Текст книги ""Савмак"(СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Хорошо. Сын Агара останется жить, раз такова воля Папая, – согласилась Амага. – Пусть он проживёт весь отмеренный ему богами век ничтожным рабом. Моя дочь Аттала захватила его в плен – ей и владеть им до конца его дней.

Так у могилы царя Медосакка решилась судьба 15-летнего Скилура...

Амага посоветовала дочери выхолостить нового раба, чтобы сделать из строптивого, мечтающего о воле жеребца смирного и покорного своей рабской доле мерина. Но Аттала не стала этого делать, видимо, убоявшись гнева Папая, который столь явно взял сына Агара под свою защиту. Не стала она и пятнать белую кожу бывшего царевича своим тавром. Царевна велела новому рабу ухаживать за своими лошадьми и сбруей. Приподняв концом согнутой вдвое плети его опущенный на грудь подбородок и сурово глядя ему в глаза, она властно предупредила, что с этой минуты, навсегда забыв, кем он был прежде, он должен старательно и быстро исполнять все её приказания, если не хочет каждый день быть битым, а если попытается убежать, ей таки придётся сделать из него мерина, как советует царица-мать, а затем продать грекам.

Но Скилур, нежданно-негаданно сохранив жизнь, не думал пока о побеге. Все его мысли были заняты планами мести. Раз уж сам громовержец Папай в последний момент сохранил ему жизнь, то уж, наверное, не для того чтобы он до конца своих дней служил на побегушках у злобной роксоланской сучки! Оказавшись теперь свободным от пут вблизи царевны Атталы, он в любой момент мог посягнуть на её жизнь и наверняка бы добился своего, но он мечтал о большем: ему хотелось искромсать мечом ещё и царицу Амагу, малолетнего царя Гатала, всю семью царя Медосакка – лишь тогда его почерневшая от горя душа сполна насытится местью и, покинув изрубленное вражьими воинами тело, принесёт к небесному костру царя Агара добрые вести с Земли. Но убить сразу всех их было не просто: царскую семью днём и ночью охраняли бдительные телохранители. Скилур скоро понял, что ему придётся набраться терпения: затаив поглубже свою ненависть, подружиться с царскими слугами и служанками, войти в доверие к хозяевам и, как затаившийся в засаде барс, ждать своего часа – рано или поздно сладкий миг расплаты настанет!

Так минуло два года...

Душевные раны, нанесенные гибелью царей Медосакка и Агара, постепенно затянулись – жизнь брала своё. Скилур к семнадцати годам сильно вытянулся, превратившись из нескладного, угловатого подростка в стройного, привлекательного даже с по-рабски коротко остриженными волосами юношу, то и дело ловившего на себе игривые взгляды насмешливых служанок и даже знатных подружек своей хозяйки.

Сама же царевна обращала на своего раба из царского скифского рода внимания не больше, чем на любого из живущих в царской ставке слуг. Гордая красавица, которую несколько портил только излишне длинный и острый, крючковатый, как у хищной птицы, нос, доставшийся в наследство от отца и придававший ей надменно-суровый, неприступный вид, в свои восемнадцать, несмотря на уговоры матери, становившиеся день ото дня всё настойчивей, не спешила с замужеством, предпочитая носиться вместе с младшими братьями и подругами на конях за зверем и птицей, соревнуясь, кто больше привезёт домой охотничьих трофеев, или вместе с телохранителями упражняться в стрельбе из лука, метании ножа и боевой секиры, владении копьём и мечом. От наведывавшихся в царскую ставку племенных вождей Амага не раз слышала, что старшей дочери Медосакка надо было родиться мальчиком – лучшего царя роксоланам и желать было б нельзя! На сватовство вождей и их сыновей Аттала, к неудовольствию матери, неизменно отвечала отказом, раз и навсегда уверовав в данное когда-то царём Медосакком любимой старшей дочери обещание, что однажды та непременно станет царицей.

В конце концов Амага решила: что ж – царицей, так царицей...

Как-то в начале осени в степную ставку юного царя Гатала и его матери явились из-за Дона послы от царя сираков и попросили отдать старшую дочь царя Медосакка в жёны старшему сыну своего владыки. Узнав о сватовстве сиракского царевича, Аттала взволновалась: наконец-то сбудутся её детские мечты о золотой царской тиаре! Но прежде чем дать согласие, царевна подговорила 13-летнего брата-царя пригласить сиракского царевича поохотиться в наши степи, чтобы она могла сперва приглядеться и оценить своего будущего мужа.

Старший сын царя сираков – сарматского народа, кочевавшего в степях между Доном и Варданом – охотно принял предложение: ему и самому любопытно было взглянуть на сосватанную ему отцом высокородную невесту. Не прошло и месяца, как он пожаловал в гости к юному царю роксолан с сотней молодых друзей и телохранителей.

Вопреки опасениям Атталы, двадцатилетний жених понравился ей с первой же встречи, да и подруги её в один голос принялись нахваливать царевича, по-доброму завидуя выпавшему царевне по милости Аргимпасы долгожданному счастью. Начались каждодневные звериные облавы в увядающей осенней степи, перемежавшиеся весёлыми конными играми и скачками, состязаниями в стрельбе из лука, метании ножей и секир, борьбе, владении копьём и мечом между молодыми роксоланами и сиракскими гостями. Царевна Аттала, желая произвести впечатление на будущего мужа, принимала во всех этих забавах вместе с братьями и подругами самое активное участие и была в числе лучших, как, впрочем, и её жених, к их взаимному удовольствию. А заканчивался каждый день пребывания сираков в роксоланской степи шумным дружеским пиром.

В числе привычно сопровождавших прощавшуюся с вольной девичьей жизнью царевну Атталу слуг и служанок был и Скилур, с первого же взгляда почувствовавший к красивому сиракскому царевичу сильную неприязнь. Наблюдая со стороны, как Аттала и её жених обмениваются многообещающими взглядами, скача бок о бок на конях, или весело воркуют и громко смеются, сидя вечером на одном чепраке у костра, Скилур испытывал в душе непонятную горечь и раздражение. Признавшись самому себе, что он очень не хочет, чтобы Аттала стала женой сиракского царевича, потому что тогда его давнишним мечтам о мести за гибель родных так или иначе наступит конец, Скилур стал думать, как бы этому помешать. Но вместо того, чтобы строить планы кровавой расправы над царицей Амагой и её детьми во время хмельного свадебного разгула (а другого случая уже не будет!), его всё настойчивей и неотвязней обуревало тайное желание в последний момент выкрасть Атталу из-под носа у сиракского жениха, скрыться с нею в бескрайних полуночных лесах или в непролазных болотистых плавнях Донапра, и там растоптать, унизить её гордость, долго, жестоко, с наслаждением насиловать её мягкое белое тело, а после убить... нет, пожалуй, лучше отпустить опозоренную к матери и жениху, а самому – то ли остаться жить в плавнях одиноким волком, охотясь на неосторожных роксолан, то ли пробраться в родную Таврику, то ли уйти к задонайским скифам.

Не подозревая о бушевавших в голове Скилура жестоких мыслях, Аттала, сидя на разостланном у костра нарядном чепраке рядышком с не сводившим с неё влюблённых очей женихом, с удовольствием уплетала куски сочного мяса, которые тот подносил ей на конце своего акинака, срезая с молодой косули, старательно поджариваемой на вертеле мрачным рабом-скифом. Отвечая на выразительные взгляды царевича не сходившей с её уст самодовольной и многообещающей улыбкой, царевна предложила Гаталу отправиться завтра к Донапру – показать сиракским гостям водопады и пороги (наверняка у себя за Доном они никогда ничего подобного не видели!), а заодно развлечься охотой на обитающих там в лесных чащах великанов-зубров, а если повезёт, то и на медведя. Конечно же, сиракский царевич с радостью согласился, а юный Гатал был в полном восторге. (Что до царицы Амаги, то её не было в таборе охотников: убедившись, что сиракский царевич пришёлся её своевольной старшей дочери по душе (хвала милостивой Аргимпасе – она заслужила от царицы щедрую благодарственную жертву!), Амага, чтобы не потревожить ненароком своим присутствием ростки возникшей между ними приязни, осталась в царской ставке, занявшись подбором достойного дочери и сестры царя роксолан приданого).

Кровь забурлила в жилах Скилура, вращавшего вертел с дичью над костром, у которого ужинала Аттала со своим женихом и братом Гаталом, жаркой волной опалила лицо: вот он – тот самый шанс, которого он так долго и терпеливо ждал целых два года, и он не должен его упустить!

Несколько дней спустя, под вечер, гнавшиеся на горячих скакунах за холодным осенним солнцем молодые охотники услыхали впереди сердитый бас могучего Донапра, пробивавшего себе дорогу к тёплому морю сквозь нагромождения острых скал и огромных гранитных валунов. Вскоре охотники выехали на высокий, обрывистый берег. Красуясь друг перед другом бесстрашием, Аттала, сиракский царевич и Гатал остановили своих тревожно всхрапывающих, поджимающих уши лошадей на самом краю нависшего над бурлящим потоком утёса. То было одно из излюбленных мест Атталы в этом диком, живописном краю. Замерев в восторге над обрывом, все долго глядели, как заворожённые, то на грозно ревущую, клокочущую и пенящуюся внизу в тесном каменном ложе воду, то на полыхающий за рекой в полнеба золотисто-кровавый закат.

Когда огромный оранжевый шар опустился на другом берегу за покрытые одетым в золото и багрянец лиственным лесом утёсы, уступив невидимую небесную дорогу изменчивому ночному светилу, молодые охотники развернули коней и направились к разбитому слугами в паре сотен шагов от берега походному табору, озарённому двумя десятками ярко полыхавших в быстро сгущающихся сумерках костров, на которых, расточая по округе умопомрачительные запахи, уже доваривалась в огромных казанах мясная похлёбка, пеклись на сковородах тонкие, хрустящие лепёшки и румянилась на вертелах подстреленная за день дичь.

После сытного, обильно сдобренного пивом и вином ужина, растянувшегося за дружескими, то и дело перемежаемыми взрывами весёлого хохота разговорами далеко за полночь, под грозный неумолчный рёв седого богатыря-Донапра, молодые охотники и охотницы постепенно разошлись по своим шатрам, чтобы завтра с рассветом отправиться к ближайшему лесу на поиски зубриного стада. Разнуздав, вычистив, напоив в ручье и отпустив пастись со спутанными ногами на ближайшем лугу хозяйских коней, перемыв казаны и посуду, позже всех улеглись ненадолго вздремнуть вокруг затухающих костров утомлённые слуги и служанки. И только совместный роксолано-сиракский конный дозор, как всегда, безмолвно кружил до утра неподалёку, охраняя погрузившийся в сон табор.

Серым холодным утром в рано пробудившемся лагере вдруг поднялась тревога.

Слуга, сунувшийся будить заспавшегося сиракского царевича, обнаружил, что шатёр, который тот делил с двумя самыми близкими своими приятелями, сторожившими по бокам его сон, пуст. Никто не видел и не слышал когда и куда они ушли. Знатные охотники, их телохранители и слуги кинулись во все стороны на розыски пропавших. Тщательно обшарили всю местность вокруг табора, но тщётно – пропавшие как в воду канули!

Вернувшись после неудачных поисков в лагерь, сираки сбились в кучу и стали поглядывать на роксолан с недоверием и опаской, подозревая их в исчезновении своего царевича. Заметив их настороженность, Аттала и Гатал, растерянные и огорчённые, поклялись Папаем и Табити, что они и их люди не повинны в исчезновении сиракского царевича и его товарищей.

Кто-то из знатных роксолан в окружении Гатала и Атталы высказал предположение, что, возможно, обитающая в бездонных донапровых омутах дева-русалка пробралась ночью в палатку царевича, заманила его с приятелями чарами к обрыву и понудила шагнуть за собой в гибельную пустоту. Такие случаи не раз уже бывали в этих местах и прежде. Если это так, то их тела, либо лежат сейчас на дне глубокого омута, либо бурное течение унесло их далеко за пороги и, может статься, прибило к другому берегу.

Сотня роксолан по приказу Гатала на всякий случай разъехалась небольшими группами по дальней округе, остальные, вместе с сираками, на конях и пешком, двинулись вдоль берега вниз по течению, вглядываясь с береговых круч в прозрачные заводи и тщательно обшаривая прибрежные заросли.

Во время поисков Скилур старался держаться поблизости от Атталы, но от царевны, как и от Гатала, теперь ни на шаг не отходили четверо телохранителей, так что утащить её, как мечталось, в речные плавни у него не было никакой возможности.

Изувеченные, изломанные о камни тела сиракского царевича и его друзей нашли на отмели за последним порогом аж на третий день. Провожаемые сотней гаталовых телохранителей, сираки спешно увезли завёрнутых в шатры утопленников за Дон, чтобы родные могли их оплакать и снарядить всем необходимым для жизни в ином мире. Вот только поверит ли владыка сираков в речную мару-русалку?

Царица Амага не поверила рассказу о коварной речной деве, подозревая, что к гибели сиракского царевича скорее причастна её своенравная дочь, но Аттала выглядела столь искренне удручённой, что Амага не стала доискиваться правды – всё равно ведь содеянного не воротишь...

Когда зарядили холодные осенние дожди, царица Амага с детьми, слугами и всем хозяйством перебралась из ставшей неуютной степи в зимнюю столицу – расположенную на высоком мысу над Меотидой крепость Кремны, где греки выстроили для роксоланских царей просторный, удобный каменный дворец.

Как то в начале зимы, когда Аттала с подругами вернулась с десятком подстреленных зайцев с конной прогулки, её позвала к себе матушка-царица. Амага была занята любимым делом – вышиванием тонкого, замысловатого узора на тёплой шерстяной рубашке, только что сшитой для младшего сына, в чём она была большая мастерица. Подняв глаза на раскрасневшееся с мороза лицо старшей дочери, царица молвила с укором:

– Всё за зайцами гоняешься? В твоём возрасте, моя милочка, уж давно пора детишек нянчить.

Аттала в ответ лишь вздохнула, сразу догадавшись, о чём пойдёт речь. И не ошиблась.

– Сегодня утром вождь Анахит попросил отдать тебя в жёны его старшему сыну Тешубу, который, по его словам, давно вздыхает по тебе.

Заметив сведённые недовольно брови Атталы, царица продолжила, сердито возвысив голос:

– Раз уж не судьба тебе стать царицей сираков, хочешь не хочешь, а придётся выбрать в мужья кого-нибудь из сыновей наших вождей. Не забывай, дочь, что в начале будущей весны тебе будет уже девятнадцать. Все твои подруги-ровесницы давно замужем... Так что мне ответить вождю Анахиту? Пойдёшь за его сына?

– Нет, мама, не пойду!

– Опять "нет"!.. Чего же ты хочешь? Остаться старой девой, как какая-нибудь нищая безродная калека?! Так вот что, моя милая. Ни я, ни твой брат Гатал не позволим тебе и дальше позорить царскую семью. Ежели ты к концу зимы не выберешь себе жениха по нраву – весной выйдешь за того, кого выберу тебе я. Ты поняла?

– Да, матушка, поняла.

– Ну так ступай и подумай хорошенько. Молодой Тешуб тебя любит и, думаю, будет тебе хорошим мужем.

Аттала выбежала из дворца обратно во двор темнее тучи и поймала на себе, быстрый, сверкнувший, как нож, и тотчас отведённый в сторону взгляд Скилура, вываживавшего по двору её заморенного бегом по снежной целине любимого солового мерина. Она и прежде то и дело чувствовала на себе жгучие взгляды своего красивого скифского раба, да и подруги не раз говорили ей с завистливыми смешками, что, когда она не видит, её приручённый царевич не сводит с неё влюблённых глаз. Аттала, смеясь, отвечала, что они ошибаются: скиф глядит на неё не как влюблённый, а как голодный волк на жирную овцу. Только он хорошо знает, что она не овца, а львица, и потому никогда не посмеет напасть.

Задержавшись под примыкающим к дворцовому фасаду навесом, Аттала с минуту наблюдала за Скилуром внимательным оценивающим взглядом, каким ещё ни разу его не удостаивала с памятного дня его неудавшейся казни. Чувствуя на себе острый взгляд молодой хозяйки, словно заподозрившей его в каком-то проступке, юноша так и не осмелился ещё раз бросить взгляд в её сторону, сосредоточив всё внимание на её разгорячённом коне. Так что же всё-таки он таит в своём взгляде – ненависть или... любовь?

Наконец Аттала, натянув поглубже на голову и уши пушистую белую заячью шапку, решительно направилась к своему коню. Ласково потрепав потянувшегося к ней мерина по тёплой морде, она велела Скилуру передать коня другому слуге, а самому идти за ней.

Выйдя за высокую дворцовую ограду (внутри крепости она ходила без телохранителей), царевна, не оглядываясь на шедшего в нескольких шагах позади Скилура, направилась к ближайшей угловой башне. Быстро взбежав по крутым деревянным ступеням на самый верх, она прислонилась животом к каменному ограждению, устремив затуманенный взгляд куда-то в открывшуюся между зубцами неоглядную даль. Бесшумно поднявшийся следом Скилур замер в двух шагах за её правым плечом.

Круглая, сложенная из жёлтых известняковых глыб башня в три человеческих роста высотой, стояла на краю высоченного утёса. К ней почти под прямым углом сходились две более низкие стены, тянувшиеся к другим угловым башням по верху отвесного известнякового мыса, острым клыком вонзившегося с севера в Меотиду.

Над Кремнами в этот день разгулялось зимнее ненастье. Холодный ветер гнал с востока над самым морем тёмно-сизые тучи, из которых на усеянное пенными валами море и стылую мёртвую землю сыпали заряды мокрого лапчатого снега. Но ни Аттала, ни Скилур, казалось, не замечали ни бившего в лицо ледяного ветра, ни залеплявших глаза огромных пушистых снежинок. На стенах и башнях крепости не было видно ни одного стража – роксоланы не опасались здесь в эту ненастную пору никакого врага. Впервые гордая дочь Медосакка и её скифский раб оказались наедине вдалеке от всех.

– В детстве я часто сидела здесь между зубцами, свесив вниз ноги, и часами глядела на море, – чуть слышно призналась Аттала, по-прежнему не сводя задумчивого взгляда с атакующих берег свинцовых валов, и опять надолго замолчала.

– А ведь это ты убил сиракского царевича, – вдруг сказала она, стоя, как и прежде, спиной к Скилуру.

– Да, я... Ты угадала, – признался Скилур после минутного молчания.

– Зачем? Хотел сделать мне больно?

– Я не хотел, чтоб ты стала женой этого сирака.

И вновь между ними повисло тягостное молчание под неумолчный гул доносившегося снизу прибоя. Оба продолжали стоять, не шевелясь, в прежних позах: Аттала, щуря от ветра и снега глаза, сумрачно вглядывалась в невидимый горизонт, где море и небо слились в одну неразличимую мутно-серую пелену, а Скилур прикипел взглядом к её толстой медной косе, ниспадавшей из-под ушастой меховой шапки вдоль короткого коричневого, отороченного по краям рыжим лисьим мехом тулупа по середине спины до самых ягодиц. Наконец Аттала поинтересовалась:

– Как же тебе удалось справиться сразу с тремя?

– Это вышло легко... Дождавшись, когда все в стане уснули, я незаметно просунул голову в шатёр царевича и разбудил его. Два его пса, чутко дремавших у него по бокам, тотчас приставили мне к горлу свои акинаки. Я сказал, что принёс слово от царевны и шепнул в подставленное доверчиво ухо царевича, что моя госпожа ждёт его сейчас на берегу Донапра. Он тут же натянул скифики и поспешил к реке, велев своим дружкам остаться в шатре. Но, как я и думал, верные псы, выждав короткое время, крадучись, пошли за ним, а я – с ножом и топором – за ними. Всё их внимание было обращено вперёд; они стереглись, как бы не попасться на глаза царевичу или его невесте, а нападения сзади вовсе не ждали, при том, что любые звуки заглушал рёв воды на порогах. Два быстрых удара обухом по затылкам – и оба готовы... Ну а царевича, высматривавшего тебя над самым обрывом, я, подкравшись поближе, сразил камнем в голову: он только руками взмахнул, как подбитая птица, и полетел вниз головой с утёса. Затем я сбросил в реку обоих его охранников и спокойно вернулся в табор...

Внимательно выслушав его рассказ, Аттала высунулась по плечи между зубцами башенного ограждения и какое-то время смотрела, как далеко внизу крутые пенные валы со змеиным шипением набрасываются на отпавшие от материнской скалы жёлто-бурые глыбы. Затем повернула голову и в первый раз заглянула пронзительно, с вызовом, в глаза подошедшему сбоку вплотную к ограждению Скилуру.

– А меня не хочешь скинуть отсюда вниз? Мы тут одни. Никто не видит. Другого случая у тебя, может, и не будет.

– Нет, не хочу, – ответил Скилур внезапно охрипшим, чужим голосом.

– Не боишься, что я всё расскажу матери?

Скилур пожал плечами:

– Раньше я хотел тебя убить. Тебя и всех твоих... Мечтал отомстить... А теперь... жажда мести остыла. В моей груди больше нет ненависти к тебе, твоей матери, братьям. Теперь я мечтаю, чтоб ты стала моей женой. Потому и убил сирака...

Вмиг распрямившись, Аттала повернулась спиной к морю, опушенным мягкими снежинками лицом к Скилуру. Так значит это правда: великая чаровница Аргимпаса разожгла в сердце юного раба любовь к своей хозяйке!

– Ты знаешь, что наши воины не убивали твоего отца, матерей, сестёр и братьев? Они сами лишили себя жизни, чтобы избежать позорного плена.

– Знаю.

– Почему ты тогда сдался?

Скилур отвёл взгляд от откровенно негодующих, осуждающих глаз гордой царевны.

– Чтобы спасти тех, кто прятался со мной в плавнях...

После паузы, понадобившейся для осмысления его ответа, Аттала заговорила совсем иным, куда более мягким тоном:

– Ты красивый юноша и... не стану скрывать – уже давно нравишься мне. Раньше я считала тебя жалким трусом, но теперь поняла, что это не так... Мне кажется, я даже смогла бы тебя полюбить. Но не думаешь же ты, что дочь царя роксолан может подарить свою любовь рабу?

Скилур в ответ чуть слышно вздохнул, по-прежнему глядя куда-то мимо Атталы. Что он может совершить ради осуществления своего самого заветного желания? Предложить ей сейчас бежать с ним в Скифию? Навряд ли она согласится.

– Будущей весной мне исполнится девятнадцать, – продолжила Аттала, не дождавшись от него, кроме обречённого вздоха, никакого ответа. – Сегодня мать объявила мне, что весной выдаст меня за одного из сыновей наших вождей. Я же всегда хотела и мечтала стать царицей, как моя матушка. Быть женой обыкновенного племенного вождя я не желаю!

Услышав эти слова, Скилур живо вскинул тотчас загоревшиеся надеждой глаза на решительное лицо царевны и даже приоткрыл рот, чтобы предложить-таки ей совместный побег в Таврику, чтобы стать там его женой и скифской царицей. Но Аттала неожиданно подняла руку и прикрыла ему рот жёсткой, холодной, пахнущей лошадиным потом ладонью. Поймав в озябшую ладошку слетевший с его жарких губ робкий поцелуй, она продолжила оттаявшим голосом:

– Поэтому я решила дать тебе шанс, скифский царевич. Я отпускаю тебя... Езжай в свою Скифию и, если ты вправду любишь меня... у тебя есть целая зима, чтобы стать царём и прислать ко мне сватов. А я уж постараюсь, чтобы матушка и Гатал согласились на наш с тобой союз...

В тот же день полный радужных надежд Скилур, вооружившись луком и акинаком, ускакал на паре подаренных Атталой резвых, выносливых коней на закат – к Тафру. Обретя нежданную свободу, он не хотел терять ни одной лишней минуты из отпущенного ему срока, а разыгравшаяся во второй половине дня не на шутку снежная непогодь была ему только на руку.

Когда на другой день царица спросила у Атталы, куда подевался её скифский раб, та, понимая, что если скажет правду, то мать, рассердясь, может немедля отдать её в жёны Тешубу, не моргнув глазом, солгала, будто послала Скилура отыскать в царских табунах и объездить для неё нового коня взамен запаленного солового. Когда же Скилур не объявился в Кремнах и спустя три-черыре дня, вновь призванная матерью к ответу Аттала спокойно ответила, что, должно быть, её раб, воспользовавшись случаем, сбежал в свою Скифию. Она ведь думала, что смогла приручить его, но, видно, сколько волка ни корми, а собачьей верности от него не дождёшься. Покачав недоверчиво головой, Амага отпустила дочь и в тот же день отправила к скифскому царю послов с приказом разыскать и вернуть сына Агара обратно в Кремны.

Добравшись до Тафра, Скилур был остановлен у полуразрушенного укрепления (царица Амага запретила его восстанавливать) скифским сторожевым отрядом. Объявив, что он старший сын царя Агара, бежавший из роксоланского плена, Скилур в сопровождении десятка узнавших и радостно приветствовавших его воинов-сайев поспешил в Неаполь Скифский к правившему теперь скифами царю Карзоаку – двоюродному брату прежнего царя Агара по материнской линии. Но дядю Карзоака внезапное появление в восстановленном из руин царском дворце племянника, которого он сразу узнал, несмотря на то, что тот за два прошедших года здорово повзрослел, совсем не обрадовало. Тем более что прыткий юнец, едва поздоровавшись, поспешил заявить о своих правах на царскую золотую булаву как единственный законный наследник из колаксаева рода.

– Это ещё надо спросить у наших вождей и воинов, захотят ли они назвать тебя своим владыкой, – с ядовитой ухмылкой на фиолетовых губах возразил Карзоак.

– Вот и давайте спросим! – потребовал Скилур. – Я за этим и приехал.

Карзоак разослал гонцов к вождям подвластных племён, призывая их с дружинами приехать в ближайшее новолуние к священному камню Ария, чтобы рассудить его с неожиданно вернувшимся из роксоланского плена сыном прежнего царя Агара.

В назначенный день вожди всех 14-ти скифских племён, осевших в Таврике, явились со своими скептухами и конными воинами на священное поле у царской столицы. Проехав в сопровождении отборной сотни сайев вместе с юными сынами и племянником от городских ворот к увенчанному мечом бога войны массивному камню, Карзоак в парадном царском одеянии поднял зажатую в правой руке булаву и, дождавшись, когда смолкли приветственные крики, спросил выстроившихся широким полукругом вождей, скептухов и воинов, хотят ли они, чтобы он передал эту царскую булаву вернувшемуся из роксоланского плена сыну прежнего царя Агара? Того самого Агара, который два года назад своими неразумными действиями привёл Скифию к невиданному разгрому и разорению! Хотят ли они теперь вверить свою судьбу этому трусливому юнцу, у которого не нашлось мужества ни погибнуть с честью в бою, ни хотя бы пасть от собственного меча, как поступил его отец? И который вместо этого вымолил у роксоланской царицы себе жизнь и два с лишним года прожил в позорном рабстве у роксолан, а теперь, когда наконец решился на побег, он требует отдать ему власть, чтобы, пылая злобой и жаждой мести, начать новую убийственную войну с вдесятеро более многочисленными племенами роксолан.

Тщётно Скилур подымал руку, прося тишины, чтобы возразить на лживые обвинения дяди Карзоака, ставшие для него полной неожиданностью. Он сдался в плен не из трусости и малодушия, а чтобы спасти от роксоланских облав множество укрывавшихся в плавнях озера Бик воинов, женщин и детей. И царская власть ему нужна не для мести и новой войны с роксоланами, а чтобы взять в жёны царевну Атталу и установить с могущественными роксоланами прочный мир и союз. Но его оправданий никто не слушал. Вожди, скептухи и простые воины подняли крик и гвалт: одни требовали предать опозорившего славный род скифских царей сына Агара смерти, другие – изгнать его навсегда за пределы Скифии, третьи – вернуть закованным в рабские цепи его хозяйке – царице Амаге. Однако выпускать опасного соперника живым из рук Карзоаку страх как не хотелось, а настаивать на казни собственного племянника ему было как-то не с руки. С притворным добродушием Карзоак попросил негодующих воинов пощадить несчастного юношу, в жилах которого, как-никак, течёт благородная кровь Колаксая. Он с радостью примет сироту в свою семью и будет растить и воспитывать наравне с собственными сынами. "А там вскоре, – думалось ему, – какой-нибудь несчастный случай, которыми так богата жизнь, отправит его вслед за отцом, в ту страну, откуда никому нет возврата..."

Эти планы Карзоака нарушило неожиданное появление в скифской столице посланцев царицы Амаги. Пригрозив скифам войной, они потребовали вернуть своей владычице её беглого раба. Делать нечего: наложив на Скилура крепкие путы, его передали роксоланам, и Скилур опять оказался в Кремнах.

Представ перед царицей, юным царём и своей бывшей хозяйкой Атталой, надежды которой он не смог оправдать, Скилур, готовый к пыткам и казни, гордо вскинув голову, заявил, что убежал, чтобы вернуть себе державу отца и попросить у царя Гатала и царицы Амаги в жёны царевну Атталу, которую он полюбил больше жизни.

Амага обратила вопрошающий взгляд на старшую дочь.

Разочарованная и огорчённая постигшей Скилура неудачей, Аттала нашла в себе смелость признаться, что сама отправила его в Скифию добывать отцовское царство, и если бы ему это удалось, – охотно бы пошла за него замуж.

Отвесив дочери звонкую оплеуху за то, что лгала своей матери и царице, Амага объявила, что хочет она того или нет, а весной станет женой Тешуба. Что до сына царя-отравителя Агара, то весной, когда в Кремны приплывут греческие купцы, его продадут в рабство грекам – там он узнает по-настоящему, что значит быть рабом. А до того часу пусть посидит под неусыпной стражей на хлебе и воде в пустой зерновой яме на заднем дворе.

Аттала приняла решение царицы-матери с молчаливой покорностью, но в ту минуту, когда на щеке её горела тяжёлая материнская пощёчина, она бесповоротно решила, что поступит наперекор воле матери, чего бы это ей ни стоило.

Очутившись в глубокой холодной яме, Скилур решил, что дальнейшая жизнь утратила для него всякий смысл, и ему ничего не остаётся, как уморить себя голодом. Улёгшись на твёрдом, как камень, глиняном дне ямы, он не притронулся к объедкам, которые бросали ему сверху раз в день, как собаке, охранники, о чём те и доложили через пару дней матушке-царице.

Когда угас короткий зимний день, до слуха Скилура донёсся во тьме через небольшую отдушину в круглой каменной крышке, которой было накрыто его узилище, тихий голос Атталы. Царевна коротко шепнула узнику, чтобы не отчаивался: всё в его судьбе ещё может перемениться.

При звуке любимого голоса, который он не чаял ещё когда-нибудь услышать, кровь горячей волной опалила кожу на лице Скилура, зашумела в голове взметнувшимися мыслями. Эти несколько тихих слов в один миг вернули его от беспросветной тоски и смертного отчаяния обратно к жизни. Так значит, его царевна о нём не забыла, не отвернулась от него с презрением после постигшей его в Скифии неудачи, и рассчитывает как-нибудь выручить его! Быть может, ей ещё удастся уговорить царицу-мать переменить гнев на милость. Скилур был ещё так молод и так не хотел ещё умирать, ему так хотелось надеяться на лучшее! В конце концов, если этим надеждам не суждено сбыться, то уморить себя голодом ему никто не помешает и в трюме греческого корабля.