355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Мартинович » 墨瓦 Мова » Текст книги (страница 4)
墨瓦 Мова
  • Текст добавлен: 4 мая 2017, 09:00

Текст книги "墨瓦 Мова"


Автор книги: Виктор Мартинович



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Джанки

Мне вдруг подумалось, что болезненная тяга нашей цивилизации к веществам и нематериальным наркотикам является не чем иным, как попыткой преодолеть эмоциональный шок, связанный с новым типом отношений, которые предлагает нам современность. С тем, что все, что считалось приличным, хорошим, просто человеческим, сейчас отринуто. И субстанции начинают играть роль, которую когда-то Бауман приписывал шопингу – роль moral painkiller[10]10
  Моральное обезболивающее (англ.).


[Закрыть]
. Но потом я обратился к своему богатому внутреннему миру и сам себя опроверг: я не чувствую никакой проблемы в том, что телки перестали просить на них жениться перед тем, как дать. А торчу я потому, что одной жизни и одной реальности человеку, который увидел другую реальность, уже мало.


Барыга

И тут мне в дверь позвонили. Я много чего еще успел подумать, пока открывал, в том числе – что, может быть, Ирка вернулась, решила не ехать к своему старому козлу. Но на пороге стоял еще один сосед по «хрущевке», зек Витя с первого этажа. Зек Витя любит всем рассказывать, что из пятидесяти лет своей жизни отсидел двадцать пять за двойное убийство, хотя на самом деле отсидел два раза по четыре года за квартирные кражи. Причем оба раза его выпускали за примерное поведение, что само по себе интересно. Тип личности – реклама BMW для России с легким флером Шансон-ТВ.

Когда погода позволяет, зек Витя ходит без рубашки, демонстрируя свои наколки. Витя обильно испещрен китайскими драконами, их на нем – как июньской ночью мошкары под фонарем. Он утверждает, что драконов набивали китайцы, с которыми он вместе «чалился» в колонии на «строгаче». Но при более внимательном взгляде заметно, что морды у драконов больше похожи на Змеев Горынычей, а набили этих рептилий Вите обычные мазурики в оршанской зоне, где он сидел с такими же мелкими мошенниками и ворами, как и он сам. Драконами он расписался исключительно для того, чтобы менты думали, что он – из триад и сидел за «китайскую братву». А это значит, что по мелочи к нему лучше не доколебываться, потому что серьезные китайские пацаны из чайна-тауна им звездочки с погон в одно место позапихивают.

Но есть у Вити одна особенность. У Вити паранойя. Все свободное время – а после того, как Витя откинулся со второй ходки, у него все время свободное – Витя сидит перед окном и наблюдает. Несет вахту. Иногда – делится впечатлениями. Вот и теперь зашел то ли поделиться, то ли денег одолжить, что тоже иногда случается. Увидев мою заплаканную физиономию, он нахмурился:

– Ты чо? – Витя всегда был виртуозом лаконичности.

По ряду причин мне показалось лишним объяснять человеку, который провел на зоне восемь лет, а всем говорит – двадцать пять, что плачевное состояние моего лица имеет причиной слишком сильные чувства к девушке. Поэтому я солгал:

– Аллергия. Я смотрел «Веселых котов» по ящику, а у меня на шерсть аллергия, – тут я попытался засмеяться, но лицо у Вити осталось серьезным. Он, кажется, вообще никогда не смеется.

– Ну, бывает. Иди что-то покажу.

Я спустился за ним в его берлогу, отказался от предложения выпить чернил, подождал, пока замахнет он. Потом очень осторожно Витя подвел меня к окну и немного отодвинул штору.

– Нет, вот сейчас нас точно пасут! – поделился он. – У тебя «подъема» не было? Может, миллион в лотерею выиграл, а? Потому что серьезная братва пасет. Может, ждут, пока кто хату освободит, чтобы хату «поставить», сечешь?

Тут он показал на фигуру, которая неподвижно стояла рядом с деревом во дворе. Темный гражданский костюм «с отливом» Komintern, серая рубашка от Dzerzhinskaya Shveinaya Fabrika. Меня начало было накрывать стремом, потому что именно так (в моем понимании) выглядят оперативники с Госнаркоконтроля. Но я быстро успокоился: если бы меня хотели взять, взяли бы и не цацкались. Зачем им почетную вахту под моими окнами ставить?

– Видишь, весь вечер стоит, – прошептал Витя. – Когда ты свою малую в такси посадил, он что-то зашевелился, передал в рукав, у него там микрофон (ага, в голове у тебя, Витя, микрофон! – подумал я). А потом снова у дерева стал.

– И вы думаете, что…

– Я не думаю, еп тваю! Я знаю! Сам же видишь! Вот так и стоит, пасет! А когда ты уйдешь, этот передаст в рукав, и хату бомбанут! Вот только кого он пасет? У тебя точно ничего ценного дома нет?

– Нет, у меня точно голяк.

– Ну, тогда, значит, Сашу пасут. Он говорил, на гараж копит. Хотя, подожди, у него окна на другую сторону дома выходят. Так кого они высматривают?

Витя покачнулся, и я понял, что он успел довольно хорошо нагрузиться этими своими чернилами. Я обычно даже не пробовал его убедить в том, что он не прав, а тут обнаружил в себе для этого какой-то энтузиазм.

– Послушайте, Виктор! Вот подумайте! Вы видите, как этот мужчина одет?

– Ну, вижу.

– Вы видели когда-нибудь, чтобы жулики, идущие на дело, надевали костюмы?

– Не, не видел. А вдруг сейчас мода такая?

– Виктор. Вот смотрите. Вы всю свою жизнь (тут я хотел сказать «хаты бомбили», но своевременно вспомнил, что он всем говорит, что мокрушник, а не вор) были близки к криминальному миру. Поэтому, если видите какое-то незнакомое вам явление, вы упрощаете его в соответствии с тремя вещами, которые держите в голове. Если человек стоит во дворе, это значит, что он готовится обокрасть чью-то квартиру. А этот, в костюме, может быть, любимую женщину ждет (тут Виктор снова набычился, потому что в его мире «любовь» по своей сомнительности располагалась где-то в той же области, что и «однополый брак»). Или, может быть, вышел воздухом подышать, или фазу Луны определяет, потому что интересуется астрономией.

– А чего он своей астрономией в моем дворе интересуется? – рявкнул Витя.

– Двор – это общая территория. Заборов у нас нет! Послушайте, мы с вами живем не в самом престижном районе города. Вы вот попробуйте вспомнить, когда тут в последний раз обокрали квартиру? А не когда человек, который прописан тут, обокрал хату в Гринвиче или Славянском квартале.

Этот довод зека Витю успокоил. И вправду, за последние двадцать лет криминогенная ситуация в Зеленом луге значительно улучшилась, потому что жители Зеленого луга сами были неисчерпаемым источником криминогенной ситуации.

– Ну спасибо. Успокоил, – улыбнулся он. – Когда на рыбалку поедем?

Фраза «когда на рыбалку поедем» для зека Вити – своего рода прощание. Отвечать на эту фразу не надо. Надо просто кивнуть и возвращаться к себе.


Джанки

Госнаркоконтроль любит громкие эффекты. Когда кого-то берут, так «маски-шоу» в брониках и с автоматами ломятся во все окна сразу, одновременно вышибают гидравликой входную дверь. Секунду назад ты мирно зависал на хате под эффектами от употребленного текста мовы. А тут – рраз, и в помещении двенадцать человек, дверей нет, все стекла в квартире разбиты, пол прожжен дымовой шашкой, кроме того, нельзя исключить и очередь из автомата в потолок, для драматизма. Бедный обдолбыш и так к реальности имел весьма косвенное отношение, а тут – такой приход. Поэтому и ссутся, а что вы думали? А вы спрашиваете, почему я считаю не лучшим вариантом нахерачиваться дома.

Мне все равно непонятно: зачем такое шоу? Ясно, что барыги в большинстве своем – дохлые рахиты, джанки – беспомощные котята, которых по медицинским показаниям в армию не взяли. За всю историю борьбы с мовой ни разу, кажется, не было такого, чтобы кто-нибудь оказал сопротивление. Ведь в чайна-таун они же не суются. Вот там бы отгребли их китайских скорострельных «Питонов» по полной! Но они не суются, потому что кому охота борщ хлебать с дырявым пузом?

Вот и вымещают на слабых. А может, они таким образом создают картинку для сетевизора? Чтобы их операции выглядели геройски, а не так, как они выглядят на самом деле – расправой мальчика над жуком-пожарником? Как должен быть организован идеальный арест наркомана или торговца? В квартиру заходят два человека. Спокойно предъявляют ордер на обыск и арест. Все.


Барыга

Китайцы говорят: когда тебе грустно – считай деньги. Или это только так говорят, что китайцы так говорят. Я китайского языка не знаю, поэтому ни в чем не могу быть уверен. Таких денег, чтобы при их подсчете можно было снимать стресс, у меня в квартире никогда не задерживалось, поэтому я решил пересчитать листочки с мовой, которые купил в Польше, а заодно их перепрятать. Обычно я распихивал свертки между страниц журналов, которые валялись у меня дома повсюду. Если бы у меня организовали профилактический обыск… Да что там! Если бы просто прошлись по подъезду со сканером, они бы мгновенно нашли все мои сокровища! Но голубые глаза и лицо отличника – моя лучшая защита. Никто никогда не мог допустить, что такой позитивный человек, как я, может у себя держать запрещенные вещества.

С самодовольной улыбкой я поднял рюкзак и еще раз внимательно осмотрел дырку от крючка (нужно будет зашить, потому что вещь фирменная и недешевая), открыл его и полез внутрь, чтобы вынуть листки. Пальцы, которые отлично помнили все внутренности моего верного спутника, вдруг наткнулись на что-то твердое, с острыми углами. Кажется, ничего похожего я в рюкзак не клал. Что это? Схватил – довольно тяжелое, потянул к себе, все больше уверяясь, что это нечто – не мое, и по весу, и по тактильным ощущениям, я такое в первый раз в жизни осязаю! И – вынул обтянутую черным дерматином книжку в твердой обложке. На ней была изображена какая-то древняя пиктограмма: солнце и луна, сплетенные в один логотип. Уже по этой иконке можно было понять… Почувствовать… Но голова отказывалась верить, этого просто не может быть…

На обложке золотым тиснением были нанесены слова с тем самым запрещенным кирилличным «і»… Что целиком исключало, что эта книга напечатана по-русски… Что могло означать только… Что она – действительно на мове… На ней было написано:

«Уільям Шэкспір. Санеты»

Я быстро полистал страницы, не вчитываясь, чтобы случайно не вставило, потому что я же не употреблял никогда… И да, оттуда полезли все эти наркотические сочетания – «шч», «чэ», «дз», бросилась в глаза буква «ў», которая находится в идентификационных модулях всех сканеров, потому что позволяет сразу отличить его от обычных текстов не на мове. Все это было изготовлено в типографии: желтая бумага, офсетная печать, на месте каждой точки – небольшое углубление, которое можно нащупать подушечкой пальца.

И еще – она удивительно пахла. В нашем мире уже не осталось вещей, с которыми можно было бы сравнить этот запах. Разве что, знаете… Так пахнет в октябре в парке. Когда он заполнен желтой шелестящей листвой. Это запах кленовой листвы, которая шуршит под ногами. В голове затуманилось. Я сел.

Закрыл глаза. Открыл их. Книга все же лежала у меня в руках.

Как и большинство барыг, я считал, что печатные книги – городская легенда. Что их не существует. Потому что их не могло существовать. Потому что если они когда-то и существовали, это значит, что то, чем я торгую под страхом смертной казни, когда-то было не запрещено. Что мова действительно, как говорят некоторые городские сумасшедшие, была средством повседневной коммуникации между людьми. Обычными людьми, а не кончеными джанки. Стоп, это бред! Не надо делать далеко идущих выводов. С выводами у меня всегда было сложно, потому что я от природы не очень умен.

Давайте разбираться с тем, что есть в наличии. А тут есть – печатная книга. Я открыл последнюю страницу, на ней были цифры «204». Таким образом, у меня в руках – 204 страницы текста, каждая – стоимостью, например, в пять тысяч юаней. Если просто механически перемножить эти числа, получим один миллион двадцать тысяч юаней.

Но про такие книги говорят… ну, то есть те дураки, которые в принципе разглагольствуют о книгах, так вот – они говорят, что цены на них высчитываются на черном рынке по принципу прогрессии. Одна страница – пять тысяч. Две – десять. Потому что эффект от книги становится кумулятивным, как-то так накапливается, что… Но, погодите! Три – двадцать тысяч. Четыре – сорок тысяч. Считаем дальше: пять – восемьдесят тысяч. За восемьдесят тонн можно купить неплохую однушку в Славянском. А за шесть страниц, вот сейчас я отсчитаю: раз, два, три листка… Так вот, за эти шесть страниц можно обзавестись студией в Гринвич-виллидже, с консьержем, охраной, и, возможно, отдельным лифтом.

Я уселся за клавиатуру и попробовал подсчитать хотя бы примерную стоимость этой книжечки, но уже на двадцатой странице число вылезло за границы окошка калькулятора. Рядом со мной лежала вещь, цену которой арифметически у меня вычислить не получалось. Я был абсолютно уверен в том, что я единственный обладатель книги на всей нашей Северно-Западной территории Китая с его ста миллионами жителей. Может, я сплю? Китайцы говорят, что если ты не уверен в том, бодрствуешь ли ты – посмотри на свою ладонь, потому что во сне обычный человек такого по своей воле не сделает, если он, конечно, не шаман. Или это только так говорят, что китайцы так говорят. Я раскрыл ладонь и посмотрел на нее. Значит ли это, что я не сплю? Никогда в жизни у меня до этого не было ситуации, в которой приходилось искать подтверждения тому, что я не сплю и все вокруг реально.

Я задумался. Но если не сон – откуда взялась книжка? В Варшаве на этот раз я действительно много трепался о том, что меня никогда не трясут. Возможно, я точно так же трещал и в прошлый раз. И в позапрошлый. И ко мне тогда присмотрелись серьезные пацаны из тех, что живут в тамошнем чайна-тауне. Из числа тех, на чьей коже драконы наколоты лучшими мастерами и на Змеев Горынычей не похожи. Я почесал затылок. Тело что-то смутно помнило… Ощущение, что ноша на спине в какой-то момент стала немного тяжелее… Но где это было?

И тут внезапно до меня дошло. Дошло то, что до этого находилось где-то в глубинах подсознания. То, о чем я должен был подумать в первую же очередь, еще до попыток вычислить стоимость этой книжки. Мысль, из-за которой я оставил все бесполезные попытки ответить на вопрос, откуда она взялась в моем рюкзаке. Она формулировалась просто и страшно: Госнаркоконтроль. И снова вспомнилась безмолвная фигура в отечественном костюме, настолько неуклюже-угловатая, что в голове снова забегали мысли о спецслужбах. Но нет, это исключено. Если бы хотели взять, уже бы взяли. Не о том надо думать. Не трястись и не параноиться насчет сомнительно, но угрожающе одетых фигур. Потому что паранойя Вити – болезнь очень заразная.

Нет, тут нужно срочно решать – куда ее спрятать. Потому что Госнаркоконтроль может и не обратить внимания на мелкую партию в сто листочков. Но на то он и есть великий и могущественный Госнаркоконтроль, что отслеживает через разведку и своих агентов в триадах все перемещения партий, суммы которых превышают бюджет Минска, если не всех наших областей вместе взятых! Это означает, что в данный момент они прорабатывают всех, кто хоть как-то подозревался в трафикерстве, а через несколько часов составят списки тех, кто переходил границу за последние сутки и начнут планомерно эти списки прочесывать. А может, уже и прочесывают. А за книжку… Это не то, что смертная казнь. Они моими внутренностями букву «ў» выложат, причем проследят, чтобы я при этом все еще был жив. Книжку нужно срочно спрятать. Но куда ее спрячешь, если даже просто на улицу с ней выйти страшно – можно нарваться на какой-нибудь случайный патруль, на этом все и кончится.

А может, сжечь ее? Прямо сейчас? Я подумал про квартиру-студию в Гринвич-виллидже. Нет, жечь книгу мы пока не будем. Жечь бумагу – в принципе дело недолгое. Спешить с этим некуда. В отчаянии я набрал Ирку. А кому еще я мог позвонить?

Довольно долго из трубки раздавались гудки, сопровождаемые баритоном китайского Элвиса Пресли – она любила песню «Лав ми, тендер», хотя и иронизировала над словом «лав». Видимо, Ирка на меня злилась и думала, отвечать ли на звонок. В конце концов, я услышал ее раздраженный голос.

– Я же го-во-ри-ла, что я на встре-че! – произнесла она по слогам.

– Привет, Ирочка! – я решил компенсировать недостаток вежливости в нашей коммуникации. – Извини! Извини (тут в древних фильмах, которые демонстрируют по net-визору обычно добавляли слово «любимая» – и это помогало в коммуникации. Но в современном мире такое не срабатывает). У меня случилась беда. Просто реальный трындец! – я сделал паузу, чтобы она поняла, что я не шучу. – Мне очень нужна помощь! Мне больше не к кому обратиться. Ирка, пожалуйста, давай увидимся!

– Я на встре-че! – повторила она мажорным голосом.

– Уже на встрече? Или еще только туда едешь? Или еще допиваешь кофе? – уточнил я.

– Ну да, – она заколебалась. – Только еду. Пила кофе, чтобы успокоиться немного после твоих психованных закидонов.

– Так давай увидимся? Мне нужно буквально пять минут!

– Платье Prada мне испортил, – добавила она плаксивым голосом. И я понял, что она уже не злится, а просто капризничает.

– Ирка, ну пожалуйста! Все равно твой освободится только через час! – моя Ирка любила рассказывать про старого козла, про его щедрость и хороший вкус, поэтому я хорошо знал все обстоятельства их отношений. Знал значительно лучше, чем мне бы хотелось.

– Ну хорошо! Подъезжай через десять минут в «Айсберг». Я тут недалеко.

Как я подозревал, она пила кофе в «Васильках». Я представил, как сейчас с опасной ношей я сунусь в метро, как наткнусь на сканер, который контролирует поток людей у турникетов, и никакие голубые глазки меня не спасут. Потому что тут же заревет тревожная сирена, все поезда блокируют и устроят всеобщий шмон. А на автобусе или такси я за десять минут ну никак не успею из-за пробок. Да и не нравилась мне идея выходить из дома с книжкой. Моя обычная уверенность в собственной неприкосновенности была раздавлена офсетной печатью и накрылась дерматиновой обложкой.

– Ирка, Ирочка, я знаю, как это звучит! Но затык у меня тут, в квартире. Пожалуйста, возьми такси, подъедь ко мне! Я тебе буду должен до конца жизни!

– Слушай, тебе нужно, ты и едь! – она снова начинала сердиться.

– Понимаешь, я из дома выйти не могу! Я тебе такси оплачу, ты только приедь!

– Ага, и застряну в пробке, – зло ответила она.

– Ну пожалуйста!

– Смотри, если снова придумал какую-то глупость – больше меня не увидишь! Понял?

– Спасибо! Я знал, что ты поможешь!

Пока я ее ждал, о многом успел подумать: завернуть книгу в бумагу или фольгу и не говорить ей, что внутри? Ирка, конечно, на метро не ездит и со своим гламурным образом жизни на сканер вряд ли случайно нарвется. Но все же, если она согласится взять такой пакет, она мне доверится. А я, получается, использую ее слепое доверие в сомнительных целях. Нет, лучше выложить все как есть, без утайки.

Вот и Ирка! Когда она вошла, вид у нее, понятное дело, был, скажем так, не очень ласковый.

– Деньги на такси! – потребовала она сразу, уперев руки в бока. Не то чтобы ей были нужны мои деньги, просто демонстрировала характер.

Я послушно поднес ей десять юаней и даже немного поклонился, как слуга в японском ресторане.

– Ну, что у тебя? – спросила она отрывисто. – Как ты понимаешь, я уже опаздываю.

– Ирка. Пожалуйста. Возьми на временное хранение одну вещь, – попросил я, глядя ей в глаза. – Скорее всего, ее уже ищут. Скоро, по всей вероятности, будут искать и меня.

Она недоверчиво улыбнулась: мол, разве может быть у такого раздолбая, как я, какой-то ценный и опасный предмет? И вот с такой улыбкой пошла со мной в комнату, где на столе торжественно, будто в музее, лежала черная книга с надписью «Шэкспір. Санеты».

– Что это? – резко спросила она внезапно севшим голосом.

– Книжка, – объяснил я. Видишь – Шекспир какой-то. Я про такого не слышал, может быть, русский писатель. Потому что фамилия на китайскую не похожа. Древнерусский, потому что сейчас таких имен нет – «Уильям».

– Что это? – повторила она громче. Главное – чтобы не начала кричать: на крик соседи могут вызвать милицию, а чем это кончится, прогнозировать тяжело.

– Ну, может быть, русский писатель еврейского происхождения, – продолжал бубнить я. У меня от страха перед Иркиной истерикой начался какой-то ступор, мне казалось очень важным разгадать, что же это за «Шекспир» такой. – У евреев всегда очень чудные имена. Я вот, например, в школе учился с евреем, так у него имя было – Изя. Уильям по сравнению с этим не так уж странно звучит.

Ирка схватилась за голову.

– Я у тебя, гельминт ты тупорылый, спрашиваю, что, мать твою, вот это значит? Я к этому даже прикасаться не собираюсь! – эту тираду Ирка выдала уже тише, видимо, осознав, что кричать опасно.

– Ну, это книга. На мове, – озвучил я очевидное.

– Ты что, наркотиками все это время торговал? Ты, сука, – барыга? Я с тобой спала, а ты барыга?

– Ну да, у меня небольшой бизнес, – я пожал плечами. – Нужно же как-то на жизнь зарабатывать.

Ирка беззвучно засмеялась.

– А почему ты, гад, мне об этом не сказал? А? Я же с тобой это время, пока спала, жизнью рисковала?

– Ну, ты не спрашивала.

– А если бы нас накрыли, наркот ты конченый?

Тут я хотел возразить, что сам я не употребляю, что торговля, трафикерство и употребление – совсем разные вещи, несовместимые, но не успел вставить эту реплику.

– А я, дура, думала, ты в школе работаешь. Или, может, студент, – она подтвердила ощущения по поводу моей внешности и того впечатления, которое я произвожу. – Ну да, я не спрашивала о том, чем ты занимаешься, а зачем об этом спрашивать, и так все понятно: ездишь на метро, чаевых официантам оставляешь меньше юаня. Носишь New Yorker и Bershka. Какой смысл спрашивать тебя о твоих делах? Не о чем спрашивать, понимаешь? А ты вот как, значит…

– Ирка, я виноват, – я попробовал взять ее за руку, но тут она снова начала кричать, не контролируя себя.

– Не смей ко мне прикасаться! Вот этими руками, которыми ты наркотики трогаешь! Не смей! – она дрожала от ярости.

– Ирка, извини, пожалуйста! Прости, что не рассказал тебе раньше. Так получилось. В жизни все бывает. Но мне сейчас очень нужна помощь! Ты – вне подозрений, живешь в престижном квартале, без сканеров, там Госнаркоконтроль не патрулирует. Пожалуйста, помоги мне, возьми книжку. На какое-то время, пока я не найду покупателя.

– Ты что? – она сделала шаг в мою сторону. Мне показалось, что она сейчас меня ударит. – Ты что, с ума сошел? Я буду свою жизнь под угрозу ставить, чтобы ты мог себе на метро заработать?

– Ирка, ну пожалуйста! Тут разговор не про заработок. Это вопрос жизни и смерти.

– Почему ты вообще решил, что я тебе буду помогать наркотики прятать? А? Я что, на дуру похожа? А? – она размахивала у меня перед носом руками, и глаза у нее стали совсем безумными.

– Потому что, Ирка, мы близкие люди. У меня нет никого ближе тебя. Разве то, что было между нами два часа назад, не дает мне право думать, что…

И тут она сделала вот что. Она, наверное, хотела меня ударить. И даже замахнулась. Ее ладонь приблизилась к моей щеке, но… остановилась. Наверное, Ирка сказала сама себе: я успешная девушка в Prada, моему статусу не подобает рукоприкладство. Она сгребла пук моих волос и дернула, будто хотела вырвать. Мне стало больно, но я стерпел и только виновато улыбнулся.

– У, смеется еще! – рявкнула она и принялась шагать по комнате. На зеркало она внимания не обращала, это означало, что она себя не совсем контролировала. В конце концов, Ирка остановилась, села в кресло и сказала спокойным ровным голосом, почти продиктовала.

– Ты меня, дружок, очень подставил, потому что, как ты знаешь, сейчас я должна пойти и доложить, что узнала о фактах хранения крупной партии наркотиков. Если я этого не сделаю, мне за соучастие теоретически угрожает до пяти лет. Ты меня подставил и тем, что встречался со мной на квартире, где, как я понимаю, в холодильнике, туалетном бачке и вентиляции, распихана тьма дозняков кайфа. И вот сейчас я поняла, что все это время ты ездил в Варшаву… Но я не об этом… Так вот, ты меня подставил. Ты меня, мудак, под тюрьму подвел. Но сейчас мы с тобой заключим мировое соглашение. Ты меня слушаешь?

Я кивнул. Я слушал ее очень внимательно. Кожа под волосами, за которые она меня дернула, страшно зудела.

– Так вот, соглашение. Я сейчас выйду из квартиры, закрою дверь. И забуду, что ты существуешь. Ты до конца своей собачьей жизни мне про себя напоминать не будешь. Меня для тебя больше нет, все. Этого нашего разговора тоже не было, я про твои темные делишки не знала, дряни вот этой, – она кивнула на Шекспира, – никогда в глаза не видела. Вопросы?

– Так… Это.. Все? – уточнил я. – Конец отношений?

– Да. Это всеооооо, – передразнила она меня. – Кааанец. Ааатнаааашэээний!

Ее лицо становилось не таким уж и красивым, когда она вот так вот кривлялась.

– Может быть, – я сделал паузу, потому что воздуха мне не хватало. – Может быть, дадим (опять вдох)… нашим отношениям… еще один шанс?

– Какой шанс? Каким отношениям? Мова-наркот ты гребаный! Иди еби гусей! Мне больше не звони! Я тебе реально обещаю: один звонок, и я иду в Наркоконтроль, пишу на тебя заявление. Понял, дрыщ?

– Но что мне делать? – спросил я в отчаянии, причем вопрос в первую очередь был о нас с ней и только во вторую – о Шекспире.

– Книжку эту сожги! Стаффом больше не торгуй! Наркотики не употребляй! Если уж подсел на мову – иди в реабилитационный центр МВД, там тебе помогут! Все! Прощай, милый, прощай, ссука, любимый! Спасибо тебе за все. Теперь уж точно тебя никогда не забуду!

Ирка хлопнула дверью. Я обратил внимание на то, что она использовала слова «милый» и «любимый» как оскорбления.


Джанки

Раньше, в седой древности, люди «торчали» с помощью препаратов или веществ. Бухло, табак, грибочки-псилоцибы, ганджубас-мурава, опиаты, морфий, герыч. Они «пускали по вене» и «нюхали». Они курили трубку и глотали таблеточки. Все это взаимодействовало с мозгом, сосудами, нервной системой, сердцем, подавляло, возбуждало, провоцировало какие-то там гормоны.

Главное, наркотики можно было потрогать. Марочки-ЛСД, эфедринчик, спиды. Чудодейственные дорожки и шишечки, прозрачные пакетики с каннабиноидами, синтетический спайс в бумажных конвертиках с поэтичными названиями типа Firry Cove. Даже клей «Момент» был когда-то воротами в «Дивный новый мир», который тому же сэру Олдосу Хаксли (а также ордам джанки, которых породила писанина Хаксли) был знаком. Человек сладострастно всматривался в окружающий мир в поисках торча. В маках он видел опий, в красных мухоморах – псилоцибил, в конопле – каннабиноиды, в Erythroxylum coca – коку. Он жрал, кололся, нюхал и убивал свое тело, свой мозг, свою нервную систему.

Но темные времена прошли.

Нет, люди продолжают закидываться всем этим угрюмым и вредным старьем. Они с наслаждением продолжают сосать даже вонючее пойло над названием пиво!

Но статья 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель открыла новую страницу в отношениях человека с кайфом. Сначала был декрет «О нематериальных видах наркотиков и прекурсоров», который впервые ввел в право понятие «несубстанциальных психотропов».

Обратите внимание, что до сих пор они путаются, в том, как определять мову. Этот наркотик является не чем иным, как текстом. А текст – это не «вещество», не «препарат», не «вытяжка из молочного сока маковой коробочки»! Одна социальная реклама на улице напоминает нам о смертной казни для трафикеров «объектов, предусмотренных статьей 264», другая называет мову «психотропным кодом» (хороший код – до десяти лет за хранение!), третья пытается определить мову с помощью сомнительного понятия «явление» («явление, предусмотренное статьей 264»)! Но все это терминологическая путаница! Текст может быть написан на стене, на речном песке, на небе – форсажным следом самолета. Является ли он при этом объектом?

Нет!

Потому что объектом является стена, песок, волна горячего воздуха из реактивного двигателя самолета. Вставит ли текст на мове, написанный таким образом? Вставит и будет держать! Они до сих пор не знают, как описать явление, с которым пытаются бороться!

Как это обычно бывает, борьба тут велась в несколько этапов. Сначала они законодательно приравняли ответственность за хранение марихуаны и мовы (за несколько граммов марихуаны можно было сесть на 6 лет, сейчас в это поверить сложно). Потом ответственность за мову ужесточили до десяти лет. Потом ввели смертную казнь для барыг.

Что в это время происходило в стране? Мне было бы очень интересно на это посмотреть!

Потому что никаких документальных свидетельств этого, как вы понимаете, не осталось. Могу допустить, что сначала все, у кого были печатные книги, затихарились. Потом, когда стало понятно, что государство шутки шутить не будет, массово понесли добровольно сдавать. Говорят, была кампания типа: сдал самостоятельно – избежал ответственности. Но кампания продолжалась несколько месяцев. Что было после этого? Абсолютно логичное событие: все, кто не сдал – аккуратненько уничтожили сами все, что имелось у них на руках. Сожгли и пепел развеяли. Порвали на мелкие клочки и скормили мышам.

Уверен: раз в полгода Госнаркоконтроль проводит показательный процесс – это целиком в его стиле! Кого-нибудь публично казнили, параллельно нагнетая по сетевизору истерию про «брошенных наркоманами детей» (как будто законопослушные граждане детей не бросают!), о прохожих, ограбленных, избитых и покалеченных наркотами в поисках дозы.

И вот, спустя некоторое время, случилось чудо: в стране, где когда-то книг были миллионы, не осталось ни одного печатного издания. Все было уничтожено, причем не государством – тут его возможностей просто не хватило бы! – а обычными гражданами. Их страхами попасть за решетку в рамках «показательного дела». Их паранойей. Их предосторожностями. Если вы думаете, что случилось что-то невероятное, почитайте в сетевизоре про то, как быстро и дотла уничтожили коноплю в странах, где когда-то коноплю выращивали в промышленных объемах.

Книги на мове в больших количествах остались за границей, но в первые пять лет их выкупили за бесценок и употребили. А употребив – уничтожили, потому что при повторном чтении мова уже не вставляет, а хранить вещь, за которую можно получить смертный приговор, ни у кого желания нет. Потом цены начали расти. Сначала тысячу стоила печатная книжка. Потом – сто страниц такой книжки. Потом – одна страница. Этим заинтересовались триады – они всегда там, где вращаются большие деньги. На Северо-Западных территориях торговля мовой стала более выгодным бизнесом, чем торговля тяжелыми субстанциальными наркотиками.

На данный момент не разделенных на страницы и не проданных по листочку печатных книг или вообще не осталось, или остались считаные экземпляры. Даже в крупнейших библиотеках мира типа Библиотеки Конгресса США все, что хранилось на мове – украдено. Или насильственным образом, или втихую (в первые годы после запрета власти иностранных государств еще не понимали, что издания на мове нуждаются в усиленной охране). А триады наладили перепись мова-фрагментов из тех книг, которые удалось сохранить от уничтожения. Переписчики работают за границей – в Варшаве и Вильнюсе, их работа кормит целую армию барыг и контрабандистов. А с этой армии кормится огромный и влиятельный Госнаркоконтроль. Потому что, если бы всех джанки посадили, а всех дилеров казнили, зачем стране был бы нужен Госнаркоконтроль? Поэтому они и держат индустрию в полупридушенном состоянии, не уничтожая полностью.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю