Текст книги "墨瓦 Мова"

Автор книги: Виктор Мартинович

Ну конечно: они зашли в кабинку, увидели какого-то чудака, который с полностью отсутствующим видом стоит в углу, решили, что я – то ли охранник, то ли клинер, короче, тот, кому нужно платить, чтобы воспользоваться WC, сделали свое темное дело и вот сейчас как законопослушные буржуа протягивали деньги. Я быстро нашелся:

– Для китайцев бесплатно, – и тут только заметил, что брюки на мне расстегнуты, рубашка выправлена, а ремень вовсе исчез.

Что касается черноволосой девушки, моей проводницы в мир мовы, то ее нигде не обнаружилось. Более того: я ее больше никогда не встречал. Она исчезла, оставив мне в качестве прощального подарка легкую форму gonorrhoea, вы уж простите мне мой греческий. Эту болезнь я вылечил антибиотиками за три дня. Чего нельзя сказать о хандре, которая вынуждает меня искать отсутствующий смысл жизни в кайфе.

Барыга

Мне нравится, как выглядит Великая Китайская стена со стороны Тересполя: серый бетонный монолит до самого неба, как будто вздыбилась сама земля. Днем она похожа на вал гидроэлектростанции, который перекрывает бескрайний водоем, – может быть, какое-то море. Ночью она подсвечена через каждые пятьдесят метров и больше напоминает стандартное двадцатиполосное шоссе, которое вдруг поднялось и стало на ребро.

Говорят, что когда-то стена пролегала по центру Берлина, но это очевидная глупость: где Китай, и где Берлин! Кто его знает, я не очень интересуюсь историей, но слышал, что примерно тогда же Европу захватило татарское иго. Может быть, они и построили стену, чтобы покой Поднебесной не нарушали западные варвары.

Больше всего меня впечатляет ощущение разлома реальностей. По эту, польскую, сторону – нищая мультикультурная Европа, по ту сторону – сытый, благополучный, моноэтнический Китай. Тут, по большому счету, можно все. Там, по большому счету, почти ничего нельзя. Но мне все равно больше нравится там – среди сухих лугов, промерзшей земли, статуй Мао и людей в форме. Может быть, потому, что я там родился?

Польские пограничники никогда не шмонают. Им в принципе, кажется, все пофиг. Особенно когда выезжаешь из Европы. Ну что из нее можно вывезти ценного?

Поезд, как всегда, остановился у самого подножия стены, на последних метрах европейской земли. Я вышел подышать, после пива сильно колбасило. Голова была тяжелой, как будто в нее накидали битого стекла из-под пивных бутылок. Тут уже было морозно: октябрь как-никак. Я быстро натянул свитер и обернул шею шарфом.

– Шито тут стаишь? Шито не знаишь, шито нильзя тут стоять? – обратился ко мне пограничник-таможенник в форме, с арафаткой на шее. Турок? Египтянин? Европеец! – Нильзя выходить из поизда во время досомотыра. Вот ошитырафую сычас!

– Салям алейкум! – ответил я ему с широкой улыбкой. Фиг ты оштрафуешь человека, который с тобой здоровается: это харам.

– Алейкум асалям, – хмуро откликнулся он и сделал жест рукой: мол, иди давай, не зли Аллаха.

Я пошел за ним в вагон, где он быстро стукнул мне штамп «Тересполь». Весь досмотр на польской стороне длился не больше 15 минут: наверное, пограничники спешили на ночной намаз Ишу. Поезд вздохнул, раскатисто лязгнул железом и тронулся прямо в стену, быстро набирая скорость. Человеку, который никогда не пересекал границу в Тересполе, могло бы показаться, что сейчас локомотив врубится в бетон. Но когда до мрачного железобетонного монолита оставалось несколько метров, заметен стал узенький тоннель, в который мы нырнули и помчались внутри самой стены, под полукруглыми сводами, подсвеченными унылыми желтыми фонарями. По сторонам поезда побежала колючая проволока с объявлениями по-русски и по-китайски. Здравствуй, Родина!

Глубоко в стене (какая же она толстая!) поезд завизжал тормозами и начал сбавлять скорость. Черт его знает, почему они всегда летят на такой скорости – может, для того, чтобы какой-нибудь нелегальный мигрант из какой-нибудь нищей Швейцарии или Франции не пробился на территорию нашей родины, соскочив с поезда. Тогда получится, что народ понапрасну тратил свои силы, строя эту стену.

И тут мне в голову пришла мысль. В принципе, китайцы – люди не злобливые и подляну кидать не будут, если у них нет в этом личной заинтересованности. Но зачем я пел соловьем, что меня никогда не поймают? Зачем изображал гусара его величества императора Цинь Шихуанди? В том смысле, что любой из моих случайных собеседников – а сколько же их было? Два? Кому еще я плел про мою неуловимость? Водителю такси? Или ему – нет? Так вот, любой может позвонить по номеру телефона доверия и рассказать про лаовая, который щемится в Поднебесную со ста дозами: это, наверное, месячная норма отлова наркотрафикеров на переходе у Тересполя. Кажется, за такой звонок предусмотрено вознаграждение. Или нет? Если вознаграждение есть – мне хана, потому что китайцы выгоды не упустят.

Нет, ну понятно – перебрал с пивом, которое очень хорошо развязывает язык. Но тут не шуточки. Сто доз! Никакой суд не поверит, что это для личного употребления. Быстро пробежал проводник, роздал всем красные бумажки, где на шести языках сухо сообщалось:

«Союзное государство Китая и России предупреждает о смертной казни за ввоз и хранение объектов, предусмотренных ст. 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель».

У меня «объектами, предусмотренными статьей 264» забит весь рюкзак. Ну хорошо, говорят, в последнее время трафикеров и дилеров не расстреливают. Но в самом лучшем случае – 10 лет тюрьмы. Блин, чем я думал? Почему не позволил старику их хотя бы упаковать? Зачем этот героизм? Кому я что хотел доказать? Тому старику? Так он про мою смерть даже не узнает!

По полу застучали кованые ботинки пограничников. Как всегда, их набежало не меньше двух взводов: сразу видно, что тут серьезные люди, не то что в Европе.

Сейчас запищат сканеры. Обычно когда пищит сканер, трясут всех, кроме меня. Потому что у меня голубые глаза и тип личности – Marks&Spenser с легким флером Hilfiger. Потому что у меня лицо отличника. Но сейчас мое лицо отличника перекошено страхом, а по лбу ползет струйка холодного пота. Кстати, почему сканеры не пищат, почему? А, понятно почему, они распознают, когда написано печатными буквами, даже когда они – разных размеров, а старик рисовал кистью, это может меня уберечь.

Двери купе с лязгом открылись – офицер, типаж Absolut Vodka, быстро осмотрел публику – двух вьетнамцев, одного подозрительного немца и потного меня.

– Ты и ты – из поезда с сумками на досмотр, – тыкнул он пальцами в немца и в меня, и небо упало мне на плечи.

Сейчас – все. Сейчас – уже не пронесет. Офицер-контролер заглянет в мой рюкзак, вытянет правой рукой китайский кольт, а левой нажмет на кнопку рации и сообщит: «Внимание! Дилер!». После этого завизжит сирена, всех в вагоне положат лицом в землю и будут шмонать, распарывать швы на одежде, разбивать пуговицы, чтобы удостовериться, что я не успел никому ничего передать. Это я уже видел. Как и обреченное выражение лица человека, которого задерживали. После этого – отстойник таможенного пункта, неделю-две в СИЗО до суда, после – приговор и тюрьма. Или что-то значительно худшее.

Так, стоп. Есть еще один вариант. Взятка. Я закинул рюкзак на спину, достал из кармана и пересчитал: пятьсот евро, тысяча юаней. Кажется, премия таможеннику за отлов буйного дилера – раз в пять выше. Мне – хана. На ватных ногах я выпрыгнул из вагона. Тут стояла большая очередь. Включился дополнительный свет – прожекторами прямо в лицо, чтобы было видно каждое движение. Рядом с каждым вагоном стоял стол, за ним – офицер-контролер, который ведет досмотр. Из репродукторов зазвучало объявление на всех официальных языках Поднебесной. Интонация дикторши была траурной и торжественной, как на похоронах.

– Уважаемые пассажиры! Пограничный комитет и Госнаркоконтроль Северо-Западных территорий приветствуют вас в союзном государстве России и Китая. Просим вас выстроиться в шеренгу и подходить к офицеру-контролеру по одному. Будьте бдительны, сохраняйте порядок и тишину.

Что же это такое? Что же это? – думал я. Сколько лет возил, ни разу не то что не словили – не заподозрили даже! Другие барыги чего только не выдумывали! И суппозитории со стаффом в задний проход запихивали. И глотали капсулы со свертками. И вшивали в одежду. И вот все равно: одного за одним нашли, отследили, закрыли, все сидят. Потому что как ты ни выкручивайся, все равно у тебя будет выражение лица контрабандиста.

Очередь двигалась быстро: рядом с досматривающим лежал сканер, но он, кажется, более внимательно всматривался в глаза пассажиров, чем в их багаж. Внезапно передо мной втиснулся тот подозрительный вихлявый немец. Спешил куда-то мужик, не иначе. Тип личности – Doppel Hertz, твидовый пиджак в клеточку, вельветовые брюки. Говорю же – немец. Вот он уже около досмотрщика. Тот попросил:

– Откройте сумку.

Немец, конечно, ни бум-бум. Стоит, немного испуганно улыбается. Сумку (Picard из красной кожи) держит в руке. А ее, между прочим, на стол нужно поставить. Офицер-контролер повторяет:

– Мужчина, расстегните сумку!

Ноль реакции! Контролер понимает, что перед ним – обычный безголовый западный турист, пытается объяснить, но поскольку языкам их не учат (что это за офицер, который иностранные языки знает?), видит только один способ объяснить: повторять громче и медленней:

– СУМ-КУ! ОТ-КРОЙ-ТЕ!

Немец, наверное, окончательно запутался, он поворачивается ко мне за помощью. Наверное, со стороны выглядит так, как будто мы знакомы. И даже работаем вместе. Я пробую вспомнить что-то на иностранном языке, и в голову приходят слова из школьного английского:

– Опэн! Опэн давай! – тут контролер пронзает меня быстрым взглядом. Кажется, он за долю секунды успевает меня оценить, по-своему понять и увидеть.

– А! Опэн май бэг? – удивляется немец. Это же так сложно догадаться, что на пункте досмотра сумок его просят показать сумку. – Данке! – говорит он мне.

– Ауф фидерзейн! – отвечаю я ему единственным немецким словом, которое помню. Кажется, оно означает «не за что».

Бюргерчик быстро бежит к поезду, а я делаю шаг в сторону офицера и даже не успеваю испугаться того, что вот он, тот самый момент. Как-то отвлекся я из-за этого немца от того, что сейчас меня вязать будут. И вот тут, за секунду до ареста, ощущаю абсолютный покой – как будто кино смотрю. Меня нет. Я зритель. А офицер мне бормочет:

– Давай, давай, проходи, парень, к своей немчуре! Нашел же работу – немцу переводить.

И машет рукой – давай, иди отсюда! Я открываю рот, чтобы сказать, что меня направили на индивидуальный досмотр, и даже успеваю что-то промычать, как он:

– Не задерживай! У меня вообще-то очередь! Вали давай!

И я – прохожу, сначала неуверенно, а потом – быстро, понимая, что вот оно – чудо. Снова пронесло!

Я вернулся в вагон, упал на обшарпанный дерматин сидения, щелкнул тумблером лампы и улыбнулся, глядя перед собой. Когда-нибудь меня возьмут. Но не сегодня. И уже это – повод для короткого мгновения счастья. Губы снова расплылись в спонтанной улыбке. Немец, который наблюдал за мной со своего места, наверное, подумал, что я улыбаюсь тому, что мне было приятно ему помочь. Дурак! Кажется, тот тип счастья, который я ощущал сейчас, совершенно незнаком представителям его цивилизации. Они не могли бы жить с осознанием того, что завтра тебя возьмут. А если не завтра – то послезавтра. А мы с этим живем. Все мы. И при этом мы счастливы. Счастливы на одно мгновение, потому что через минуту счастье утонет на дне мрачных мыслей или неоправдавшихся надежд. Но в этом и есть чудо счастья, что оно всегда – на секунду. Моргнул – и его нет. А поэтому надо не моргать как можно дольше.

Джанки

Как вы уже догадались, я интеллектуал.

Во-первых, в отличие от большинства моих современников-хомячков, которые ничем кроме шоу «Веселые коты» или «Полный Писец» с Сергеем Писецким в сетевизоре не озабочены, я много где учился. И почти все, где учился, закончил, if you know what I mean. Имею научную степень по гуманитарным наукам, полученную в престижном университете Среднего Китая.

Во-вторых, я не питаю иллюзий по поводу той жопы, в которой живу.

В-третьих, я постоянно занят интеллектуальной деятельностью. Это значит – временно безработный. Быдло ходит на работу с девяти до пяти, я много учился для того, чтобы быть хозяином самому себе. Я иду в офис, ослепляю там всех:

– манерами;

– дипломами;

– владением языками.

Делаю рывок, за несколько месяцев зарабатываю себе на пропитание на ближайшие года два и ложусь на дно заниматься интеллектуальной деятельностью. Когда деньги на еду (и наркоту) кончаются, снова иду в офис. Pour fair confession[7]7
  Честно признаться (фр., с ошибкой).


[Закрыть], последним местом моей работы была раздача листовок косметического молочка для ног после бритья L'Etoile перед входом в гипермаркет «Евразия» – но это исключительно потому, что я не хотел обременять себя долгосрочными полугодовыми контрактами с каким-нибудь офисом. Я стоял, жарило солнце, ко мне цеплялись прохожие, которым казалось смешным, что такой зрелый мужчина занимается работой для студентов, а я думал: «Диоген бы мной гордился!»

К сожалению, у меня быстро кончился запал философичности: листовки отправились в мусорный бак, а я – домой, а окончательного расчета от этих баранов получить так и не удалось. Но это не так важно: мой золотой запас без проблем обеспечит автономное существование державы моего духа на протяжении еще нескольких лет даже в условиях отрицательного сальдо внешнеторгового баланса. Идея с косметическим молочком с самого начала была утопической: невозможно стебаться над быдлом и обслуживать его одновременно. Ну, или, скажем так: не с моими нервами.

Ну да, нервами. Потому что перед тем, как буклеты отправились в мусорный бак, а я – домой, мне пришлось дать в ухо одному особенно доставучему подростку. Он что-то сказал, что – не помню, а может, и помню, но не хочу пересказывать глупости. Они же думают, что когда человек в фирменной одежде L'Etoile, то его как бы нет, он раб корпорации. И над ним можно издеваться столько, сколько их гангстерской душе угодно.

А я как-то сразу ввалил ему в голову, особенно не разбирая, куда бью. Удар сбил его с ног, брызнула кровища, я как ее увидел – как-то очумел немного. Уселся на него сверху и начал со всей силы пробивать ему грудину: су-ка, по-шу-ти тут еще на-до мной! Прибежала охрана, милиция, меня задержали, в наручники, в участок. Там – вытряхнули все из моих карманов, и как же было хорошо, что с собой – ни сверточка, ни листочка. А вот если бы они домой с обыском нагрянули – вот была бы им радость! На тот момент там была просто наркоманская Royal Treasury!

Короче, суд решил, что подросток меня спровоцировал, учел отсутствие у меня судимостей и – о чудо! – решил обойтись без обычной в таких случаях психоневрологической экспертизы на предмет употребления объектов, предусмотренных статьей 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель. Так меня закрыли на 15 суток административки, и я изрядно истосковался по мове, пока спал на деревянном настиле рядом с бомжами.

Ну вот, сейчас история моих взаимоотношений с работодателями выглядит более полной. И опять же, не надо меня жалеть, жалейте себя! Понимаете, есть люди, каждая идея которых может быть понята сразу на нескольких уровнях. Вот вам подсказочка. Внимание! Интертекст!

«Еще в юности узнав, что Мигель де Сервантес, который так прославил Испанию своим бессмертным «Дон Кихотом», умер в бедности, а Христофор Колумб, который открыл Новый Свет, умер не только в бедности, но и в тюрьме, – я настойчиво порекомендовал сам себе заблаговременно позаботиться о двух вещах: первое – постараться как можно раньше отсидеть в тюрьме. Это было исполнено своевременно. Второе: найти способ без особых проблем добывать деньги. Это тоже было исполнено. Самый простой способ избежать компромиссов из-за золота – это располагать им. Когда у тебя есть деньги, любая «служба» теряет всякий смысл. Герой нигде не служит! Он полная противоположность слуге! Как заметил каталонский философ Пухольс: «Величайшая мечта человека в социальном плане есть священная свобода жить, не имея необходимости работать».

Это – из «Тайной жизни Сальвадора Дали, написанной им самим». Вспоминайте эту цитату, когда вам будет хотеться меня пожалеть. Пускай она будет той пирсовой интепретантой, которая поможет вам меня понять.

Барыга

По стекляшке «Минска-Центрального» гуляли сквозняки и летали толстые голуби. Родина встретила меня мутным призраком башен «ворот города», которые через вокзальное стекло выглядели так, будто я смотрел на них изнутри немытого граненого стакана. Это древний вокзал, который уже начал растрескиваться и крошиться, был построен еще до Великого Объединения. Он напоминает не то хрустальную вазу, не то пивной бокал, где по ошибке завелись и живут люди.

На выходе из поезда мальчик-попрошайка за один юань вручил мне предсказание судьбы – я развернул бумажку быстрее, чем понял, что в китайские предрассудки я не верю – мне больше нравится просвещенная европейская шопинг-духовность. На бумажке было написано по-русски, но заметно, что китайцем: «Ожидайте неожиданностей». Ну, с ума сойти просто! Как можно ожидать неожиданностей?»

После бессонной ночи по спине пробегала нервная дрожь, с голодухи сводило живот. Я постучался в ресторан «Созвездие», но он был закрыт – он всегда закрыт. В этом крыле здания размещался туалет, поэтому в воздухе стоял запах мочи и хлорки. Именно этот амбре, а не романтический аромат «лесов и озер» из рекламы является нашей визитной карточкой. Мне одному кажется, что если говорить про основы бытия, то тут никогда ничего не меняется? Как будто время стоит на месте?

Я пристроился к очереди в киоск, который торговал разнообразным пищевым мусором: вялая бледная женщина, будто выкристаллизовавшаяся из туалетного аромата, с отвращением подавала клиентам еду и напитки. В витрине, за которой она копошилась, виднелась братская могила сосисок в тесте (они выглядели настолько плохо, что, казалось, сейчас превратятся в зомби, встанут и начнут сомнамбулически разгуливать по витрине, натыкаясь на златки, холодные котлеты, бутылки с водой «Трайпл» и спотыкаясь о беляши). Тут были и чебуреки, шашлык, и яичная лапша с синтетическим мясом и кетчупом. Я купил чебурек: тесто не портится, а начинку можно и выбросить. Укусил несколько раз и не смог проглотить: чебурек был из резины, не иначе. Хотя – это не та «неожиданность», которую я не мог бы предвидеть.

Я достал телефон и набрал номер Ирки. Она ответила, заспанно и равнодушно:

– О, привет.

– Привет! – подхватил я бодро. – Я приехал! В Минске уже!

– А ты куда-то уезжал? – безразлично удивилась Ирка.

– Ну да, помнишь, я на прошлой неделе, когда виделись, говорил, что еду! В Варшаву!

Ирка подумала несколько секунд.

– А ты мне купил что-нибудь?

Черт, почему я должен был покупать что-то человеку, который даже не помнит, что я куда-то уезжал?

– Да ты же не просила! А что тебе нужно купить?

– Ну, шарфик, – судя по звуку, Ирка потянулась. – Или сумочку.

– Ирка, я тебе тут шарфик куплю!

– Не, – Ирка вздохнула. – Тут я и сама могу себе шарфик купить.

– Ирка, слушай, сегодня – вторник!

– Ну! – согласилась Ирка. – Вторник!

– А мы же во вторник встречаемся! Ты помнишь?

– Да. Помню. Встречаемся.

Она замолчала. Возможно – заснула. Восемь утра – очень рано для Ирки.

– Так ты приедешь ко мне?

– Не знаю, – она зевнула. – Может, я работаю сегодня.

Ирка работала продавщицей в универмаге «Беларусь» и доучивалась на вечернем. У Ирки были большие карьерные планы: она мечтала стать администратором, а образования (торговый техникум) не хватало. Временами у меня появлялось ощущение, что на самом деле она мечтает совсем об ином: успешно выйти замуж и уехать в нефтяные районы Среднего Китая, туда, где жизнь, культура, цивилизация. Но такие мысли приходили ко мне, только когда я был подавлен или плохо выспался. Вот как сейчас.

– Ирка! Мы же потому и встречаемся во вторник, что у тебя выходной!

– Да? – она задумалась. – Ну да!

Еще минута, и она спросит, как меня зовут. Главное, что мне абсолютно нечего ей предложить. Я – не тот состоятельный жених, который может вывезти ее в Китай. А шарфика я ей не купил. И зачем ей со мной встречаться? Только потому, что я «прикольный», как она сказала в наш первый вечер?

– Хорошо. Я приеду.

– Спасибо, Ирка!

На душе стало легче. Хотя нет. Не стало. Однажды после такой же беседы она лениво затянет: «Знаешь… Нет… Я сегодня занята… Я иду на йогу… Давай в следующий вторник». А в следующий вторник – просто не возьмет трубку. Так уже было. И это – нормально. Просто я слишком сентиментальный.

Я вышел из вокзала, меня обдало ледяным ветром: казалось, сколько там до той Варшавы, но климат тут принципиально иной: октябрь солнечный, но ледяной, желтая листва, шелестя, летит по тротуарам, а в высоком небе с такой же скоростью бегут в теплые страны последние летние облачка.

Я живу в историческом центре в Зеленом Луге. Но пешком с вокзала туда не добраться, нужно садиться на Октябрьской на маршрутку. От холода меня колотило, я натянул на себя все немногочисленные теплые вещи, которые у меня были, накинул обе шлейки рюкзака – он вообще очень помогает в мороз, потому что бережет тепло спины, работает как дополнительная одежда. Рюкзак у меня хороший, фирменный, North Pole. На нижней шлейке – дополнительный замочек для лучшего прилегания. Я застегнул его, ощущая, как ноша удобно легла по спине – сейчас на ходу разогреюсь.

Я включил плеер с Random Access Memories древней группы Daft Punk – я обычно слушаю их, когда мне грустно. Они создавали музыку в другое время, о них совсем бы забыли, если бы не FJ Beijing, который очень удачно их финализировал в прошлом году в стилистике Chinese Dance Sensation. Звуки Минска исчезли, а с ними исчезла и грустящая часть меня: я вышел на Кирова и побрел вдоль проезжей части, рядом с авто и мотоциклами. И вот мне интересно: что бы они все сделали, если бы я шел навстречу транспорту? Что бы они придумали?

Дальше опишу само происшествие: я обогнал полного русского в макинтоше, черепаховых очках и котелке (пижон был с тросточкой!), прошел буквально метр, и что-то сильно шарахнуло мне по спине. Какая-то невероятная сила почти приподняла меня над тротуаром, а потом рванула вперед так, что я клацнулся зубами о землю и проехался несколько метров на животе. Параллельно что-то со всех сил лупануло меня по ушам, вызвав резкую боль: я быстро сообразил, что это от сильного толчка у меня беспощадно, по живому, вырвало наушники. Музыка пропала, вернулись окружающие звуки, и первым был лязг, будто кто-то драл напильником по железу. Я поднял голову и увидел того состоятельного русина, который возбужденно бил тростью по асфальту и кричал мне:

– Смотри, что делают! Что творят!

Он поднял трость (черное дерево, слоновая кость, серебряные элементы) и ткнул ей в какой-то шламамбер, который возник на дороге. Я встал на ноги и понял, что вызвало этот металлический звук: бочком на асфальте лежал мотоцикл Honda Shark, за ним тянулся шлейф пластмассы и оторвавшихся от столкновения с землей запчастей. Вокруг него уже суетились два китайчика, тип личностей обоих – Adidas Basics, но одеты были в черные костюмы. Один из них завел мотоцикл, другой вскочил ему за спину, мотоцикл рванул с места, и буквально в последнюю долю секунды пассажир подхватил с земли (вероятно, чтобы не оставлять улик) что-то длинное, какую-то палку или… О! Так это же удочка для ловли рыбы. Подняв, он держал ее вертикально, чтобы не мешать движению, и начал быстро складывать ее коленца. Номеров на мотоцикле, конечно же, не было.

– Не, ну ты прикинь! Я такое только по визору видел! – кричал русин. – Удильный грабеж!

Я тем временем начинал понимать, что случилось. Открыл замочек (если бы не он, злоумышленники точно скрылись бы с моей ношей на удочке!), снял шлейки рюкзака и обнаружил на нем огромный рыболовный крючок-тройник – он глубоко засел в ткани, на каждом из его лезвий была пластинка, которая не позволяла нанизанному сорваться. На крючке был завязан сильный и сложный узел – леска оборвалась у самого цевья, рядом с проушиной.

– Ты смотри, какой крюк здоровенный! На акулу! – удивлялся русский.

– Нет, такие можно и в Минске купить! Они для сома или для щуки, – подошел полюбопытствовать какой-то любитель рыбалки.

Русак с сомнением посмотрел на саквояж Salvatore Ferragamo из кожи аллигатора, который держал в руках.

– Странно, что они напали на тебя, – сказал он.

Я сморщился – от боли в ушах, колене и лбе. Но русский подумал, что обидел меня своими понтами.

– Нет-нет, я не в том смысле, что у тебя рюкзак. А в том, что рядом был я – лопух с сумочкой в руках. Выхватили бы – я бы и ойкнуть не успел! – вот же деликатный человек! Таким образом он галантно обошел тот факт, что одна его «сумочка» выглядела дороже всего меня целиком, даже если меня продать на органы.

– Ты, может, ушибся? Может, «скорую» вызвать?

– Нет, все нормально, спасибо!

Ага, «скорую»! Ты еще милицию вызови, чтобы она мне рюкзак расстегнула, потому что так удобнее крючок доставать.

– «Рыбак» тем временем внимательно всматривался в приспособление.

– Странно. Узел не по-нашему завязан. Обычно просто петельку делаешь и через нее леску пускаешь – этому любой местный рыбак тебя научит. А тут – что-то другое. Может – морское?

– Опять китайцы балуют, – вынес приговор русский.

Рыбак легким движением руки снял крючок с рюкзака и зачарованно держал его в руках.

– Оставьте себе, – предложил я. – Может, распутаете узел, и он окажется более надежным, чем наш. Хоть какая-то польза от случившегося.

Мы попрощались и разошлись каждый по своим делам: любитель рыбалки – учиться вязать узлы у китайцев, русин – рассказывать друзьям, как чуть не стал жертвой грабежа, я – ждать Ирку, которой даже про этот случай не расскажешь, потому что ей будет неинтересно. Хотя эта ситуация, если бы мне удалось привлечь внимание Ирки больше чем на две минуты, показалась бы ей хорошей иллюстрацией к современной модели отношений между людьми, модели, в которую она верит и которую считает нормальной. Мы общаемся только тогда, когда нас что-то связывает. Как только удивление от происшествия прошло, а крючок из рюкзака был извлечен, каждый пошел своей дорогой. И это нормально. Просто я слишком сентиментальный.

Джанки

А сейчас поговорим о главном. Где купить?

Вариант для дебилов. Цыгане на Ангарской. Точку на Ангарской знают все. Нужно подойти к большому кирпичному забору, нажать на пимпочку видеодомофона. Несколько минут ответа не будет, но не ковыряйтесь в носу: они вас всей семьей рассматривают на мониторе и решают, заслуживаете ли вы их высокого барыжного доверия или нет.

Если жажда наживы победит паранойю, оттуда спросят мужским басом: «Тебе чыво нада?». Не вздумайте шепнуть: «Мовы». Они не только не откроют, но и вызовут милицию, которая в этом районе в значительной степени работает на них. Нужно с уверенным видом сказать: «Я по объявлению, за старым унитазом». Кто этот «унитаз» придумал, не знаю, более подозрительной глупости выдумать невозможно. Потому что когда человек стучится в дом «за унитазом», а выходит из дома без унитаза, естественным образом возникает желание узнать, что же он приобрел вместо унитаза?

Вам откроет подросток, который уже тут, за забором, спросит: «Сколько?».

Я не рекомендую покупать более трех свертков. Я в принципе не рекомендую покупать у цыган. Помните о том, что начиная с десяти доз на вас распространяются «особо крупные размеры», вы превращаетесь в «дилера» и теоретически подпадаете под смертную казнь. Так вот, вы скажете: «Три свертка». Он повернется к окну и покажет три пальца. Через минуту на пороге появится полная женщина в длинном черном платье. Мужской бас принадлежит ей.

Она улыбнется вам искусственной улыбкой (а кто вообще будет искренне улыбаться наркоману?), протянет пареньку в сжатой ладони то, за чем вы пришли. Начнется торговля.

Цыганам свойственны три вещи.

Первое: они безбожно задирают цены.

Второе: они с наслаждением толкают fake.

Третье: когда они все-таки продают настоящий staff, его качество – за плинтусом.

Помните, что мова бывает трех видов:

A) выписки от руки из старых книг – листочки небольшого размера и со слабым психоделическим зарядом. Фрагментик с четырехстрочием, один абзац прозы, несколько предложений, которые неведомо откуда взяты и непонятно о чем повествуют. Чем больше незнакомых слов, тем сильней эффект, почему так – никто не знает. Как вы понимаете, научных исследований влияния мовы на подсознание никто не проводил, потому что интеллектуалов среди употребляторов не много, и вообще я подозреваю, что интеллектуалов таких – только я один. А офисным тупарям лишь бы ширнуться. Никаких записей они не ведут, потому что это небезопасно, а быдло не рискует без profit для себя. Такие записи (включая мой дневник) могут быть прямым доказательством отношений с запрещенными субстанциями. По мере употребления незаметно для себя запоминаешь значительную часть слов, которые встречаются чаще других. Таким образом, ширнуться становится значительно сложней: необходимы большие дозы или более изящные фрагменты с определенной лексикой. И нет, конечно же, нет! Человек НЕ МОЖЕТ написать фрагмент на мове сам и сам же от него проторчаться. Но есть легенда, что где-то, возможно, за границей, существует секта, которая прямо сейчас, в наши дни, создает новые тексты для торча. Но я в это не верю. Это – такие же глупые россказни, как и байка про Элоизу – загадочную даму, которая якобы контролирует всю наркоторговлю мовой из глубин минского чайна-тауна. Ее никто не видел, не видели и тех, кто видел ее. Но идиоты верят.

Так вот, честная цена этих коротеньких и простеньких выписок – от 50 до 100 юаней. Такие держат от двух до шести часов. Так некоторые торговцы даже этот basic впаривают за 200, но на то и опыт, чтобы не порождать избыточный спрос.

B) Bторой вид – ручные выписки большего размера или эффекта. Как вы понимаете, мова – не стиральный порошок Tide, а ваше подсознание – не белье. Тут подход «чем больше порошка – тем больше пены» не канает. Есть особая категория мова-фрагментов, которые забирают глубже, потому что слова там поставлены в каком-то особенно удачном порядке. Ну вот, например, когда я работал в рекламном агентстве и денег было как стирального порошка, я купил за пятьсот юаней этот коротенький шедевр, очевидно – перевод китайской средневековой поэзии:

 
Помню – хлопчыкам маленькім
Падабаў я зелень ніў
І на пожні, каля рэчкі,
Матылёў лавіць любіў.
Так у гульнях і забавах
Дзень за дзень міналі ўсьлед,
А ў ночку на Купальле
Ў лес шукаць бег агняквет.
А цяпер, калі шукаю
Праўды, шчасьця для людцоў,
Ці не тое ж дзіцяня я,
Што лавіла матылёў?[8]8
  На самом деле Вл. Жилка, “Матылі”


[Закрыть].
 

Я был тогда в плане употребления мовы еще очень неопытен, встретился с барыгами и побежал в ближайший парк, на Бангалор, побыстрей вмазаться. Потому что очень боялся наркоконтроля. Я сел на скамейку, развернул бумажку, перечитал фрагмент и не успел даже спрятать ленту со словами, как после фразы «Ці не тое ж дзіцяня я…» – парк, скамейка, дорога, видная сквозь деревья, сами деревья – все это рассыпалось, превратилось в бабочек, которые вспорхнули и разлетелись в стороны, как будто саму реальность кто-то вспугнул!