355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Гребенников » Мой мир » Текст книги (страница 7)
Мой мир
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:01

Текст книги "Мой мир"


Автор книги: Виктор Гребенников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

ПОЛЕВИКУ-ЕСТЕСТВОИСПЫТАТЕЛЮ:
ЭКИПИРОВКА, СОВЕТЫ, ЗАДАНИЯ

Сачок. Сразу оговорюсь: все, что здесь рекомендую, – не для истребления насекомых, а для их изучения. В том числе и сачок: поймал насекомое, рассмотрел, зарисовал, сфотографировал – и на волю.

Так вот, смею утверждать, что все существующие сачки, даже у маститых энтомологов, нехороши: тяжелы, неманевренны, громоздки. Обод, сделанный из тонкой проволоки – гнется, из толстой – тяжел, особенно складной, и все они в конце концов ломаются у основания. А у меня сделано так: к ободочку из стальной тонкой (2 мм) проволоки, имеющему в диаметре 28 сантиметров – самый удобный размер! – у основания прикреплены отрезки такой же проволоки, повторяющие форму обода: два – длиннее, два – короче, как на рисунке. Скреплены они тонкой медной проволокой, – места эти пропаять или обильно смазать каким-либо прочным клеем. Все это притянуто в основании к легкой латунной гильзе от охотничьего патрона – то же медной проволокой, закрепленной оловом или клеем; вместо патрона можно спаять из жести трубку диаметром 18 мм и длиною 70 мм. Все это поверху закрашивается зеленой масляной или нитрокраской.

В боку гильзы просверлена дырочка, куда входит Г-образно изогнутый шуруп. При сборке сачка в поле он ввинчивается через дырочку в древко – палочку длиною полметра (не более: с длинной палкой резко падает маневренность инструмента), плотно входящую в гильзу, то есть толщиной 18 миллиметров. Палочка также окрашена в скромно-зеленый (хаки) цвет.

Мешок сачка, глубиной 40 сантиметров, сшивается из мелкой капроновой сетки, марли, тюля по этой выкройке. У обода ткань быстро порвется, поэтому она пришита к широкой полосе толстой прочной ткани, свободно облегающей обруч, тоже по возможности более «полевого» цвета, пусть даже пестрой – это делает сачок менее заметным для насекомых.

При взмахе, быстрых поворотах, ударах о кусты, стены инерция дальней облегченной части обруча очень мала, наиболее жетяжелое и в то же время наиболее прочное место – у основания. Работать таким инструментом одно удовольствие: палочка с шурупом и обруч с мешком легко умещаются в сумке, рюкзаке, портфеле.

Приемы охоты выработаются сами. Но, поймав насекомое, быстро перекиньте мешок сачка за бок обруча вращательным движением древка – пленник уже не вылетит.

Контейнеры. Так я называю все то, в чем ношу насекомых живыми для детального их изучения, одомашнивания и других целей. Использую для этого коробочки от фотопленок, баночки от лекарств и тому подобное. Когда занимался шмелями, то контейнерами служили алюминиевые коробочки для диафильмов, в крышках которых были проколоты отверстия. А вообще-то, если время транспортировки менее 4–5 часов, контейнер может быть и без отверстий: воздуха насекомые потребляют относительно немного. Спичечные коробки для доставки насекомых очень неудобны – прищемляются-отрываются ноги и усы, средних размеров жук запросто выбирается из коробки.

Имейте в сумке несколько пробирок и комок ваты. Поместив на дно пробирки одного пленника, вдвиньте прутиком ватный тампончик, но не вплотную к насекомому или пауку, а чтобы получилась маленькая «комнатка». Поверх тампончика поместите следующего «пассажира» и так до самого горлышка пробирки. Ватные перегородки извлечете дома проволочкой с загнутым концом.

Хищные насекомые должны доставляться в «персональных» контейнерах.

Беру с собой также одну-две стеклянных банки с полиэтиленовыми крышками – для очень крупных насекомых, а также для жителей вод. Кроме пластиковых крышек полезно иметь кусочек сетки и кольцо из шнурковой резины – закрывать банку для «особо воздухолюбивых» пленников.

Во всех случаях, после нужной работы с ними, отпустите их на волю. Нелетающих придется отнести на их родину. Иное дело с летающими: поверьте, нет приятнее картины, когда вынесешь на балкон бронзовку – этакий живой изумруд – и она, взобравшись на конец пальца, с жужжанием уносится в синее небо, радостно покачиваясь в полете! Мой внучок Андрюша очень любит присутствовать при этих замечательных пусках, ставших для нас традиционным и обязательным обрядом.

Лупа. Обычная складная, двух-четырехкратная, более сильная в поле не потребуется. Когда я не носил очков, все равно при походах имел в кармане плюсовые очки, которыми пользовался как бинокулярной лупой при рассматривании Жизни в травяных джунглях; фокус же регулировал наклоном головы, меняя расстояние от глаз до насекомого – тогда зрение нисколько не напрягается. Сейчас для этих целей тоже использую очки, но более сильные, чем повседневные.

Тайна крыльев бронзовки, превращающихся в полете в жесткие несгибаемые плоскости, открывается с помощью простой лупы.

Бинокль нужен много для чего – призматический 8-кратный. Но для объектов, находящихся ближе 6 метров, он не приспособлен. Однако если сделать на объективы съемные картонные насадки с плюсовыми очковыми стеклами – отлично видны и близкие предметы. Но оптические оси обеих половинок остаются параллельными – а надо бы их сводить – и у бинокля получается своего рода «косоглазие». В этом случае я применяю лишь одну насадку и использую прибор как монокуляр. С его помощью удобно наблюдать издали за работой роющих ос, жуков-навозников, кузнечиков, наездников и многих других насекомых.

Пинцет нужен для многих целей – брать жалящих насекомых, доставать из норок личинок… Лучше всего длинный, 20-сантиметровый, но с мягкой пружинистостью, чего можно достичь, выбрав точилом часть металла в указанном на схеме месте. Любитель слесарно-паяльных дел сможет сделать неплохие пинцеты вроде тех, что на рисунке, комбинируя жесть с проволокой, частями бритвенных лезвий, старой часовой пружины.

Пинцет, что справа, – очень острый, прочный, и в то же время мягкопружинистый, служит не только для лабораторных микроработ – нередко выручает и в поле. Сделал я его, сильно обточив 12-сантиметровый обычный пинцет, включая пружинящие его пластины.

Топорик – маленький, туристический – заменяет мне нож, лопатку, молоток и многое другое. Держу всегда очень острым, подтачивая колесиковой точилкой. Для безопасности на «жало» топорика надет фанерный предохранитель.

Биолокатор. Нужно, скажем, узнать, где под землею находится полость с гнездом ос, шмелей, обиталище суслика. Возьмите в руки две широкие – 2–3 сантиметра – пробирки или трубки, вставив в них Г-образные проволоки: вертикальная часть 15 см, горизонтальная 35 см, толщина 2–3 мм, металл – любой. Держа пробирки как на рисунке, – пальцы чуть вразбег, горизонтальные части проволоки смотрят вперед, параллельны – идите по поляне. Если проволоки скрестятся или начнут вращаться, отметьте это место. Следующий «галс» – в противоположном направлении, в метре от первой проходки, и так далее. Сначала потренируйтесь на какой-либо посудине, зарыв ее в землю.

Биолокатор фиксирует не только гнезда животных, но и корни деревьев (особенно гнилые), трубы, кабели. Работать нужно лишь в безветренную погоду. На неровной местности, с кочками, буреломом и всем тем, что помешает равномерному движению шагом, биолокация затруднена. Через год-два «биолоцировать» сможете и без индикатора – просто ладонями, как на рисунке.

Удивительно то, что «усы» биолокатора перекрещиваются не только над действующими муравьиными дорогами, но даже поздней осенью, когда жители муравейника ими не пользуются и спят в глубинах своего дома.

Фотоаппарат лучше всего зеркальный, типа «Зенит». Удлинив до отказа его «штатный» объектив, фотографирую бабочек, крупных жуков; резкость обеспечиваю приближением или удалением аппарата от объекта. Для черно-белых снимков применяю пленку чувствительностью 150 единиц, и, если это солнечный день, то выдержка в 1/125 секунды и диафрагма 1:8 или около этого. Еще лучше, если фотокамера – с встроенным в визирэкспонометром-стрелочкой, типа «Зенит ТТЛ».

Для более крупных снимков насекомых понадобятся удлинительные кольца или самодельные насадки с плюсовыми очковыми линзами, вроде тех, что рекомендую для бинокля.

Если фотоаппарат не зеркальный, то снимать насекомых можно таким образом.

Отличный инструмент для макросъемок насекомых придумал профессор П. И. Мариковский – я успешно пользуюсь им много лет. В старый «Фотокор» вместо кассеты вставлена пластина, в центре ее – муфта с резьбой, куда ввертывается «Зенит» без объектива. Растяжением меха достигаем любого увеличения, а со сжатым мехом «Фотокор» работает как телеобъектив к «Зениту». При сильных увеличениях без привычки трудновато поймать в визир нужный живой объект, одновременно добиваясь резкости наклонами туловища, поэтому, чтобы «набить руку», потренируйтесь на каких-нибудь домашних предметах. При сильных увеличениях экспозиции более 1/125 секунды нежелательны: от движения трав ветром, собственных движений насекомого, дрожания рук может получиться «смазь».

Если насекомое спокойно, то, не выпуская его из кадра, медленно смещайтесь в стороны, чтоб оно попало на такой участок фона, где будет выглядеть контрастней и резче – например, темную бабочку лучше «поместить» на фоне светлой дорожки, а то и неба – для чего наклониться и снимать снизу.

Летящих насекомых снимать почти невозможно, разве что «стрелять» наугад в глубину облака-роя поденок или звонцов. Иногда повезет и с жуками: «щелкаешь» его на цветке, он в этот миг, испугавшись, взлетел – и получается редкий кадр. Неплохо могут получиться насекомые в «стоячем» полете – мухи-журчалки, жужжала. Но фотоохота на них требует много терпения, выдумки. И – пленки… Я считаю удачным, если на одну пленку приходится один-два хороших снимка.

Если идете на фотоохоту вдвоем – захватите два зеркальца – освещать солнечным «зайчиком» насекомое, если оно в тени, или, для сидящего на цветке, устроить второе, а то и третье, «солнце» – с помощью зайчиков же. Могут получиться очень выразительные и высокохудожественные снимки. Да и вообще резкую тень от насекомого, сидящего на листе, земле, стволе, лучше смягчать таким вот зайчиком или просто листком белой бумаги, ярко освещенным солнцем.

Иногда я поступаю так: снимаю живое насекомое на слайд, с которого пишу «натурщика» красками, непременно убирая все лишнее и усиливая главное. По этому принципу сделан этюд стрекозы-лютки.

Видео и кино. Незаменимая, нужнейшая техника для энтомолога-полевика, изучающего и пропагандирующего Жизнь. Но приобрести что-либо в этом роде мне так и не довелось: дорого…

Светоловушка. В двухлитровую банку вставьте воронку из бумаги, пленки, жести, как на рисунке. Примерные размеры: отверстие снизу – 5 см, свер ху – 30 см, высота – 30 см. Верх воронки спереди срезан косо. В банке – бумажная «лапша» для рассредоточения насекомых. Над воронкой – яркая лампа «трехсотка», или люминесцентная ультрафиолетовая (прямо на нее не глядите). Светоловушку лучше поместить на стену дома, ограду, дерево так, чтобы насекомым было ее видно издали в как можно более широком секторе и чтобы не было рядом «конкурирующих» источников света.

Привлеченные светом насекомые упадут в банку, где вы их утром и найдете. Нужных сфотографируйте и нарисуйте, остальных – выпустите.

Ночные бабочки Исилькуля 60-х годов: медведица Кайя, глазчатый бражник, дуболистный коконопряд, златогузка, серебристая лунка, совка-металловидка, серпокрылка. Сейчас мало кого из них там встретишь…

В дальних ночных походах в Исилькуле мы с сыном Сережей использовали железнодорожный электрофонарь. Отличный источник света – фара мотоцикла или автомашины, разумеется, неподвижных, но обзавестись такой «светоловушкой» я, сами понимаете, за всю жизнь так и не сумел…

Задания. Перед вами – схематические рисунки трех ос, вернее, «обобществленные портреты» одиноких ос трех групп (в каждой из групп – множество видов): слева песчаная оса аммофила, в центре – сфекс, справа – дорожная оса помпил. Аммофилы заготавливают для своих детей гусениц, отлавливая их и парализуя; сфексы – кобылок (а те, что покрупнее, – кузнечиков и сверчков), помпилы охотятся на пауков – тоже разных размеров, в зависимости от своего роста.

Так вот, если вам доведется видеть рытье норки осою – не пожалейте несколько часов, понаблюдайте за последовательностью операций и общим ходом дел. Сбегайте за блокнотом, ножом, лопаткой. Записывайте, зарисовывайте, а от фотографирования воздержитесь: придется наклоняться близко к осе, что может ее спугнуть.

О первом и втором заданиях я писал на страницах 95–96.

Место аммофил, сфексов, помпилов в «Родословном древе подотряда жалящих перепончатокрылых», выполненного мною для книги И. А. Халифмана «Четырехкрылые корсары» про ос.

Задание третье: когда оса вырыла норку и улетела на охоту, переждите минут десять – двадцать и закатите в норку – не руками, а прутиком – несколько крупных комочков земли. Надлежит выяснить: найдет ли теперь оса гнездо при изменившемся объеме полости? Если найдет, то станет ли выбрасывать ваши комочки? А если нет, то как поступит?

Задание четвертое: пронаблюдать за действиями осы и судьбой парализованной ее жертвы, предварительно, в отсутствие хозяйки, обильно смочив землю вокруг норки.

Варианты и подробности второго, самого важного задания. В отсутствие хозяйки вырежите из земли не кубический блок, а трехгранную призму – потребуется лишь два основных «реза» лопаткой. Отнесите норку метров за двадцать и быстренько, но аккуратно прикопайте ее в прежнем положении, то есть вровень с землей. Отметьте обе точки какими-либо знаками на местности и в блокноте. Набравшись терпения и, главное, внимания, следите враз за обеими норками, для чего нужно встать где-то между ними сбоку: куда и как оса потащит добычу?

Если «по новому адресу» – дождитесь выполнения всех процедур, все запишите, зарисуйте, снимите точный план «полигона», а через недельку выньте монолит с гнездом, поместите его в достаточно просторный сосуд, закройте сеткой и поставьте на балкон или веранду. Через положенное количество недель или месяцев, когда из кокона выйдет взрослая оса, сохраните ее, чтобы энтомологи смогли определить вид. Если хотите сделать это сами, то пользуйтесь только академическим «Определителем насекомых Европейской части СССР», том 1, первая часть, издательство «Наука», 1978 год.

Может случиться, что вам повезет, и если вы набредете на «осоград», подобный вышеописанному, то повторите этот опыт несколько раз, все запишите, зарисуйте и бережно сохраните два-три коллекционных экземпляра ос и жертв, а также опустевшие осиные норки.

Если хотя бы часть подопытных жителей «осограда» повлечет свои грузы по новым адресам – значит, норки эти определенно служат волновым «маяком» для насекомых, и вы будете «соучастником» одного из величайших открытий века, имеющего прямое отношение к физике твердого тела, квантовой механике, биофизике, познанию тайн Пространства и Времени.

Более подробно об этом в главе «Полет». Но перескакивать через главы не советую – многое упустите.

Настоятельно прошу любителей Чудес Природы овладеть техникой макрофотосъемок и быстрых набросочков с натуры.

Поглядите на мои зарисовки и фото на нескольких последующих страницах. Заверяю: никаким «талантом» обладать для этого не нужно, а лишь усердием, вниманием и смелостью. Но изобразительные документы – ценнейшая часть любого наблюдения.


Наброски с живых насекомых я делаю шариковой ручкой, стараясь за несколько секунд передать позу и «характер» насекомого


Эту сцену охоты помпила на паука мне удалось сфотографировать под Новосибирском с помощью «сдвоенного» фотоаппарата, так же как и последующих «фотонатурщиков».


Толстоголовка Морфей сфотографирована на участке «Степной треугольник» Исилькульского Памятника Природы «Реликтовая лесостепь».


Бронзовка мраморная еще сохранилась на луговинах нашего Памятника Природы за деревней Новодонка южнее Исилькуля.


Там же отснята и пяденица щавелевая, маскирующаяся под сухой листочек с четкой «жилкой» посредине…


У северных границ Памятника Природы (участок «Питомник») до сих пор можно встретить крупнокалиберные (входит большой палец!) норы самого крупного паука нашей страны – джунгарского тарантула. Охотится он только по ночам – на жуков, кобылок, других крупных насекомых.

А это опять на экологической тропе в Питомнике: перламутровка на бодяке…


Один из удачных «фотовыстрелов» по рою крохотных комариков-звонцов.


Гусеницы волнянки.


Тоже редкий кадр. Момент взлета усача Странгалии с соцветия дягиля. Пришлось снимать лежа, с земли, и долго ждать…


Для верного рисунка бабочки и жука нужно сначала «построить» общую форму, а уж после – детали.


Если на картонку ровно намазать пластилин, прочертить в нем палочкой рисунок, а затем залить гипсом, он, затвердев, «превратит» канавки в очень выпуклые линии. После того, как слепок высохнет, пропитываю его каким-либо полимерным клеем (БФ, эпоксидным), расписываю масляными красками и покрываю лаком. Так сделано это изображение осы-блестянки.


Таким же способом изготовлен рельефный портрет Жана-Анри Фабра, книги которого о насекомых так увлекли меня в детстве (наблюдает за осой-аммофилой, несущей гусеницу). Тоже полимерно-гипсовая масса, но окрашена под старую бронзу. Один экземпляр рельефа я подарил музею Фабра во Франции, другой находится в нашем музее под Новосибирском.


А на этих декоративных плитках – бабочки червонец, голубянка, сенница и травяные клопики трех видов. Комплект плиток работы В. С. Гребенникова (из частного собрания профессора МГУ В. Б. Чернышева).

Глава IV. ЛЕСОЧЕК


Шел тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Я работал в клубе художником – это было еще до изокружка, вдыхал полной грудью Воздух Свободы, которым, после недавних лагерей, никак не мог надышаться. Тем более что и в самом Исилькуле и в его окрестностях воздух был не просто чистый, а всегда какой-то особенный, осязаемо-свежий, такого «густо-голубого вкуса» – особенно по сравнению с карабашским (это где слепень утащил за зону мой планер): стоило там ветерку повернуть от медеплавильного завода с его мрачными трубами в нашу сторону – сразу острый запах серы, ядовито-кислый вкус во рту, кашель, и некуда спрятаться от газа, и так порой не одни сутки – пока ветер не повернет в другую сторону. А направо от этих труб – цепи гор, мертвых, без единой сосенки, без одной травинки: все живое на огромной площади к востоку от завода было уничтожено. Трубы эти дымят и по сей день…

Какое же счастье быть далеко-далеко от всего этого, дышать настоящим, неиспорченным воздухом Сибири! Любовь к здешним степям, колкам и полянам, помноженная на эту чистоту воздуха, росла и крепла у меня с каждым днем, мало-помалу погашая невеселые уральские воспоминания с их непременным привкусом – медно-сернистых дымов Карабаша. А обилие друзей-насекомых на лесных исилькульских лужайках подкрепляло эту любовь, и в рюкзаке моем почти всегда соседствовали этюдник с красками и сачок; оба эти инструмента плюс, конечно, бинокль – никогда не были без дела.

Еще в начале 60-х годов я за полчаса вблизи Исилькуля мог набрать «просто так» множество насекомых в том числе и этих жуков: бронзовку, шпанку, пестряка, златку, щелкуна, листоеда, бегунчика, тинника, долгоносика. Теперь многие из них в тех местах исчезли.


Этюд из цикла «Подснежники»: бабочка Левана у цветков сон-травы прострела.

До чего это здорово – снова и снова обходить ставшие родными поляны и опушки, любоваться красавицами-бронзовками, закопавшимися с головой в сладкое душистое кружево таволг и подмаренников, вдыхать настоенный на ароматах полевых цветов воздух этих счастливых мест и подолгу смотреть вверх, в бездонное, ничем не омраченное небо в тщетных поисках жаворонка, посылающего оттуда, с поднебесья, свою переливчатую, тоже такую родную трель…

Но как ни всматриваешься в эту сияющую синеву и как ни остро мое зрение – небесный певец остается невидимым; стоп – а это что за точка? Нет, это не жаворонок, это высоко, очень высоко величавыми кругами парит какая-то большая птица.

Да она ведь не одна! Поймав в бинокль чету «планеристов», вижу: это орлы, хоть редкое, но привычное в те годы украшение неба тамошних мест (сейчас там орлов нет и в помине). Широкие крылья неподвижны, лишь хвост со светлой перевязью – значит, это беркуты, – расставленный упругим веером, то и дело меняет угол, приспосабливаясь к дующей снизу вверх невидимой воздушной струе, и нагретый над дальней пашней воздух возносит величавых летунов все выше и выше, и уж в бинокль разглядеть их трудновато; но вот орлы, развернувшись на юго-запад, на миг как бы замерли, чуть-чуть подобрали крылья и начали полого соскальзывать будто бы с высокой горы, набирая скорость… Улетят километров за пять, нащупают восходящий воздушный поток, который поднимет их так же кругами, в поднебесье – и все это без единого взмаха крыльев… Эх, мне бы так!

И казалось, что здесь всегда будет как сейчас: чистейшее бездонное небо, бесчисленное множество ягодных щедрых полян с бесчисленными же золотыми жуками и пчелами, бабочками и стрекозами; это ведь не тесный промышленный Урал, а огромная – самая большая на всей планете! – Западно-Сибирская низменность, и от степного Исилькуля, как я считал, далеко до дымных заводов – что на запад, что на восток: живи-радуйся!

Лишь изредка голубой чистейший купол неба перечеркивался, как по гигантской линейке, инверсионным следом самолета, который вскоре сбивался в сторону, размывался и исчезал, и небосвод опять становился чистым или же напускал на свои просторы стада пышных кудрявых облаков – точно таких же, какие «паслись» тут сто, тысячу, а может, и миллион лет назад.

Но инверсионные следы самолетов – теперь здесь пролегает главная пассажирская их трасса – все чаще и чаще перечеркивали небосвод, и это для меня было, прямо скажу, неприятно: почему-то с детства я считал Небо для людей неприкосновенным; как бы то ни было, если писал этюд с небом, и на нем был самолетный след, я его не изображал…

А в дни, когда подолгу не было ветра, где-то очень далеко над горизонтом, чуть севернее точки востока, из-под пологого горба земного шара явственно возвышалось какое-то сверхгигантское облако. Я долго не мог понять, что это, до тех пор, пока однажды ясным тихим утром не простелил за облаком из электрички: да это же выбросы Омского нефтеперерабатывающего комбината! Густые плотные дымы медленно выползали из множества высоченных труб и, клубясь, поднимались в синеву… Так вот что за «облачко» порой видно было из Исилькуля за полтораста километров!

После я не раз видел его с самолета, делающего перед посадкой круг над Омском: эдакая гигантская многослойная система высоких плотных облаков, а под ней, даже в самый солнечный день, темно-темно и мрачно, и в «сени» этой химической солнценепробиваемой тучи, в городке нефтяников, работают и живут люди, растут, учатся и играют дети… Что же мы такое творим с нашей Планетой, с самими собой и со всеми потомками?


Этюд из цикла «Микропейзажи». Я писал их близ города с натуры, воткнув лупу в землю у комля березы. Мох Фунария и лишайник Кладония (он развивается только в совершенно чистом, без технических примесей, воздухе и может служить своего рода анализатором атмосферы.

И, возвращаясь в Исилькуль, я думал: как все-таки хорошо, что я с семьей, с детьми – у нас уже родилась Оля – живу здесь, куда еще нескоро доберется Индустрия, а может быть, и никогда не доберется? Но потом стал замечать: а ведь и тут не все ладно. Взять хотя бы колки: в сороковых годах вокруг каждого из них были широкие разнотравные опушки – остатки первозданной Степи: сельские хозяева тех времен прекрасно понимали, что леса, пусть небольшие, – надежные защитники полей от суховеев, и, если подпахать под самые деревья, нанесешь вред Лесу, а стало быть, будущим своим посевам; вдобавок останешься без выпасов, без сена, без ягод и грибов, и без Красоты, которую наши предшественники ценили, ей-богу, лучше, чем нынешние образованные хозяева земель – агрономы. Подавай лишь план, вспаши в срок – а как, это все равно; и плуг тракториста отхватывал еще полосочку нетронутой земли у перелеска – узенькую, сантиметров в двадцать – стоит ли о том говорить?

Но подсчитайте: если такими, вроде бы небольшими, темпами будут съедаться леса, то за пятьдесят лет они уменьшатся так – полукилометровый в диаметре колок потеряет восемь процентов своей площади – и немного, кажется, но безвозвратно; стометровый – сократится на одну треть; двадцатиметровый – исчезнет вовсе.

Осенний шиповничек. Сколько таких милых уголков природы сгинуло под безжалостными плугами!

Особо сильный урон понесла сибирская и казахстанская природа в памятные годы Подъема Целины. Не оставлять ни одного клочка степи и луга, перепахать все – такова была жесткая установка Центра. И на огромном расстоянии от западных наших границ до Алтая и Байкала не оставили потомкам ни гектара настоящей не паханой степи – ни для научных целей, ни хотя бы как Памятник Природе, давшей людям Хлеб.

Читатель, наверное, знает, что надежды, возлагавшиеся на Целину, оправдались далеко не все: в иных совхозах эта земля была щедрой лишь первые три-четыре года, а там понадобились и севообороты, и удобрения, и многое другое, и все это удаляло человека от Природы-кормилицы, удаляло, удаляло… А урожаи – падали, падали, падали…

Под распашку попали тогда не только луговины, поляны, опушки, но и… деревни: началось укрупнение хозяйств, хлеборобов сгоняли со своих «микрородин» – из деревень, деревушек, хуторов, аулов, и места эти тут же перепахивались. И многие годы по весне, в нескольких километрах от Исилькуля, можно было видеть такое: на огромном, почти до горизонта, темном свежевспаханном поле виднелись там и сям большие светлые пятна; подходишь ближе и видишь, что здесь – осколки кирпичей, черепки от посуды, ржавый сковородник, обрывки рогож; старый детский ботиночек, обломки игрушек, – и становится невыносимо грустно от этой картины, особенно когда вспомнишь: да, именно здесь, к западу от райцентра, была милая деревушка Сычевка, и четыре хутора недалеко от нее с богатейшими огородами и садиками, и был я здесь не раз по делам малярийным в давние годы, знавал здешних стариков и детишек, потчевал их лекарствами, брал анализы, ел нехитрое их угощение – вареную рассыпчатую картошку и небывало вкусное густое холодное молоко из погреба…

Ничего не осталось от таких вот необъяснимо милых хуторских уголков, снесенных и перепаханных.

Ради чего понадобилось все это разрушить и вот так безжалостно, тяжелыми плугами, буквально сровнять с землей?

Не пощадили и мертвых: за остатками деревень я находил на пашнях обломки могильных крестов с остатками надписей, старую, но прочно вделанную под стекло фотографию от надгробия, кусок раздавленной трактором седой от времени доски с арабской вязью на бывшем мусульманском кладбище…

Теперь, понятное дело, все это исчезло, перемешалось, сгинуло – и на местности, и на картах, и в памяти людской… А зря: хоть небогато жили те люди, «некультурно», но в единении с Природой, окруженные ею со всех сторон, ею кормимые-поимые. О такой жизни нынешний городской, да и не только городской, житель не может теперь даже и мечтать. А мне повезло: я застал-таки кусочек этой замечательной, но, увы, неповторимой Жизни…

Пошел тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год – четвертый год тотальной распашки Целины, больших и малых ее массивов. Ближних окрестностей Исилькуля, с десяток километров, это почти не затрагивало, но целинный Большой Хлеб везли сюда со всех сторон: огромные скопления автомашин, сгружаемых с железнодорожных платформ, заполняли пристанционное пространство, подступая вплотную к окошкам нашего железнодорожного барака, а потом – тоже огромные, невиданные ранее очереди этих же машин с горами золотистого зерна в каждой – у весовых ворот элеватора…

Таким был исилькульский элеватор в пятидесятые годы. Сейчас к нему приделаны огромные неказистые пристройки, и он стал угрюмым и приземистым.

А весной пятьдесят седьмого что-то не хорошее случилось с исилькульским Небом. Юго-западный ветер почему-то сделал его неестественно серым, с буроватым оттенком; быстро темнело, и солнечный диск потускнел так, что можно было смотреть на него невооруженным глазом. Сквозь капельки облачного тумана его края виделись бы резкими, а тут они были смазанными дифракцией, отклоняющей свет вблизи твердых частиц.

Вспомнилось: много лет назад, в Таджикистане, я видел нечто подобное – неестественно мрачное дневное небо, туманный диск солнца, полутьма средь бела дня; мне, объяснили, что это дует «афганец» – такой ветер, который поднимает лессовую пыль и несет ее из Афганистана за сотни километров к нам; на второй день «афганец» материализовался: эта самая пыль осела вниз, стали желтыми и тяжелыми листья деревьев, крыши, дворы, улицы; пыль была везде: в помещениях, водоемах, в пище, тонко и противно скрипя на зубах; у дверей стояли веники вроде тех, которыми в Сибири обметали с валенок снег; обхлопаешь веником обувь и брюки – и «сотворяешь» вокруг себя облако тончайшей желтоватой пыли…

Откуда же «афганец» в Исилькуле?

Ответ пришел быстро, тоже с «неба»: над этой серо-бурой высокой пеленой, невидимо для людей, собрались уже настоящие тучи и оросили дождем; но каждая дождинка, летя оттуда вниз, проходила через пыльный слой, вбирая в себя его частицы и падала вниз уже не светлой прозрачной дождевой каплей, а крупной брызгой обыкновенной для здешних мест грязи, как, скажем, обдало бы тебя струями из грязной лужи при близком проезде автомашины; к слову, некоторые водители для развлечения специально так и делали, «прижав» прохожего к забору или канаве и газанув как следует через грязную лужу.

Казалось, что сотни, тысячи таких вот «лихачей» газуют там, наверху, по грязным облакам, выбрызгивая оттуда, из огромнейшей лужи, множество фонтанов, проливающихся к нам на землю таким вот издевательским «дождем». И людям было страшно, обидно, непонятно: почему это с Неба – вместо воды – грязь, почему испорчены костюмы, куртки и платки…

Разглядев одну из этих подсыхающих клякс, упавших на бумажку, я увидел: это никакая не «космическая пыль», а самый что ни на есть земной чернозем… И понял: он поднят ветром с тех самых «целинных» полей, тысячи гектаров которых лежат сейчас там, на юго-западе, в Казахстане, вспаханными и, может, уже засеянными; но давно не было дождей, задули ветры, подхваченный ими пахотный слой поднялся в небо – и вот результат…

1956 год, лагерь целинников. «Начало конца» – так назвал я про себя этот уголок огромной «шаровой» картины, сферорамы «Реликтовая степь», над которой мы сейчас работаем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю