремление реформировать Россию, он искал талантливых людей, чтобы они помогали ему в его министерстве, но были и дурные стороны его характера: «Одна личность, близко его знавшая с ранней молодости, – писал князь Мещерский, – с его собственных слов, очень рельефно характеризовала это дурное в нем: то это были припадки сильнейшей надменности и заносчивости, то проявление непобедимого высокомерия, не терпевшего ни противоречия, ни даже спора; то это были признаки какой-то потребности согнуть чью-либо волю, поразить кого-либо в самое больное место, уколоть кого-нибудь. Анализ этот был сделан в то время над самим собою великим князем, причем он прибавлял в задушевной беседе с этою личностью, т. е. с автором этих воспоминаний, следующие интересные слова: «Они, эти дурные черты, во мне сидят, как злой дух; они сильны во мне, и вы не поверите, каких мне усилий требуется с ними бороться… Я иногда побеждаю моего внутреннего врага совсем, и тогда я сам себя не узнаю, до того я становлюсь добр и восприимчив ко всему доброму; а иногда, наоборот, я чувствую себя под гнетом этого дурного; я так чувствую, как будто во мне сидит кто-нибудь другой, какой-то злой человек и распоряжается моим умом и моим сердцем. Молиться за меня надо», – прибавил молодой великий князь. Я запомнил и записал эти замечательные слова, столь симпатично освещающие эту замечательную личность недавнего прошлого».

Великий князь Константин Николаевич был живой и порывистый человек, его мысли и участие в государственных делах, его кипевший жизнью темперамент, его любознательность и жажда быть полезным России приносили большую прибыль государству, но и он был отдален от реальных последствий отмены крепостного права…

Впервые дни после 19 февраля 1861 года и в первые дни после оглашения положений 19 февраля Александр Второй получал десятки, сотни поздравлений от бывших крепостных, от придворной знати, от помещиков, от городского населения, читавшего письма и записки Герцена из свободного Лондона и делавшего свои представления о своей эпохе. Александр Второй избрал примирительный путь взаимодействия крепостных и помещиков, а для этого и назначил новых людей, чтобы быть уверенным в этом деле.

Глава 8
РАЗДУМЬЯ МИЛЮТИНА

Зима 1861 года была суровой, старожилы давно не помнили такого холода, мороз даже в Одессе доходил до 27 градусов. Дмитрий Милютин вместе с семьей давно уже переехали в новую квартиру на Английской набережной, удачно разместились, принимали гостей, порой и сами бывали в гостях у родственников и друзей. У офицеров и генералов, служивших на Кавказе, возникла идея устраивать «кавказские вечера». Первая встреча в гостинице «Демут», где собралось пятьдесят офицеров и генералов, прошла очень удачно, было весело, появился блестящий тамада, которого знали все и который тоже знал всех собравшихся, остроумно о каждом мог долго и талантливо говорить, Милютин тоже был на этом вечере, и хорошо говорили о нем.

Как генерал свиты императора, Дмитрий Алексеевич вынужден был бывать на дворцовых приемах, на выходах императора и императрицы, участвовать в приемах высоких гостей… Так что он хорошо знал о приезде прусского генерала, известившего императора о восхождении на прусский престол Вильгельма Первого, о приезде нового прусского посланника Отто Бисмарка, хорошо знал о новых назначениях и отставках, о наградах и наказаниях… Милютин не любил придворную жизнь, переполненную слухами, сплетнями, доносами, но вынужден был исполнять свои обязанности… Тем более что в Военном министерстве все оставалось по-прежнему: министр следил за всеми делами, даже хозяйственные дела, которые были поручены Милютину, он строго контролировал, в сущности почти освобождая Милютина от дел и ответственности. Лишь иногда бывая на приеме у императора, он иногда читал тот или иной документ, не вмешиваясь в его обсуждение. Такая должность была не по душе Милютину, человеку энергичному и ответственному.

Уходили старые генералы и придворные чины, на их места приходили новые, молодые, но придворная жизнь оставалась все той, в тех же старых границах, но при Николае Первом невозможно было опаздывать, за каждое опоздание от императора следовало наказание, шуточное или серьезное, это зависело от настроения императора, а теперь как будто строго налаженная придворная жизнь тут же развалилась – опаздывали, не приходили… Все чаще в назначениях на новые посты появлялись русские имена… Но все это казалось мелким, повседневным, будничным при воспоминании о том, что сейчас происходила и готовилась великая крестьянская реформа, об отмене крепостного права говорили повсюду, где Милютин ни появлялся. Николай Алексеевич подробно излагал ему ход борьбы, столкновение различных, чаще противоположных по своим устремлениям, сил, о значительной роли великого князя Константина Николаевича, противостоявшего консервативной, помещичьей партии. Но даже при таком председателе комитета, как Константин Николаевич, даже при самом благоприятном исходе крестьянского вопроса не утихали разговоры о Николае Милютине как «красном», «демагоге», не знающем крестьян и их взаимоотношений с помещиком. Находились люди из помещиков, которые, имея по две тысячи крепостных, считали, что при хозяине, помещике, людям живется лучше, организованнее, есть за ними досмотр, дисциплина и пр. и пр. А были и такие, которые надеялись только на «фельдфебельскую палку», которая и может, дескать, удержать империю в ее могучем состоянии. А были и такие, которые брали длительный отпуск и уезжали за границу.

Но все эти перемены не очень-то волновали Милютина. Его беспокоили настроения молодежи, особенно студенческой, где очень популярными стали письма и публикации статей Александра Герцена, все больше и больше увлекавшие их анархическими, революционными, социалистическими призывами. Даже «Русский инвалид», адресованный инвалидам войны с патриотическим направлением, попавший в руки подполковника Писаревского, человека шаткого, увлекающегося и набравшего в редакцию группу социалистов и пропагандистов, стал военной газетой с социалистическим направлением. А что происходило между подчиненными и начальниками, между старшими и младшими? Милютин приходил в ужас оттого, что от прежней драконовской дисциплины не оставалось и следа, действительно нравы смягчились, но ведь вместо дисциплины наступила распущенность… «Молодежь, – вспоминал Милютин, – под влиянием обличительной литературы сделалась крайне строптивою и смотрела на начальство чуть ли не с пренебрежением; старшие же, начальствующие лица, под тем же влиянием печати, обратились вдруг из тигров в кротких овец, притаили свои скалозубовские привычки, чтобы не попасть на зубы газетному обличителю. Вышло престранное явление: уже не подчиненные трепетали, как прежде, пред начальством, а, наоборот, начальство старалось заслужить благорасположение подчиненных; прежнее высокомерие и деспотизм высших чинов заменилось угодливостью и заискиванием популярности».

И это наблюдалось не только среди чиновников, но и повсюду, где были начальники и подчиненные, в школах, в университетах, «начальство отреклось совсем от власти, ограничивалось увещаниями, успокоительными речами, а преподаватели или уклонялись от всяких личных отношений к своим слушателям, или разыгрывали роль защитников их пред начальством и даже нередко сами подкладывали в огонь горючий материал», – говорил сам с собою Дмитрий Милютин.

Князь Мещерский, вспоминая это время, как-то оказался в квартире секретаря А.К. Карамзиной, своей тетки, Иосафата Петровича Огрицко, с которым часто беседовал на различные темы. Огрицко собирал польские законы для книги и был всегда интересен, и увидел у него его друзей, его команду, которую он привлекал для своей работы, и удивился их облику и рассуждениям: «Фигуры эти, немытые, нечесаные, гадкие и выражением и физиономиею, доселе во мне воскресают живыми, и когда, после нескольких минут побывки у Огрицки, я вышел на улицу, то почувствовал, что вышел из какого-то душного смрада». Понятны впечатления князя Мещерского, представителя высшего света, камер-юнкера, отец которого владел двумя тысячами крепостных душ и имениями, от этих «немытых, нечесаных», но Огрицко заявил, «что ими кишат все канцелярии и департаменты, ими кишат все наши университеты, что они везде есть и только слепые их не видят». Князь Мещерский не представлял себе облика «революционера», «анархиста», «нигилиста», но они уже существовали и вели свою отчаянную борьбу против самодержавного строя, против деспотизма, за справедливое решение об отмене крепостного права, дать землю крестьянам, а не только лично освободить их от крепостного ига.

Дмитрия Милютина удивил случай, который произошел в Инженерной академии: виновного в ссоре между двумя офицерами отчислили из академии, в знак протеста против своеволия начальства подали прошение об увольнении их из академии 126 учащихся из 135, 115 офицеров были уволены с тем, чтобы они были обойдены при первом производстве в чины.

«Чем хуже, тем лучше» – вот лозунг, который чаще всего употребляли те, которые предлагали разрушить до основания существующий строй, самодержавие, учредить Конституцию, республику с выборным правительством.

В таких условиях Александр Второй начал свою преобразовательную деятельность, лишь великий князь Константин Николаевич активно помогал брату в его преобразованиях, министр внутренних дел Ланской, Дмитрий Николаевич Блудов, Константин Владимирович Чевкин, Александр Михайлович Горчаков также способствовали своей деятельностью либеральным государственным реформам, остальные, а их было неисчислимое число, полностью подчинялись императору, их голос был слаб и едва слышен.

Все чаще возникали беспокойные эпизоды в царстве Польском, самые отчаянные поляки вновь подумывали об отделении от России, их не утешили известные слова Александра Второго, сказавшего им на французском языке о братской любви русских к полякам в мае 1856 года:

– Господа, я прибыл к вам с забвением прошлого, одушевленный наилучшими намерениями для вашего края. От вас зависит помочь мне в их осуществлении. Но прежде я хочу выяснить наши взаимоотношения. Я сохранил вас, как финнов и всех других русских моих подданных, глубоко в моем сердце, но желаю, чтобы незыблем был установленный моим отцом порядок. Итак, господа, откажитесь от несбыточных ваших мечтаний. Тех, кто захотел бы остаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать этим мечтам превратиться в реальность. Счастье Польши зависит от полного слияния ее с остальными народами моей империи. То, что сделано моим отцом, сделано хорошо, и я поддержу его дело. В последнюю войну ваши сражались вместе с другими, и князь Михаил Горчаков, бывший тому свидетелем, воздает им должную справедливость, утверждая, что они мужественно пролили свою кровь в защиту нашего общего отечества. Финляндия и Польша мне одинаково дороги, как и все остальные части моей империи. Но вам нужно знать для блага вас самих, что Польша должна пребывать в великой семье русских народов. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваш долг – облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: господа, оставьте несбыточные мечтания! Забудьте их!

Но поляки не забыли своих мечтаний, напротив, им показалось, что именно сейчас мечтания их могут осуществиться. Великобритания давно удивляется тому, что Польша в составе России, в Париже открыто обсуждали свои вопросы польские революционеры при поддержке Наполеона Третьего, революционеры Герцен, Бакунин и другие поддерживали восстание поляков против российского самодержавия… Нет, не забыли поляки своих мечтаний, только сейчас эти мечтания показались им сбыточными. И в России тоже были поляки, которые учились в университетах, служили в армии и департаментах и повседневно думали об отделении Польши от России и всеми средствами помогали в этом парижским революционерам.

Дмитрий Милютин знал о том, что кризис с Польшей приближался, тем более что Россия ввела отмену крепостного права. «Эта благодетельная мера представлялась нашим правителям таким рискованным, опасным шагом, – писал Милютин, – что считалось необходимым обставить его всякими предосторожностями, мерами полицейскими и военными, чтобы отвратить воображаемую опасность».

Милютину пришлось разрабатывать вместе с коллегами Военного министерства особый план «Вызов войск на случай беспорядков», Александр Второй и его правительство были уверены, что найдутся те, кто очень много ждал, а получил маленькую долю от ожидаемого.

Дебаты в Государственном совете закончились серьезными поправками в основном документе, казалось бы, оппозиция победила большинством голосов, внесены были существенные поправки, но Александр Второй поддержал меньшинство, подписал тот документ, который обсуждался 28 января 1861 года, уменьшив лишь величину крестьянского землевладения.

В дни начавшегося поста, 5 марта, Положения 19 февраля были объявлены в Петербурге и Москве, а затем сотни, тысячи указов и других документов об отмене крепостного права были разосланы во все губернские города, волости, села, повсюду священники читали эти документы, вести быстро разошлись по России. Этот день стал великой исторической датой для русского народа и других народов, связанных с ним единой государственностью. В Петербурге, вспоминал Милютин, этого дня ожидали одни с восторженной радостью, другие с каким-то страхом, третьи с затаенной злобой. «Только невежество и пошлость опасаются беспорядков и замешательств; это значит не иметь понятия о коренных свойствах русского народа», – писал в эти дни Михаил Погодин. Но беспорядки были… Узнав об этом, Александр Второй на одном из собраний сельских старшин твердо заявил:

– Ко мне доходят слухи, что вы ожидаете другой воли, чуть ли не передела земельной собственности. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам дал. Исполняйте, чего требует закон и положение! Трудитесь и работайте! Будьте послушны властям и помещикам.

Военное министерство заранее определило наличие войск в тех местах, где могли возникнуть беспорядки. Дмитрий Милютин, получив указание об усилении гарнизона в Петербурге, дал поручение барону Ливену, одному из блестящих офицеров Генерального штаба, а ныне директору департамента Генерального штаба, оценить обстановку в Петербурге и обеспечить войсками мер для подавления крестьянских беспорядков. Барон Ливен вскоре представил специальную записку, в которой говорилось следующее: «Из всего вышеизложенного явствует, что по причине предстоящего введения новых отношений между помещиками и поселенными на их земле крестьянами ни общих передвижений или перемещений войск, ни сборов частей с целью предупреждения каких-либо беспорядков производить не нужно, а достаточно оставлять оные в местах нынешнего их расположения». Однако Александр Второй предложил кое-где усилить войсками для подавления возможных беспорядков. В связи с этим Дмитрий Милютин, получив распоряжение, доложил министру внутренних дел о передвижении некоторых частей, послав ему четыре уведомления об этих указаниях.

Строго были распределены обязанности Преображенского и Семеновского гвардейских полков, Гвардейского корпуса, Зимний дворец, Эрмитаж, другие императорские дворцы и великокняжеские резиденции должны все время оставаться под охраной гвардейцев. Воспоминания о тревожных днях после 19 февраля широко распространились в обществе.

Александр Второй записал в этот день: «День прошел совершенно спокойно, несмотря на все опасения. Особые меры предосторожности по войскам и полиции». В дневнике П.А. Валуева, вскоре оказавшегося на посту министра внутренних дел, есть запись о происходящем за 20 февраля:«3десь были приняты вчера странные меры, не только комплектовали войска или часть войск в казармах и командировали по полувзоду в каждую полицейскую часть, но раздавали боевые патроны и держали наготове артиллерию. Кроме того, оба Адлерберга и князь Долгоруков будто бы оба ночевали во дворце и… имели готовых лошадей для государя. Придворная прислуга даже рассказывает, будто бы государь не ночевал в своих апартаментах, но перешел на половину великой княгини Ольги Николаевны».

5 марта Валуев записал в своем дневнике: «Новая эра. Сегодня объявлен, в Петербурге и Москве, Манифест об отмене крепостного состояния. Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. «Так еще два года!» или «Так только через два года!» – слышалось большею частью и в церквах, и на улицах. Из Москвы тамошнее начальство телеграфировало, что все обошлось спокойно «благодаря принятым мерам». Государь на разводе собрал офицеров и сказал им речь по поводу совершившегося события. При выходе из манежа народ приветствовал его криком «Ура!», но без особого энтузиазма. В театрах пели «Боже, царя храни!», но также без надлежащего en train (подъема. – Ред.). Вечером никто не подумал об иллюминации. Иностранцы говорили сегодня: «Как ваш народ апатичен». Это не столько апатия, сколько сугубое последствие прежнего гнета и ошибок во всем ходе крестьянского дела. Правительство почти все сделало, что только могло сделать, чтобы подготовить сегодняшнему Манифесту бесприветную встречу». Главное, что беспокоило императора и правительство, заключалось в том, что крестьяне думали о свободе и забывали об обязанностях, особенно о том, что за помещичью землю тоже надо платить, а потому введены и повинности для крестьян, «законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки, что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещика землею и не нести за сие соответственной повинности».