Текст книги ""Савмак"(СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Канит, сразу возмечтавший, что именно ему посчастливится убить оборотня – таврского вождя – и выпросить за него у Госона себе в награду Фрасибулу, молча снял висевшую на столбе возле стойла узду и накинул её на своего рыжего мерина.

– Эй, Канит! Ты куда это собрался? – уставился на него Савмак, округлив удивлённо глаза.

– Я еду с вами охотиться на оборотня.

– Вот гад – подслушал! – вознегодовал Савмак. – Никуда ты не поедешь. А ну-ка повесь узду обратно! Я кому сказал?!

– Да ладно. Пускай бы ехал с нами, если хочет, – милостиво предложил Фарзой.

– Так ведь он всё равно заснёт. Только вспугнёт нам зверя своим храпом.

– Не засну, – обиженно запротестовал Канит, но Савмак остался непреклонен:

– Давай-давай! Шагай, откуда пришёл! Мы уж как-нибудь с Фарзоем обойдёмся без помощи молокососов.

Вооружившись и надев на голову башлык, Савмак легко взлетел на спину своего высокого породистого вороного жеребца, и строгим голосом приказал Лису остаться сторожить дом. Уныло понурив голову с потухшими печально глазами, пёс проводил Савмака и его товарища до открытых ворот и там послушно остановился.

Проследив обиженным взглядом за Савмаком и Фарзоем до внутренних крепостных ворот, Канит нехотя поплёлся в усадьбу дяди Октамасада, где его давно уже со всё возрастающим нетерпением ждала в створе ворот проводившая приунывшими глазами неожиданно уехавших куда-то брата и жениха Мирсина. Узнав, что Савмак и Фарзой поехали охотиться на объявившегося в землях хабеев чёрного волка-оборотня, Мирсина велела Каниту бежать домой, седлать скорее коней и ждать её.

Отыскав в доме дяди чистый рушник, она завернула в него два десятка румяных пирогов и постаралась незаметно выскользнуть за ворота. Среди царившего на подворье шумного хмельного веселья на неё никто не обратил внимания. Только всё подмечавшая бабка Госа, заметив, как Мирсина таскала с тарелей пироги, остановила её вопросом:

– Мирсиночка, девонька, ты куда?

– Пойду, раздам пироги подружкам, бабушка, – не моргнув глазом, соврала Мирсина, на ходу придумав отговорку.

Прибежав на родное подворье, Мирсина увидела, что Канит уже успел взнуздать своего рыжего, с белым лбом и тёмной гривой коня и теперь закреплял чепрак на спине тёмно-гнедого мерина, которого он выбрал на отцовской конюшне для неё.

Заскочив в свою комнатку, которую делила с сестрицей Госой, она сунула рушник с пирогами в кожаную дорожную суму, торопливо скинула с себя все украшения, включая и длинные серьги (оставила только два своих любимых перстенька на правой и левой руке), и переоделась в более подходящую для ночной охоты одежду: алые шаровары, зелёный кафтан и синие замшевые башмачки. Спрятав свои чудесные косы под высоким кожаным башлыком, она повесила через левое плечо горит с луком и пучком стрел, заткнула за пояс узкий акинак с резной рукоятью слоновой кости в покрытых тонкой резьбой костяных ножнах, бросила придирчивый взгляд на своё отражение в большом бронзовом зеркале, висевшем на стене напротив её кровати над большим, высоким сундуком, на котором спала Госа, и улыбнулась, похоже, оставшись довольной увиденным, после чего, подхватив с кровати сумку с припасами, выскочила во двор.

Канит, успевший переодеться в повседневную одежду и вооружиться луком, мечом и акинаком, дожидался сестру, нетерпеливо ёрзая на своём бьющем копытом землю огненном коне, держа в правой руке повод её гнедого мерина. Подпрыгнув, Мирсина легла животом на покрытую красным бархатным чепраком и мягкой подушкой спину смирно стоявшего гнедого, ловко перекинула через круп правую ногу и взяла у Канита повод и короткую тонкую плеть.

Выехав со двора, они осторожным шагом проехали между пирующими телохранителями и слугами к воротам акрополя, после чего пустили коней галопом, пронеслись, не сбавляя ходу, мимо посторонившихся стражей через узкие въездные ворота и мост (Канит впереди, Мирсина – сразу за ним), и припав к гривам коней, вихрем умчались с горки вдогон за едва видневшимися вдалеке на Неапольской дороге двумя всадниками.

Солнце уже висело низко над ступенчатой стеной плато слева от дороги, отбрасывая скачущие впереди по обочине длинные тени. Фарзой и Савмак, скакавшие неторопливой рысью (путь их был не долог), заслышав сзади дробный топот погони, дружно оглянулись. Савмак сразу с неудовольствием узнал приметного, рыжего, белолобого коня всё-таки ослушавшегося его младшего брата. Должно быть, он прихватил с собой ещё и кого-то из своих дружков – Сакдариса или Метака, странно только, что не обоих. Согласившись с Фарзоем, что придётся-таки взять малых с собой (всё равно ведь от них теперь не отделаешься!), оба продолжили скакать бок о бок в прежнем темпе.

Когда топот копыт за спиной сделался звучнее, Савмак не удержался от ещё одного косого взгляда через плечо.

– Эге! Да это с Канитом Мирсина!

Резко обернувшись назад, Фарзой тотчас круто развернул коня навстречу догоняющим. Савмак был вынужден последовать его примеру.

– Подождём их здесь, – молвил Фарзой враз изменившимся голосом, и его губы, как бы сами собой, расплылись в глуповатой улыбке. Савмак в ответ только хмыкнул и играючи поднял своего вороного красавца на дыбы.

Савмак очень гордился своим чудо-конём, полученным в подарок от отца три года назад, когда Савмак из малолеток-подростков перешёл в ранг юношей, созревших для участия в военном набеге, чтобы сразив там своего первого врага, стать полноценным воином и заслужить право привести в дом жену. Вождь Скилак, не пожалев золота, купил для своего любимца на торгу возле Кремн – зимней столицы царя белых аланов Тасия – вороного, без единого белого пятнышка и волоска, конька-двухлетка. Жеребчик этот проделал долгий путь из родной Бактрии, славящейся по всему свету самыми статными и резвыми скакунами. Через высокие горы, безводные пустыни, широкие степи и глубокие реки, купцы из сарматского племени аорсов, обитающего на перекрестье дорог в низовьях великой реки Ра, пригнали его аж на северный берег Меотиды (на скифо-сарматском языке метко называвшейся Тарамундой – "Матерью морей"), где на многолюдном шумном торжище вождь напитов сам выбрал его для сына из сотен других жеребят.

Осчастливленный таким подарком, Савмак не позволил его холостить и, на зависть младшему брату Каниту, стал почти всё своё время проводить на пастбищах со своим жеребчиком, которого за отливающую масленым блеском, как вороново крыло, чёрную шерсть нарёк Вороном. Постепенно он сумел настолько привязать к себе, приручить и обучить этого норовистого дикаря, никого, кроме Савмака к себе не подпускавшего, что тот стал слушаться малейшего движения узды и ног, каждого слова команды и, словно пёс, прибегать на призывный свист хозяина. Савмак был убеждён, что другого такого умного и быстрого коня нет не то что у напитов, но не сыскать и во всей Скифии – даже у самого царя Скилура!

– Даже не думайте отсылать нас обратно! Всё равно мы не уедем! – решительно прокричала Мирсина ещё шагов за десять, переводя коня с галопа на шаг.

– Ну, так и быть, – айда с нами. Найдём и вам какое-нибудь дело, – согласился с довольной улыбкой Фарзой, который был теперь страшно рад, что поддался на уговоры Савмака. – Восемь глаз вернее углядят во тьме чёрного волка, чем четыре.

– Скорее его учуют наши кони, – разумно предположил Канит.

– Хорошо хоть побрякушки свои догадалась снять, охотница! – окинул сестру критическим взглядом Савмак. – Ну ладно, поехали.

Слегка тронув обутыми в мягкую телячью кожу пятками бока Ворона, Савмак поскакал рысью вперёд. Рядом с ним пристроился довольный, что всё обошлось, Канит. За ними, бросая друг на друга влюблённые взгляды и то и дело соприкасаясь коленями, неспешно порысили Фарзой с Мирсиной.

Вскоре они миновали окутанные вечерними дымами Хабеи (хозяйки как раз готовили своим мужам и детям ужин), спустились по дну извилистой балки к реке и в ту минуту, когда солнечное колесо плавно закатилось за высокие левобережные кручи, оказались на месте.

Теперь Фарзой, знавший эти места, как свою ладонь, должен найти наилучшие места для засады. Свернув с ушедшей вправо дороги, они поехали прямиком на север и выехали на большую, пологую, поросшую травой гору, на которой стоял широкий жердевый загон, полный блеющих овец, принадлежащих вождю Госону.

– Будем надеяться, что наш волк заявится этой ночью как раз к этой кошаре, – предположил Фарзой, сам не особо в это веря. Для него важнее всякого волка было провести целую ночь рядом со своей любимой Мирсиной.

Рядом с кошарой стояло несколько пастушьих юрт и кибиток. Поздоровавшись с пастухами, занятыми вместе с жёнами и детьми вечерней дойкой овец, Фарзой сообщил, что с друзьями сядет вокруг горы в ночную засаду на чёрного волка. Пастухи пожелали юным охотникам удачи. Савмак предложил взять трёх овец в качестве приманки, но Фарзой отсоветовал: он с братьями уже брал, но этот зверь и впрямь хитёр, как человек. Такие приманки он всегда обходит стороной, будто зная, что там западня.

Осмотревшись и недолго полюбовавшись с верхушки горы полыхавшим за Хабом закатом, охотники спешились и разошлись на все четыре стороны. Мирсина с тремя конями в поводу скрылась в небольшой дубраве, росшей на западном склоне горы, на краю глубокой узкой балки, прорытой бегущим по её дну к Хабу ручьём. Фарзой залёг в сухих бурьянах на южном склоне горы, а Канит – в прорезавшей восточный склон почти посередине узкой дождевой рытвине, на краю такой же, что и на противоположной стороне, длинной узкой балки с крутыми склонами и журчащим на дне ручьём. Только Савмак, помня недавние слова Канита, что конь скорее учует волка в ночной тьме, не пожелал расстаться со своим Вороном, заверив, что тот пролежит с ним в засаде всю ночь, как собака, не шелохнувшись и ни разу не всхрапнув. Савмак залёг со своим учёным конём в небольшой, заросшей колючими кустами и высокими бурьянами ложбинке на пологом северном склоне горы. Вынув из горита лук и стрелу, он положил их перед собой, затем, обернувшись, принялся оглаживать и целовать тёплую, мягкую морду смирно лежавшего сзади на брюхе коня.

Покрытое редкими мелкими облачками небо, ещё залитое закатным пурпуром над вершиной горы, на этой, полуночной стороне быстро темнело. Сгущающийся с каждой минутой сумрак, поглотив горизонт, надвигался всё ближе, окутывая землю чёрным плащом и наполняя тьму радостными песнями пробудившихся цикад и тревожными голосами ночных птиц. Далёкие предки напоминали о себе своим земным потомкам, зажигая на далёком небесном поле один за другим ночные костры. Но серебряная лодка месяца ещё не выплыла из морских вод на небосклон, а крохотные, хоть и всё множившиеся костры предков не могли из своей дальней дали хоть немного осветить землю. Вскоре долину Хаба, балки у подножья горы и саму гору с овечьей кошарой, юртами и кибитками пастухов на верхушке окутала непроглядная тьма...

5

...Очнувшись, Савмак не сразу понял, где он, что с ним, и почему он не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Открыв глаза, он увидел пальцы своих босых ног, перетянутых впившимся в кожу выше щиколоток сыромятным ремнём. Такой же прочный, туго завязанный ремешок стягивал запястья его заломленных назад рук. Голой спиной (из одежды на нём были только грубые холщовые портки) он чувствовал жёсткую шершавую кору широкого дерева, к которому был накрепко привязан. Подняв свесившуюся на грудь голову, Савмак упёрся затылком в ствол и сквозь свисавшие со лба спутанные пасма волос поглядел на просвечивавшее сквозь густую дубовую листву ослепительно голубое небо. Через несколько мгновений в мозгу у него прояснилось, и он осторожно огляделся.

Прямо перед собой он увидел ровную поляну шагов в тридцать длиной и сорок шириной, ограждённую справа и слева стеной высоких густолистых деревьев. Впереди поляна заканчивалась обрывом, за которым виднелась вдалеке ломаная линия горной гряды с жёлто-коричневыми отвесными склонами и поросшими низкими кустами и высокими соснами вершинами. Над ними неподвижно повисли похожие на покрытые снегом горы облака, под которыми, раскинув широкие крылья, зловеще кружил в поисках добычи чёрный коршун.

Опустив взгляд ниже, Савмак увидел теснившуюся полукольцом по краю поляны толпу лохматых, полуголых дикарей, опоясанных вокруг бёдер разномастными звериными шкурами мехом наружу. Впереди взирающих с жадным любопытством на привязанного к священному дубу пленника женщин, детей и стариков застыла цепочка воинов с устрашающей чёрно-белой раскраской на лицах. В одной руке они держали круглые, плоские деревянные щиты, разрисованные, как и их лица, чёрно-белыми ломаными узорами, а в другой сжимали длинные рукоятки сверкающих отточенной сталью двулезвийных секир. А прямо посередине, на два шага впереди воинов, опершись обеими руками на огромную бронзовую секиру, недвижимо стоял их высокий, кряжистый, обросший от массивной головы до щиколоток густой чёрной шерстью вожак. Заглянув в его безжалостные, неподвижные, жёлто-зелёные волчьи глаза, Савмак вмиг всё вспомнил и всё понял...

И как же глупо, как бездарно он попался! Отправившись вчера вечером ловить волка, он в итоге сам сделался добычей диких тавров. На переломе ночи, когда он незаметно стал клевать носом, лежавший сзади верный конь вдруг легонько укусил его за ногу. Распахнув с усилием слипавшиеся глаза, Савмак оглядел залитый бледным светом выплывшей из-за гор луны склон холма, под которым сидел, и заметил крадущуюся между бурьянами к кошаре чёрную тень. Положив ладонь на мягкий храп Ворона, Савмак подал умному животному знак замереть, будто мёртвому. Когда волк оказался шагах в тридцати, Савмак, не отрывая от земли покрытой тёмным башлыком, скрытой в ветвях боярышника головы, затаив дыхание, медленно натянул лук, тщательно прицелился и, мысленно попросив повелительницу зверей, владычицу ночи Аргимпасу – богиню Луны и Любви – направить его стрелу точно в цель, спустил тонко пропевшую тетиву. В тот же миг матёрый волчара, уловив чутким ухом в ночной тиши звон спущенной тетивы, припал брюхом к земле. Савмакова стрела, скользнув по затылку зверя, улетела дальше. В следующее мгновенье волк вскочил на ноги, вильнул хвостом и во всю волчью прыть припустил с горы по собственному росистому следу. Савмак успел пустить ему вдогон вторую стрелу, едва не оцарапавшую его заднюю ногу. Запрыгнув на спину поднявшегося на его призывный посвист Ворона, Савмак ударил его пятками и, с радостно клокочущим в груди сердцем, понёсся за столь желанной для себя добычей.

Долго длилась ночная погоня холмистой, изрезанной балками степью. Не пуская волка к лесу, Савмак медленно, но неуклонно его настигал и, бросив поводья, азартно пускал в него стрелу за стрелой, но, то ли чуткий и ловкий зверь успевал в последний момент уворачиваться, то ли это и вправду был неуязвимый для железных и бронзовых наконечников оборотень. Савмак сам не заметил, как его колчан опустел.

Засунув бесполезный лук в горит, он подобрал повод и крепко огрел Ворона плетью по взмыленному крупу, заставив его ещё наддать ходу. Когда расстояние между ними сократилось до пятнадцати шагов, юноша бросил в волка волосяной аркан, но непрестанно оглядывавшийся на бегу с высунутым розовым языком зверь был к этому готов и скакнул в сторону, а затем, решив, видимо, проскочить перед самым носом охотника к лесу, резко свернул вправо.

Савмак, бросив аркан, наддал пятками в бока Ворону, преграждая волку путь к спасительному лесу. Не отказавшись от своего намерения, волчара внезапно взвился в высоком прыжке, оскалив усеянную острыми клыками огромную пасть. Едва успев выставить навстречу руки, Савмак схватил хищника за горло и полетел вместе с ним с коня. В последний миг, перед тем, как удариться головой о землю и провалиться в бездонную чёрную яму, ему показалось, что вместо клыкастой волчьей пасти, он видит перед самым своим носом обросшее торчащими во все стороны чёрными космами человечье лицо со свирепыми жёлто-зелёными глазами...

И вот он – беспомощный пленник в руках кровожадных дикарей-тавров, намертво привязанный к их священному дубу где-то высоко в горах. Помощи и спасения ждать ему не от кого, и жить ему осталось считанные часы или минуты.

Увидев, что пленник очнулся, таврский вождь-оборотень что-то гортанно выкрикнул на своём грубом, непонятном языке и воинственно вскинул над головой свою страшную секиру. Все воины вокруг него тотчас ответили громкими угрожающими криками и загрохотали топорами о щиты. Толпа позади воинов радостно заголосила и заверещала визгливыми женскими и детскими голосами.

В тот же миг из-за священного дуба на поляну вышел таврский шаман с изрезанным глубокими морщинами, раскрашенным кроваво-красными полосами лицом в обрамлении длинных, неряшливых, грязно-седых косм, закутанный в серые волчьи шкуры, с оскаленной волчьей головой на лбу вместо шапки. Шаман сжимал за горло двух шипящих, широко разевая длиннозубые пасти, лесных гадюк, обвившихся вокруг его рук своими толстыми чёрными телами. При виде колдуна дети и женщины в страхе затихли, и только воины продолжали ритмично ударять топорами о щиты. Под их грохот шаман начал свой колдовской танец перед пленником, бормоча какие-то неразборчивые заклинания и поднося то одну, то другую руку с треугольными гадючьими головами к голому торсу и лицу Савмака. Но Савмак выдержал прикосновения длинных раздвоенных змеиных языков, не дрогнув, ни разу даже не моргнув, и шаман, убедившись, что ему не удалось запугать скифского пленника своими змеями, скрылся обратно за дерево.

Теперь настал черёд воинов пугать юного скифа. Под усилившийся и участившийся грохот топоров о щиты, один из них внезапно кинулся с устрашающим воплем на беспомощного пленника и с размаху вонзил секиру в дуб возле самого его уха. На безучастном, бледном лице Савмака не дрогнул ни один мускул. Следующего таврского воина, с яростным криком подскочившего к священному дубу, вращая над головой сверкающей секирой, он встретил презрительной ухмылкой...

Из рассказов старших, любивших пугать детей россказнями о жутких обычаях тавров, Савмак хорошо знал, что прежде чем убить, те устраивают своим пленникам испытание на храбрость. Тех, кто его выдержит – не дрогнет, не зажмурится в испуге перед лицом неизбежной смерти, – они считают храбрецами, достойными быть принесенными в дар их кровожадной богине-девственнице Орейлохе. Таких ждёт лёгкая и быстрая смерть: им дозволяют прыгнуть в глубокую пропасть. Тех же, кто, не выдержав испытания, показал себя достойным презрения трусом, они, себе на потеху, убивают долго и мучительно, подвергая изощрённым пыткам.

Савмак решил, что должен выдержать это последнее в своей короткой жизни испытание с достоинством, не посрамив чести отца-вождя и всего своего славного рода. Тогда его душа храбреца, даже если его кости, брошенные на съедение лесным зверям, не обретут покой в могиле, всё равно отыщет дорогу с Земли на Небо – к пирующим вокруг звёздных костров доблестным предкам. Не обращая больше внимания на наскакивавших на него один за другим, размахивая смертоносными топорами, тавров, Савмак вызвал в памяти родные образы отца, матушки, братьев, сестёр, друга Фарзоя, мысленно прощаясь с ними...

Вдруг Савмак почувствовал на шее лёгкое прикосновение какой-то невидимой букашки, должно быть, перелезшей на него с коры дуба. Пробежавшись по шее, она перебралась на мочку правого уха, побродила немного по ушной раковине, полезла было вглубь, но, к счастью, передумала, оставила, наконец, невыносимо зачесавшееся ухо в покое и неторопливо поползла по виску к уголку правого глаза. Савмак весь мучительно напрягся, из последних сил удерживаясь от желания моргнуть, отгоняя назойливую козявку. А та, лоскотно перебирая крохотными ножками, направилась от глаза вниз по щеке к подбородку, оттуда бесстрашно забралась на губу...

Сперва Савмак пытался не обращать на упрямую букашку внимания, но чем дольше она ползала по его лицу в поисках чего-нибудь для себя съедобного, тем невыносимее становилось его желание любой ценой от неё избавиться: стряхнуть её с себя, мотнув головой, дёрнуть щекой, дунуть на неё или чихнуть. А ведь сторожившие каждое его движение сотнями враждебных глаз тавры наверняка тогда решат, что он наконец испугался, возликуют его малодушию и приступят к пыткам... Нет! Не дождутся! Он не доставит им такого удовольствия. Нужно всё вытерпеть до конца и показать этим злобным дикарям как бесстрашно встречают смерть сыновья скифских вождей!

А вот и сам таврский вожак-оборотень, полыхая лютыми глазами, примеряется метнуть ему в голову свою страшную двулезвийную секиру. Савмак понял, что это последнее испытание: сейчас пленивший его таврский вождь либо раскроит ему череп, либо... Но муха! (Скосив глаза, Савмак сумел разглядеть, что его мучительницей была большая, жирная сине-зелёная муха). Пользуясь своей полной безнаказанностью, она, наверное, решила свести свою жертву с ума! Не видя и не слыша больше ничего вокруг, Савмак умолял родных богов наслать ветер, который бы сдул эту проклятую тварь с его лица! Но боги не слышали его мольбы. (Или здесь, среди чужих враждебных гор и лесов скифские боги бессильны?) И мерзкая муха безнаказанно, как по неподвижному мертвецу, продолжала лазать по его щекам, подбородку и плотно стиснутым губам. И когда пущенная рукой таврского вождя секира, описывая в воздухе широкие круги, полетела прямо в лоб Савмаку, – в этот самый миг ненавистная муха полезла ему прямо в ноздрю. И тогда, не в силах дольше терпеть, Савмак яростно чихнул и закричал в ужасе оттого, что всё-таки не выдержал уготованного ему злой судьбой испытания, и теперь умрёт, как трус, в жестоких муках...

Свет яркого дня внезапно померк в глазах Савмака, и ему подумалось, что он лежит на дне глубокой могильной ямы. «Неужели вот так всё происходит: в один миг и без всякой боли? – подумал он с затаённой радостью. – Но, что это за хрюканье раздаётся где-то неподалёку?» Прислушавшись подольше, он наконец сообразил, что кто-то за его спиной давится от еле сдерживаемого, тонкого, приглушенного ладонью или рукавом смеха, и уловил хорошо знакомый девичий аромат. Резко повернув голову, Савмак разглядел в ночной темноте, чуть освещённой тонким серпиком новорожденой луны, вжавшуюся в землю в нескольких шагах от него тонкую девичью фигуру, сотрясаемую приступами неудержимого смеха. И хотя голова и волосы её были спрятаны под башлыком, а лицо прикрыто ладонями, Савмак безошибочно узнал сестру Мирсину.

– Мирсина? Ты чего здесь?

– Ха-ха-ха-ха! Ой, не могу! Хи-хи-хи-хи! Спишь, ох... ох... хотник! Ох-хо-хо-хо!

– Мирсина, перестань!

–Ах-ха-ха-ха!

– Замолкни, наконец, а то получишь! – пригрозил шёпотом смущённый Савмак, радуясь, что она в темноте не видит густую краску стыда на его лице.

Но Мирсина, несмотря на его угрозу, всё никак не могла справиться с рвавшимися из груди приступами хохота. Перевернувшись с живота на левый бок, она мазнула брата по лицу сухой ворсистой былинкой.

– Ха-ха-ха-ха! Я подхожу, а он... а он... дрыхнет! Э-хе-хе-хе! Ой, счас умру!

– Ну ладно, Мирсинка, ну хватит уже, перестань, – уговаривал сестру Савмак виноватым тоном, ласково оглаживая её трясущееся плечо. – Ну, довольно... А как ты тут оказалась? Почему ты не с конями?

– Ах, Савмак! А где... где же твой Вор... Ворон? Коня-то ты своего про... проспал, хи-хи-хи-хи! – еле выговорила сквозь смех и выступившие на глазах слёзы Мирсина.

Савмак оглянулся, но, сколько ни вглядывался в темноту, в ложбинке и нигде поблизости Ворона не увидел.

– Вот зараза! Куда же он делся?

Совладав наконец кое-как с приступами смеха, Мирсина рассказала, что недавно его Ворон заявился в гости к кобылицам пастухов возле кошары.

– Ну он у меня получит! – пообещал Савмак.

– Один из пастухов привёл его ко мне в рощу. Фарзой сказал, что ты, должно быть, заснул и хотел...

– Фарзой?! А он как там оказался?

Теперь настал черёд смутиться и покрыться невидимой во тьме краской Мирсине.

– Ну... он как раз пришёл меня проведать. Сказал, что боится, как бы этот оборотень не напал вместо овец на меня и не утащил в свои горы.

– Ну-ну, – скривил губы в ухмылке Савмак.

– Ну так вот... Он сперва хотел сам подкрасться к тебе и напугать тебя волчьим воем. Но я его не пустила. Сказала, что ты, услышав его вой, ещё пустишь, не разобравшись, в него стрелу и лишишь себя друга, а меня жениха.

– Хорош друг!

– Так вот. Фарзой остался с конями в дубраве, а я пошла к тебе... На вот, кстати, поешь. Я пирогов с собой захватила. Небось, проголодался...

– Ну какие ещё, к ворону, пироги! Ты что, сдурела! Ведь волк учует запах твоих пирогов за тысячу шагов! Тоже додумалась – есть в засаде пироги! Спрячь их подальше и иди назад к коням. Только... прошу тебя сестричка, не говори Фарзою и никому другому, что я заснул. Скажи, что я сам отослал прочь Ворона, потому, что он не хотел лежать смирно... А я тогда никому не скажу, что ты всю ночь целовалась со своим Фарзоем, – предложил Савмак сделку сестре.

– Ладно, братик, не скажу, – охотно согласилась Мирсина, пряча свёрток с пирогами обратно в походную сумку. – Но сперва схожу, проведаю Канита. Он, небось, тоже сейчас третий сон уже видит, охотник! Хи-хи-хи!

Чмокнув старшего брата в щеку, Мирсина проворно вылезла из ложбины и, пригнувшись к земле, бесшумно зашагала к восточному склону, очень скоро исчезнув с глаз Савмака в непроглядной тьме.

Повернувшись в другую сторону, Савмак стал сосредоточенно оглядывать свой склон, нижняя часть которого утонула в наползшем с гор вдоль русла Хаба предутреннем тумане. Сна больше не было ни в одном глазу.

Савмак стал думать о том, как же вышло, что он так опозорился – не вытерпел и уснул в ночной засаде, словно малое дитя! А что бы было, если б это случилось не на охоте, а на войне? Он бы тогда погиб или в самом деле попал в полон, а к скифскому войску из-за него подобрались бы вражеские лазутчики! Поразмыслив, Савмак решил, что виной всему хмельное пиво и сладкое греческое вино, которого он явно перебрал вчера на празднике... Найдя себе оправдание, Савмак, чтобы окончательно успокоить совесть, мысленно поклялся Папаем, что больше с ним такое никогда не случится. И в тот же миг до его слуха донёсся чей-то быстрый, лёгкий, как у лани, топот с той стороны, куда минуту назад ушла Мирсина. Савмак инстинктивно схватил лежавший перед ним наготове лук со стрелой.

Через несколько мгновений Мирсина упала грудью в траву на восточном краю ложбины и, задыхаясь от бега и волнения, едва слышно зашептала в придвинувшееся к самым её губам встревоженное лицо Савмака:

– Савмак! Савмак! Там волк, волк! – махнула она рукой себе за спину. – Мы с Канитом видели волка: огромный!.. Крадётся сейчас к кошаре по южной стороне.

– Тише, сестрёнка, тише! – жарко зашептал в ответ Савмак, зажимая ладонью ей рот. – Беги сейчас к коням и Фарзою. Спуститесь на конях вниз по этому склону и скачите по восточной балке к реке. Главное – не дать ему уйти обратно за Хаб! Ну, живо! А я – к Каниту. Только бы он не спугнул зверя раньше времени!

Не успел ещё Савмак, пригибаясь к самой земле, добежать до неглубокой промоины, в которой укрывался Канит, как со стороны кошары донёсся отчаянный собачий гвалт. Значит Каниту и Мирсине не померещилось: сторожевые псы овчаров учуяли лесного гостя! Перескочив промоину, Савмак, держа лук наготове, упал на живот рядом с Канитом, притаившимся за камнями на небольшом бугорке. Чёрные округлые очертания юрт и кибиток едва угадывались справа вверху на тёмном небе: тонкий серпик месяца как раз закутался в облака. Вслед за неистовым лаем оттуда послышались громкие крики пастухов. Но, сколько ни вглядывались до рези в глазах Савмак и Канит в южный склон, волка не было видно. Между тем, собачий лай и людские крики быстро приближались к бугру, на котором вжались в землю братья.

– Они гонят его прямо на нас! По промоине! – шепнул в самое ухо Каниту свою догадку Савмак. Тот в ответ молча кивнул. – Жди здесь! – велел он младшему брату, а сам бесшумным ужом соскользнул с бугорка в промоину и вытянулся там головой вгору, наложив стрелу на тетиву и боясь лишний раз вздохнуть.

Внезапно Савмак увидел вверху, как будто совсем рядом, два ярких жёлто-зелёных огонька. "Вот он!" – тотчас понял Савмак и в то же миг спустил с натянутой тетивы стрелу, целясь волку ниже глаз. Через мгновенье он услышал глухой шлепок вонзившейся в тело стрелы.

– Попал! – не удержался он от громкого победного крика, вскочил и кинулся промоиной вверх по склону, держа в левой руке лук, а правой выхватывая из ножен меч. Краем глаза он увидел подхватившегося с бугра и кинувшегося туда же Канита. Подбежав одновременно к недвижимо лежавшему поперёк промоины телу, они разочаровано ругнулись, разглядев, что это всего-навсего овца с перекушенной шеей и торчащей в груди савмаковой стрелой.

– Вон он! Вон он! – заметил Савмак в свете вовремя вынырнувшего из-под облаков небесного челна чёрный силуэт зверя: бросив свою добычу, тот уносил ноги в единственном открытом для него направлении – вдоль обрывистого края восточной балки, из которой доносился глухой топот конских копыт, к северному склону горы.

– Канит, беги за ним! – подтолкнул Савмак в ту сторону брата. – Не спускай с него глаз! А я – в балку, перехвачу Фарзоя с конями!

Продолжая сжимать в одной руке лук, а в другой меч, Савмак добежал по промоине до края балки и без раздумий съехал на заду и спине по крутому травяному склону прямо в журчавший на дне ручей. Не видя собственных рук из-за плотной пелены наполнявшего балку тумана, он услышал справа отчётливое чавканье лошадиных копыт: Фарзой с Мирсиной только что проехали здесь в сторону реки.

– Фарзой! Мирсина! Стойте! Остановитесь! – крикнул Савмак, поднимаясь на ноги. Чавканье копыт тотчас затихло, и Савмак услышал совсем близко голос Фарзоя:

– Савмак, ты?

– Я! Я!

Как слепец, выставив вперёд руки, Савмак побрёл по ручью на негромкое радостное ржание узнавшего хозяина Ворона.

– Волк, бросив добычу, утекает краем балки на север. Канит и пастухи с собаками преследуют его, – торопливо разъяснил он на ходу ситуацию.

Через пять-шесть шагов он коснулся рукой лошадиного крупа, нащупал поданный Мирсиной повод своего Ворона и мигом запрыгнул на его надёжную спину. Засовывая в горит лук, Савмак тут только заметил, что в другой его руке нет меча: должно быть, он выронил его, когда свалился с горы в ручей. Но переживать потерю было некогда. Фарзой предложил выехать к реке и скакать на север по дороге, отрезая волка от леса, – так будет быстрее.