Текст книги ""Савмак"(СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Посидеевы и саконовы охранники, которые все друг друга знали, а некоторые были в близком или дальнем родстве, несмотря на то, что полночи не спали, сперва делясь за общим ужином новостями, а потом поневоле прислушиваясь к доносившимся из саконовой кибитки женским вскрикам и стонам, с рассветом были уже все на ногах, чистили и кормили лошадей. Сакон же с сыном всё ещё спали в передней кибитке в объятиях мягкотелых полонянок.

Пока Рафаил переносил из комнаты в кибитку вещи, Эпион разыскал в дальнем углу хозяйского хлева отхожее место. Когда минут через пять-шесть он вышел оттуда облегчённый, верный Рафаил успел умыться и ждал господина у входа в поварню с другой стороны хозяйского дома, возле стоящего там на низенькой четырёхколёсной тележке большого медного чана с водой. Полив хозяину из деревянной кружки на руки и шею, Рафаил подал ему мятое льняное полотенце и поспешил в отхожее место.

Направившийся было после умывания к своей кибитке, Эпион был перехвачен хозяином постоялого двора Дамоном. Это был маленький, кругленький, подвижный человечек лет пятидесяти, одетый в полотняную рабочую тунику коричневого цвета. Сияя широкой мелкозубой улыбкой на круглом румяном лице, обросшем короткой, рыжей, курчавой бородой, он мячиком подкатился к важному гостю с пожеланием доброго дня и просьбой оказать величайшую честь его дому, позавтракав в кругу его семьи. Эпион стал отказываться, уверяя, что по утрам не ест и должен поскорее трогаться в путь, но Дамон был так настойчив в своём желании услужить домашнему врачу горячо обожаемого басилевса, что Эпион, уже подойдя с ним к своей кибитке, в конце концов, уступил.

Обиходив лошадей, воины Линха уселись завтракать. Эпион попросил десятника быть готовым к отъезду через полчаса.

Царский лекарь уже собирался последовать за обрадованным хозяином в его гостеприимный дом, когда его внимание привлекли доносившиеся от дальней кибитки тонкие сдавленные стоны кого-то из пленников. Бросив взгляд в ту сторону, он увидел лежавших чуть в стороне от остальных, насколько позволяла опутавшая их запястья верёвка, двух братьев-подростков. Старший держал голову младшего у себя на груди, зажимая ладонью его рот, из которого рвались наружу болезненные стоны, и что-то нашептывал ему в самое ухо, должно быть, уговаривая потерпеть и не тревожить своими криками сон других пленников. Хоть утро было отнюдь не прохладным, младшего мальчишку бил озноб. Узкое, серое лицо его было искажено страданьем, а связанные руки прижаты к животу, должно быть, раздираемому невыносимой болью.

Извинившись перед опешившим Дамоном, Эпион неожиданно направился к чужим пленникам. Дамон последовал за ним.

Присев на корточки возле подростков, заклякших при его приближении от страха в ожидании побоев, Эпион положил ладонь на горячий лоб младшего мальчика, глянул в его расширенные болью, тёмные зрачки. Убрав ладонь старшего брата от его лица, жестами и мимикой он попросил больного открыть рот и высунуть язык и удовлетворённо кивнул, мельком взглянув на его покрытый белым налётом, сухой язык. Оторвав его тонкие ручонки от живота, Эпион, брезгливо сморщившись, задрал на грудь его замызганную, провонявшую мочой и калом рубаху (штанов на нём не было) и стал ощупывать ловкими сильными пальцами его впалый живот. Когда мальчишка, после несильного надавливания в правой нижней части живота, громко вскрикнул от пронзительной боли, разбудив таки тех пленников и полонянок, кто ещё спал, лекарь опять удовлетворённо кивнул и встал на ноги.

Удовлетворив своё профессиональное любопытство, Эпион, направился вместе с Дамоном к его дому, тщательно вымыл руки возле чана с водой (сам Дамон услужливо поливал ему из больной глиняной кружки), вытер их тотчас вынесенной дамоновой рабыней из поварни чистой утирачкой и вошёл об руку с хозяином в андрон его дома.

Выйдя через полчаса, лекарь увидел, что его кибитка, как и обещал десятник Линх, запряжена, а весь десяток, сидя на конях, ждёт команды трогаться в путь.

Возле соседней кибитки лениво потягивался и чесал ногтями голую волосатую грудь и подмышки наконец-то выспавшийся скифский купец – хозяин обоза и пленников. В отличие от Эпиона, ему сегодня спешить с отъездом было незачем – до Феодосии отсюда рукой подать. Рядом с купцом сладко зевал спросонок его юный сын, днём помогавший отцу в торговых делах, а по ночам усердно учившийся у заботливого родителя, как нужно усмирять и объезжать полонянок.

Увидя вышедших из дома хозяина постоялого двора и боспорского лекаря, купец с сыном неспешно пошли им навстречу в одних только холщовых штанах и мягких полусапожках-скификах. Следом молодой слуга нёс их белые льняные рубахи и широкий, расшитый по краям алыми птицами рушник.

Окинув по привычке быстрым внимательным взглядом располневшую, слегка сутулую фигуру скифского купца, с большим шаровидным животом, широкими женскими бёдрами, толстыми ногами и руками, Эпион предположил, что тому лет сорок-сорок пять. Большая продолговатая голова, короткие, зачёсанные назад светло-каштановые, с рыжеватым отливом волосы, такого же цвета усы и широкая, аккуратно подстриженная борода, плоское овальное лицо с большим, скошенным назад лбом, прорезанным во всю ширину тремя глубокими волнистыми морщинами, пухлые жёлтые мешки под усмешливо прищуренными глазами, мясистый, раздвоенный на розовом кончике нос, большие оттопыренные уши – все эти черты шедшего навстречу купца имели мало общего с обличьем типичного скифа. Следовавший в шаге за его правым плечом тонкий, стройный юноша с падающими на спину светло-русыми волнистыми волосами, куда больше напоминал скифа, должно быть, унаследовав по большей части черты матери-скифянки, но большой прямой рот с тонкими бледно-розовыми губами и хищный прищур карих овальных глаз, не оставляли сомнений, что он сын своего отца.

Часто наезжая с товаром на Боспор, Сакон отлично знал все постоялые дворы и их владельцев на большой дороге между приграничной Феодосией и Пантикапеем. После взаимных дружеских приветствий, Дамон представил Эпиону знатного скифского скептуха и богатого купца Сакона, торгового партнёра самого Хрисалиска. Сакон же, в свою очередь, познакомил их с одним из своих младших сыновей – тринадцатилетним Кадуином, впервые отправившимся с отцом в дальнюю торговую поездку.

– Очень, очень рад наконец познакомиться со знаменитым врачом самого боспорского басилевса! – воскликнул Сакон, широко улыбаясь и тряся обеими руками правую руку Эпиона. – Мне уже всё рассказал десятник Линх. Как жаль, что нашему царю Скилуру ничем нельзя было помочь. Увы! Лекарство от старости известно только богам.

– Надеюсь, что когда-нибудь найдётся новый Прометей и откроет людям тайну бессмертия, – возмечтал Дамон.

– Ну уж нет! Это пошло бы только во вред людскому роду, – возразил Сакон. – Ведь тогда людям придётся перестать плодить детей, иначе Земля очень скоро переполнится! Думаю, мудрые боги никогда не допустят этого.

Эпион согласился с Саконом и высказал похвалу его безупречному, без малейшего акцента эллинскому языку. Польщённый Сакон пояснил, что он – сын знатного скифа и эллинки, и оба языка – отцовский и материнский – для него в равной степени родные с детства. Ещё раз высказав на прощанье свою радость знакомству с Эпионом, Сакон с сыном и слугой завернули к отхожему месту.

Подойдя, наконец, к своей кибитке, из которой нетерпеливо выглядывал удобно устроившийся в своём углу, облокотясь на хозяйский сундук, Рафаил, Эпион стал прощаться с гостеприимным хозяином (плату за предоставленный кров и ночлег для себя, всех своих людей и лошадей он, как и положено, уплатил вперёд ещё вечером старшему сыну Дамона, встречавшему вчера вместо отца поздних гостей).

В это время двое саконовых слуг раздавали скудный корм привязанным к дальней кибитке пленникам, которым скифы не развязывали руки (так с ними меньше хлопот) ни для еды, ни для оправки. Одна тонкая ячменная, размером с ладонь, лепёшка утром и одна вечером, да ещё брошенные иногда охранниками, как собакам, обглоданные кости, – вот и вся их еда на целый день: Сакон не баловал свой двуногий скот обильной едой перед продажей, зная, что самый богатый грек Феодосии Хрисалиск, по заказу которого он доставил из низовий Борисфена-Донапра свой товар, его в цене не обидит. Воды своим пленникам скифы не дали вовсе: как и вчера вечером, те по выходе напьются вместе с лошадьми из расположенного неподалёку от постоялого двора пруда.

Голодные пленники и полонянки в один миг проглотили свою скудную пищу. Только страдавшему животом мальчишке еда не лезла в горло: он протянул свою лепёшку старшему брату. Но тот, пересилив собственный лютый голод, заставил младшего съесть помаленьку эту лепёшку самому, иначе у него не хватит сил продержаться на ногах до вечера, и скифы его прирежут на дороге, как павшую лошадь. Но едва несчастный через силу проглотил по кусочкам свою лепёшку, как тутже изрыгнул её обратно. Услыхав, как его рвёт, Эпион, уже занесший было ногу на выступающий из днища кибитки в виде подножки край доски, вновь опустил её на землю и, повернув голову, стал глядеть на корчившегося на четвереньках, изрыгая на землю облитые желчью хлебные крошки, белоголового мальца.

Дождавшись, когда Сакон с сыном, слегка ополоснув водой руки и лица, надели чистые туники и неспешно вернулись к своим кибиткам, Эпион обратился к купцу:

– Почтенный Сакон! Один из твоих рабов – вон тот мальчик – поражён смертельным недугом. Его у тебя никто не купит: через два-три дня он умрёт в ужасных муках. Но я готов купить его за одну драхму.

– Но зачем же тебе раб, который вот-вот умрёт? – искренне удивился Сакон.

– Я попытаюсь его вылечить.

– Ты же только что сказал, что его болезнь смертельна!

– Да, это так. Я не пытаюсь тебя обмануть, уважаемый Сакон. Мальчишка действительно обречён, если не начать его лечить немедленно.

– Так вылечи его! А я заплачу тебе драхму, – ответил хитрому лекарю своим предложением скифский купец и рассмеялся, довольный, что не дал себя так легко провести.

Но Эпион отрицательно покачал головой:

– Вылечить его совсем не просто. Если я правильно поставил диагноз, у мальчика загноился маленький червеподобный отросток в животе. Мне нужно будет разрезать ему живот, отыскать среди кишок этот гнойник, отрезать его и снова зашить. Это обойдётся тебе дороже стоимости самого сильного из твоих пленников. К тому же, существует немалый риск, что после такой операции мальчик всё равно умрёт. Я же, если это случится, всё равно приобрету полезный врачебный опыт: снова разрежу его и попытаюсь понять почему он умер, в чём моя ошибка. Полагаю, эти знания стоят серебряной драхмы, ты же, уважаемый Сакон, ничего не потеряешь.

– Ну, хорошо! – внял доводам лекаря Сакон. – Я отдам его тебе даром, но с условием, что ты позволишь мне и моему сыну поглядеть, как ты будешь его ре... лечить.

Эпион не имел ничего против: он намерен оперировать больного прямо здесь во дворе, и смотреть на это могут все, кто пожелает. Он всё же заставил Сакона взять у него драхму за больного раба, пояснив, что по бытующему среди врачей поверью, бесплатное лечение часто выходит неудачным.

– Уважаемый Линх. Прикажи распрягать лошадей, – попросил Эпион сидевшего верхом десятника. – Сегодня мы никуда не едем.

Громко вздохнув, Рафаил нехотя полез вместе с лекарским сундуком из кибитки обратно, а Эпион отправился с Дамоном на поиски подходящего для операции стола или скамьи и прочих необходимых ему вещей.

Один из саконовых скифов отвязал больного мальчика от общей верёвки, и Рафаил повёл его к чану с водой. Сбросив с него его зловонную одежонку и брезгливо отшвырнув её ногой куда подальше, Рафаил, не жалея воды, омыл с головы до ног всё его щуплое, исхлёстанное плетью, кишащее паразитами тельце. Вытерев насухо полотенцем, Рафаил повёл его голого, крепко держа за плечо, на середину двора, куда двое дамоновых рабов уже вынесли из дома высокую скамью, а рабыни принесли с кухни чугунок с кипятком, жаровню с горячими углями из печи, большой кувшин холодной воды, табурет и небольшой медный таз. Поставив чугунок на угли, рабыня по приказу Эпиона зачерпнула глиняной кружкой кипяток и ошпарила поверхность скамьи. Вложив руку мальца, оцепеневшего от ужаса при виде этих приготовлений к пыткам, в жёсткую ладонь одного из дамоновых рабов, чтоб не убежал, Рафаил перенёс поближе лекарский сундук.

Открыв сундук висевшим у него на шее затейливым ключом, Эпион достал из него небольшой стакан из толстого зелёного стекла и осторожно нацедил в него немного вязкой мутной жидкости из одной из продолговатых алебастровых бутылочек с непонятными надписями чёрной тушью на боках, которых, как заметил стоявший с сыном поблизости Сакон, стояло в ячейках сундука не меньше двух десятков. Отдав сосудец Рафаилу, который плотно заткнул его деревянной пробкой и поставил обратно в ячейку, Эпион шагнул со стаканом к белому от страха мальчику, который, должно быть, решил, что в зелёном стакане яд. Гипнотизируя его взглядом своих неподвижных чёрных глаз, лекарь обратился к нему успокаивающим, ласковым голосом:

– Не бойся, малыш. Выпей это, и скоро тебе станет хорошо.

И хотя мальчик не понимал эллинскую речь, он покорно открыл рот и дал чужаку со страшными глазами и добрым голосом вылить в него содержимое зелёного стакана. Посадив его на тёплую, чистую скамью, Эпион обхватил чуткими пальцами его запястье с пульсирующей под тонкой кожей кровеносной жилкой и уставился своим парализующим змеиным взглядом в его распахнутые серо-голубые глаза.

Убедившись, что мальчик провалился в крепкий дурманящий сон, Эпион положил его спиной на скамью, и ловкий слуга лекаря привязал накрепко к скамье его вытянутые за голову руки, а затем и ноги поданными дамоновым рабом сыромятными ремнями. Затянув на ногах жертвы последний узел, Рафаил плеснул в стоящий на табурете тазик кипятка, немного разбавил его холодной водой, и ещё раз тщательно обмыл живот впавшего в бесчувственное забытье мальчика смоченной в тазике мягкой морской губкой.

Линх тем временем по просьбе Эпиона отрезал несколько длинных светлых волосин из пышного хвоста привязанной к задку посидеевой кибитки белой кобылицы. Пока Эпион тщательно мыл в тазике с горячей водой руки, его слуга ловко продел одну из принесенных Линхом конских волосин в ушко тонкой бронзовой иголки.

Линх, Сакон с сыном и Дамон с готовыми к услугам двумя рабами и двумя рабынями, стоя вблизи скамьи, с живым интересом наблюдали за приготовлениями царского лекаря к жуткому лечению. Остальные скифы и немногие находившиеся в этот час на постоялом дворе боспорцы (большинство ночевавших здесь путников выехали за ворота ещё рано утром) обступили тесным кружком скамью с больным мальчиком чуть поодаль. Сидящий на привязи возле дальней кибитки подросток тщётно пытался разглядеть сквозь их ноги, что там делают злые чужаки с его несчастным младшим братом.

Достав из сундука очередной флакон, Эпион вылил немного его содержимого на свою правую ладонь. Сакон тотчас уловил разлившийся в воздухе резкий, хорошо знакомый запах.

– Похоже, это целебная мазь, которой наши знахари исцеляют раны скифских воинов! – нарушил он царившее до сих пор зловещее, как во время приготовления к кровавому жертвоприношению или необычной казни, молчание.

– Верно, – подтвердил его догадку Эпион. – Эта скифская мазь – лучшее средство для заживления открытых ран, какое я знаю.

Повернувшись к скамье, лекарь втёр скифскую мазь в кожу в нижней части живота мальчика, после чего старательно растёр её остатками свои ладони и пальцы. Его помощник, бросив иголку и оба конских волоса в тазик с горячей водой, подошёл к сундуку и подал хозяину острый стальной скальпель с ручкой из жёлтой слоновой кости. Эпион опустил лезвие в парующий на углях чугунок и подержал его с полминуты в кипятке.

– Зачем ты кипятишь нож? – полюбопытствовал Сакон.

– Опыт множества врачей и мой собственный говорит о том, что грязь – самая большая опасность для раны. Грязная рана начинает гноиться, а это почти всегда приводит к смерти. А грязь, как известно, боится огня и кипятка, – охотно пояснил Эпион.

Вынув скальпель из кипятка, он повернулся к скамье. Рафаил уже стоял наготове с вынутыми из сундука длинными тонкими льняными лоскутами для перевязки.

Солнце, успевшее уже взобраться довольно высоко по склону хрустального небесного кургана, как раз выпуталось из череды пасшихся на голубом лугу облаков и залило весь двор ярким, горячим светом.

Эпион сделал быстрый уверенный разрез в правой нижней части живота мальчика. По бедру и паху побежала ручейком алая кровь. Передав окровавленный скальпель помощнику, лекарь раздвинул пальцами левой руки края разреза и стал копошиться пальцами правой в открывшихся там розовых кишках. Быстро найдя, что искал, он вытянул наружу небольшой фрагмент тонкой, покрытой слизью кишки с приросшим к ней, как пиявка, тёмным отростком.

– А вот и источник болезни! – с торжеством в голосе объявил Эпион. – К счастью, "червячок" не успел прогнить насквозь и скопившийся в нём гной не растёкся по внутренностям.

Взяв у Рафаила опять скальпель, Эпион отсёк гнилостный отросток от здоровой кишки, бросил его под скамью и закрутил обрезанный край кишки пальцами. Рафаил достал из таза с горячей водой конский волос, окунул его пару раз в кипяток, затем ловко перетянул им обрезок возле самых пальцев Эпиона и надёжно завязал на несколько узлов, будто горлышко винного бурдюка. Обрезав лишний волос у самого узелка, лекарь засунул кишку обратно в полость живота и стянул вместе края разреза пальцами левой руки. Его помощник достал из таза иголку с волосяной ниткой, опять же окунул её три раза в кипяток и подал хозяину. Эпион с ловкостью и проворством опытной швеи заштопал рану на животе мальчика частыми ровными стежками. Обрезав нить, он вернул иглу Рафаилу, который бросил её в тазик. Достав опять из сундука флакон со скифской целительной мазью, лекарь обильно смазал ею льняной лоскут, размером с ладонь. Тем часом его слуга завязал обрезки нити на конце шва и принялся отвязывать от скамьи руки мальчика. Когда Рафаил приподнял бесчувственного мальчика за спину над скамьёй, Эпион наложил на рану пропитанную целебной мазью ткань и туго забинтовал ему живот льняными повязками.

Оба они работали быстро и слаженно, почти без звука, понимая друг друга с полувзгляда; по всему было видно, что проделывать подобные операции им было не впервой.

– Ну, вот и всё! Как-будто всё сделано как надо. Теперь, если не воспротивится этому безжалостная Атропос, малый будет жить, – удовлетворённо произнёс Эпион. – Уважаемый Дамон, прикажи своим слугам осторожно занести его вместе со скамьёй в мою комнату. Нам придётся задержаться у тебя ещё на день или два.

Впечатлённый увиденным, Сакон спросил, почему же Эпион вот так же не вырезал гнилое место из нутра Скилура? Эпион ответил, что, к несчастью, там гниль уже распространилась по всему нутру, и если её вырезать, царь сразу бы умер. Но и без того Судьба благоволила скифскому владыке, подарив ему, в отличие от этого мальчика, долгую счастливую жизнь.

Сакону оставалось только согласиться. Ещё раз заверив на прощанье, как он рад и счастлив своему знакомству с ним, купец велел своим людям собираться, наконец, в дорогу.

Оставив больного на попечении Рафаила, который опять привязал его руки к скамье, дабы тот, очнувшись от обезболивающего дурмана, не разбередил ненароком свою рану, Эпион отправился вслед за обозом Сакона за ворота – прогуляться и развеяться в окрестностях постоялого двора.

После устроенного в пруду для четвероногой и двуногой скотины водопоя и помывки (Сакон позаботился, чтобы доставленные к Хрисалиску рабы имели "товарный вид"), обоз скифского купца повернул на дорогу, уходящую на юг. И пока был виден с дороги постоялый двор, последний в связке белоголовый подросток всё шёл с обращённым назад лицом, глядя туда, где остался во власти безжалостных, как голодные волки, чужаков его несчастный младший брат...

Принадлежащий нынче Дамону постоялый двор был построен здесь ещё в прадавние времена, вскоре после того, как первые эллинские колонисты основали на далёких северных берегах Эвксина, суровых и холодных, но на удивление плодородных, Пантикапей, Феодосию, Херсонес, и их отважные купцы проложили между ними по диким варварским землям сухопутные дороги. С тех пор он не раз разрушался и сжигался дотла во время варварских набегов, но всякий раз восстанавливался заново предприимчивыми эллинами, как только на смену войнам приходили мирные времена: очень уж в удобном месте он был расположен!

Двор стоял в открытой на север горловине широкой, с пологими склонами степной балки, сползающей с южной возвышенности двумя изогнутыми языками. Совсем рядом земляная плотина, перегородив стекавшие по раздвоенному дну балки ручьи, образовала большой овальный пруд, словно живым зелёным частоколом, обсаженный по краю островерхими, как копья гигантов, тополями. По плотине перебегала через ручей большая Скифская дорога, от которой в нескольких плефрах восточнее ответвлялась на юг вдоль восточного склона балки дорога на Феодосию.

Путешественники, выехавшие утром из ворот Пантикапея, к вечеру успевали добраться как раз до развилки трёх дорог. Да и те, кто ехал из Скифии, частенько останавливались на ночлег именно здесь. Так что гостей у Дамона всегда хватало, и его заведение процветало, поскольку уже много лет между скифами и Боспором царил прочный, ничем не омрачаемый мир, оплаченный ежегодными дарами Скилуру.

Прогулявшись вокруг пруда по протоптанной между серебристых тополей и длиннокосых ракит узкой тропинке, Эпион с завистью поглядел, как двое младших сыновей Дамона ловят в воде под берегом раков, и вернулся к обеду на постоялый двор.

Заглянув в свою комнату, он убедился, что прооперированный мальчик, по-прежнему, крепко спит, привязанный к скамье, стоящей у стены напротив кровати, на которой, развалясь на медвежьей шкуре, вовсю храпел Рафаил.

Двое посидеевых скифов спали на чепраках в тени под навесом слева от двери эпионовой комнаты, ещё двое, сидя друг против друга на расстеленном справа от двери чепраке, увлечённо метали кости.

На вопрос Эпиона, где Линх и остальные, один из игроков ответил, что те поехали поохотиться в здешних степях: может, добудут несколько зайцев и дроф к обеду.

Под вечер Линх и пятеро его воинов действительно вернулись с неплохой добычей и устроили себе пиршество. Эпион хотел купить для них у Дамона амфору хорошего вина, но тот настоял, чтобы лекарь басилевса принял от него вино в подарок. Скифы остались очень довольны. Посидев недолго в их кружке, Эпион ушёл спать, а вот Рафаил, выспавшийся днём, с удовольствием пропьянствовал с развеселившимися скифами до глубокой ночи.

Утром Эпион едва добудился своего пьяного вдрызг слугу. Только хорошенько облившись холодной водой у чана для умывания, Рафаил немного пришёл в себя.

Вернувшись в комнату, он отвязал от скамьи руки и ноги давно проснувшегося и больше не терзаемого болью мальчика. Распеленав его повязку, Эпион убедился, что заживление пошло хорошо, и состояние раны как будто не вызывает никаких опасений. Мальчик мог уже спокойно сидеть и стоять, помочился в ночной горшок, и моча была светлая и чистая. Наложив на рану пропитанный свежей мазью лоскут, лекарь опять плотно забинтовал его.

Выйдя во двор и увидев, что скифы уже вполне протрезвели, он попросил Линха запрягать лошадей.

Через десять минут медвежья шкура, чепраки с царской упряжью и лекарский сундук заняли своё место в кибитке. Вслед за сундуком, Рафаил осторожно, поддерживая за подмышки, вывел из комнаты к передку кибитки нового раба своего хозяина.

Едва выйдя из дверей, мальчик устремил взгляд туда, где сутки назад стояли кибитки Сакона. Теперь там было пусто. Забравшись на передок, Рафаил втащил за подмышки в кибитку почти невесомого от худобы мальчика и уложил его на медвежью шкуру возле правой стенки. Прижавшись лицом к оббитой серым волчьим мехом стене кибитки, мальчик закрыл глаза и залился беззвучными слезами.

Отказавшись от завтрака (и без того встали поздно!), Эпион пожал на прощанье руку радушному хозяину и забрался наконец в кибитку. Возница тронул застоявшихся коней. Дамон счёл своим долгом проводить лекаря басилевса аж за ворота и там, расплывшись в угодливой улыбке, в последний раз пожелал ему доброго пути.

Выехав на большую дорогу, возница взмахнул кнутом, пустив коней ходкой рысью встреч солнцу. Эпион попросил его непременно притормаживать на рытвинах и колдобинах, чтобы не растревожить рану больного.

Лёжа на боку между хозяином и мальчиком, Рафаил пробовал заговаривать с ним на всех языках, на каких знал хотя бы несколько слов. Да вот беда: рождённый и выросший далеко на юге, Рафаил знал по большей части языки южных племён и народов, а мальчишка, судя по всему, рождён был где-то на самой северной окраине обитаемых земель. Несмотря на все попытки Рафаила заговорить с ним, малец угрюмо молчал, незаметно вытирая тонкими пальчиками всё катившиеся и катившиеся из уголков глаз горькие сиротские слёзы.

– Оставь его в покое, Рафаил! – приказал, наконец, Эпион. – Пусть лучше спит.

– Да-а... Как же он будет служить, не понимая приказов хозяина?

– Ничего, скоро научится. Дети быстро постигают новое.

– А какое имя ты дашь своему новому рабу, хозяин? – вдруг озаботился Рафаил после продолжительного молчания.

Подумав с минуту под мерный топот десятков копыт, Эпион, наконец, ответил:

– Волосы у него белы, как снег, который, если верить некоторым нашим купцам, почти круглый год покрывает скудную, мёрзлую землю на далёком севере, откуда его привели. Давай будем звать его Хионом.

(Примечание: Хион (греч.) – «Снежный».)

4

Сын вождя племени напитов Скилака Ториксак скакал неспешной рысью по поросшей между изрытыми железными ободами телег узкими колеями низкой травою дороге, вившейся вдоль левого берега Пасиака. Поздним утром он выехал из укрытого в степной балке между Пасиаком и Гнилыми озёрами стойбища своей сотни во главе небольшого отряда, состоявшего из двух кибиток и скакавшего попарно за ними десятка телохранителей. Спину мускулистого игреневого мерина сотника покрывал расшитый золотым узором вьющихся трав малиновый чепрак, обшитый по краям золотой бахромой. Между передними ногами ториксакова коня болтался на коротком толстом шнуре науз – кисть, сделанная из окрашенных в алый цвет волос павших от руки сотника врагов. В кибитках, запряженных гуськом двумя парами низкорослых разномастных лошадок выносливой степной породы, ехали жёны Ториксака – Ашика и Евнона – со служанками и малолетними детьми.

После двухчасового пути по ожившей и вновь зазеленевшей после недавней грозы степи, Ториксак и его спутники оставили за спиной столицу племени палов – крепость Палакий на высоком холме над рекой, с раскинувшимся у его подножья полукольцом в три сотни дворов пригородом, и приближались к нависавшему мощными башнями и стенами над обрывистым краем высокого плато Царскому городу скифов.

Оставив по левую руку поворот к нижней запруде и лабиринт Нижнего города с теснившимися как осиные гнёзда у подножья зелёных обрывистых склонов серыми приземистыми домиками, прикрытыми тёмно-коричневыми шапками тростниковых крыш, Ториксак направил коня в узкую длинную балку с крутыми каменистыми склонами, полого спускавшуюся с кручи к реке западнее Неаполя, и через минуту выехал возле юго-западной башни на пересекавшую плато с востока на запад большую дорогу.

Повернув направо, Ториксак слегка наддал пятками мягких коричневых скификов в круглые, сытые бока коня. Распушив по ветру пышный светло-рыжий хвост, мерин припустил размашистым галопом по широкой, ровной, уходящей от города в западную сторону с едва заметным уклоном дороге.

Ториксак был сотником царских телохранителей, называвшихся попросту сайями – "царскими". Чести служить в этом личном войске царя, его отборной дружине, удостаивались лучшие из лучших – самые отважные, умелые и сильные воины из всех двадцати двух подвластных царю скифских племён, а начальственные посты там занимали царские родичи и наиболее достойные сыновья племенных вождей. За верную службу сайи получали от царя оружие, одежду и обувь, кибитку, коней, коров, овец, рабов (простые воины получали царских даров поменьше, десятники – побольше, сотники и тысячники – ещё больше), а также пастбища на принадлежащей царю степной равнине по обе стороны узкого перешейка, соединявшего южную и северную части Скифии и называвшегося Тафром. Самые красивые девушки Скифии мечтали стать жёнами воинов-сайев, а тех, кто отличился каким-нибудь важным подвигом, царь нередко вознаграждал женой из числа собственных дочерей от наложниц.

(Примечание: Автор придерживается мнения, что сайи не были каким-то особым племенем «царских» скифов, а были корпусом царских телохранителей – личной «гвардией» скифских царей.)

Ториксаку было двадцать пять лет. Среднего роста, он имел поджарую, атлетичную фигуру хорошо тренированного воина с мускулистыми руками и сильными, чуть кривыми, как и у всякого скифа, ногами, с раннего детства приспособленными цепко держаться за конские бока. Концы его длинных русых волос выбивались из-под серого кожаного башлыка, обшитого по переднему краю и на ушах золотыми пластинками с тиснёными фигурками диковинных зверей и птиц, порождённых буйной фантазией многих поколений скифских мастеров. Боевой кожаный кафтан, подпоясанный наборным пластинчатым поясом, сиял на солнце начищенными широкими бронзовыми пластинами, надёжно защищавшими его грудь и плечи. Прочные тёмно-серые кожаные штаны без всяких прикрас и защиты (в боевых условиях к ним подвязывалась спереди пластинчатая чешуя и поножи, но сейчас в этом не было необходимости) и украшенные такими же, что и на башлыке, только не золотыми, а серебряными рельефными пластинками коричневые полусапожки-скифики довершали его дорожный костюм. На его левом плече висел небольшой круглый деревянный щит, укреплённый по краю толстой бронзовой пластиной и большим бронзовым умбоном в центре в виде пышногривой львиной головы. Такие же умбоны украшали щиты скакавших за кибитками воинов, являясь отличительным знаком тысячи, в которой служил Ториксак. Справа к поясу были подвешены отделанные золотом ножны с мечом, и точильный брусок, а слева – обтянутый зелёной кожей и украшенный золотыми фигурками ширококрылых орлов, длинноухих зайцев и ветвисторогих оленей горит с коротким скифским луком и тремя десятками красных стрел, и небольшая серебряная чаша для питья с двумя крохотными ушками и рельефными изображениями пирующих воинов-скифов на четырёх сторонах. К левой голени поверх штанины пристёгнуты двумя ремешками серебряные ножны длинного узкого кинжала-акинака, – непременный атрибут всякого скифского и сарматского воина, да и многих женщин. Сбруя крупного игреневого красавца коня царского сотника тоже отличалась богатой отделкой рельефного серебряного налобника, закрывавшего всю верхнюю часть головы от носа до ушей, серебряных нащёчников и псалий, с которых свисали длинные пряди павших от его руки врагов, и двух круглых выпуклых серебряных фалер, защищавших широкую мускулистую грудь мерина.