Текст книги "Мой мир"

Автор книги: Виктор Гребенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Я очень прошу молодых естествоиспытателей: повторите эти опыты, они несложны. Шмель Бомбус люкорум быстро приручается, крайне неприхотлив и пока что в наших краях нередок, раскраска простая – черно-желто-белая.

Разве не величайшим будет открытие, скажем, химического вещества или физического поля, в котором на длительное время с точностью до дециметра закодирована долгота, широта и даже высота определенного геодезического пункта?

Можно долго и много рассказывать о шмелях – этих трудолюбивых мохнатых тружениках, очень обиженных людьми, об их повадках, привычках, инстинктах, о маленьких и больших подарках, полученных мною от них, и о том, как я их воспитывал, лелеял, наблюдал – но объем этой книги ограничен, пора, как говорится, и честь знать; может быть, удастся когда-нибудь издать отдельную Шмелиную Книгу… Ведь прозанимался я ими, в Новосибирской и Омской областях, целых двадцать лет, до самого того времени, когда был ликвидирован организованный мною у ВАСХНИЛ-городка единственный в своем роде пригородный шмелезаказник площадью три гектара – чудесный лесок с уютными лужайками, цветами и массой разнообразнейших насекомых. Он просуществовал десять лет и тоже дал много познавательного и практического материала. Именно здесь, в Шмелеграде, удалось изменить гнездовые инстинкты трех видов шмелей – испокон веку гнездившихся подземно, и они стали заселять у нас надземные, на столбиках, ульи, что было очень удобным для ухода, наблюдений, транспортировки. В результате на привыкающем к Шмелеграду поле урожай семян клевера стал вдвое выше, чем на других участках.

Такие шмелёвники мы применяли под Новосибирском.

Шмелеград наш был огорожен аккуратными асбоцементными столбами, внутри – чист и живописен; его не раз показывали по телевидению: кусочек живой Природы под боком у миллионного города. Здесь мы проводили и школьные экскурсии, и всесоюзные энтомологические семинары. Новосибирским Шмелеградом восторгалась большая группа американских экологов, а посол Великобритании в СССР сэр Артур Киббл, вдруг попав из официальных кабинетов в сияющий осенним золотом заказник с его ручными шмелями и разноцветными бабочками, был совершенно очарован и не хотел отсюда уходить…

На первом плане – клеверное поле; за оградкой – новосибирская Страна шмелей. Уникальный заказник этот, как я ни бился, был погублен (учеными!) в 1987 году.

Сейчас Шмелеграда нет – никто мне не помог в его спасении; Сибирский научно-исследовательский институт кормов, на чьих землях он находился, снес нашу ограду, и теперь это – грязный, истоптанный, захламленный колок, каких под Новосибирском сотни. Остались у меня лишь записи в дневниках, научные труды, фотографии, наброски и этюды обитателей Шмелеграда да его карты за несколько лет (1977, 1978, 1979, 1980 гг.), испещренные значками наших шмелевников – вот они, читатель, перед вами.

Квадратики – шмелёвники подземные, треугольники – надземные. Зачернены те, в которых «сами собой» образовались мощные шмелиные семьи.

Неправда ли, великий грех взяли на душу дипломированные аграрии-природоненавистники, уничтожившие этот замечательный уголок?

Всерьез заинтересовавшихся шмелями я отошлю к своей книжечке «Шмели – опылители клевера» (Москва, Россельхозиздат, 1984 г.), а также к книге И. А. Халифмана «Трубачи играют сбор» (Москва, «Детская литература», 1971 год), иллюстрировать которую, конечно же, довелось мне.

…Ну а теперь вернемся на исилькульскую Поляну – в далекий семьдесят третий год. По обе стороны Главной тропы – ряды земляных холмиков-кротовинок. Чья это работа? Раньше я думал – кротов, но как-то увидел: очередную порцию земли выталкивает снизу совсем не похожий на крота зверек, с головой, напоминающей валеночек, крохотными, едва заметными глазками, и большущими бело-желтыми резцами. Землю он выталкивал не ногами, а… ртом – как бы аккуратненько выплевывал изрядную ее порцию. Грызун этот, как оказалось, зовется и метким именем – слепушонка (она).

Слепушонка – жительница луговых таинственных подземелий.

Питаются слепушонки, в отличие от насекомоядных кротов, корнями растений – а этой пищи на Поляне было предостаточно. Посмотрите на эти «картошечки»: как вы думаете, какому растению они принадлежат? Наверное, не угадаете: душистому горошку, или, как его зовут ботаники, чине клубневой. Пурпурные ее цветки издают сильный и в то же время нежнейший запах садовых роз лучшего сорта. «Картошечки» же имеют крахмалистый вкус (клубеньки на корнях бобовых растений запасают впрок азот) и служат блюдом номер один для слепушонок моей Поляны, которые, ясное дело, сдерживают от чрезмерного по ней расселения те или иные виды растений.

Меня же слепушоночьи кротовины интересуют по совсем другой причине – конечно же, энтомологической. Сейчас мы с вами найдем что-то интересное. Осторожно, не мните зря траву в стороне от тропинки, лучше ступайте точно за мной – след в след. Третья кротовинка, четвертая, пятая… Стоп! Вот то, что нам нужно: видите, у ее вершины – вороночка? Не делая резких движений, присядем рядом на корточки. На самом дне очень правильной, будто высверленной каким-то широким специальным сверлом воронки виднеются два тонких темных крючочка – это концы жвал чрезвычайно любопытного хищного насекомого, которого зовут муравьиным львом.

На холмике слепушонки кто-то высверлил аккуратную воронку…

Название соответствует истине лишь отчасти. Да, наш «лев» тоже хищник, но уж никак не «узко-муравьиный»: в пищу ему годится любое насекомое, даже такое, что не идет в пищу птицам и муравьям из-за резкого запаха или едкого вкуса – так что ему больше бы подходило название «насекомий лев». Ведь не зовем же мы настоящего льва зебровым или гнучьим (от слова «гну» – на эту антилопу он тоже охотится).

Однако менять традиционное название не будем, а сделаем так: я поймаю кого-нибудь из шестиногих, которых вдоволь в траве у наших ног, и осторожно, чтобы не спугнуть хозяина, подтолкну соломиной к воронке – а вы, читатель, внимательно наблюдайте за происходящим.

Да тут, похоже, и без нашей помощи все обойдется: жучок-тускляк – небольшая овальная жужелица с темно-медным отливом – засеменил по кротовинке. Ближе к воронке, ближе, еще ближе… Тускляк уже на ее краю, оступился, поехал быстро вниз – чуть ли не в зубы хищнику!

Видимо, сообразив, что это опасно, бедняга, изо всех сил семеня ногами, пытается «въехать» на склон, но коварный мелкий грунт соскальзывает, как лавина снега с крутой горы, съезжает вниз большими языками. Тем не менее, жуку удалось добраться до середины склона. Еще немного, и…

И вдруг снизу на беглеца брызнула такая сильная и частая очередь из порций сухой земли, поддаваемой хозяином ловушки, что жук опять съехал на самый ее низ. В мгновение ока два коварных крючковидных острых рога схватили добычу за бока, и тускляк, брюшко которого уже затянуто в землю, встал в воронке торчком, растерянно молотя по воздуху всеми шестью ногами.

Но поздно: резкий сильный рывок в глубь сыпучего грунта – и жук виден до половины; еще пара таких же рывков – и ничего на поверхности нет, и будто не произошло тут, на кротовинке, ровно никакой трагедии.

Жук-карапузик оказался не по зубам муравьиному льву – скользок и тверд. Теперь он удирает подальше…

…Муравьиных львов на Поляне всегда много. Я храню слайд с изображением слепушоночьей кротовинки, на которой уместилось ровно двенадцать львиных воронок! Своего рода рекорд…

Ловчие ямы муравьиных львов на слепушоночьей кротовине. Рисунок со слайда, сделанного на Поляне.

И почти каждый год отлавливаю подземных охотников, быстро поддев грунт коробочкой. Как любой порядочный хищник, они могут обходиться подолгу без пищи, но я везу их домой в отдельных контейнерах, наученный горьким опытом: однажды вот так же в пути у муравьиных львов имел место случай каннибализма…

Дома помещаю пленников в таз с песком. Натерпевшись страху после поимки и транспортировки, они долго лежат неподвижно, притворившись мертвыми, и теперь я могу детально их рассмотреть.

Прежде всего должен сказать, что эти странные создания – не взрослые насекомые, а всего лишь личинки. Но какие личинки! Широченная плоская голова с двумя огромными зубастыми жвалами, покрытыми щетиной – не только орудие охоты, но и отличная лопата землекопа, а также снаряд для метания порций песка в убегающую добычу. Когда лев очень голоден и над воронкой кто-нибудь летит, «пилот» подвергается снизу мощному зенитному обстрелу, и песчинки летят на полуторадециметровую высоту; конечно, вероятность сбить цель маловата, ну а вдруг?

Личинка муравьиного льва. Исилькуль, 28 июня 1967 г.

Зрение у личинки очень острое, хотя выпуклые глаза ее невелики и состоят всего лишь из нескольких фасеток. Охотница незаметно выставляет эти перископы над песком и терпеливо следит за краем воронки и воздушным над нею пространством.

Когда я первый раз догадался поместить личинок муравьиных львов в таз с песком, меня ждало множество сюрпризов. Вылежав с полчаса на песке, одна их них дернулась, подалась назад, углубив заостренный конец брюшка. Дернулась еще, еще, и вот – скрылась полностью, только небольшой перемещающийся бугорок песка указывал, куда ползет насекомое.

Настал вечер. Личинки, спрятавшись в песке, не подавали признаков жизни. И я лег спать. А ночью проснулся от громкого треска, который повторялся через равные промежутки времени. На окне у меня жило тогда много насекомых и даже кой-какая четвероногая живность, в том числе ящерицы, и я долго не мог догадаться, кто же это так странно шумит. Оказалось, из таза вылетают вбок порции песка, стуча по бумаге, которой была накрыта одна из посудин.

Я встал, подошел ближе и увидел редкое зрелище: личинка начала делать ловчую воронку! Углубившись в песок, она подавалась назад, а потом резким взмахом головы выбрасывала далеко в сторону изрядную порцию песка: широкое, вогнутое темя, сведенные клешни с длинными зубцами и щетиной – замечательный землевыбрасывающий инструмент! На песке начала обозначаться глубокая борозда, загибающаяся дугой, и через некоторое время первый круг, проведенный словно циркулем, украсил поверхность песка.

Внутри первого круга пролег второй, третий, – песок, поддаваемый мощной головой-лопатой, все летел и летел из таза, и через полчаса воронка была почти готова. Опытный и старательный мастер – кто учил его этим приемам? Конечно, это программа, унаследованная от предков, – но могла ли она выработаться только в результате естественного отбора в ходе пресловутой «борьбы за существование»? Утверждать это может лишь безнадежный схоласт, никогда не видевший работу насекомых-строителей.

Ловушка настороже… Песок на ее склонах еле держится, и горе тому, кто угодит на край ямки и оступится. Но постоянно ловить на заклание моим питомцам насекомых мне было попросту жаль, требовалось изыскать какой-то заменитель – но хищницы наотрез отказывались от кусочков мяса, да и от всего того, что не двигалось. Тогда я пропитал комочек ваты молоком, подвесил его на тонкой нитке к соломинке, и издали, чтобы со дна воронки не была видна моя рука, ввел качающееся «угощение» в воздушное пространство над ловушкой. Тут же последовал залп, я проимитировал «падение», и в ватку вонзились острые клешни хищницы.

Минут через десять ватный шарик был сух, и я незаметно добавил в него молока пипеткой с тонко оттянутым носиком: львиный «насос» работал быстро и сильно. Если разглядеть клешню в лупу, то можно заметить, что она состоит из двух лопастей – верхней и нижней, сложенных так, что образуется трубка. Нижняя лопасть очень гибка и может двигаться в своем желобке взад и вперед, выдвигаясь из конца клешни. Два таких жала вонзаются в бока жертвы, и по трубкам из нее выкачиваются соки…

Насекомьих останков в воронке не увидишь – они бы мешали охоте. Лев поддевает их головой и сильным движением выбрасывает далеко за пределы ловушки. Маленькие силачи поступали так даже с тяжелыми камешками, которые я нарочно кидал в воронку: подсунет личинка под камешек голову – и долой его!

Рисованные кадры к телепередаче «В логове муравьиного льва» – Омское ТВ, 1967 г.

Каких только экспериментов я не ставил с этими удивительными существами! Они строили свои ловчие воронки даже в… манной крупе. От обильной молочной пищи они быстро росли, и однажды я не досчитался одной воронки. Покопался в песке – и нашел в его глубине крупный шарик, обклеенный песчинками. Это был кокон муравьиного льва. Поглядеть бы, что там, внутри! Но я решился на это, когда ушла в песок и соткала кокон вторая личинка.

Воронка; свежий кокон с куколкой; кокон, покинутый взрослым муравьельвом.

И вот я осторожно вскрываю кокон тонкими ножничками. Надрез, еще надрез… Я отогнул лоскут. Внутренняя стенка кокона, грубого снаружи, нежно-шелковистая, – и шелк этот отливал перламутром – царская колыбель кровожадной хищницы… Взрезаю кокон глубже; стоп – там кто-то шевелится! И вот передо мною совершенно странное существо, скорее похожее на маленькую бабу-ягу, чем на куколку насекомого. И тем не менее это куколка, в которую совсем недавно превратилась толстая рогатая личинка. Я тут же сделал с нее набросок, водворил на место, как мог «закрыл дверь»…

Вскрытый кокон муравьиного льва.

А потом мне несказанно повезло. Однажды я случайно заметил внутри банки, в которой лежали коконы, какое-то движение. Это из кокона вышел взрослый муравьиный лев. Новая чудесная метаморфоза… Маленький оборотень походил бы теперь на стрекозу, если бы не коротенькие чешуйки на спине вместо крыльев. Когда они вырастут, крылья? Ведь у взрослого насекомого четыре большущих прозрачных крыла. Но насекомое ползало по песку на дне банки и не меняло своего облика. Неужели этот неудачник так и останется с недоразвитыми – может, от моей молочной диеты – крыльями?

Муравьиный лев вполз на веточку, что стояла в банке, уселся поудобнее вниз спиной, и вдруг я заметил, что «чешуйки» его начали быстро расти.

Крылья!!!

Прошло три минуты, пять, десять… В эти считанные минуты я особенно жалел, что не имею своей кинокамеры: получились бы уникальные кадры!

И я делал наброски – один, другой, третий; крылья удлинялись на глазах, быстро-быстро «вытекая» из спинки… Много я видел всяких насекомьих метаморфоз, рождений бабочек из гусениц-куколок, и у них тоже росли крылья, но незаметно для глаз, часами; то же у мух, жуков, перепончатокрылых. Но такой скорости роста, чтобы вот так, зримо, за минуты на сантиметры, – такого я не видел никогда и нигде про такое не читал.

У бабочек крылья растут куда медленней.

Здесь явно использовалась гравитация – притяжение Земли: гемолимфа (насекомья кровь), накачиваемая в жилки маленького выроста, делала его тяжелее; и он опускался вниз под собственной тяжестью, не то разворачиваясь, не то посекундно усложняясь и формируясь; все это очень походило на ускоренную киносъемку распускающегося цветка – когда пленку потом прокручивают с нормальной скоростью, цветок распускается за секунды на глазах. Но то в кино, а это совершалось наяву, и я едва успевал делать наброски.

Прошло двенадцать минут, и большие, роскошные, прозрачные крылья, украшенные нежнейшей сеткой жилок, будто кружевом, украсили насекомое, ничем теперь не напоминающее мрачного жителя подземелья. Но это было еще не все: чтобы крылья при таком сверхскоростном росте не мешали друг другу, они «выпускались» из спинки наискосок; когда же достигли почти нормальной длины, то все четыре крыла враз повернулись вдоль своей оси и приняли нужное положение «домиком» как у всех взрослых сетчатокрылых насекомых, к которым относится муравьиный лев.

Вскоре из кокона вышел и другой. Днем мои «воспитанники» сидели спокойно, зато по ночам из затянутой сеткой большой банки слышался громкий шелест их крыльев: в отличие от стрекоз, на которых они так похожи, взрослые муравьиные львы охотятся только по ночам. Нередко случалось, что при моих ночных охотах в Крыму и Исилькуле они прилетали на свет фонаря – именно потому я сначала познакомился со взрослыми «муравьельвами», а уж потом – с ловчими воронками их личинок.

Этого взрослого Мирмелеона я сфотографировал на окне у стекла, когда он вдоволь налетался по комнате…

Удивительный рост крыльев муравьиного льва мне посчастливилось наблюдать дважды. И оба раза меня как естествоиспытателя и художника это зрелище потрясало; мне кажется, что равных ему нет, может быть, во всей Вселенной.

Нет, не зря устроен тут двадцать лет назад заказник для охраны насекомых!

Близкая родственница муравьельва златоглазка помогает сберечь урожай: ее личинки охотятся на тлей.

Строение и жизненный цикл златоглазки. Чтобы никто не съел ее яички, они посажены на длинные тонкие стерженьки.

…Вот и совершили мы с вами, читатель, совсем коротенькую экскурсию по Поляне – всего лишь в несколько десятков шагов, и вы узнали о жизни здешних насекомых совсем немного. Но теперь наверняка не скажете то, что о них нередко доводится слышать: «а какая от них польза?», «зачем они нужны, и без насекомых было б хорошо», и так далее. И будете смотреть на мир живых существ внимательнее, и станете его оберегать, что для меня будет высшей наградой, означающей, что книгу эту писал-рисовал не зря.

А пока я вас оставлю: меня, уж извините, ждут дела. Конечно же, связанные с насекомыми: вон там, за оранжевыми столбиками ограждения Поляны, на мерцающе-белом гречишном поле – это уже 1990-й год – установлен ряд разноцветных то ли палаток, то ли избушек – жилища наших мегахил, или, как мы их нарекли, мегахильники.

Мегахильник моей конструкции на полях совхоза «Украинский» Омской области в 1989 году.

Однако почему этот вид мегахил – люцерновые пчелы-листорезы – оказались не на люцерновом, а на гречишном поле? О, в этом-то как раз одна из главных «изюминок» моей биотехнологии, в корне отличающейся от принятой в мировой практике.

Пчел-листорезов этого вида – Мегахиле ротундата (мегахила округлая) – начали разводить совсем недавно, не более полувека. Ротундата – один из видов обширного рода мегахил, представители которого, как уже знает читатель, делают ячейки из кусочков листьев, затаскиваемых в готовый пустой тоннель. Мегахила округлая встречается в диком виде в Европе и Азии (в том числе и в Сибири), но бок о бок эти пчелы селиться не любят.

В тридцатые годы с какими-то материалами ячейки этих мегахил случайно завезли в Америку, где листорезы стали усиленно размножаться, заселяя подряд все мало-мальски подходящее для гнездовий – дырки от гвоздей, камышинки, щели. И, что самое замечательное, их потомки стали не только терпимыми друг к другу, а наоборот, предпочитали селиться рядышком – то есть обрели инстинкт колониальности, ранее им совершенно несвойственный.

А тут заметили фермеры: пчелки охотно посещают цветки люцерны, ловко открывая сложный биологический «замок», препятствующий домашней медоносной пчеле проникать к нектару. И урожаи семян люцерны – ценного кормового растения – стали резко повышаться. Ведь без насекомых она не дает семян вовсе, и потому эти семена баснословно дороги.

Закрытый и вскрытый цветочки люцерны. Обратите внимание на сложную систему стерженьков и ямок, удерживающих тычиночную колонку в «лодочке», она напряжена с силой около 30 атмосфер, и аккуратно вскрыть этот биологический замок умеют лишь мегахилы и некоторые дикие подземные пчелы.

Люди стали предлагать мегахилам подходящие жилища вплоть до соломок для коктейля – и насекомые откликались новым повышением семенной продуктивности люцерны. Тогда их стали разводить в деревянных и пенопластовых пластинах с желобками, которые в сложенном виде образуют блок с множеством гнездовых тоннельчиков. Дело это за считанные годы получило всемирный размах, а потомки мегахил-«эмигрантов» внешне ничем не отличаются от здешних прародителей, сохраняют где угодно благоприобретенный инстинкт колониальности, так пригодившийся им на пользу людям.

Устройство американского «улья» для мегахил: желобчатые дощечки сложены друг с другом, образуя канальцы.

Крупнейший специалист по ротундате Гордон Хоббс, с которым меня связывали давнишние «шмелиные» узы (доктор Хоббс был также опытным шмелеводом с мировым именем), приготовил мне подарок: ящичек с коконами мегахил, с которого должно было начаться их искусственное разведение в нашей стране. Но злая судьба распорядилась так: болезнь века рак неожиданно свела в могилу замечательного естествоиспытателя, а его помощник наказ своего руководителя не выполнил – не отправил в Сибирь последний дар Хоббса.

Тогда, по моей идее, в Канаду поехали представители нашего сельскохозяйственного министерства, закупили большую партию коконов и оборудование для двух люцерновых пчелоферм, которые были вскоре пущены в работу. Но высокопоставленные чиновники-завистники строго наказали: чтоб этому Гребенникову не попал ни единый кокон! Первую их горстку нам удалось заполучить – тайно, с превеликим трудом! – лишь в 1982 году. Почти детективная история эта заслуживает отдельной книги…

Поработав с листорезами сезон, я понял: «канадская» технология требует улучшения, а пока она громоздка, сложна, не учитывает тонкостей мегахильей жизни, их возможностей, желаний, настроений. Оказалось, что они более охотно, чем люцерну, посещают донник, эспарцет, гречиху, давая иной раз почти шестикратное увеличение потомства против количества родителей. Так возникла идея питомников первичного размножения мегахил – без люцерны.

Строительство «многоступенчатого» жилища для мегахильего потомства; развитие мегахилы в одной из ячеек.

Второе отличие моей технологии от канадской: вместо коротких дециметровых складных желобков – вдвое более длинные бумажные трубки, коконы из которых извлекаем просто в воде: вываливаем в чан сотни тысяч заселенных трубок, и коконы всплывают наверх. Они ведь герметичны: прочный шелк личинка обмазала внутри водонепроницаемым лаком.

Трубки из старых газет хороши тем, что мегахилы, «читая» буквы, быстро находят свое гнездо. Этой же цели служит немного разная длина трубок.

Технологию зимовки переделывать почти не потребовалось: зимуют коконы в холодном хранилище, перед вывозом же в поле их помещаем в инкубатор, где стоит банная жара: плюс тридцать пять при высокой влажности. Как только проклюнутся первые пчелки – в дорогу, на поля…

И очень помог делу – вспомним главу «Полет» – эффект полостных структур, открытый мною поначалу у гнезд галиктов в Камышловском логу. «Мегахилий» ЭПС был мощным, ощутимым за двести пять метров от гнездовий; он стимулировал самих пчелок, которые в этом защитном силовом поле работали куда веселей и производительней, а мелкие паразитические насекомые, каковых у мегахил мно-жество, не переносили ЭПС и удирали подальше. Впрочем, перепадало и нам: замешкаешься вблизи мегахильника (а как иначе проводить исследования?) – вскоре начинает кружиться голова, закладывает уши, кислит во рту, подташнивает… Но зато мегахилам хорошо – а это ведь главное.

Работа наша была безжалостно прервана в 1984 году. Я писал об этом в книге «Тайны мира насекомых»; лишь четыре года спустя удалось ее возобновить, но уже не у ВАСХНИЛ-городка, а в Омской области, разумеется, близ Исилькуля: сначала в совхозе «Украинский», а теперь вот у нашего заказника, что в совхозе «Лесной». Пытались рекомендовать листорезов и новосибирцам – увы, никто даже чуть-чуть не заинтересовался. Насколько могут быть разными две смежных сибирских области – Омская и Новосибирская – по отношению к природе!

Киногруппа во главе с В. М. Песковым запечатлевает наш Мегахилоград под Новосибирском в 1984 году. На первом плане – колония подземных пчелок рофитов, тоже отличных опылителей люцерны. Площадку с вечера мы посыпали мелом, а утром хорошо были видны свежие отвальчики земли: в отличие от мегахил рофиты работают круглосуточно. Сразу после показа по ТВ этот биополигон был злостно уничтожен.

…Слитно, звонко, торжественно жужжат десятки тысяч маленьких пчелиных крылышек у гнездовий, что на гречихе; мегахилы подлетают к трубчатым «квартирам» – кто с тяжелым желтоватым грузом пыльцы, нависшим снизу брюшка, кто со «стеноблоками» – овалами и кругляшами, вырезанными из листьев. Великий, самозабвенный, упоительный труд… Не однажды уже говорили посетители наших пчелопитомников: неудобно, мол, даже как-то обидно и завидно, когда смотришь на пчелок – они вон как дружно работают, а мы только знаем, что заседаем, голосуем, митингуем да телевизор смотрим…

И стоит это звонкое, ни на что другое не похожее, гудение над гречишным мерцающим морем, сливаясь с пряным густым ароматом миллиардов бело-розовых сочных цветков, и кажется мне, что все это не здесь, а на какой-то другой планете: нет, у нас на Земле такого еще не бывало…

Или это все длится тот сон, который я увидел здесь, у Поляны, много-много лет назад и с которого я начал эту книгу? Из странного, почти гипнотического оцепенения меня выводит звук мотора: синие «Жигули» пылят по дороге, приближаясь с юга к заказнику. Наверное, это та самая машина, которую я увидел в бинокль минутами двадцатью раньше, в стороне полустанка Юнино. Странно: по той, южной дороге давно уж никто не ездит; есть скоростная автострада севернее заказника – что же это за ездок? Машина идет неровно, вихляя из стороны в сторону; капот слева вогнут, вмята и разбита фара, номер – сорван… Из машины вываливаются два парня на плохо слушающихся ногах, на запястьях кожаные широкие браслеты с железными шипами, стриженые «под ноль» головы нелепо светятся на фоне темно-зеленого колка. У одного глаза навыкате, у другого, который с железной толстой цепью и крестом на мальчишеской шее, глаза вприщур; в машине еще четверо, из них одна или двое – девушки. И как только все поместились?

– Дед, выпить есть? – это тот, что с цепью. Что ответить ребятам, чтоб не обидеть – на ногах-то еле держатся юные искатели приключений? Теперь до меня доходит, что машина-то угнанная: оба номера сорваны. Развлекается молодежь…

– Да врежь ты ему, чтоб заговорил! Короче, пчеловод, мед гони свой да водяру или что у тебя там, если жить хочешь! Считаю до трех! – командует с прищуренными глазами, а тот, что с цепью, снимает ее с шеи, тяжело поигрывая, как плетью, и раскручивая. – Ну?

Успею ли объяснить воинственно настроенным юным угонщикам, что мегахилы относятся к совсем другому семейству перепончатокрылых, что меда они не дают? Увы, пожалуй, нет… Те четверо тоже вышли из машины, хохочут. Давно не слышанное грязное ругательство резануло слух – непривычно слышать такое из уст девицы.

Я один, с голыми руками; они хоть дети, но их шестеро; со страхом вспомнилось, когда блатные проиграли меня в карты на челябинской пересылке, отдав на избиение малолеткам, на счастье, не насмерть – а сейчас, может, и хуже: этих шестерых, вошедших «в азарт», кто остановит хотя бы «на половине»? Неужели это повторится, неужто оно – в человеческой крови?

Разбойники есть и среди насекомых. Хищная муха ктырь нападает на пилильщика. Но так велела Природа, которой глубоко чужд бессмысленный человечий садизм.

Пустая бутылка летит в ближний мегахильник, что позади меня – хруст фанеры, звон осколков…

Мгновенно обернулся на звук – и жгучая, со свистом и звоном, боль перепоясала ноги. Небо завалилось набок, вспыхнув вдруг пбчему-то красным, затем – черно-соленым: второй удар – по затылку или шее. Неужели это все? Неужели вот так, вдали от людей, от семьи? Сознание гаснет какими-то пульсирующими вспышками; глаза ничего не видят – или выбиты, или в крови, или лежу лицом в землю; я ощущаю лишь удары, уже не цепью, а ногами – по боку, по спине, голове – злобные, беспорядочные; остервенело сильные, острые (туфлей?), но уже почему-то без боли. И без звука.

А потом появился звон. Только звон – и ничего больше. И пропала память. Чувтвую, что мне плохо, очень плохо, но кто я, где я, я ли это – нет, не знаю… Лишь вон, звон да тоскливо-мучительная тошнота; ярко-голубая точка появилась вдали, растет, близится – это сводчатый дверной проем, за которым голубой свет – вспыхнул и быстро меркнет.

…Но я остался жив и очнулся уже следующим утром. Машины не было, лишь обрывок цепи, которым «работала» вчерашняя компания, валяется у моего лица в побуревших брызгах крови. Страшная боль пронзает в глубине бок, затылок, все тело.

Но глаза целы, кисти рук – тоже… Возвращается память. Ближний мегахильник – на боку с проломленными стенками, над ним плотный рой листорезов… Так вот откуда звенящий звук! Не иначе мои питомцы спасли меня от верной смерти: угонщики в злобе опрокинули мегахильник, и многотысячный рой сбившихся с ориентировки насекомых не мог не испугать молодых извергов. Спасибо же вам, милые мои мегахилушки!

С трудом пытаюсь подняться на ноги, это получается лишь с четвертого раза. С неменьшим трудом поднимаю мегахильник, поправляю растяжки… Теперь бы домой, но как?

Да так же, как и сюда попал: «этюдник»-то с аппаратом в юго-западном колке заказника… Слава богу, в тайнике все цело; однако проходят долгие часы – и вот я с горем пополам стартую с Поляны ввысь. И снова плывут подо мной поля, колки, озера, но – ноет избитое тело, не отпускает сильнейшая тошнота и слабость, и муторно на душе: для чего я жил, для кого старался? Что происходит с людьми? Отчего они так неблагодарно-жестоки, почему звереют?

Тяжкие мысли эти вдруг враз прервало дальнее синее пятнышко на повороте полевой дороги: цвет-то у него – вчерашней машины! и чувствую, как сквозь телесную боль медленной крутою волной поднимается во мне какая-то первобытная, злая, упоительная радость – радость предстоящей неумолимой, пьянящей, разгульной мести… и рука сама собой, но твердо, ведет правую рукоять от себя, направляя аппарат вперед и вниз – туда, к синей машине. Сейчас я даже очень хочу быть видимым: сделать бы сначала над мерзавцами несколько победных устрашающих кругов, и…

…Направляю аппарат вниз, к синей машине…

Но, подлетев ближе, теряю эту охоту. Вот они, близко, вчерашние бесстрашные и храбрые вояки, и явно не видят меня. Ребятам лет по пятнадцать, не больше; у них сейчас свое горе: угнанная и разбитая машина встала, и, видать, намертво; перемазанные, они возятся вокруг нее, суетятся в беспомощной панике; оно и понятно – домой «просто так» не доберутся, и, скорее всего, придется крепко отвечать, особенно если раскроется то, что было у заказника.

Девушка, вчера нахально-громогласная, рыдает, скукожившись на обочине, а другая – похоже, что ее младшая сестренка, лет двенадцати, если стереть этот яркий безобразный грим, – испуганно гладит плачущую по голове.