Текст книги "墨瓦 Мова"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

«Галина! Галина!» – с улицы слышны крики дяди Саши.

На площадке между первым и вторым этажами – пожарный в полной амуниции, в оранжевом термокостюме и с закопченными баллонами. Он устало прислонился к стене. Говорит в трубку: «Нет, ну я же видел. Я видел, как выглядит взрыв бытового газа. Я видел. А тут – какая-то херня. Два наших чуть не сгорели. Херня какая-то. Полная херня. Струей под напором бьешь, а оно водой не сбивается. Ну! Хер знает, что такое! И температура выше обычной, мы полчаса после ликвидации очага воду лили, чтобы железные конструкции в бетоне остудить, чтобы не поплавились. И искусственная вентиляция, потому что запах какой-то… Хер знает. Три квартиры, одна – в ноль, до коробки!».

Я поднимаюсь выше и вижу, что уголок Сан Саныча не тронут огнем, что Шишкин даже не закоптился, только листья растений пожелтели, увяли и поникли. «Га-ли-на! Га-ли-на!» – кричит на улице хозяин этого уголка. Вижу свою железную дверь, осевшую, с огромным пузырем посередине – то ли от взрыва, то ли от высокой температуры. Берусь за дверную ручку и с криком отдергиваю руку, потому что пальцы чуть ли не влипают в раскаленный металл. Замок выбит, я толкаю металлическое полотно ногой в промокшем ботинке, и оно медленно открывается.

Я вхожу внутрь, межкомнатных дверей нет, спеклась даже ДСПшная дверь в туалет. Стекла в окнах разбиты, и даже рамы выжжены, косяков не осталось. Луч фонаря высвечивает ровные прямоугольники в бетоне. «Галина! Галина!» – без окон крики дяди Саши исключительно хорошо слышны.

Каждый мой шаг по полу вызывает какое-то шипение – набравшие воды ботинки оставляют мокрые следы на бетоне, которые мгновенно испаряются. Наверное, тут все было залито водой, но вода быстро сошла вниз, а влага испарилась. В комнате не сохранилось даже остатков деревянного пола, а я все надеялся найти глобус, в который я, дурак, еще подумывал спрятать книгу. Нет и шкафа с одеждой – его просто нет, от него не осталось даже пепла! Ни полочек с сувенирами, ни обоев, ни дивана, ни антресолей.

Я завороженно зашел на кухню – тут, очевидно, был эпицентр, поскольку значительной части стены между моей и дядисашиной квартирой не было, бетон раскрошился, металлический каркас погнулся и прогорел. Через дыру я увидел, что на кухне дяди Саши горит свет, возможно, огонь там лютовал не так яро.

У меня же там, где раньше стояла газовая плита, – просто ничего больше не стоит, только черная поверхность бетонного пола. На месте холодильника – оплавленный сталагмит из железа, который продолжает источать жар. Двери балкона выбиты и повисли на ветвях соседней липы. Висят они почему-то вверх ногами, может, потому что от удара о перила их перевернуло. Что интересно, мой бардак на балконе частично сохранился, видна треснувшая от температуры банка, обгорелые останки старой табуретки. Я вернулся в комнату. Огонь уничтожил все мои журналы с распиханными по ним свертками мовы. Сгорели носки с заначкой в две тысячи юаней, хранившиеся в кокетливом комоде «Пинскдрев». Соответственно, сгорел и сам дубовый комод «Пинскдрев». – Га-ли-на! – срывающимся от горя голосом кричит Сан Саныч внизу. Куда, интересно, она пропала? Пожарный, кажется, сказал, что тушили тут часов шесть, не меньше. Где она может пропадать шесть часов? Я вернулся на кухню и проверил место, где спрятал книгу. Книга на месте. С ней все в порядке. Я улыбаюсь: все-таки я выбрал для нее самое надежное место на земле. В коридоре послышались шаги (я едва успел спрятать книгу туда, где она хранилась до этого). В квартиру по-хозяйски вошел мужчина в костюме Slonimskaja Fabrika и галстуке Eliz. В руке мужчина держал какую-то грязную тряпку. – День добрый, – сказал он и его металлический взгляд впился в меня. – Пройдемте со мной. – А что я сделал? – успел я спросить у его спины. – Ничего вы не сделали, – ответила спина безразлично. – На опознание. Паспорт с собой? Паспорт у меня был с собой. Мужчина через тряпку взялся за металлическую ручку двери Сан Саныча. Почему-то Сан Саныча. Она пострадала значительно меньше моей – в прихожей даже сохранились обои. Тлеет обувь. От высоких ботинок Галины идет дымок. Следователь проходит в спальню, приостанавливается. Тут стоят двое пожарных. Смотрят. – Вот. Ознакомьтесь. Внимательно, – говорит мне следователь. И кивает на какой-то большой почерневший рулон, наверное, дядя Саша собирался выбить ковер и свернул его. Я рассматриваю рулон. Черное, продолговатое. Дымится. Пахнет как-то странно. – Га-ли-на! – кричит дядя Саша во дворе. – Главное, понимаешь, он сюда уже заходил, – говорит один пожарный другому, и я уже начинаю понимать, ноги мои подкашиваются. – Зашел, посмотрел, говорит: «Нет, и тут ее нет». – Ну а ты бы узнал? Разве по этому можно человека узнать? Я смотрю на этот почерневший тлеющий предмет и начинаю различать руку. Ногу. Тут, наверное, голова. Прижатая к плечу. Почему-то. – Видишь, – тихо рассуждает один из пожарных, – к окну ползла. – Ну логично, что? Правильно ползла, – отвечает ему другой пожарный. – Задохнулась. Видишь, в плечо дышала. Может, руки уже не двигались. – Вы ее узнаете? – спрашивает у меня следователь. – Галина! – кричит мой сосед снизу. Я молчу, смотрю на это почерневшее нечто. Я ничего не могу ответить. – Пожалуйста, сконцентрируйтесь. Это процессуально важный момент, – настаивает следователь. – Можно я выйду? – спрашиваю я. – Позовите этого, – говорит следователь, кивая вниз, где надрывается Сан Саныч.

Возможно, скоро необходимость во мне для опознания исчезнет. И возникнет потребность в бригаде психиатрической «скорой помощи» для дяди Саши. Бреду в свою квартиру, механически открываю дверь за ручку, сильно обжигаюсь, она же раскаленная. Захожу. Прислоняюсь к теплой стене. Тетя Галя умерла. Надо позвонить Ирке. Но она просила ей не звонить. Нужно просто постоять вот тут, и все наладится. Потом снова провал. Потом… Я стою у той же стены, на улице светает. Где-то рядом ясно слышен медвежий рев, не прекращающийся, на одной ноте. Рядом со мной – интеллигентное лицо мужчины в очках. Он наклонился ко мне, внимательно смотрит в глаза. Он медленно, почти по слогам, что-то говорит мне, и его слова сливаются в одно, превращаются в фон, потому что я перестаю концентрироваться на том, что он говорит, а говорит он монотонно: – Вам не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Вам поставят новую дверь. Я психолог из Центра медицинской реабилитации при чрезвычайных ситуациях. У вас абсолютно нет поводов для беспокойства. Взрывы газового оборудования случаются, поскольку оно давно устарело. В вашем доме оно будет полностью демонтировано. Ничего страшного не произошло. Ваша квартира была застрахована. Государство вас поселит в приличную гостиницу и отремонтирует все за две недели. Вам поставят новую дверь. Да, согласен, дверь сильно пострадала. Железо погнулось от взрыва. Но государство вам поставит новые двери, за которыми вы будете ощущать себя полностью защищенным. Вы получите компенсацию. Серьезную компенсацию. Потому что ваша квартира застрахована. А дверь вам поставят новую, металлическую, с защитой от взлома. Я лично прослежу. Надежную, отличную дверь». В коридоре слышатся шаги, появляется еще кто-то, одетый в белый халат, лицо его поцарапано. – Слышь, Петрович, вколи ты этому психу что-нибудь! – задолбались уже его вязать. – Он не псих! – доктор отворачивается от меня и спокойно, тихо говорит санитару. – Он потерпевший. Который пережил серьезный морально-психологический стресс. И поэтому с ним надо вести себя деликатно, Миша. Вот нахера ты его вообще собрался вязать? – А что, оставить его, чтобы он стоял посреди квартиры и ревел? А если он вообще не заткнется?

Потом – снова провал и розовый интерьер гостиницы «Турист», в которую меня поместило государство на время, пока за казенный счет во всем доме будут делать ремонт. В номере розовые обои, скромная, я бы сказал, солдатская кровать. Подушка ночью, когда не спалось, казалась то слишком мягкой, то слишком твердой. Серое покрытие на полу. Когда ходишь из угла в угол босиком, ощущение, будто ступаешь по наждачной бумаге. Панели ПВХ с лампочками на потолке. Душевая кабина. Талоны на завтрак. Стол с настольной лампой с обшарпанной дешевой позолотой поверх пластмассы. Лампу можно включить и выключить, больше от нее пользы никакой. Все это в совокупности оставляло такое концентрированное ощущение беды, что я сутками не находил в себе сил выйти из комнаты. Сидел и наблюдал за тем, что происходило на площади возле универсама «Беларусь». Изредка возвращался мыслями к тому, что произошло. Если это был не просто взрыв газа, а спланированный взрыв – то зачем? Какие-то загадочные враги триад искали книгу? В таком случае зачем уничтожать полдома? Искали и не нашли (потому что мое потайное место фиг найдешь) и просто сожгли дотла? Значит, им была нужна не книга! Им нужно было, чтобы книга не попала в руки к триадам. Но почему? Что в той книге, кроме напечатанных офсетом слов?

Время от времени ко мне стучался грузин Вано – тоже погорелец, на государственном содержании. С ним мы играли в домино. У него на пожаре погиб маленький сын. Женщина, которая родила мальчика, сейчас хорошо зарабатывала и потому могла себе позволить встречаться с более молодыми, чем Вано, мужчинами. «Скажи, друг Серго, почему наша жизнь – такая задница?» – спрашивал меня Вано. Причем спрашивал, и когда проигрывал, и когда выигрывал. – Почему наши женщины больше не с нами? Почему никто никому не нужен? Почему никому не интересно, что ты за человек? А только есть ли у тебя бабло? Почему так, друг Серго? Когда так случилось, когда мы все проиграли?» Я молча пожимал плечами. Я не знал, что ответить. Я же говорил, я не философ. Я в принципе не очень умен, вы же видите.

Часть третья

Джанки

Почему трафик мовы захватили китайцы? Потому что мы, русские, оказались too lazy. Цыгане, в свою очередь, были неспособны организовать систему – изготовление, контрабанду, продажу. Единственное, к чему они онтологически предрасположены – это мелкие махинации, торговые накрутки, разбодяженный стафф. Их существование в этой индустрии объяснялось тем банальным фактом, что китайцы на Ангарскую соваться просто брезговали. Не боялись – они в принципе боятся очень немногих вещей, из тех, что способен увидеть человеческий глаз, – а именно брезговали. У джанки есть три стадии зрелости: 1. покупает у цыган; 2. покупает у китайцев; 3. заводит собственного дилера.

Первое – недешево и небезопасно, второе – дешево и небезопасно, третье – дешево и безопасно, потому что все дилеры работают с ограниченным кругом клиентов. Попасть в такой en petit comite[24]24
  Свой круг (фр.)


[Закрыть] извне практически невозможно, и именно этим гарантируется счастливое и беззаботное, как то, чем занимаются герои хентай, существование схемы. После случая с цыганенком, который продал мне паленый сверток, и ментом, который меня за этот сверток пытался припугнуть, я перестал искать через объявления. Иметь дело с цыганами больше не хотелось, был сыт ими по горло. Так я оказался среди декадентов, которые постоянно закупаются в китайском квартале.

Обычно я садился в харчевне Мо Яня в той части чайна-тауна, которая находилась в Старом городе, заказывал себе курицу гунбао в кисло-сладком соусе и проглатывал ее, хрустя солоноватым арахисом, который мне как постоянному клиенту Янь проставлял gratis. За это время по китайской общине, в котором меня уже хорошо знали, пробегал слушок, что пришел тот самый лаовай, который почти никогда не торгуется. Я отщипывал вилкой кусочки запеченного в тесте мороженого и с наслаждением наблюдал, как за окном суетятся сразу несколько барыг. В саму харчевню им входить запрещалось по каким-то их внутрикитайским понятиям, но, как только выходил я, они обступали меня, заглядывая в глаза.

Я покупал эксклюзивный, исключительного качества, движ за 50—70 юаней и выходил долбиться в город. С годами постоянного употребления я понял, что парк – далеко не лучшее место для знакомства с мовой. Во-первых, есть вероятность случайно попалиться. Какой-нибудь гиперправильный манагер, питающийся обезжиренным йогуртом, займется йогой неподалеку от твоей скамейки, заметит вопиющее зрелище употребления наркотиков и вызовет «собак».

Во-вторых, погода. Дождь, снег или адская жара, другой в нашей Раше не бывает. Неприятно торчать, пока твои плечи медленно утопают в сугробе, а твоя простата превращается в холодец, God forbid.

Со временем я понял, что лучшее место для прокачки собственного сознания – кофейни. Чем кофейни лучше парка?

Во-первых, человек с листком бумаги в парке – гарантированный торчок. Человек с листком бумаги в кофейне – обычный consumer, изучающий очередной рекламный буклетик о скидках или распродаже.

Во-вторых, в сознании темного быдлобольшинства, наркот – это изнуренный обросший щетиной безработный, который просит мылостыню, чтоб на нее купить себе дури. Темное быдлобольшинство не понимает, что значительная часть знакомых ему амбициозных яппи сверлят себе мозг сверхкачественной мовой, чтобы отключиться от офисных стрессов, современный джанки – это человек в костюме Brioni и галстуке за полторы тонны.

Третья причина: официанты. Единственный, кто может свободно перемещаться между столиками и наблюдать за тем, что происходит рядом с вашей чашечкой американо – это официанты. Но они находятся с клиентом в тонкой психологической связи, имя которой – чаевые. Оставьте мальчику или девочке, которая заметила, что вы грубо нарушаете законопорядок, не 10% чаевых, а 50%, и вы увидите в ответ улыбку соучастника. Они вас никогда не сдадут. Они ощущают себя флибустьерами, а вас – своим капитаном, который не пожалеет золотого пиастра для своей верной команды.

И под кофейней я, конечно, имею в виду нашу русскую кофейню, которая находится на дистанции не менее километра от Шанхая. Потому что если вы обдолбаетесь в китайской кофейне, вас разденут, как Отелло Дездемону. «Лас-Вегас любит пьяных – легкая добыча»[25]25
  Цитата из книги Хантера Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» и одноименного фильма.


[Закрыть].

Так постепенно я стал завсегдатаем и чайна-тауна, и кофеен вокруг него. Время от времени я заходил туда во время обеденного перерыва и возвращался на работу, еще не до конца попустившись. Тогда креативить было особенно легко. Идеи приходили без усилия, чего не скажешь про коммуникацию с людьми, среди которых я заработал репутацию эксцентрика и большого оригинала (недоброжелатели говорили – фрика). Я тогда вкалывал в большом рекламном агентстве. Продукты моего обдолбанного сознания бомбардировали вас по сетевизору с той же регулярностью, что и Милошевич бомбардировал США в двадцатом веке. И это, кстати, было мое последнее постоянное место работы.

Так вот, это случилось, когда однажды, сунувшись к Мо Яню, я заметил большой амбарный замок на двери и несколько иероглифов, написанных мелом. – Мо заболел. У него уши, – подсказал мне человек, который торговал рядом с кофейней сушеными летучими мышами, зубами обезьяны и другими очень нужными вещами, когда ты знаешь, для чего именно они нужны.

Это разрушило мою уже отработанную схему отношений с торговцами. Дилера нужно было искать самостоятельно, а я уже даже забыл, как это делается. Я побродил по мосткам, лестницам и потайным дворикам Шанхая, но вид у меня, видимо, был такой прибитый, что никто не воспринимал меня как потребителя мовы. Тень отца Гамлета, призрак собаки Баскервилей, дыханье бури, знак беды.

Уже на обратном пути, на самом выходе из китайского квартала, у магазина «Ромашка», я словил так необходимый мне цепкий взгляд. Человек был больше похож на калмыка, чем на китайца. В выражении лица – какое-то упрямство, в чертах – татарская округлость, не свойственная осевшим в Минске выходцам из Китая. Но я не придал значения этой мелочи. Хотя стоило бы. Потому что, очевидно, после этого случая меня и пасли.

Так вот, на обычный вопрос «сколько?» он ответил не «сто» и не «семьдесят», а, внезапно, аж тридцать пять. Я удивился и переспросил. Он подтвердил: тридцать пять. Я уточнил: почему так дешево? Обычно ведь торгуются со ста до пятидесяти. И вот тут мне б и насторожиться. Потому что когда человек просто торгует мовой, а не работает при этом еще и на тех, кто с мовой ведет непримиримую борьбу, то у него такой вопрос клиента должен вызывать смех. Почему дешево? Бери и не выеживайся! Но этот сохранил чугунно-серьезное выражение лица, будто статуя Мао Цзэдуна у Дома Правительства на площади ЕврАзЭС. Странно, странно.

Я протянул ему банкноту в пятьдесят юаней, он дал мне сдачу – десять и пять. Нет, ну нельзя сказать, что я совсем не застремался. Что-то меня все же насторожило в нем. Какой-то он был стремный. Перед тем как сесть и употребить, я пешком сделал здоровый крюк по городу – прошел километров десять или даже больше. Держал сверток с мовой в руке, но не в кармане, чтобы в случае, если замечу хвост из индюков в блестящих, как сопли, костюмах, выбросить стафф в Свислочь или еще куда. Но никого не было, как я ни включал Штирлица.

Поэтому я забурился в одну из своих проверенных кофеен, заказал глясе, яблочный скрамбл и приготовился к путешествию в уютный мир непознанного. Я не боялся зависнуть тут на сутки, потому что со временем мова стала вставлять мне слабее. За годы употребления я запомнил значительную часть слов, которые встречались в текстах. Теперь для достижения былого чумового эффекта, мне надо было покупать два или три свертка, в которых в совокупности можно еще было наткнуться на незнакомое словцо, выражение, психоделический синтаксический оборот. Но я не хотел увеличивать дозу. Потом что это и есть наркомания, а я – не торчок. Я все лишь индивид, открытый экспериментам над собственным когнитивным аппаратом.

Как всегда в таких случаях, я заранее попросил официантку рассчитать меня. Во-первых, чтобы она не парилась, что у нее не закрыт счет, а клиент очевидным образом завис и сидит за одним напитком и десертом час или даже больше. Во-вторых, чтобы размером чаевых сразу показать ей, что я человек, весьма заслуживающий симпатии. Девочка, похожая на ухоженную мышку, принесла bill: глясе и скрамбл стоили шесть юаней. Я положил десять и очень значительно сказал ей: «Сдачи не надо». В этой ситуации главное – интонация. Можно оставить и сто юаней чаевых, и при этом вызвать у того, кому ты подарил эти деньги, искреннюю неприязнь, изрядно сдобренную классовой ненавистью. Эта ненависть за время, пока с портретов Карла Маркса облезала краска, совсем не притупилась, потому что эксплуатация только усиливалась. Главное отличие китайского континентального марксизма от европейского марксизма-light заключается в том, что в Китае исторически сложилось, что официанта, который плохо обслужил человека, вещающего о социальном равенстве с трибун, принято бить палкой по пяткам.

Таким образом, никакого гусарства, мы не в Париже, захваченном русской армией в девятнадцатом веке. Никаких подкатов, если официант – того пола, к которому у тебя есть сексуальный интерес. По коленке гладить можно и должно того человека, которого ты пригласил в ресторан, а не того, которому ты оставляешь чаевые. Это не вопрос морали, потому что в мораль я не верю. Это – вопрос вкуса. Клеиться к официанткам – то же самое, что спать с горничными. Настоящий джентльмен всегда найдет деньги на проститутку.

Никакой цыганщины – медведей перед вами за ваши три юаня танцевать не заставят. Акт передачи денег должен быть нейтрально-дружеским. В вашем голосе должно быть тихое умиление от уровня сервиса и квалификации официанта. Скажите «спасибо» с правильной интонацией, и человек будет ваш. Вы можете весь день играть в тетрис свертками с мовой за его столиком, и он не посмотрит косо в вашу сторону.

Так вот, я оставил мышонку четыре юаня и был очень удивлен, увидев через несколько минут, что она что-то обсуждает с менеджером, бросая в мою сторону напряженные взгляды. Она вела себя так, будто ее поймали на распространении детской порнографии, причем ребенком в этом порно был я. Ее близко посаженные глазки бегали между мной и менеджером, я даже перепрятал сверток с мовой в карман, решив не употреблять, пока ситуация не разрешится. Они немного потоптались у расчетного стенда, менеджер вышла, а мышка подбежала ко мне, наклонилась, поправила локон, упавший на ее мордочку, и вполголоса спросила: – Где вы взяли эти десять юаней? – Заработал непосильным трудом. Разгружал вагоны с кирпичами, – нашелся я. – Чуть не надорвался, ma cherie. А в чем дело? – Нет, вы не понимаете! – повторила бедная девочка. – Где вы их взяли?! – Торжественно клянусь, что я их не украл, не нарисовал, не выпросил на паперти и не отнял у ребенка! – я начал раздражаться. – А что, вы не берете чаевых деньгами, происхождение которых не прошло одобрение в налоговой инспекции и комитете ООН по противодействию торговле оружием? – На купюре – какая-то маркировка! – успела она сообщить мне. – Система автоматически дала сигнал, сейчас приедут, будьте готовы! Меня менеджер убьет!

Интерьер ресторана покачнулся и потемнел. Калмык был в погонах? Ждем Наркоконтроль? Похоже, что на банкноте – их печать? Меня сейчас будут брать? Я сунул руку в карман, схватил сверток и готов был просто бросить его под стол, но надо мной уже кто-то стоял. Даже не так: этот – не стоял, а без спросу садился за мой столик. Я сперва увидел его (серый пиджак с блеском, розовая рубашка, отечественный галстук стального цвета) и только потом – стандартный спецслужбистский «Опель» за окнами. Быстро они приехали. – Добрый день, – он не приветствовал меня. Он скорее говорил этим: сидеть на месте, руки из карманов на стол. Вот так прозвучало это «добрый день». – Старший уполномоченный Департамента финансовых расследований Новиков. Где вы взяли купюру, которой рассчитались? – В чайна-тауне, – я лихорадочно пытался угадать дальнейший ход беседы. Будет ли обыск? Или хотя бы поверхностный досмотр с выворачиванием карманов? – А, в чайна-тааауне, – протянул он и скривился. – Ну тогда вопрос про особые приметы того, кто с вами рассчитался, задавать не буду. Потому что он не имеет смысла. – Тут он ухмыльнулся, мол, все китайцы – на одно лицо. В зале вдруг появилось множество службистов в таких же, как у Новикова, костюмах с блеском, только рубашки и цвет галстуков у всех были разными. А клиентов, наоборот, внезапно не стало – у платежного терминала образовалась очередь из желающих быстрее расплатиться. Такая у них генетика, у этих костюмов с блеском. Кстати, а я-то думал, что такие носит исключительно Госнаркоконтроль.

Около нас оказался коллега Новикова в очень скрипучих туфлях. Черт его знает, из какой кожи они были сделаны. Но скрипели так, что волосы у меня на макушке зашевелились. Мужчине собственный скрип, похоже, нравился – на лице у него было настолько самоуверенное выражение, будто у человеческих самцов тем больше шансов подманить самку, чем оглушительней скрип от них исходит – как у кузнечиков или саранчи. И вот, скрипнув своими ужасными туфлями, он протянул оперу мою десятку. Новиков достал портативную ультрафиолетовую лампу и посветил на банкноту узким лучом. Какое-то время рассматривал знаки, которые появлялись на купюре (как по мне, так ничего там вообще не проявлялось), а потом спросил: – У вас есть еще какие-то купюры, которые вам там дали? Я молча протянул пятерку. Он просветил ее ультрафиолетом и сказал своему скрипучему коллеге: – Смотри, а эта нормальная. Тот скрипнул туфлями, промаршировав через всю кофейню, и стал у выхода. Это, чтобы я не сбежал? – А почему вы испуганы? – вдруг поинтересовался Новиков. И это был неожиданный вопрос. Я даже не заметил, насколько внимательно он меня рассматривал. – Я не испуган, – попробовал я возразить очевидному. – Ну как же не испуганы? Испуганы, – у него были крупные черты лица, белесая мучнистая кожа и общий вид какой-то пельменеобразный. – Ну, может, немного и испугался, – согласился я. – Сижу, никого не трогаю. А тут вдруг – ДФР. На мою голову. – Ситуация такая, – уже иной интонацией проговорил Новиков. Таким голосом подозреваемых на допросе обычно информируют об их правах и обязанностях, – на вашей десятке найдены следы подделки. Мы ее забираем на экспертизу. К вам пока никаких правовых претензий не предъявлено, вашу свободу мы ограничивать не будем. Хотя порой в таких случаях берется подписка о невыезде и даже возможно помещение под стражу. Но в данном случае оперативных оснований для этого нет. Нам нужна формальность – ваш паспорт. – Паспорт? – не понял я. – Паспорт. Чтобы переписать данные. – Зачем? – спросил я исказившимся от страха голосом. – Для протокола. Вы в данный момент ни в чем не подозреваетесь. Но подделка денежных знаков – серьезное преступление, поэтому необходимо соблюсти некоторые процедуры. – Процедуры? – повторил я тупо. – Ну конечно, процедуры, – он объяснял спокойно и медленно, будто лекцию читал на факультете права. – Нам необходимо отслеживать появление таких сомнительных купюр. И если у вас снова окажется банкнота с признаками подделки, разговор будет уже другой. А для этого необходимо установить вашу личность. – Понимаю. Вам нужен паспорт, – сказал я ровно. – Ну, еще мы можем, если хотите, проехать к нам, там вас идентифицируют по ДНК и отпечаткам пальцев. – Нет, спасибо! – почти вскрикнул я и достал документы. Это же просто блестящая идея – ехать в ДФРовский офис со свертком мовы в кармане. Он отснял мои данные на фотоаппарат – прописку, идентификационный номер, записал место работы и попросил поставить электронную подпись на протоколе осмотра места происшествия. В правом кармане моих штанов все время, пока я выполнял его команды, пульсировал бумажный комочек – десять лет строгого режима. Я кожей ноги ощущал его вес, острые уголки, это было почти тактильное зрение, концентрация всех телесных ощущений в одном месте.

Опер засунул десятку в прозрачный пластиковый пакет, указал на нем инвентарный номер и вышел вместе со своей стаей, не попрощавшись. С одной стороны, зачем им такие мелочи, как вежливость? С другой стороны, может быть, он был уверен, что мы еще увидимся? И главное – ощущения облегчения у меня не осталось. Никакого настроения выдохнуть и закричать: «Йес! Пронесло! That was close!». Не потому ли он и не попрощался? Не сказал привычных слов «вы свободны», например? Напряжение после того, как «Опель» увез опера, не только не спало, но и наоборот, усилилось, и избавиться от него удалось только после нескольких недель душных ночей на влажных от пота простынях.

Я бросился прочь из кафе. Благодарно кивнул мышке за то, что предупредила, хотя улыбку из себя выдавить не смог – душил страх. Позже до меня дошло, что стоимость моего кофепития в тот вечер повисла именно на этой девушке. Потому что деньги, которыми я рассчитался, забрал опер как «недействительные», а по счету заплатить все же кто-то должен был. Обычное дело в таких случаях – вычесть из waiter's salary. Я несколько раз собирался зайти к мышке на огонек и компенсировать ее расходы, но как-то не вышло. После пережитого ноги сами всякий раз вели меня мимо, когда я пытался приблизиться к кофейне. И неожиданно для себя я оказывался совсем в других местах, совсем в других.

Если подумать по справедливости, то к тому кофе со скрамблом я все равно не успел прикоснуться. Может, и нечего компенсировать? В метафизическом смысле.

Барыга

Как мне жилось после того, как я вернулся в квартиру? Нормально жилось. Они сделали нормальный ремонт: заложили дыру в кухне, покрасили стены в нормальный салатовый цвет, положили на пол нормальный коричневый ламинат, вставили стеклопакеты, поставили новый холодильник и плиту, уже не газовую, а нормальную, электрическую. Дверь новая – металлическая, с цепочкой. Меня даже навестил психолог из Центра медицинской реабилитации после чрезвычайных ситуаций, который сказал, что в двери спрятаны петли и есть специальная защита от взлома, и что я за ними ощущаю себя комфортно и защищенно, потому что никакое зло не сможет проникнуть в квартиру. В целом квартира стала более нормальной, чем до происшествия. Несмотря на то, что они вытравили все запахи специальными промышленными щелочами, мне все время казалось, что в помещении пахнет гарью. Но все было нормально. Просто я слишком сентиментальный.

Дядю Сашу я больше не видел, по всей вероятности, его поместили в психушку – и это нормально для психов. Зек Витя тоже исчез, наверное, умер от ожога легких. У нас в стране нормально не интересоваться теми, кто исчез. Если исчез – значит, так надо. Захочет, чтобы им интересовались – даст о себе знать.

Несколько раз ко мне приезжал грузин Вано, мы с ним играли в домино и смотрели футбол по net-визору. Грузин Вано завидует, потому что мне выдали компенсацию в пятьдесят тысяч новых юаней, а ему – нет. Хотя у него сгорел большой дом на Радиальной, а у меня только выгорела небольшая квартира. Грузин Вано считает, что так получилось потому что он – грузин. Мне же кажется, что это потому, что у меня голубые глаза и лицо отличника – такому нельзя не помочь. Еще осталось ощущение, что государство как будто приносит мне свои извинения вместе с такой щедрой компенсацией. Но Вано сказал, что это бред. Я и сам знаю, что это бред. Просто я слишком сентиментальный. И вижу какие-то особенные связи там, где их не может быть. Время от времени ко мне заглядывали клиенты, но нечего было им предложить. Все запасы мои сгорели, а в Варшаву ехать я пока ленюсь.

Я несколько раз звонил Ирке, хотел предложить поехать со мной – пожить с полгода в Шанхае на компенсацию. Но Ирка не брала трубку. Правда, и Госнаркоконтроль на меня не вызвала, хотя грозилась. А это значит, что она ко мне до сих пор относится доброжелательно и тепло. Без Ирки мне в Шанхай не хотелось.

Говорю же, у меня нормальная жизнь. Снег вот выпал – белый, чистый, выйдешь погулять, а потом возвращаешься и узнаешь свои следы.

Книга лежит в надежном месте, попытки продать ее я больше не предпринимаю, потому что денег пока и так хватает. Ну вот, похоже, и вся моя теперешняя жизнь. Временами мне кажется, что если бы не приключившийся пожар, все мое существование на Земле можно было бы втиснуть в одну страницу текста.

Уже вечерело, когда в двери позвонили. Долго, настойчиво. Так обычно звонит милиция или ЖЭС. Я никого не ждал. Собственно, ко мне мог придти только кто-то из старых клиентов, которые не знают, что я заморозил бизнес, или печальный грузин Вано. Эти обычно звонят деликатно. Тут же звонок завизжал и продолжал пищать, пока я шел к двери, закрывал на цепочку, приоткрывал, высовывал голову в щель. И только когда я увидел камуфляжного мужика из триад (а он увидел меня), тот убрал палец со звонка. Рядом с ним было шесть неподвижных фигур личной охраны. Вероятно, без взвода солдат он чайна-таун не покидает. – Здорово! – зловеще улыбнулся он и потянул на себя дверь. Между прочим, табло у него было такое, что как бы он ни улыбался, получался все равно какой-то зловещий оскал. Одет он был на этот раз в короткий кожушок и черные брюки. Может быть, решил частично отказаться от стиля «милитари». Цепочка лязгнула по двери, и я поспешил открыть. Потому что руководители армий в триадах – не те гости, которых можно заставлять ждать на лестничной клетке.