Текст книги "墨瓦 Мова"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Он вошел в квартиру, и не думая разуваться – просто шел на меня, а я пятился. Его охрана осталась на лестнице – они, кстати, у меня все и не поместились бы. Критически осмотрев коридор, он вышел на середину моей комнаты, окинул взглядом диван, несколько журналов, которые я читал, когда задалбывался смотреть ящик, и вдруг – сделал выпад всем телом и резко рассек воздух ребром ладони в сантиметре от моего живота. Я инстинктивно вздрогнул, защищаясь, но он снова выпрямился, скалясь еще шире. Пошутил мужик. Такой у него юмор. – Чего дохлый такой? – спросил он почти с интимной интонацией. – Тебя же любой наш синий фонарь за две звиздюлины положит.

Я действительно не очень дружил со спортом. До пожара мой худосочный вид идеально совмещался с тем впечатлением хорошего мальчика, который мне необходимо было оставлять у пограничников при контрабандных ходках. После пожара мне стало неинтересно, как я выгляжу. – Я не дохлый, я подтянутый, – пожал я плечами. – Эх, тебя бы ко мне в спортзал, я бы из тебя человека сделал за месяц. Ты бы у меня под колючей проволокой ползал и через горящие кольца бы прыгал, как тигр в цирке. А так – какой-то глист. Скажи еще, что стрелять не умеешь. – Нет, не умею, – признался я. – Нацик должен быть здоровым, – тут он засмеялся. Когда он смеялся, это выглядело еще страшней, чем когда он скалился.

Его слова я не совсем понял. «Нацистами» называли себя бритоголовые молодчики в армейских фуфайках, черных штанах Drittes Reich со спущенными подтяжками и в тяжелых ботинках Camelot с белыми шнурками. Их финансировали чечены с Комаровки, чтобы они время от времени устраивали рейды на чайна-таун и «очищали нашу землю от китайцев». При этом по возможности громили китайские торговые точки, чтобы люди покупали у своих, на Комаровке. Во время этих рейдов нацисты сильно отгребали от триад, последователей школы кунг-фу и просто случайных китайцев-любителей единоборств, поэтому нацистам все минчане очень сочувствовали. К тому же чечены были нашими, русскими, а китайцы – понаехавшими, и поэтому было неприятно, что тех, кто махается за наших, так сильно бьют. Но этот же работал на китайцев. Какой же он «нацист»?

Камуфляжник пошел на кухню, взял со стола грушу и с удовольствием в нее вгрызся. Так мы простояли какое-то время – он с наслаждением ел мою грушу, а я терпеливо ждал и не знал, чем занять руки. Как только я увидел его с бригадой на площадке, ко мне пришла мысль, что триады решили извиниться, что из-за них мне разрушили жилье, но я уже видел, что камуфляжный прибыл явно с какой-то другой миссией. Версию, будто он каким-то образом узнал, что книга уцелела при пожаре, я отмел как абсолютно невероятную. О том, что книга сохранилась, знаю только я и то место, в котором она хранится. Тем временем он доел грушу, бросил огрызок в раковину и деловито спросил:

– Чего стал? Одевайся давай! С тобой хотят познакомиться!

Именно так, в безличной форме – ни кто хочет познакомиться, ни чего мне ждать от этой встречи. Я начал ощущать его стиль – такой нагловато-презрительный Old Spice Red Lable. Но не обидно презрительный, а по-дружески презрительный, с оттенком Jack&Jones. С мимолетной улыбкой Lacoste. Как старший брат с младшим. Хороший стиль для полевого командира. Видимо, солдаты триад его обожествляют. Еще бы узнать, каким образом он, тутэйший, возглавил армию «Светлого пути». Я надел рубашку Hilfiger, свитер Zara, кардиган Thommy, и он начал ржать:

– Ты, похоже, в Антарктиду собираешься? – Так на байке холодно же будет ехать. Вы же на байках? – На лайках, блин! – передразнил он меня. – Ты с ума сошел? На улице декабрь, кто на байках в декабре ездит? Мы же не торговцы рыбой и не продавцы льда. Мы – господа уважаемые.

У подъезда действительно ждал настоящий американский Hummer, причем не гражданская модель, а армейская Humvee, с отсеком для тяжелого пулемета. Пулемета и пулеметчика, кстати, не было – неожиданная законопослушность для триад. Камуфляжник сел за руль и кивнул мне на место рядом с собой, впереди. Сзади разместились четыре китайца, остальные направились к сопровождающему джипу, хотя, кажется, вполне могли бы поместиться и здесь вшестером. Мы рванули с места так, будто за нами гнался танк «Абрамс». Водил он так же, как и улыбался. – Куда мы едем, – попробовал осведомиться я. Ну бывает же, что люди отвечают на вопросы. – Меня Сварог зовут, – представился он вместо того, чтобы ответить. – Сварог – это такой бог. Бог пламени небесного.

Такого бога китайской мифологии я не помнил. Хотя, может быть, он появился недавно, и про него пока не писали в глянце, который я читаю, когда задалбывает смотреть ящик. – А я Сергей, – на всякий случай сказал я. – Нужно тебе качаться, Сергей, – сказал он глубокомысленно. И снова прибавил загадочно. – Нацик должен быть здоровым!

Вечерний город промелькнул мимо окон Humvee с такой скоростью, будто мы смотрели в перемотке запись с автомобильного видеорегистратора. По мосту над Немигой мы выскочили на улицу Ленина, под самую пятку чайна-тауна. Слева от нас пронзал небо голыми ветвями деревьев сквер у ратуши, в котором тайцы торгуют талисманами, а китайцы – фальшивыми человеческими органами. Тут мы ненадолго остановились у ворот, закрытых металлической ролетой. По обе стороны от этой арки были монолитные бетонные лестницы, ведущие на первый уровень Шанхая. Тут же размещался и один из немногочисленных заасфальтированных входов в муравейник: по нему, несмотря на мороз, двигалась череда скутеров и байков. Когда в месяц зарабатываешь тридцать юаней, будешь ездить на двух колесах и в минус двадцать. Если, конечно, скутер заведется.

Ворота выглядели так, будто бы за ними был небольшой захламленный гараж, в котором вряд ли поместился бы наш Humvee. Сварог нажал на кнопку на дистанционном пульте, и ролета отъехала вверх. За ней был не гараж, а темная улочка, сжатая старыми домами без окон. Подобно кариесу, поразившему зуб, улочка тянулась глубоко в муравейник, разветвляясь на многочисленные боковые проходы. Где-то вверху гудел чайна-таун, улочка же была абсолютно безлюдна. – Ничего себе! Улица под улицей! – удивился я. – Именно. Когда-то тут был самый центр. Сердце Минска. Интернациональная. Я еще помню, как по ней люди ходили. Но сейчас город поднялся, а она ушла под землю. Видишь, первые этажи домов заброшены, парадные двери заколочены.

Мы крались по захламленному извивающемуся проходу. Через какие-то двести метров машина остановилась у огромной ямы, остатки асфальта тут на несколько метров вошли под землю. Сварог вывернул в сторону, оставил место для парковки джипу сопровождения, выключил двигатель. После того, как погас свет фар, вокруг стало совсем темно: бывшая улица тонула в сумерках. Фонарей не предусматривалось, поскольку тут давно никто не жил и светить было некому. А может, триады умышленно не освещали ее, чтобы она казалась нежилой. – Сюда сейчас только диггеры спускаются, – донесся из темноты голос Сварога, – а мы их мочим. Поэтому скажи спасибо, Сергей, что тебе довелось все это увидеть.

Сорок девятые включили налобные фонарики, высвечивая быстрыми белесыми лучами то фрагмент кирпичной стены, то кучу строительного мусора, то ведущую с крыши трубу, с которой быстрой дробью катятся капли. Один из солдат что-то крикнул по-китайски и высветил лучом фонаря свою кисть с указывающим вверх большим пальцем и оттопыренным мизинцем. – Чисто. Можно выходить, – объяснил мне мой собеседник. – Ты под ноги смотри, а то наши друзья из Госнаркоконтроля любят тут растяжки с гранатами Ф1 ставить. На прошлой неделе трех парней так потеряли.

Мы вышли из Humvee. Тут было душно, как в катакомбах, и только сверху доносилось эхо сотен людей, которые перемещались высоко над нашими головами. Ощущение, как под мостом, когда по нему движется огромный поток. Из-за темноты я не видел даже носков своих ботинок. Пытаться рассмотреть какие-то растяжки в такой темноте было просто бессмысленно. А может, Сварог просто так пошутил. Спокойней думать, что шутил. Три китайца шли впереди, трое у нас по бокам. – Вперед, – приказал Сварог. – Странно, что глаза приказали не завязывать. Доверяют, – и снова – ни кто доверяет, ни зачем завязывать глаза, не объяснил. – А может, решили тебя после встречи – в бетонные башмаки и в Свислочь. Он снова заржал, и по улице разнеслось гулкое эхо, будто его передразнила сотня гоблинов, которая жила тут под землей.

Через несколько шагов «потолок» стал существенно ближе к земле, и это заставляло идти, втянув голову в плечи: местами высота прохода становилась еще меньше, и приходилось нагибаться. Через десять метров такой прогулки стало вдруг очень неспокойно: телу хотелось выпрямиться, это порождало панику. В одном из мест, где было относительно высоко, мы остановились отдохнуть: рядом с нами виднелись пыльные, покрытые паутиной, потрескавшиеся от времени деревянные двери. Чуть дальше фонарики выхватывали из кинематографической темноты пожелтевшую вывеску с непонятными словами «Пан Хмелю», написанными витиеватым шрифтом. У меня даже возникло ощущение, что это словосочетание на мове, но если такое допустить, это значило бы и то, что когда-то в Минске тексты на мове встречались прямо на улице, рядом ходили дети, на эти слова смотрели подростки и девушки – ну это уже полный бред!

Сварог прислонился к дверному косяку и нарисовал указательным пальцем на пыльном дереве букву «ў». Взрослый человек, а ведет себя как невоспитанный подросток. И шутки у него странные. Сейчас понятно, что за типы рисуют эти «ў» в мужских туалетах и на бетонных заборах, видных из окон скоростных поездов на въезде в Минск. – Видишь, мы буквально под полом живем, – сказал он, – и это естественно. Мы же подпольщики! – он снова заржал, и несколько бойцов из его охраны вежливо подхватили его смех. Хотя я снова не понял, что он имеет в виду. Если называть подпольщиками силу, которая контролирует треть города, то кто тогда не подпольщик? Он загадочно продолжил, будто пытаясь растолковать мне свой «подпольный» статус: – Сказал «слава нации», говори и «смерть врагам»! Вот так, Сережа. И никак иначе!

Мы оставили позади «Пана Хмелю» и подошли к большому перекрестку – тут в разные стороны расходились сразу четыре подземные «улицы», загроможденные мусором, огромными кусками штукатурки, бетонными блоками. Одна из улиц казалась в принципе непроходимой: ее частично перекрывала огромная бетонная распорка муравейника, к которой плотно примыкали кучи кирпича. – Знакомьтесь, бывшая улица Комсомольская. Так она выглядела когда-то, две полосы, а не двадцать, – кивнул Сварог на этот тупичок. – Если полезешь вперед, упрешься прямо в землю. Там холмик, уровень поднимается, подпольный этаж и ограничен этим подъемом. А вот туда пройти, – он показал в противоположную сторону, – там, наоборот, низко. И около бывшего «Торгового дома на Немиге» у нас – сразу два этажа замаскированы. Там наша качалка, как-нибудь покажу, если доживешь.

Мы пошли в сторону, где, по его словам, находился торговый дом. Через несколько метров наткнулись на остатки кузова машины из далекого прошлого. Ее серебряный корпус был почти не тронут временем, только колеса были сняты, и не хватало одного стекла. На носу был заметен утонченный логотип из ушедшей прекрасной эпохи – лев, поднявшийся на дыбы. Один из сорок девятых, заметив мой интерес к этому памятнику стародавнего дизайна, подсветил мне его фонариком. Глаз различил в салоне огромный руль и стоптанные педали внизу – судя по всему, чтобы машина двигалась, на них нужно было нажимать. Как на велосипеде.

Через несколько метров появились редкие фонари, а проход приобрел более обжитой вид. Идти стало проще, потолок поднялся выше. Вскоре мы встретили большую группу сорок девятых, они грелись у костерка, который разожгли из мусора. Клочья дыма медленно уносил куда-то ленивый сквознячок. Внизу было значительно теплей, чем на поверхности, где лютовал декабрь. Но эти солдаты находились тут на страже и, судя по всему, не первый час. При появлении Сварога, они вытянулось по стойке смирно, один даже попытался быстро засыпать огонь. – Вот недоумки, говорил же не разводить тут костры! – отчитал их камуфляжник. – Задохнетесь, угорите, а мне потом новых синих фонарей из таких вот глистов выращивать, – кивнул он на меня. Китайцы заулыбались. Похоже, они действительно понимали мову.

Мы свернули еще раз – у дома, на котором поблекшими от времени буквами было написано «Закон бутерброда». Может быть, все это осталось еще с Великой Отечественной войны – улочка выглядела, как в музее или на историческом сайте о том, каким был Минск до заключения Союза Китая и России. Мы шли мимо кирпичных домов, некоторые из них были двухэтажными и помещались тут, в подполье, целиком. Некоторые по виду были гораздо выше – трех– или четырехэтажными. Их верхние этажи были отрезаны уровнем «потолка». – Все спуски и подъемы на поверхность тут заблокированы строителями еще при возведении фундамента этого «стога», в котором находится китайский город, – объяснил Сварог. Муравейник Шанхая он назвал стогом. Интересно! – Считается, что тут небезопасно, потому что на опоры легла очень большая нагрузка. Тут наверху миллион человек, вместе с теми картонными коробками, в которых они живут. Теоретически в любой момент «подполье» может сложиться, как карточный домик, а «стог» даже не заметит, что осел на 10 метров. Люди, которые бьются за каждый сантиметр жилья на верхних этажах этих домов, временами даже слышат нас, но лестницы, которые ведут вниз, утыкаются в глухие бетонные стены. И если китайцы не нашли входа сюда, значит, его в принципе не существует. Так возникла легенда о подземном городе. То есть о нас. – Я бы не смог тут жить, – вдруг вырвалось у меня. – Как в гробу. – А мы тут и не живем. Живем мы на поверхности, там у нас дома, помещения для совещаний, кофейни. А тут – тир, качалка, тайная резиденция и общаги на случай войны или облавы. Ну, и зал для особо важных встреч. Вот, кстати, мы к нему и пришли. Перед нами был уютный домик, в окнах которого горел теплый свет. Дом был жилым, и даже печная труба на крыше была забрана в гофрированный короб из толстой фольги – короб нырял в дыру в потолке нашего этажа. Несмотря на то, что дым отводился куда-то вверх, тут, у домика, пахло камином – я этот запах помню по музею в Строчицах, куда нас в школе возили посмотреть, в какой нищете жили тутэйшие крестьяне до того, как пришли китайцы.

У дома солдаты триад выстроились через каждые полметра, образовав кольцо. Наверное, в доме находился какой-то их особо крутой авторитет. У входа в окружении молодых бойцов нас ждал Мастер благовоний. – Смотри ты. И балетмейстер уже тут! – презрительно хмыкнул Сварог. Но, когда мы приблизились, он тишайше поклонился Чу Линю в пояс. Насколько я разбирался в иерархии триад, Мастер церемоний, или четыреста тридцать два, стоит в ней выше командующего армией. Вот как понимать после этого китайцев: человек, который зажигает ароматические палочки перед статуями богов и решает, какой чай пить на сходках, почитается больше, чем «главный клинок», который разрабатывает тактику операций. Однако все мои знания о триадах были почерпнуты из глянцевых журналов. А они не всегда пишут все, как есть. Потому что искажать действительность их вынуждают рекламодатели, с денег которых они кормятся. – Почему так долго? – недовольно спросил Чу Линь. – Пробки, – не слишком вежливо ответит камуфляжник. – Она ждет, – сказал четыреста тридцать второй. – Она уже ждет.

Я посмотрел на этих двух. Китаец выглядел по сравнению с перекачанным русским, как большая дикая кошка рядом с агрессивным, покрытым буграми мышц бультерьером. Сварог источал силу и физическое здоровье, аж искрился готовностью дать кому-то в морду. Чу Линь же обладал умиротворенной внешностью восточного мудреца. Мне подумалось, что если бы они когда-либо сошлись в поединке, Мастер благовоний положил бы командующего армией несколькими точными несильными ударами, похожими на каллиграфические штрихи.

Тем временем Чу Линь внимательно осмотрел меня и вдруг спросил у Сварога с той же интимной интонацией, которая бывает у собутыльников, близких друзей, заклятых врагов и мужиков, готовых убить друг друга из-за девушки: – Слушай, можно я с ним отойду? На два слова.

Сварог кивнул и осклабился. Мастер благовоний отвел меня в сторонку, осмотрелся, увидел рядом нескольких "штыков" на страже и приказал им отойти. Когда мы остались наедине, он почти прошептал мне, подаваясь вперед и пронзая меня полным ненависти взглядом: – Слушай, ты! Если я увижу, что ты к ней пристаешь! – К кому? – удивился я. – Слушай! Не включай дурака, – он пощелкал пальцами у меня перед носом. Я заметил, что он любит щелкать пальцами и использует для этого любой повод. – Главное, даже не пытайся ее обаять! Бесполезно! На нее все эти твои штучки типа невинного детского личика не подействуют! Понял? В общем, если замечу, что ты пытаешься ей понравиться, тебе – не жить.

Весь этот бред, который он нес, контрастировал с тем его образом, который успел сложиться у меня в голове, когда я наблюдал его рядом со Сварогом. Что означает «не пытаться понравиться»? Разве мы не пытаемся понравиться любому человеку, с которым разговариваем? Разве не это лежит в основе общества потребления, в котором мы живем? Может, посоветовать ему почитать что-то из психологических статей в глянце, где это разъясняется в точности так, как оно есть? – Но что имеется в виду под «не пытаться понравиться?» И кому не пытаться понравиться? – я пытался понравиться ему, задавая максимально рациональные вопросы в этой абсолютно глупой ситуации. – Слушай! Просто запомни мои слова! – крикнул он, уже совсем перестав контролировать себя. – Запомни, что я тебе говорю! Она – не для тебя! Ты понял? Она – не для тебя! Ты не достоин даже ее ногтя. Ты – пыль и прах в сравнении с ней! Поэтому в глаза – не смотреть! Смотреть в пол! Разговаривать с почтением! Не пытаться понравиться! Мы снова подошли к камуфляжнику. Вид у него был такой, будто он только сожрал живого младенца, и вкус ему очень понравился. – Ну что, получил? – со смешком сказал Сварог. – За мной! Она ждет! – перебил его ерничанье Чу Линь. – Она уже ждет.

Солдат открыл перед нами двери подъезда, и мы ступили на скрипучую деревянную лестницу, которая стонала под ногами так, будто спала, из глубин ее сна вырывался храп, и потому наступать на нее нужно было очень осторожно, чтобы не разбудить. Вдоль лестницы, спиной к стене, плечом к плечу стояли неподвижные фигуры охраны – сорок девятые. Чу Линь шел первым – по старшинству, за ним почему-то я (может быть, потому что гость), за мной – Сварог и его шайка. Мы поднимались на второй этаж к загадочной персоне, которой верно служили два влиятельных офицера китайской мафии. Мафии, которая держала в своих руках не только Минск, но и все Северо-Западные территории. Откуда-то появилось ощущение, что все, что было в моей жизни до этого – только эпиграф. А настоящий текст моего доселе никчемного бытия начнет писаться только сейчас.

Джанки

У любого вампира, гитариста, пикапера и обдолбыша всегда есть старший, более опытный товарищ, который объясняет новайсу, почему нужно спать в гробу, остерегаться хмурых людей с осиновыми колами, как брать баррэ на шестом ладу и каким десертом закончить ужин, чтобы понаехавшая из провинции телка не отказала. Это, в конце концов, закон: как бы успешен ты ни был в pickup, как бы ни разбирался в отличиях рифмованного прихода от прихода, вызванного верлибрами, всегда найдется кто-то, кто играет на гитаре хоть немного лучше тебя.

Для меня таким мастером-вампиром стал Ганин. Мы познакомились с ним в том самом рекламном агентстве, где я зарабатывал две с половиной в месяц, уверовав в карьеру ждал пятницы, ходил с коллегами на бизнес-ланчи и регулярно сбегал в чайна-таун за очередной расчиткой. Хотя, когда мы с Ганиным подружились, расчитываться в чайна-тауне я временно перестал, потому что был сильно напуган эпизодом с угрожающими гоблинами из Департамента финансовых расследований.

Обычно я не знакомлюсь с людьми. Я в принципе считаю, что человек, который читает книги – в отличие от человека, который ржет при просмотре передачи «Полный писец» и веселых котиков по ящику, является полностью самодостаточной системой. Ни в ком не нуждается. Даже у тех овощей, которые живут, не отходя от ящика, есть потребность пересказывать позавчерашние анекдоты Писецкого еще кому-нибудь. А прочитанную книгу пересказывать нет нужды. Книгу в принципе невозможно пересказать.

О Ганине в нашей креативной банде говорили много. Он действительно был безумно талантлив. Гораздо более талантлив, чем это позволял бюджет Города призраков, где наши гордые владельцы китайско-тайваньского происхождения по дешевке снимали помещение под офис. Для неместных или тех, кто читает мою рукопись в 6000-м году (потому что, согласен с Булгаковым, рукописи не горят): Город призраков – заброшенное предместье на берегу Свислочи, до этого имевшее название Троицкое. Еще тридцать лет назад всю недвижимость там скупили богатые русские нефтяники, которые мечтали построить там свои «летние резиденции», приезжать в «чистый и тихий Минск» в отпуск.

Потом грянул Союз с Китаем, и Минск превратился в такой же маленький заплеванный провинциальный городок, что и Москва, о которой они еще тридцать лет назад думали, что это центр вселенной, откуда они вселенной и управляют. Поэтому их резиденции так и остались стоять заброшенными. Все, что можно украсть – украли тайцы и китайцы. Среди того, что осталось, работали мы.

Так вот, Ганин. Я так понимаю, что он успел поработать в старой Европе, то ли в Нидерландах, то ли в Германии, но ему надоело перебиваться с риса на воду, и он решил вернуться в родную сытую Россию, где было привольней, даже несмотря на то, что половина списка субстанций и не субстанций, к которым Ганин пристрастился на нищем Западе, тут находились в «красной зоне». А без субстанций его креативный аппарат ни хера не работал. Но Ганин был не тем человеком, который себе в чем-то отказывал. А потому он курил, нюхал и читал тут так же, как если бы он находился в Амстердаме. Это беднягу и сгубило.

Лично мы с Ганиным познакомились, когда нас с ним объединили в creative duo по созданию рекламного ролика для виленского гиперхрама новой религии, которая распространяется сейчас в Евросоюзе, «консьюмеристской духовности». Храм был мультибрендовым и назывался то ли Гелиополис, то ли Фивы. Ганин – дизайнер, я – копирайтер. Он, как обычно это бывает с дизайнерами, пропал куда-то на двое суток, все попытки выйти с ним на связь оказались бесполезными. Арт-директор, этнический китаец, нервничал и заходил ко мне в бокс каждые два часа и уже начал рассказ о традиционных китайских пытках. А что я мог сделать? Нет visual – нет и текста с motto. Но вот Ганин вернулся. Гордый и, похоже, обдолбанный. Но то, что он плотно сидел, было неочевидным даже для меня. Это когда вы под действием, вам постоянно кажется, что любой человек вас запалит. Но вы сами подумайте: девять из десяти человек мовы никогда не пробовали или пробовали в студенческие времена. И помнят только то, что «сильно ржали». Так вот, когда видишь художника в явном неадеквате или копирайтера на взводе, о чем в первую очередь подумаешь? Неужели, что они под движем? Нет, потому что для этого нужно самому иметь опыт движа. Нет, тут мысль у большинства возникает другая: какая творческая натура… А творческая натура стоит голышом посреди офиса и ссыт в горшок с пальмой, потому что кажется… а хрен его знает, что ему в этот момент кажется.

Так вот, Ганин прискакал ко мне, пропустил мимо ушей все угрозы от арт-директора, которые я ему пересказал, и нажал «play» на планшете. А сказал он при этом следующее: «Серый, смари, как получилось! Я заслужил медаль! Золотой медаль!» На русском языке, но с окончанием, свойственным мове![26]26
  В белорусском языке «медаль» – мужского рода.


[Закрыть] Тогда-то я и сказал себе: «Ага! Ганин! Вот ты и попался!». Потому что к тому времени он уже несколько раз по мелочи спалился, и я это отметил, в то время как все остальные, без опыта мовы, не обращали внимания на явные следы мова-кода в его речи.

Несколько недель назад, увидев фотку одной особо злобной медиакритикессы, которая только-только разгромила в своей колонке дизайн нового сити-лайта, он пошутил: «О, чудное фото! Дама с собачком. Собачка – слева». Он, кажется, и сам тогда вздрогнул, потому что по-русски слово звучало бы совсем иначе. Я это заметил, а остальным было насрать. Так вот, мы посмотрели ролик для гиперхрама. Вижуал был мощный. Очень мощный. Говорю же, Ганин талантливый сукин сын! Работал он в своей любимой манере ready made mixed, не дорисовывая ничего к уже до нас созданному человечеством видео. Эффект обеспечивался исключительно цветными фильтрами, монтажом и замедлением видеоряда.

На экране чередовались устаревшие духовные ритуалы. Вот хрупкий мужчина с некрасивым лицом на очень высокой ноте пел Salve Regina Антонио Вивальди в костеле. Вот над утренним городом несся из минарета азан. Вот на байрам после слов «Аллах акбар» оседала, опускаясь на колени, волна человеческого моря. Вот буддисты тхеравады наклеивали тонкую золотую жертвенную ленту на статую Будды. Не знаю, за счет чего, но подать ряд образов устаревшего служения Ганину удалось очень ярко. За несколько секунд от вида всего этого старья становилось тошно. И вот, на дне одряхлевшего христианства и сопливого хипповского буддизма, внезапно, с засветкой, проступало изображение мужчины из последнего ролика весенней коллекции Boss Hugo – серый плащ, белая рубашка, пронзительный взгляд.

Квинтэссенция нового мессианства, экстаз распознать самого себя под плащом мессии. Ему как-то удалось схватить сущность новой европейской духовности: все наши старые культуры на фоне уверенного в своей миссии мужчины-пророка Boss Hugo выглядели не то чтобы недостаточно привлекательными или недостаточно брендированными, но именно недостаточно духовными. Одного просмотра ролика хватало, чтобы понять, где сейчас живет бог. И где сейчас находится дом бога (в Гелиополисе, Вильнюс). Человек, который никогда не пробовал мову, не был бы способен создать нечто, от чего за пятьдесят секунд motion по телу пробегала дрожь.

Я никогда так не работал – на основе уже готового материала. Обычно мы садились и вместе с дизайнером вырабатывали концепцию, которую он визуализировал, а я подбирал текст. Но произведение Ганина было настолько сильным, что я забыл про любые претензии и пожелания по оптимизации нашего creative duo. К тому же дополнять это текстом явно не требовалось. Нужен был только финальный слоган. Который родился сразу же, автоматом, на волне моего восхищения. – Хорошо, – сказал я. – Текстом я бы подкрепил коннотацию с автомессианством. Тут мне хотелось его подколоть и заодно еще раз проверить. Поэтому я написал мой motto сначала по-английски: «And the Savior shall come». А потом перевел на русский, якобы со случайно ошибкой: «И придет Збавіцель». Я посмотрел ему в глаза. Он все понял и усмехнулся. Стер бэкспейсом «Збавіцель» и написал «Спаситель». Сделал это быстро, чтобы программа не успела засэйвить этого «Збавіцеля» и через сеть отправить жалобу куда нужно.

Мы еще раз посмотрели ролик вместе. Мой слоган подчеркивал его основную идею. Видеоряд же доносил до человека, который ищет бога, что бога сейчас искать надо прежде всего в бутике, а потом – в зеркале, отражающем тебя самого в рубашке из новой коллекции. Арт-директор был доволен, владельцы гиперхрама выдали нам с Ганиным спецпремию. Что бывает очень редко, потому что заказчик сейчас пошел жадный и деньги любит больше, чем людей, которые ему эти деньги помогают зарабатывать.

Что было дальше? Нет, мы не бросились друг другу в объятья, будто два престарелых гея, не побежали по ромашковым лугам вместе употреблять запрещенные тексты. Почему я не сделал первый шаг еще тогда? Потому что есть одно правило, которое за два года употребления усвоит любой наркот. Правило такое: не думай, что у тебя есть друзья. Друзей у торчка нет. Любой человек, которому ты случайно или осознанно откроешься, может завтра сдать тебя «госам», как китайский бомж ПЭТ-бутылку. Даже если он сам – наркот. И тем более, если он сам – наркот. Тем, кто подвел под срок друга – самим скостят срок. Такое вот сволочное правило. Но кто сказал, что это не сволочной мир?

Поэтому мы не выходили на контакт. Только переглядывались, посмеивались, перемигивались. Он же – чем дальше, тем больше оговаривался. Возникало ощущение, что Ганин только на мове и читает, что он даже уже думает на мове. Множество раз на креативных штурмах он прокалывался, произнося, например, «як» вместо «как», «гэтым» вместо «этим», «иншая» вместо «иная». «Подпись» у него была мужского рода и с твердым «с». Особенно выдавали его ударения и всегда твердый звук «р». «ГавОрым» вместо «говорИм» – самый распространенный косяк. Оговорочки, оговорочки – никто, конечно, ничего не замечал, потому что директорат состоял из китайцев, которым – что русский язык, что мова – одинаково варварский диалект. Остальные думали: какая творческая натура! Слова по-русски правильно сказать не может!

Все решил один наш совместный заказ. Может быть, самый странный в моей жизни. Чтобы ввести в курс дела, нас вызвал к себе сам исполнительный директор агентства. Он поил нас зеленым чаем, угощал покупными ватрушками с бобами, врал, что ватрушки испекла его жена, расспрашивал, как у нас дела и когда мы собираемся в отпуск (наши заявления на отпуск он сам же недавно и завернул с комментарием: «Очень много для вас работы»). По всему было видно, что заказ важный. «Понимаете, коллеги, – объяснял он, продолжая обходить суть, – получить такой заказ – исключительно почетно для любой креативной группы. От такого заказа до премии за духовное возрождение – буквально один шаг». «А от кого заказ?» – спросил я, потому что Ганину как всегда все было фиолетово – и от кого заказ, и какие у них пожелания – получив письменное «тэ зэ», он погружался в мир чистого креатива.

«От Госнаркоконтроля», – ответил наш директор, и мы с Ганиным обомлели. Я ощутил, что Ганин буквально перестал дышать. Какое-то время он таки сидел, не дыша, пока я не переспросил у директора: «А почему вы к нам с этим обратились?» – у меня возникли разные параноидальные мысли, я бы сказал, даже целая сеть параноидальных мыслей.